Ведьма

Странные звуки были слышны задолго до того, как охотничья хижина показалась в поле его зрения. Вначале Амен было решил, что невнятные выкрики и грохот разбитой посуды, доносящиеся изнутри, были ничем иным, как повторным покушением. В несколько широких шагов он преодолел оставшийся путь и ворвался в дом с хопешем наперевес, готовый пролить кровь каждого, кто отважится поднять против него оружие. Но внутри застал лишь двух мужчин, что пьяно расхохотались, увидев его боевую стойку и грозный прищур. Грязно выругавшись, эпистат опустил клинок и закрыл входную дверь, хлипкие петли которой едва не сорвал мгновением ранее. Он был зол, но эта злость очень удачно растворялась в волне облегчения, накрывшего его следом. Сегодня никаких смертей. Лишь два идиота, решивших устроить в его новом жилище гулянку. В хижине стоял пряный, чуть сладковатый запах. Ливий и Тизиан, продолжая смеяться, убрали с пола остатки кувшина с пивом, что они разбили перед появлением эпистата. Рядом стояли еще несколько точно таких же, давая понять, что утраченная выпивка совершенно не помешает их планам хорошо провести сегодняшнюю ночь. Стянув с себя мантию привычным движением, Амен швырнул ее на кровать и рухнул следом. Адреналин стремительно исчезал из его крови, отчего мышцы тотчас налились свинцом и загудели. Он недовольно уставился на мужчин, слишком ясно давая понять, как именно относится ко всему этому. — Почему тут? — тяжелый вздох, почти отчаянный стон. — Почему вы не остались выпивать в хижине лекаря или в таверне? Да где угодно, кроме как здесь! — Но мы всегда пьем здесь! — запротестовал Тизиан, слишком ярко и невпопад жестикулируя руками. — К тому же долг велит мне находиться тут при любых обстоятельствах! Охотник ткнул куда-то в сторону окна, вновь намекая на Эвтиду. Его излюбленное оправдание, которое он, казалось, мог приплести к абсолютно любой ситуации. Амен мысленно возблагодарил богов, что эти двое не додумались притащить сюда еще и девку. — И ты решил разнообразить эти обстоятельства пьянством? Ливий слегка смутился от его тона и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Тизиан не дал ему вставить и слова, обратившись к эпистату с поразительной серьезностью в опьяневших глазах. — Хоть раз, Амен, ты можешь не портить веселье всюду, где появляешься? Лекарь с интересом уставился на них, переводя взгляд с одного на другого. Страшась гнева эпистата, никто не осмеливался разговаривать с ним подобным образом. Даже остальные приближенные фараона не решались высказать Амену все то, что думали о мужчине на самом деле. Слава о его свирепом нраве шла далеко впереди него, хоть в действительности Амен и не был жесток с теми, кто того не заслуживал. С ним никогда не спорили и не перечили, даже когда их мнение не совпадало. Молча соглашались со всем, что он говорил, предпочитая не проверять правдивость слухов о нем на практике. Амен давно не пытался разубеждать людей в этом, со временем найдя пользу в человеческом страхе. Если окружающие желали кого-то бояться, чтобы сохранять установленный порядок, то он готов был быть этим чудовищем для устрашения. Лишь Тизиан мог сказать что-то против. Он не боялся, зная сурового командира еще со времен, когда оба только учились держать оружие в руках. Не с дурным умыслом он мог говорить ту, настоящую правду, когда все остальные лишь молчали и трусливо опускали взгляд. Не раз он являлся тем голосом разума, который помогал Амену найти путь к истине, когда тот был особенно тернист. Останавливал от слишком импульсивных и жестоких поступков, когда ярость или желание мести застилали ему глаза. Его верный товарищ, который за все годы ни разу не подводил его. Быть может, он прав и в этот раз? Сжав челюсти, Амен тихо кивнул и отступил. Одну ночь вполне можно было перетерпеть. Возможно, эти двое даже смогут отвлечь его от гула мыслей, заполняющих его голову. Отказавшись от протянутого к нему стакана с хеком, мужчина удобнее устроился на кровати и взял в руки хопеш. Обхватив