breathe in the dawn

«Душа, слишком чувствительная к удовольствиям страстей — чувствует сильно и неприятности их: рай и ад для нее в соседстве; за восторгом следует либо отчаяние, либо меланхолия, которая столь часто отворяет дверь… в дом сумасшедших»

Яд (минус) – Эрика Лундмоен

      В жизни все когда-то случается в первый раз. Образуя моменты, которые смело можно назвать особенными. Которые запускают цепочку таких же похожих, но уже беспрекословно меркнувших на их фоне и порой совсем не запоминающихся событий. Именно они сильнее остальных въедаются в память, составляя большую часть дорогих сердцу событий нашего прошлого. Однако ценными они становятся не сколько от факта их свершения, сколько от испытанных чувств. Таких разных и в то же время таких ярких и неповторимых.       Первое детское воспоминание. Первый пирог, приготовленный своими руками. Первая любовь. Первый поцелуй. Первые отголоски взрослой самостоятельной жизни. Первые дни на свободе…       Я отлично помнила свое первое убийство. Помнила место, год, день и даже часы, вплоть до точных минут. Помнила запахи и тот самый протяжный противный звук, разрезавший посмертную тишину. Помнила, как потухли родные глаза… И особенно, как в груди вместо душераздирающей боли воцарилась бездушная пустота.       С него началась точка отсчета. В последствии именно оно не только напрочь сбило мой моральный компас, но и послужило концом первой, казавшейся единственной жизни, дав начало другой. Следующей. И далеко не последней.       Той, в которой меня звали Бонни Элизабет Уайлд.       Тот проклятый день, когда я получила это имя, сама я вспоминала редко. Не было особой надобности - зачастую он сам всплывал в одних и тех же моих кошмарах. Радовал лишь тот факт, что все они на утро заканчивались реальностью. Такой нужной и такой утешающей.       Эти кошмары не посещали меня уже много лет. Попросту стерлись под давлением времени, новых воспоминаний и острого желания отпустить и принять то, чего уже нельзя изменить. Во всяком случае мне нравилось так думать. А оказалось… что все это полная херь. Теперь страшные сны вернулись с двойным размахом, да таким, что обернулись в реальность. Жуткую и поистине страшную.       Еще один длинный безликий коридор, по которому меня вели, вызывал в голове невольные ассоциации со старыми, очень далекими эпизодами, так и проносившимися перед моими глазами. Вокруг разносился глухой топот чужих ног, пока мои еле вторили их твердому шагу. Высокие невзрачные стены пугали и давили с обеих сторон, а мое сердце едва пропускало свои тугие сокращения, замерев в опасном предчувствии того, что ждало меня впереди.       Все эти внешние и внутренние факторы буквально возвращали меня на восемь лет назад. В ту самую точку отсчета. Правда, сейчас, могу поклясться, все было гораздо хуже.       Надо было бежать — эхом повторялось в моем сознании из раза в раз. Второй же отдаленно четкой мыслью был Александр. Отчего то я никак не могла перестать думать о том где он, что с ним и почему его ведут сейчас не рядом со мной.       Меня с силой продолжали удерживать за плечи, которые вместе с кистями больно сводило от леденящих кожу наручников. От промокшего насквозь платья брал озноб, из-за чего плотно стиснутые зубы так и норовили начать стучать друг об друга. Но на все это я не обращала ни малейшего внимания. Оно было сосредоточено на другом — подавлении мучительной, усиливающейся с каждой минутой тревожности, от которой так и хотелось либо биться в истерике, либо вывернуть внутренности. Я запихивала ее так глубоко, насколько это было вообще возможно. Благо, опыта с подобными накатывающими из неоткуда реакциями и их удушением у меня было более чем предостаточно.       Наконец тот самый пожилой мужчина с моноклем, который вел за собой целую группу со мной в первых рядах, остановился около двустворчатых резных дверей. На одной из них висела золотая табличка с выгравированными на ней буквами, которые я даже не удосужилась прочитать, продолжив равнодушно смотреть перед собой. Но тут мой взгляд сам собой украдкой зацепился за большую связку ключей, громко звякнувшей в мертвой тишине       коридора. Старик быстро нашел в ней нужный ключ и вставил его в замочную скважину, прокрутил три раза и распахнул дверь, пройдя внутрь, судя по всему, своего кабинета. Меня толкнули следом и деревянная дверь захлопнулась за моей спиной, оставив нас одних в тускло освещенном помещении.       Сначала грязных окоченевших ступней коснулся жесткий ворс ковра, а в ноздри впился затхлый запах табачного дыма и старых книг. Кое как дернув головой, я отбросила налипшие на лицо мокрые волосы и осмотрелась — вся комната была обставлена дорогой антикварной мебелью, начиная со стоящих вдоль стен шкафов до потолка, напоминавших библиотечные стеллажи, заканчивая массивным столом у зашторенных окон в центре кабинета. Каждая вещь здесь настолько отдавала духом старомодного аристократизма, буквально кричащем о высоком статусе своего хозяина, что я не смогла не поморщиться — так сильно он напоминал мне об Аннет.       — Садитесь, — сухо произнес мужчина, вешая свое пальто, вскользь указав на одно из двух кожаных кресел перед столом, который, как и всю комнату, освещала небольшая лампа с изысканным зеленым козырьком. Я, недолго думая, села куда он сказал, расслабленно откинувшись на спинке, насколько позволяли скованные руки. — Меня зовут доктор Арчибальд Хэндл. Я главврач этой больницы и ее управляющий. Можете звать меня просто доктор Хэндл.       — А можно звать вас Арчи? Мне так больше нравится, — манерно повела я плечом.       — Нет, — отрезал он и, не удостоив меня и взглядом, сел по другою сторону стола, начав перебирать сложенные на нем в идеальном порядке документы. — Итак, миссис Уайлд…       — Зовите меня Бонни, — мягко перебила я его, приподняв уголок губ, стараясь не выдать, как меня покоробило слово «миссис». — Терпеть не могу этот официоз. Кстати, вы не могли бы дать мне попить? Ужа-асно мучает жажда.       