мозолистыми пальцами клочок ткани он обмакнул его в специальное масло и принялся с особой дотошностью начищать оружие. Руки ритмично скользили вверх и вниз, смазывая острое лезвие со всех сторон. Делали его еще более безупречным, чем ранее. Еще более смертоносным. Амен любил порядок. Предпочитал, чтобы все находилось точно на своих местах, как и было отведено. И это правило касалось как вещей, так и людей. Почему же в последнее время в его жизни появилось так много хаоса? Тизиан и Ливий вполголоса что-то увлеченно обсуждали, полулежа на второй кровати, что стояла почти напротив. Амен старался пропускать их разговоры мимо ушей, наслаждаясь лишь размеренным шумом чуть хрипловатых от выпивки голосов. Присоединяться к их пьянке не было абсолютно никакого желания. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз по-настоящему выпивал. Возможно, еще до того, как молодой охотник только начал подниматься по служебной лестнице. Он ненавидел, когда что-то туманило его холодный рассудок и мешало оценивать происходящее трезво. Не любил, когда эмоции, запрятанные глубоко под толстым слоем брони, выползали наружу и напоминали о своем существовании, несмотря на долгие годы усилий задавить их все на корню. Амен привык не раздумывая вычеркивать из своей жизни вещи, выводящие его из равновесия. Все, что не давало быть спокойным и беспринципным. Все, что давало трещины на его ледяной маске безразличия, будь то выпивка или эта ведьма. Рядом с ней контроль покидал его, делая слабым. А слабость должна быть устранена. Ну вот опять. Снова она. Снова проникла в его разум, как змеиный яд, впрыснутый под кожу. Амен даже в собственных мыслях не мог избавиться от надоедливого образа, мельтешащего перед глазами каждый день в этом проклятом месте. Прикусив щеку изнутри, он попытался вновь отвлечься на чужие разговоры. Однако, к своему удивлению, услышал лишь тихое сопение. Лекарь, развалившись на старых промятых подушках, безмятежно спал. Несколько каштановых локонов, упавших ему на лоб, лениво подрагивали в такт расслабленного дыхания. Амен скользнул глазами к другому углу кровати, из которого Тизиан прожигал его изучающим взглядом. — Тебя что-то тревожит… Не вопрос. Утверждение. У опьянения Тизиана всегда была эта раздражающая фаза, когда его шутовство и веселье сменялись поражающей серьезностью и желанием непременно пробраться Амену в голову. Несмотря на то, что лучший друг видел эпистата практически насквозь, почти все его попытки разбивались о непоколебимость главного из охотников, не принося желаемого эффекта. Что никогда не мешало Тизиану пытаться снова. И снова. Амен устало вздохнул и отложил отполированный клинок в сторону. — Интересно, что меня может тревожить, когда наша охота в самом разгаре? — Нет, — отмахнулся от него Тизиан, — это другое. Я знаю тебя слишком давно, чтобы поверить в эти отмазки. Что может быть хуже того, что другой человек убежден, будто видит насквозь все твои слабости? Только то, что он действительно прав. Амен понимал, что нужно было заканчивать этот разговор и делать это как можно быстрее. — Меня тревожит, что мой лучший друг связался со всяким сбродом, вместо того чтобы сторожить ведьму, как было ему приказано. Он сказал это намного жестче, чем планировал. Намного жестче, чем Тизиан того заслуживал. Была ли тому причиной Эвтида, при одной мысли о которой его кровь закипала, словно оставленная на огне без присмотра вода, он не знал. Однако Тизиан не собирался придавать значения его грубости. Привык, что тот скалится и щетинится каждый раз, когда кто-нибудь подбирался к нему слишком близко. Охотник сдвинулся, наклонив корпус в сторону эпистата. Стремясь, чтобы каждое из его слов достигло цели. — Амен, она ведь не зло во плоти. Не такая, как те, на кого ты и я охотимся, — вполголоса, словно он не решался произносить подобное громче. — Я знал ее до того, как все произошло. До того как те, кому она доверяла, отобрали у нее самое дорогое. Тизиан ненароком скользнул взглядом