Я многозначительно перевела взор на стоящий в паре ярдов от моего кресла сервант, за стеклянными дверцами которого сразу заприметила почти не начатую бутылку известной марки шотландского скотча. В конце концов, кто ищет – тот всегда найдет, тем более в моей голове сейчас разворачивалось лишь два возможных исхода — либо напиться, либо свихнуться, где второй вариант, в контексте моей ситуации, звучал особенно иронично.       Так или иначе, выносить дальнейший разговор в трезвом уме будет для меня той еще пыткой. В противном случае — свою почти полную вменяемость можно будет уже никому не доказывать.       Арчибальд, хмуро взглянув на меня исподлобья, неохотно поднялся, снял свой твидовый пиджак и поправил такой же жилет, демонстрируя прикрепленные к нему часы на цепочке. Я едва сдержала смешок, провожая глазами его нерасторопную фигуру, открывающую сервант. Он взял из него стакан и, когда его рука потянулась к бутылке и я уже было решила, что тот взаправду пойдет на щедрость, — тот достал стоящий рядом с ней графин с водой. А затем переместился обратно на свое кресло, налил воду в стакан и пододвинул его ко мне.       — Спасибо конечно, но я имела в виду кое-что покрепче воды, — пробурчала с явной толикой разочарования, а потом состроила печальные, полные вселенской грусти глаза и протянула: — Ну пожа-алуйста. Раз мне предстоит заточение в жуткой психушке, неужели вы поскупитесь на какой-то там последний стакан виски для бедной девушки?..       — Вы перепутали мой кабинет с питейным заведением? Будьте благодарны, что я вам дал хотя бы это, — сурово ответил он.       — Ну вы и жмот, — я устало выдохнула и подалась вперед, решив не ходить вокруг да около: — Арчи, у меня был о-очень плохой день. Может я и в наручниках, но поверьте, эту чертову бутылку я в любом случае достану. С вашей помощью или без.       На мое нахальство тот никак не отреагировал. Лишь слегка приподнял белую густую бровь и продолжил невозмутимо взирать на меня. Его морщинистое лицо так и разило сдержанным скептицизмом, но в то же время выражало и какой-то деловитый интерес, точно он ждал что я скажу или сделаю дальше.       — Ладно, — смиренно усмехнулась я и медленно пододвинулась вперед к столу. Наклонилась, взялась зубами за хрустальную грань и подняла стакан так, чтобы вода начала заливаться мне в рот, однако большая ее часть все же пролилась мимо по моим щекам. И тут, как только бокал практически опустел, я резко размахнулась и кинула его прямо в стеклянную створку того самого серванта. По кабинету мгновенно раздался звонкий треск, а затем и шум множества падающих на дорогое ковровое покрытие осколков, разлетающихся по нему крупными кусками вперемешку с мелкой крошкой.       Дверь кабинета позади меня тут же распахнулась, наверняка являя собой одного из кучки дежурных, столпившихся в коридоре. Я сидела ровно, совершенно не двигаясь, лишь с вызовом наблюдая за главврачом. Конечно, я прекрасно знала, что моя выходка его совсем не впечатлит. Это было понятно изначально, особенно учитывая его выдержанный нрав и должность, на явно многолетнем посту которой он успел повидать вещи куда более безумные, выработав стальную профессиональную деформацию.       Я почувствовала на своем плече сильную хватку, но в ту же секунду меня отпустили. Хэндл одним коротким жестом руки приказал громиле-санитару не трогать меня. И, пока тот не ретировался, монотонно добавил:       — Пришлите одну из сестер убрать это, — дверь за санитаром закрылась и мы снова остались одни. Арчибальд перевел глаза на меня — все такие же спокойные и холодные. — На будущее: попробуете выкинуть что-нибудь подобное еще раз — я не раздумывая отложу нашу беседу на завтра и вас проводят в специальный изолятор. Поверьте, после ночи там вам точно не захочется туда возвращаться.       Нашел чем напугать. Знал бы он, как хорошо мне знакома атмосфера таких мест… Одна ночь для меня жалкое ничто.       — Расслабьтесь, у меня всего лишь очень мерзкий характер и небольшая алкогольная зависимость. Я бы еще поняла, если бы меня запихнули в рехаб… — задумчиво признала я. — Конечно, было пару случаев, когда мой университет обязывал меня пройти тест на психические расстройства, но я тогда нажимала на все кнопки разом! Да, исходя из их результатов я порой действительно могу вести себя как ненормальная, но уж точно не до такой степени, чтобы пользоваться вашими услугами.       — Миссис Уа… — было начал Хэндл, но я тут же его пресекла его, зыркнув с по-детски недовольным укором. — Бонни, вы знаете зачем и по какой причине вы сюда попали?       — В душе не е…       — Понятно, — не дав мне закончить, он снял свой окуляр и принялся протирать его небольшим куском ткани, наконец отведя до жути пронзительный взгляд от моей физиономии.       Я тут же воспользовалась моментом, чтобы сделать то, ради чего и устроила недавнюю показательную сцену. Ее я спланировала еще до того, как успела сесть в это кресло. И пока все шло четко по задуманному мной плану. Осталась лишь пара последних, пожалуй, самых важных и трудновыполнимых шагов. Стараясь держать спину ровно, я незаметно потянулась правой ногой к той самой разбросанной кучке осколков, пытаясь зацепить пальцами самый относительно небольшой из них. Я косилась то на главврача, то на пол, действуя максимально осторожно. При этом приходилось сохранять ненапряженное выражение лица, ввиду недавно пострадавшей лодыжки, которая из-за прикладываемых мною усилий только больше ныла от болевых судорог. Я застыла, успев поддеть кусок стекла большим пальцем, когда мужчина как раз надел монокль обратно. Боясь, что он может заметить мою необычную позу, я было хотела аккуратно убрать ногу на место, но мне повезло — тот переключился на ящик стола. Не став медлить, я ловко подтянула осколок к себе, благодаря фортуну, что гладкий материал ковра обеспечил хорошее скольжение и его острые углы не цеплялись за ворс. Однако сделать это следовало не так быстро, так как старик тут же уловил движение и переключил внимание на меня. Внутри сразу поднялась волна паники и я, не зная, как лучше всего отвести подозрения, просто улыбнулась — широко и причем очень глупо, наверняка еще больше испортив представление о своей «нормальности». И все же это кое как да помогло — он отвернулся и продолжил копошиться внутри стола.       Теперь дело оставалось за малым, но самым рискованным — дотянуться до осколка сцепленными руками. Хэндл тем временем достал из ящика тонкую синюю папку, открыл ее и положил передо мной. Первым в глаза бросился целый ряд чьих-то подписей напротив неизвестных фамилий и огромная круглая печать. Потом я начала вчитываться в мелкий шрифт, усиленно пытаясь вникнуть в текст документа. Но сколько бы я ни проходилась по нему недоуменным взглядом, его смысл так и не доходил до меня. То ли причина была в моем едва ли адекватном на фоне полного морального и физического измождения состоянии, то ли я интуитивно боялась его узнать. Потому просто спросила:       — Что это?       — Судебное постановление, — пояснил он.       Теперь строчки читались легко. «… применить в отношении наказуемой Бонни Элизабет Уайлд меру медицинского характера в виде направления на принудительное лечение в медицинскую организацию строгого режима, оказывающую психиатрическую помощь…» «…вина в совершении запрещенных уголовным законом деяний в состоянии невменяемости подтверждается следующими исследованными в судебном заседании доказательствами…» «…подозреваемая Бонни Элизабет Уайлд, которая согласно заключению судебно-психиатрической комиссии экспертов страдает хроническим психическим отклонением в форме органического диссоциативного расстройства личности...»       От каждого слова по моей спине бежали колючие разряды, а горло будто сдавило тисками. Мне до последнего не верилось в написанное. И уж тем более не приходило в голову, кому на ум могло прийти такое.       И какое еще, черт возьми, расстройство личности?!       Бурный поток лихорадочных мыслей никак не мог оформиться в полноценные выводы. Пожалуй, кроме одного.       Это не просто психиатрическая больница. Это лечебница для душевнобольных преступников. По сути, та же тюрьма. Только намного, намного хуже.        — Скажите, Бонни, как давно вы считаете себя Агатой Селеной Мари Харрис?       От неожиданного оглашения своего полного настоящего имени я вздрогнула, будто меня огрели чем-то очень тяжелым. Вот теперь мне стало по-настоящему не по себе.       — Считаю?! — ошеломленно повторила.       Нет, это точно чей-то розыгрыш. Несмешной, бредовый и крайне посредственный. Где-то тут точно спрятаны скрытые камеры, а из ниоткуда должен выскочить какой-нибудь чудак, как из того тупого телевизионного шоу с криком «Тебя одурачили!».       Выскочит же, правда?..       — Здесь написано, что вашу вторую личность зовут Агата Харрис. Насколько меня просветили, эта девушка погибла около восьми лет назад… — мужчина вдруг запнулся, глубоко нахмурившись. Вид у него сделался отрешенный, будто его посетило неожиданное воспоминание. Он неотрывно бродил глазами по исписанным листам у себя под носом, пока наконец не встрепенулся и продолжил: — И что вы, с недавних пор, выдаете себя за нее.       — Выдаю?..       После моего слабого писка кабинет погрузился в долгую, вязкую тишину. Пока из меня не начали непроизвольно вырываться неуместные причудливые смешки. Один за другим — и вот я уже перестаю себя контролировать, разразившись громким гомерическим хохотом. Таким, от которого закладывает уши, слезятся глаза, а живот скручивает от спазмов. Минута за минутой текли неестественно медленно, сопровождаясь моей истерикой. При этом я прекрасно осознавала, насколько неадекватно это смотрелось со стороны. Что, опять же, в моей дурацкой ситуации наверняка только больше подтверждало приписанный мне диагноз. Но как бы я ни старалась, не могла успокоиться. Пробовала глубоко вздохнуть — не помогало. Мои отчаянные попытки выглядели даже вдвойне глупо, усиливая мой припадок. В какой-то момент мне и впрямь показалось, что я схожу с ума…       Главврач следил за мной с выражением зрителя, которому в сотый раз включили самый скучный на свете фильм — апатично и абсолютно бесстрастно. В целом, оно было более чем очевидно, что такую картину он наблюдал далеко не впервые.       Постепенно меня более-менее отпустило. Пришлось, хоть и с большим трудом, все-таки взять себя в руки, потому что терпеть и дальше этот поведенческий диссонанс между нами уже казалось невыносимым.       Все еще нервно посмеиваясь, я поспешила внести ясность в теорию о своей двуликости:       — Послушайте, знаю, это прозвучит безумно, но я и есть Агата Харрис. И ни черта я не сдохла. Там очень долгая и довольно нудная история, но это правда. Бонни всего лишь фальшивое имя. И до сегодняшнего дня я планировала к нему не возвращаться. Но вы, как и тот идиот, который придумал это до нелепого убогое представление, похоже, решили иначе. А эта бумажка обыкновенная подделка, потому что я ее первый раз вижу. И ни на каком суде, на котором якобы мне вынесли приговор, я не была. Меня что, на него забыли пригласить? Или обвиняемому на нем присутствовать уже не обязательно?         — Уверяю вас, постановление подлинно. Чтобы в этом убедиться, я лично общался с судьей, которая его утвердила.       И которая меня даже в лицо не видела?       Не знаю, на что я рассчитывала. Что я расскажу ему все как есть на самом деле и он тут же меня отпустит? Наивнее и не придумаешь. Но если умом я и понимала всю бесполезность моего признания, то все остальное ни в какую не хотело сдаваться.       — Меня правда зовут Агата Харрис. Это мое настоящее имя. Я с ним родилась. И даже воскресла!       Врач изучающе наклонил голову, слегка прищурившись.       — Конечно, — недоверчиво кивнул он, натянув снисходительную ухмылку, и сделал какую-то незамысловатую пометку в своих записях.       — Я не вру! Найдите хоть одну мою старую фотографию и сами в этом… — бегло заговорила я, но сразу поникла. — Вот черт…       Впервые я пожалела, что тетя уничтожила любые упоминания некогда свидетельствовавшие о жизни ее юной наследницы. Стерла всё, чтобы о ней забыли — документы, социальные сети, снимки со школьных альбомов. Особенно те, что были сделаны в детстве.       