к уснувшему Ливию. Будто не желал, чтобы тот услышал слов, что он собирался сказать. — Со смертью брата девчонка сама себя потеряла, но не сдалась. Отдала все, что у нее было, чтобы попытаться найти и наказать виновных. И продолжает отдавать до сих пор. Те, кто разрушил твою семью, разрушили и ее тоже. И едва ли в ней желания отомстить меньше, чем в тебе самом. Усталость брала верх. Чем больше он говорил, тем сильнее его клонило ко сну. Чашка заскользила вниз из ослабевших пальцев охотника, грозясь вновь залить пол терпким напитком. Сейчас не существовало ни одного барьера, через которые он не смог бы переступить. Выдрессированная сдержанность не унимала больше болтливый язык. Прикрыв веки, мужчина откинулся на подушки и протянул, так и не открывая глаз. — Вы так похожи, что иногда мне даже становится жутко. Будто одна душа, заключенная в два разных тела, — он улыбнулся самым краешком губ. Так, что если не приглядываться, можно было и не увидеть этого мимолетного жеста. — Знаешь, я ведь думаю, что именно поэтому и подружился с ней. Эва всегда напоминала мне тебя. Тизиан окончательно спятил. Помутился рассудком от слишком долгого нахождения в этом проклятом месте, не иначе. Другого объяснения подобному бреду, вырвавшемуся из его пьяного рта, попросту не было. Сжав челюсть, Амен мысленно уговорил себя выбросить это унизительное сравнение из своей памяти. Он поднялся и резким движением забрал из рук мужчины уже почти что выпавшую чашку и поставил ту на стол, слегка ударив глиной по дереву. — Ложись спать, Тизиан. На сегодня с тебя достаточно подобных откровений. Охотник не протестовал. Даже наоборот. Он с удовольствием позволил своему телу полностью расслабиться на оставшемся пространстве кровати и погрузился в глубокий сон. Они похожи? Едва ли больше, чем шакал походил на бегемота. Однако слова друга все никак не желали забыться. Впервые с того момента, как узнал, кто она такая, Амен взглянул на девушку как на живого человека. Осознал, что и у Эвтиды есть своя история, побуждающая ее совершать поступки и принимать решения. Ее, как и его, вела их общая боль. Воздух в доме мигом сделался слишком душным и спертым, хотя Амен готов был поклясться, что не замечал этого всего пару мгновений назад. Раскрыв настежь входную дверь, он шагнул в манящую прохладу ночи. Снова этот ворох непрошенных мыслей в голове, совершенно нежелающих замолкать. Снова о той, кому в его жизни не было места. Нужно пройтись. Ноги сами уносят его как можно дальше от дома, в котором стало слишком много ее. Молочная кожа покрывается россыпью мурашек, соприкасаясь с холодным ветром. Тонкий аромат цветов, растущих у берега, проникает в его легкие вместе со свежим воздухом. Успокаивая. Усмиряя разошедшееся сердце. И вот уже в сознании возникает совсем другой образ. Тот, который Амен многие годы еще с большим усилием прятал как можно глубже, желая забыть. Стереть из памяти, чтобы наконец перестало саднить. Но не мог. Он видел темные густые локоны, что пахли сладкими цветами, растущими в их саду. Совсем как сейчас. Теплые руки, что ласково гладили его, укладывая спать по ночам. И стеклянные глаза, устремленные к потолку, когда она лежала перед ним в луже собственной крови. Что бы Амен не делал. Сколько бы усилий он не приложил. Образ матери никогда по-настоящему не покидал его сердца. И эта боль была той самой силой, все это время подпитывающей его кровавую ярость. Он мстил. Мстил всем и каждому, кто хоть немного был связан с этим паскудным ремеслом. Мечтал очистить мир от заразы, проникшей слишком глубоко в его основание. Надеялся, что хотя бы тогда демоны, ревущие и воющие внутри него, ненадолго затихнут и позволят обрести покой. Шезму должны были исчезнуть. И Эвтида не была исключением. Бывший она черномаг или нет — душа ее отравлена, как и у всех них. И как бы ни была тяжела ее судьба — это не оправдание для пути, что она избрала. Наказание за черную магию — смерть. И однажды он сам станет тем, кто исполнит ее приговор.