Сердце пропустило тяжелый удар, знаменуя неутешительный вердикт — у   меня нет ничего, что могло бы доказать мою истинную личность. Единственным связующим звеном оставалась лишь сама Аннет. Только она могла подтвердить мои слова.       Внезапно в мысли врезалась нехорошая гипотеза. А вдруг это ее рук дело? А что… довольно знакомая песня. Правда тональность немного другая. Да и та фотография, присланная мне накануне, которая, как я думала, сгорела вместе с остальными, могла храниться только у нее…       И все же что-то не складывалось. Я как никто другой знала ее характер и ход мышления. И все эти загадочные сообщения, письмо, да даже это место — на все это у нее попросту не хватило бы фантазии. За нее в нашей семье отвечала я. Короче говоря, если бы Аннет захотела от меня избавиться, — то сделала бы это куда проще. Без всяких хитроумных интриг и прелюдий.       Блуждая в суматохе своих догадок, я не заметила, как Арчибальд молча достал из папки еще один лист и пододвинул ко мне. Это был снимок, причем, судя по цифрам в правом нижнем углу — совсем недавний. И от изображенного на нем у меня внутри что-то надломлено трепыхнулось, пуская по озябшей коже горячую дрожь.         Простая неприглядная плита одиноко торчала из покрытой зеленым газоном земли. На обезображенном временем и дождями камне аккуратными символами было выгравировано мое имя, а под ним и дата рождения, заканчивающаяся датой ложной погибели. И ничего больше. Никаких эпитафий, символизирующих глубокую скорбь или выражающих извечную память, которые живые часто посвящают мертвым в знак преданной и когда-то яркой, неомраченной смертью любви.       Довольно странно, что меня так зацепило отсутствие каких-то красивых слов.  В моем случае их некому было оставлять. Да и незачем, ввиду ненадобности и неимения бездыханного адресата. И все же от вида забытой и пустой могилы, точно в ней и вправду уже много лет покоилось что-то жалкое и незначительное, меня охватила сильная угнетающая волна, обременённая наплывом неприятных и давящих на грудь моралей.       Невидящим взглядом смотря в одну точку, я не сразу увидела лежащие у самого подножия памятника цветы голубой гортензии. Три тонких стебля с пышными, дышащими жизнью бутонами, что так не вязались с царящей вокруг обстановкой бесцветности и забытия. И, похоже, положенных туда совсем не случайно.       — Ну надо же. А я и не знала, что оно у меня есть… — подала голос я, разглядывая собственное надгробие. — Знаете, я не фанат вандализма, но сейчас я с большим удовольствием помогла бы вам вскопать свою могилу, чтобы вы лично могли убедиться в том, что в ней ни черта нет. Когда выезжаем?       Мужчина опять проигнорировал мое ребячество, невозмутимо убрав снимок в сторону и разложив передо мной три других, которые вытащил из той же синей папки.       — Скажите, Бонни, что вы видите на этих фотографиях?       Наверное, мне стоило неприязненно отвернуться или хотя бы поморщиться. Но вместо этого я наклонилась поближе, с завороженным, даже детальным любопытством скользя от одного запечатлённого бесчувственного трупа к другому. Спустя несколько мгновений вяло выпрямилась, подняв равнодушный взгляд, точно большой ценитель искусства, которому быстро наскучили ужасающие остальную публику кадры. Однако здесь я выступала не сколько их ценителем, сколько творцом. Живописцем сих шедевров, умело пытающимся скрыть свое авторство. Хотя в этом уже вряд ли есть какой-то смысл.       — Это что, тот самый психологический эксперимент с дурацкими картинками? В таком случае я вижу большой праздничный торт с сахарной глазурью, неудачный артхаусный перфоманс и … дохлую белку, — порола я лютую чушь, одновременно сдерживая поднимающийся внутри шквал паники.       Теперь я осознавала наверняка — к моему сюда заточению основательно подготовились. А также, что тайна о моей смерти для кого-то была не такой уж и тайной. Проживая столько лет в тени, выслеживая и устраняя неугодные семейному бизнесу души, я ни капли не подозревала, что сама являюсь объектом чьего-то пристального наблюдения. И причем не неделю, не месяц и даже не год. А куда больше. Об этом говорили разложенные передо мной фотографии. А именно примерные, насильно выуженные из памяти даты совершенных на них убийств.       К чему это все? План мести, где мне отведена главная роль? Или просто игра? Самая безумная и дикая игра, которую только можно представить… И о правилах и цели которой я могу только гадать.         — Перестаньте дурачиться и ответьте на вопрос.       — Я на допросе? Тогда где мой адвокат? По закону я имею на него полное право, — не унималась я, включая все доступные защитные реакции, лишь бы не поддаваться рвущемуся наружу страху.       — Опишите мне первую фотографию, Бонни, — уже строже потребовал Хэндл.       Я нехотя взглянула на жертву, копаясь в избытке прошлых лиц.       — Тут же все очевидно. Обычное самоубийство, — фыркнула я.       — По-вашему, он сам всадил карандаш себе в глаз?       — Бывает, — непринужденно пожала плечами и решилась на весьма авантюрный шаг — медленно, с беззаботной грацией встала с кресла, продемонстрировав крайнюю заинтересованность в изысканном интерьере. И спокойной походкой, насколько позволял зажатый между пальцев ног осколок, начала продвигаться по кабинету, исследуя забитые всеразличными вещами полки.       Арчибальд провожал меня внимательным взором, не сильно удивившись моему желанию размять ноги. Но и сажать обратно тоже не собирался.       В конце концов, не сбегу же я.       Так помещение поглотило душное безмолвие, пока я рассматривала ряды всяких папок и корешков книг по психологии, выстроенных в идеальном структурном порядке, а также научные сертификаты и лицензию на ведение лечебной деятельности в дорогой рамке. Рядом с ней стояла небольшая семейная фотокарточка — Арчибальд вместе с женой и очень похожей на них уже взрослой дочерью, обнимающей двух маленьких мальчиков, стояли на городской площади и улыбались в камеру. И тут меня привлекла крохотная, едва приметная деталь — на крыше видневшегося позади них здания пестрел синий с белым крестом флаг. Сфокусировав зрение, я разглядела точно такие же его маленькие аналоги в руках у детей.       