***

Жара в этих краях была поистине невыносимой. Выходить днем из хижины на раскаленное солнце было почти что самоубийством. Однако Амен не мог отсиживаться в доме до наступления заката. Его охотники патрулировали город и днем и ночью, выслеживая черномагов. И теперь, когда раны на нем затянулись и почти не беспокоили его, эпистат был готов отправиться на рейд по улицам вместе с ними. Тизиан забыл о своих пьяных речах. Или, по крайней мере, благоразумно не напоминал другу о том странном разговоре. Амена полностью устраивал любой из этих вариантов. Последние дни ему с легкостью удавалось избегать любых мыслей на этот счет, занимая тело работой, а разум — разработкой стратегий. Сердце вновь билось ровно и размеренно, качая кровь по телу. Выполняя ту единственную функцию, которую ему позволил эпистат. Поддерживать в нем жизнь, не более. Несмотря на безжалостное солнце, в таверне вовсю кипела жизнь. Охотники, вернувшиеся из ночного патруля, неторопливо завтракали под большим навесом. Остальные же нашлись на заднем дворе. Приспособив небольшой участок недалеко от конюшен, солдаты использовали его, как тренировочный плац. Каждый из тех, кого эпистат отобрал в свой отряд, прекрасно знал, как их командир относился постоянному оттачиваю собственных навыков. И никто не желал отставать. Дважды в день охотники собирались, чтобы бросить вызов друг другу. Сегодняшнее утро не было исключением. Амен подошел ближе и оперся о стойку с оружием. Из этого угла открывался отличный обзор на все поле. Звон схлестнувшихся клинков раздавался в воздухе тут и там, разбавленный лишь тяжелым дыханием. Солдаты, увлеченные боем, не замечали своего эпистата. Те из них, кто не был занят оружием, сходились в рукопашной схватке. Именно там, среди рослых мужчин, едва ли не вдвое выше его, вертелся Муса. Мальчишка как мог пытался не отставать от охотников. Внимательно запоминал каждое движение, каждый прием, отрабатывая их со своим невидимым противником. Амен искренне улыбнулся, увидев эту картину. Муса тренировался в одних лишь штанах, как и остальные, подставляя бронзовую кожу под солнце. Его кости больше не торчали словно палки. Руки и ноги его успели обрасти мышцами. Мальчишка креп прямо на глазах, становясь с каждым днем все больше похожим на обычного ребенка. Совсем скоро следы, оставленные на нем улицей, сойдут окончательно, и он сможет забыть это время, как страшный сон. Неудачно развернувшись, Муса запутался в собственных ногах и рухнул на песок, подняв в воздух мерцающую пыль. Амен ожидал было услышать волну смешков, как было с ним в его первые месяце в академии. Но вместо этого увидел совсем иную картину. Его солдаты не потешались над пацаном. Напротив. Ёран, руководивший обычно тренировками, помог Мусе подняться и принять правильную стойку. Пару раз повторив с ним не удавшееся движение, он потрепал мальчика по отросшим волосам и вернулся к остальным охотникам. Смущенный, но довольный, Муса поднял взгляд вверх и именно тогда заметил эпистата, с улыбкой наблюдающего за его тренировкой. — Господин! — воскликнул он, со всех ног несясь на другой конец поля. Легко маневрируя между чужими локтями и коленями, он за несколько мгновений пробежал между охотниками и оказался перед Аменом, лишь слегка запыхавшись. — Господин! — вновь повторил Муса, вытирая со лба крупные капли пота. — Сегодня утром меня нашли люди Хасана, как вы и велели. Ростовщик просил вам кое-что передать.

***

— Так это здесь? Амен недоверчиво окинул взглядом полуразвалившийся сарай, медленно догнивающий прямо перед их глазами. Меньше всего эта халупа напоминала конюшни, которые они искали. Скорее большую свалку старого ненужного хлама, разбитую за пределами города, подальше от глаз. — Люди Хасана указали именно это место. Я уверен. — Хорошо, — Амен кивнул и сделал несколько шагов к покосившейся двери. — Только держись поближе ко мне. Муса встревоженно взглянул на мужчину своими большими карими глазами. — Думаете, это ловушка? — Думаю, что доскам, свалившимся на нас с потолка, будет все равно, что я эпистат. Расслабившись, мальчишка хохотнул и послушно встал за охотником. С самого первого дня он старался беспрекословно выполнять все указания мужчины, слово в слово, как и было сказано. Амена подкупали его доверие и искренняя преданность. Вопреки своим жизненным принципам, он с каждым днем все больше привязывался к этому ребенку, желая подарить тому лучшую жизнь, чем ждала его на улицах этого городишки. Дерево жалобно заскрипело, пропуская их внутрь. Носа мгновенно коснулись терпкий пыльный запах старого сена и удушливая вонь от смеси грязи и навоза. Это место хотелось покинуть сразу же, как только нога переступила обшарпанный порог. Однако Амен не мог этого сделать. Осмотревшись по сторонам он крикнул, подзывая к себе конюха, задремавшего на тюке из соломы. Где-то вдалеке заржало несколько лошадей, реагируя на шум. Торопливо переминаясь с ноги на ногу к ним приковылял пожилой мужчина, что тут же кинулся кланяться перед Аменом, сгибаясь едва ли не пополам. — Господин эпистат! А я ждал вас, ждал! Да только разморило на солнце, уснул, старая голова! От мужчины пахло вчерашним пивом и конюшней, стойко въевшейся в его одежду. — Давай ближе к делу, — вскинув руку вперед Амен прервал его затянувшийся монолог. — Твой хозяин сказал, что с неделю назад тебе продали за бесценок трех скаковых лошадей. — Все верно, господин, — закивал старик и двинулся куда-то вглубь помещения. Амен последовал за ним. — Пришли посреди ночи, все в черном. Привели коней. Отличных, ничего не скажешь. Отдали за первую же цену, не торгуясь. Я от радости и не спросил у них ничего. Лишь золота отсыпал и пошел лошадей распрягать поскорее, пока не передумали. Доведя гостей до самого конца конюшен, старик указал крючковатым пальцем на одно из стойл. Прямо туда, где торчала морда лошади и нетерпеливо принюхивалась, услышав знакомый ей запах. Амен провел широкой ладонью по ее шее, скользя по белоснежной шерсти. Лошадь одобрительно заржала, получив столь любимую ласку, и принялась топтаться в загоне, просясь на свободу. Сомнений не оставалось. Это те самые лошади, на которых он со своими охотниками выехал тогда из столицы. Сердце забилось быстрее, ощутив излюбленный азарт от преследования добычи. Вновь его цель была рядом, умело ускользая прямо из-под носа. Прячась среди теней. Амен повернулся к мужчине, возвышаясь над ним на несколько голов, и навис так, чтобы тот даже не отважился солгать. — Ты видел раньше этих людей? — Нет, господин, — залепетал старик, положив сморщившиеся ладони над сердцем, — никогда. Да и не бывает у нас тут таких. — Каких таких? — Богатых. Я, может, и старый, да только жизнь меня научила все подмечать. Эти вон, которых вы ищете, хоть все замотанные, а ткани на них добротные были, чистые. Лица сытые и румяные. Не знали эти люди нужды и голода. И не тут вам их искать. Амен стиснул зубы, от чего челюсть его напряглась и заболела. Он глубоко вдохнул и выдохнул успокаиваясь. Конюшни с их вонью были не лучшим местом, чтобы восстановить дыхание, однако нужно было довольствоваться и этим. Всучив конюху увесистый кошель с золотом, эпистат отдал распоряжения доставить лошадей к таверне не позднее завтрашнего вечера. Очередной след не привел ни к чему. За почти две недели, проведенные в этой дыре, Амен порядком устал гоняться за призраками. Нужна была хотя бы одна существенная зацепка. Одна ниточка, за которую можно было бы тянуть. И он найдет ее, каких бы усилий это ни стоило.