Сложив два и два, — скотч, сине-белое знамя и сильно выраженный мужской акцент с преобладающими удлиненными гласными — я пришла к еще одной невеселой для себя догадке:       Шотландия. Нас перевезли через весь остров в чертову Шотландию.       — Милые внуки. Сколько им? — отрешенно поинтересовалась, внутренне недоумевая почему кому-то понадобилось доставлять меня аж на другой конец Британии. Тот же Бродмур был куда ближе.       Сразу следом за моим голосом послышался робкий стук в дверь, заставив меня резко повернуться. Управляющий больницей тут же дал разрешение войти и внутрь проскользнула маленькая, очень хрупкая на вид медсестра. Она слабо улыбнулась хозяину кабинета, который даже не соизволил посмотреть на нее — просто указал рукой на место, которое нужно убрать. Девушка немного помялась и поспешила закрыть за собой дверь, но, не сделав и пол оборота, вздрогнула и отшатнулась назад, встретившись своими большими темными глазами с моими. О степени потрепанности своего внешнего вида я могла лишь догадываться, но приятного явно было мало, исходя из мимолетного испуга, исказившего выражение девчонки. Она не спешила отворачиваться, хлопая длинными кукольными ресницами. В какой-то момент мне даже показалось, что она меня узнала, судя по ее слегка нахмуренным бровям.       Напряженное молчание вдруг нарушил характерный кашель главврача и сестра мигом опустилась на пол, начав собирать в небольшой совок куски стекла.       — То есть вы хотите сказать, что вы не убивали этих людей?       Я ничего не ответила, пропустив его вопрос мимо ушей.       — Потому что это сделала Агата, а не Бонни, не так ли? — констатировал Хэндл.       От очередных следствий своего вымышленного раздвоения личности, точно я упрощенная версия Билли Миллигана, я не удержалась и вымученно закатила глаза. И тут внезапно по слуху резанул короткий писк, а за ним и тонкий звон упавшего на другие обломки хрусталя. Мы оба повернули головы на звук, застав сидевшую на коленях девушку, страдальчески взирающую на свежий порез на своем пальце. Поймав прикованные к себе взгляды, она тут же смутилась и, сжав кулак, принялась здоровой рукой, держащей щетку, подметать мелкие осколки. Я, не думая, подошла к одному из шкафов, на полке которого раннее углядела коробку с салфетками. Кое как дотянувшись до нее, превозмогая натужную боль в кистях, я вытащила несколько штук и подошла к медсестре. Повернулась к ней боком и молча протянула сцепленные из-за спины руки, специально чуть уведя ногу за спинку кресла, чтобы та не увидела лишнего. Заметив нависшую тень, плечи девчонки вновь дрогнули и она боязно отстранилась, уставившись на меня вверх. На мой жест она обратила внимание не сразу, но потом все же взяла смятые в моей ладони салфетки, нерешительно прошептав одними губами «спасибо».        — Где тот, кого привезли сюда вместе со мной? — настойчиво спросила я у старика, отойдя к противоположной стене.       Мужчина недовольно покосился на меня, при этом не торопясь с ответом, будто эта тема была очень ему неприятна.       Что будет с Александром я понятия не имела, но в глубине души надеялась, что его просто отпустят. Он оказался не в то время, не в том месте и не должен быть втянут во всю эту ужасающую и до слез смехотворную ситуацию. Важно сказать — рассуждала я так не из личных за него переживаний. А из-за страха, сковывающего мои мышцы от мысли, что его могут оставить здесь за компанию со мной. Причем это будет настоящая катастрофа не только для меня, но для всей больницы. Потому что запустить к полным психам еще большего психа — однозначно самая страшная из всех самых безрассудных идей. Все равно что вырвать чеку из гранаты, бросить ее в комнату с сероводородом и надеяться, что все здание не взлетит на воздух. Наверное, это был первый в череде моих жизней пример самого искреннего альтруизма. Мне уже жаль тех несчастных, с которыми тот сейчас находился. Неважно какой они закалки — убить его в лучшем случае захотят все. В худшем — бросят сюда со мной заодно. И тогда карандаш в глаз я вставлю уже себе.       Что-что, а в одном я была полностью убеждена — Нильсен не из той категории людей, которую нужно отвести к психологу. А из той, которая этих самых психологов доводит. До психоза, белого каления и всего остального.       Остается молиться, чтобы его выставили за ворота. Для всеобщего блага. В идеале, конечно, было поменять нас местами. Он бы наслаждался обществом друзей, а я… обществом без него. Но выбирать, увы, не приходилось.       Флегматично пригладив свои солидные усы, Арчибальд наконец прервал затянувшуюся паузу:       — С вашим мужем беседует старшая медсестра, — как бы между делом сообщил он, уткнувшись в свои бумаги.       Сначала я решила, что мне просто неправильно послышалось. Потом, что у меня, помимо бонусной личности вдобавок развилась еще и шизофрения. Потому что услышанная фраза ударила по мозгам так, будто их вышибло напрочь. Я остолбенела, чувствуя, как шок парализует тело. Из ниоткуда меня накрыла резкая дурнота, отчего захотелось присесть или упасть прямиков на пол, но я тупо стояла, не двигаясь, невидящим взглядом уткнувшись в худое, изрытое морщинами лицо главврача. Смысл одного конкретного слова никак не хотел полностью оформляться в голове. Но после всей тонны абсурдных новостей, которую я услышала за эти полчаса, пришла в себя довольно быстро, наверное, уже привыкнув в тому, что дальше ничего менее бредового мне ждать точно не стоит.       Отвратительная шутка. Самая нелепая из всех, что можно только придумать. И это при том, что Нильсена здесь даже нет. А он все равно умудрился в ней поучаствовать! И как у него это только получается?       