***

Лучшими из дней были те, в которые Амен отправлялся в бани. Находясь в поселении, он не мог позволить себе ежедневных омовений в свежей воде, к которым привык в столице. Здесь крохотные купальни при таверне приходилось делить со всем его отрядом и лишь раз в несколько дней. Амен не любил суматоху и толпу. Ему нравилось мыться в тишине и одиночестве, пусть для этого и нужно было подниматься с самыми первыми лучами восходящего солнца, пока одни его солдаты мирно спали, а другие еще не вернулись из патруля. Амен толкнул входную дверь и зашел в предбанник. Головы никак не хотели покидать размышления о вчерашней неудаче. Он ворочался всю прошлую ночь, без конца думая о своем следующем шаге. И пришел сюда в надежде, что горячий пар и ароматное масло смогут помочь ему хотя бы немного расслабиться. В любой другой день он бы обязательно заметил и чужие вещи, оставленные на одной из скамей. И тихий плеск воды, сопровождаемый незатейливой мелодией, которую напевал женский голос. Но желание согреть уставшие мышцы и отмыть кожу от въевшейся в нее грязи было слишком сильно, чтобы замечать подобные детали. Сбросив с себя все, кроме грязных штанов, Амен вошел внутрь бани и остановился там, как вкопанный. — Врываться ко мне без стука становится твоей дурной привычкой, господин. В центре, возле бассейна с водой, расположилась Эвтида, даже не повернув к вошедшему головы. Будто и так знала, что это именно он. — Не знал, что здесь кто-то есть. Эва сидела к нему спиной, продолжая ополаскивать волосы от мыла. Вода стекала по ее коже, рисуя из локонов причудливых черных змей, тянущихся до самой поясницы. Девушка спокойно продолжала мыться, будто присутствие эпистата совершенно не беспокоило ее. — Теперь знаешь. Но все еще стоишь тут, словно осел. Амену не нужно было видеть ее лица, чтобы вообразить издевательскую улыбку на ее пухлых губах. Ничего нового. Он бы искренне поразился, если бы хоть один их разговор прошел нормально. Без угроз и пустой ругани. Но ведь он был способен вести себя с шезму спокойно. Выслеживать, допрашивать, вести двойную игру. Со всеми, но не с ней. Почему же именно Эвтида вызывала в нем подобный, неконтролируемый пожар? — Ты так и будешь продолжать пререкаться со мной, что бы я ни сказал? — А ты так и будешь продолжать пялиться на меня, пока я сижу здесь совершенно голая? Осознание окатило его ледяной водой. Только сейчас Амен в действительности заметил, что на девушке абсолютно не было одежды. Даже полотенца. Ее нагое тело скрывали лишь длинные волосы, а он все это время стоял тут и сверлил ее взглядом. Будто услышав его мысли, Эвтида повернулась к нему в пол оборота. Ее золотистые глаза засветились от восторга, заметив тень смущения на лице эпистата. Довольная собой, она, будто кошка, протянула. — Неужели ты так давно не видел женского тела, эпистат, что все еще торчишь здесь в попытке придумать этому хоть какую-то причину? Мне начинает казаться, что я тебе небезразлична. Небезразлична? Так и есть. Ведь ненависть к этой ведьме была самым искренним чувством, что он испытывал в своей