Пока я пыталась выдавить из себя хотя бы один насмешливый звук, ощутила, как меня насквозь пронизывает чей-то зрительный напор. Я покосилась на девушку — ее большие глаза округлились до жутких размеров, а рот приоткрылся от удивления, выглядя так, точно она маленький ребенок, подслушавший щепетильный разговор родителей. Видимо сообразив, что она откровенно пялится на меня, та проморгалась и опустила голову, начав суетливо собирать остатки стеклянных крошек, абсолютно забыв про раненый палец. Ловко подметя все до последней, она прытко поднялась, избегая моего прикованного к ней взгляда и, при этом изрядно краснея, поспешила покинуть кабинет.       — Люси, передай сестре Уитмор зайти ко мне сразу, как освободится, — кинул ей вдогонку Хэндл. Девчонка покорно кивнула и скрылась по ту сторону двери.       Воздержавшись от вопроса «что вы здесь курите?», я повернулась обратно к столу, ошалелым голосом выпалив:       — Моим… кем, простите?       — Не пытайтесь отрицать наглядных вещей, Бонни. Кто, как не ваш супруг мог кинуться вас спасать, при этом убив пятерых человек, — уверенным, самым что ни на есть непререкаемым тоном заявил Хэндл, будто самолично когда-то нас поженил. Впрочем, именно это он сейчас и сделал.       Тему своего замужнего статуса я максимально старалась избегать, как только поняла, что некоторым стало об этом известно. Признаться, мне самой даже об этом напомнили, так как столь мелкая деталь как наличие мужа едва ли закрепилась у меня в памяти. В моей жизни этот штамп не имел никакой существенной роли, поэтому я не придавала ему никаких серьезных значений. Обычный пустяк, причем малозначительный. Во всяком случае, так я думала до недавних пор. Теперь же он, как и все остальное, обернулся огромной проблемой, тяжелым грузом нависшей на моих хрупких женских плечах. И как выпутываться из нее я, опять же, не имела ни малейшего понятия.       Вместо того, чтобы яро разубеждать его в этом наиглупейшем заявлении, я бессильно поникла, почувствовав, как тело и дух накрывает неимоверная слабость, прятать которую больше не представлялось возможным. В один миг все мои несчастья скопились в одно целое, встав невыносимым комом поперек горла. Я машинально оперлась спиной о стеллаж, еле держась на ногах, чтобы не съехать вниз. Обострилось все, что до этого момента я была вынуждена игнорировать — голод, изнеможение, ломота в костях от наручников и от действия еще не до конца растворившегося в крови препарата и даже боль на свежих гематомах. Но все это не шло ни в какое сравнение с разгорающимся ясным огнем осознанием своей полной обреченности. Что у меня нет иного выхода, как принять и смириться с неизбежностью своего возвращения к фальшивому имени. А там и новыми, леденящими душу реалиями.       Вся самая известная мне нецензурная брань завертелась на языке с бешеной скоростью, грозясь сорваться в любую секунду. Вдруг со стороны раздалось легкое покашливание — Арчибальд, смеря меня холодным взглядом, расслабленно откинулся на спинку своего кресла и, видимо, нацелился прочитать мне внушительную речь:       — Понимаете ли, Бонни… — размеренно начал он, скрестив руки на груди. — Человеческая психика вещь очень… хрупкая. Ее очень легко сломать. А всецело собрать обратно так и вообще невозможно. Вы кажитесь мне умной, целеустремленной, хоть и весьма импульсивной девушкой. Но, к сожалению, не замечаете своей главной проблемы. И я не могу вас в этом винить… Психопаты не считают, что с ними что-то не так. Они патологические манипуляторы с эмоциональной бедностью, которые убеждены, что вершат правосудие и совсем не выбиваются из устоявшихся социальных и моральных норм, выдавая безумие за искомую истину или счастье. Суть любой душевной болезни лечащихся здесь пациентов состоит в том, что для них стерлась та самая грань между «хорошим» и «плохим», которую может различить нормальный человек. Они не находят необходимого баланса, и, как правило, душат в себе все, что делает их людьми, ненамеренно пробуждая в себе все самые безнравственные пороки, — он драматично замолчал, поведя головой так, что в монокле блеснул свет настольной лампы. Посмотрел на меня и добавил: — Вы здесь для того, чтобы мы вам помогли вернуть это самое равновесие. И, боюсь, пока вы не научитесь его контролировать, вы отсюда не выйдите.       — Вы меня в тоску вгоняете, — пробурчала я, с издевкой спросив: — И что дальше? Наденете на меня смирительную рубашку и запрете в мягкой комнате?       Прежде идеально ровное лицо врача скривилось в красочном раздражении, демонстрируя, как сильно ему надоели подобные слухи и клише, то и дело вылезающих из страшных сказок и просторов кинематографа.       — Не разочаровывайте меня, Бонни. Вы прекрасно знаете, что это даже больше глупые стереотипы, нежели доисторические методы. И опережу ваш следующий вопрос — опытов на пациентах мы тут тоже не проводим.       Не успел тот договорить, как дверь в кабинет снова распахнулась. Правда, на этот раз стучать вошедший даже не собирался.       — Юморист недоделанный, — злостно пробубнила себе под нос женщина с идеальным белокурым каре. Та самая, которая присутствовала в составе встречающей нас делегации. На вид - властная, с горделивыми, строгими чертами. Я сразу распознала в ней старшую медсестру. Не только по светло-зеленой униформе и надетому поверх белому халату, но и по прозвучавшей из ее уст фразе, адресованной тому, кто достался ей по несчастливой случайности.       Тяжелыми шагами она подошла к столу и выдохнув, оперлась о его угол рукой. Хэндл вопросительно свел брови:       — Ну как?              Он переключил все свое внимание на женщину и я, недолго думая, осторожно согнула ногу в колене и запрокинула ее назад, стараясь выглядеть естественно и совершая минимум посторонних движений. Сжимая осколок между пальцами ног, я потянулась к нему руками. Это казалось куда труднее, чем я думала. Моя растяжка оставляла желать лучшего, отчего мое бедро тут же свело в болевом спазме вместе с плечами, которые я с усилием вела вниз.  