жизни. Сознание упорно твердило ему развернуться и немедленно вернуться назад. Из раза в раз твердило не связываться с этой девкой, чтобы избежать беды. Он мог бы сразу уйти, и это было бы самым правильным решением. Покинуть бани в то самое мгновение, как только-только увидел ее. Но он не сделал этого. Рядом с ней все переставало быть нормальным. Даже он сам. Что-то другое намертво пригвоздило его ноги к полу, не позволяя сделать и шага. Что-то другое продолжало с жаром шептать о том, что девчонка заслуживает наказания, ведь отняла его возможность спокойно помыться. А теперь сидит перед ним и сочится ядом, ощущая свою победу. Так не пойдет. — Я просто пытаюсь рассмотреть чешую, покрывающую твое тело. У змеи, вроде тебя, она просто обязана быть. Эва сердито вздернула брови, и на мгновение Амену показалось, что он одержал верх. Лишь на одно мгновение. — Вот оно что? — перекинув ноги через каменную скамью, она поднялась во весь рост, оказавшись перед эпистатом не дальше вытянутой руки, — Тогда смотри, мне не жалко. Нужно быть отвернуться. Зажмуриться. Выколоть себе глаза. Да что угодно, кроме как продолжать торчать там и наблюдать, как капли воды стекают по ее смуглой бархатной коже, очерчивая все возможные изгибы. А Эва стояла и смотрела на него в ответ, не произнеся больше ни слова. Чуть склонила голову, глядя исподлобья своим надменным взглядом. Будто сейчас, обнаженная и беззащитная перед ним, была в гораздо более выигрышном положении. Он простоял там три секунды или три часа, не в состоянии отвести жадного взгляда от ее тела? Не в силах сделать даже жалкого вдоха, пока какая-то неведомая сила не заставила его сбежать оттуда на негнущихся ногах. Ведьма. Он желал оскорбить ее. Унизить. Растоптать. Поставить на место. А вместо этого сам удрал, как щенок, впервые увидевший женщину. Даже на высшем суде Амен не вспомнил бы, как именно оказался в своей хижине. Как, привалившись спиной к двери, он ослабил пояс штанов, беря в руку напряженный до боли член. От подступившего облегчения на несколько мгновений потемнело в глазах. В горле пересохло и он попытался сглотнуть вязкую слюну, отчего кадык резко дернулся вверх. Это ничего не значит. Абсолютно ничего. Он без конца твердил это себе, пока кулак скользил вверх и вниз, вырывая из груди хриплые стоны. Быстро, нетерпеливо. Лишь бы быстрее закончилась эта агония. Зажмуривался, боясь посмотреть вниз и увидеть татуировки покрывающие его руки. Отметины, призванные напоминать ему самому и окружающим о том, кто он на самом деле такой. Охотник, чьим долгом было очистить египетские земли. Амен изо всех сил вдавливал затылок в дерево, молясь, чтобы хотя бы боль вытеснила ее образ из его мыслей. До скрежета в зубах, до содранной кожи. Но это не помогает. Она все еще там, перед его глазами. Столь потрясающая, что становится тошно. От нее или собственной слабости — неважно. Закрыв глаза, он отпускает себя, запрокидывая голову вверх, пока на губах горит запретное имя. Разрядка находит его быстро. И так же быстро отвращение к самому себе затмевает все остальное.