Прикусив нижнюю губу, чтобы не пошатнуться, я продолжила тянуться, пока наконец не ухватилась кончиками пальцев за тонкий край, прытко переместив его в ладонь.       И тут сестра Уитмор неожиданно дернула головой в мою сторону. Мои органы за долю секунды сжались в тугой узел, тело пронзил лихой ужас, а сердце подскочило аж до самого горла. От сильного, парализовавшего меня испуга, я невольно сжала ладонь в кулак и острые стеклянные края мгновенно проткнули тонкую кожу. От резкой боли я едва сумела подавить вскрик, прикусив внутреннюю сторону щеки.       Черт!       — Паясничает. И постоянно про нее спрашивает, — кивнула она на меня и заговорила едва слышно, понизив голос: — Ты в курсе, что мне все это очень не нравится и что я против этой затеи… Но, клянусь, с психами легче работать, чем с такими как он. За первую минуту в моем кабинете он посоветовал мне срочно подавать на развод с моим мужем, сменить стоматолога и раскритиковал рисунки моей дочери, заявив, что таланта у нее столько же, сколько у ее отца интеллекта, — на одном дыхании проговорила она, пока я как могла сдерживала довольную улыбку, вновь поражаясь способностям этого засранца. В этот же момент я незаметно приподняла пальцами подол платья и сунула кусок стекла за ремешок, плотно обтягивающий мое бедро, под которым раннее хранился небольшой, увы, потерянный мною нож. — В общем, ему тут точно не место. Так что, прошу, можно я лично отведу его в процедурную и запущу электроды ему в мозг?       Насмешка тут же сползла с моего лица, внутри все похолодело, а по спине пробежали противные мурашки.       Не проводят они опыты, как же.       О способах лечения запущенных психиатрических болезней я знала не много. Но, начитавшись разных книг в купе с бурным любопытством, рано или поздно узнаешь о таком необычном методе, как электросудорожная терапия. При одном ее упоминании сразу представляется жуткий электрический стул, подвергающий человека мучительным пыткам, способным буквально поджарить мозг. По сути, все так и есть, только в куда менее ужасающих перспективах. В современных практиках применяется она лишь в крайних случаях и действительно может исцелять серьезные неврологические заболевания. Однако есть у нее один немаловажный побочный эффект — потеря памяти. Особенно если переборщить с подачей тока.       Теперь дальнейшая судьба Нильсена складывалась у меня в уме достаточно четко. И разделялась она на два возможных исхода — либо его отпустят, но лишь с учетом того, что он не будет помнить ни о Бернарде, ни обо мне, в целях исключения вероятности разбирательств о моем заключении, либо оставят здесь, дабы не марать руки.       Перед глазами завертелся вихрь из лихорадочных и терзающих нутро мыслей, метающихся между собой, точно маятник. Почему-то больше не было того рвения, мечтающего отправить Александра как можно дальше отсюда, которым я грезила несколько минут назад. Хотя, казалось бы, я должна быть двумя руками за, при этом споря с медсестрой, кто из нас больше заслуживает шанса провести над ним эту терапию. Но я молчала, разве что придумывая убедительные доводы о ненадобности данной процедуры. Нильсен и без чужой помощи забудет обо мне, причем сразу же, как только выйдет отсюда. И в прямом смысле будет светиться от счастья, ведь лучшего способа от меня избавиться и не придумаешь.       За одну секунду во мне разгорелось едкое, жгучее грудь негодование от одних только представлений радостной шведской физиономии. И меня вмиг будто переклинило, а чаша весов смело перевесила одна другую.       — Вы не можете его отпустить. Он так же сильно болен как и я.       Главврач и старшая медсестра напряженно переглянулись между собой.       — И чем же он, по-вашему, болен?       Я наигранно задумалась.       — А бывает такое, когда все вместе? Полный комплект всевозможных расстройств?       — Нет.       — Вот видите! Уникальный экземпляр! Первый в своем роде! Разве вы можете такой упустить? В свою то коллекцию, — с немного нервным энтузиазмом заговорила я.       Такое сравнение не понравилось им обоим. Мой довод прозвучал из рук вон плохо и поэтому я уже и не надеялась, что у меня получится их уговорить не пускать шведа под электрошок. Но нахмуренный вид главного врача, так и сочившийся недовольством от предложенной негуманной затеи, говорил об обратном.       — Мы примем окончательное решение завтра, — строго отсек он. — Как зовут вашего мужа?       Вопрос, вместе с резанувшим слух словом «муж», застали меня врасплох.       — Ал… А-а-а… — резко запнулась я, сообразив, что говорить его настоящее имя будет как минимум неразумно. Я хаотично начала прикидывать различные мужские имена, но ни одно на ум так и не приходило. В голове предательски застрекотали те самые сверчки, звуки которых заполняли собой полную пустоту. Я слишком затянула с ответом, пока наконец мой идиотизм не достиг своего апогея: — Кла… Клайд.       Нет, все-таки я всегда была умственно-отсталой. Потому что ляпнуть такое мог только умалишенный и душевно больной одновременно!       Переваривая вырвавшееся из меня имя, я на мгновение выпучила глаза с такой силой, что они едва не вывалились из орбит.       — Бонни и Клайд? Серьезно? Это такая шутка? — с выразительным скептицизмом уставилась на меня женщина.       Молодец, Агата. Нарицательные выражения работают что надо. В отличие от мозгов.       — Реинкарнация, современная версия, ирония судьбы… Выбирайте что больше нравится, — пожала плечами, решив, что пути назад уже нет. Перед глазами так и рисовалось перекошенное от смеха лицо Александра, как только я сообщу ему о нашем новом статусе полоумных недо-гангстеров.       Мужчина посмотрел на свои часы на цепочке и внезапно поднялся с кресла. Подхватил пиджак и манерной походкой пошел к входной двери, как бы намекая, что наша встреча подошла к концу. Я последовала за ним.       — Чисто из интереса… Надолго я тут? — спросила я.       — До полного выздоровления, — приподняв уголок рта, дал он очевидный ответ и пригласил на выход из кабинета.       Замечательно. Значит, я здесь до конца своих дней.

Labour — Paris Paloma

      Выйдя в коридор, я тут же уперлась глазами в столпившуюся группу людей. В основном она состояла из мужчин в специальной форме. Выделялся из нее только Александр, который беззаботно стоял, оперевшись спиной о стену и который, кажется, откровенно скучал. Теперь, в свете ламп, я могла рассмотреть его лучше — белая футболка и закатанные рукава голубой рубашки были измяты и запятнаны в красных брызгах. На скуле и под носом зияли засохшие кровоподтеки. Но самым выразительным во всей картине был вовсе не он, а раздраженные лица стороживших его двоих медбратьев, которые говорили сами за себя.       Стоило мне появиться в его поле зрения, Нильсен перевел взор на меня. Серьезно и быстро он прошелся по мне с ног до головы, остановившись на уровне глаз. Ему явно не нужно было много времени, чтобы, спустя несколько долгих секунд нашего непрерывного и более чем многозначительного зрительного контакта понять, в какой глубокой мы заднице.       Меня бесцеремонно кто-то взял за руку и отодвинул от порога кабинета, подведя ближе к Александру. До слуха вдруг донеслись чьи-то вкрадчивые наставления, которые Хэндл отдавал одному из санитаров, Тот в свою очередь, похоже, слушал его лишь в пол уха, потому что был занят кое-чем другим, а именно бесстыдным разглядыванием моей фигуры. Татуированный парень с черными прилизанными волосами, больше похожий на бывшего зэка, нагло скользил по моим оголенным ногам и ключицам, при этом держа между зубами что-то похожее на зубочистку, которой я мысленно уже успела придумать пару более полезных, но отнюдь не приятных применений.       Когда Арчибальд закончил раздавать указания, нас с Александром поставили рядом и окружили по бокам, совсем не ласково схватив за плечи.       — Что ж вам так не терпится меня потрогать? Причем сразу двоим… Хм, такого у меня еще не было, — с лукавой ухмылкой схохмил швед.       — Заткнись, — грубо бросил медбрат и мы двинулись по коридору.       — Сладкий, не хотелось бы тебя расстраивать, но если ты так пытаешься меня соблазнить, то это полный провал. Таким меня не возьмешь. Придется стараться получше.       — Повторяю в последний раз — закрой хлебало.       — Какой ты душка… — Александр обернулся и посмотрел на прикрепленный к его форме бейдж. — Эшли. Тебя что, мама в детстве не любила? Или папа просто мечтал о дочке? Слушай, а ведь из этой ситуации есть отличный выход. Современная медицина довольно далеко продвинулась в этом плане, — не замолкал он, а потом якобы незаметно дернул головой в сторону другого приставленного к нему санитара с собранными в короткий хвост волосами. — Уверен, этот парень знает о чем я говорю. Если хорошо попросишь, он тебе даже номерок врача даст.       Лабиринт коридоров казался бесконечным, заставляя себя чувствовать в настоящей безвыходной ловушке. Одинаковые серые стены, зарешеченные окна и заезженный непрекращающийся топот, вбивающийся в уши словно сквозь вату. Мы миновали отсек за отсеком, отделенные друг от друга запертыми стальными дверьми. Они ритмично то открывались, то закрывались за нашими спинами, лязгая с характерным звуком уезжающих в пазы штырей. Я давно потерялась во времени из-за постоянных остановок, уже сбившись с их счета, который зачем-то вела, пока меня толкали все вперед и вперед. В голове гудел ветер, заглушающий любые отголоски угнетающих мыслей, так и лезущих отовсюду словно змеи. Единственное, я изредка позволяла себе коситься на еще одного главного участника этой роковой процессии, будто стремясь убедиться, что он все еще идет рядом со мной. И из раза в раз улавливала те же бесстрастные и одновременно отражающие сильную сосредоточенность черты, устремленные прямо перед собой. Не знаю, так ли было на самом деле или мне просто хотелось так думать, но иногда я ощущала, как он тоже посматривает меня, когда я не вижу.       Наконец однообразная мрачная панорама сменилась и нас повели через воздушный, остекленный с трех сторон туннель, соединяющий собою два здания. Он был исполосован белыми железными прутьями, что отбрасывали длинные тени на полу, имитируя подобие тюремной решетки. Сквозь них открывался вид на внутренний зеленый двор, освещаемый рассветным солнцем, не давая и намека на недавнюю бурю. Впереди блестела массивная стальная дверь, около которой стояли двое дежурных. Одним легким движением один из них поднес пропуск к специальному датчику и та мгновенно отворилась, пропуская нас внутрь огромного светлого блока. Стены в нем были высокие и сплошь белые, а крыша почти полностью прозрачной, знаменуя над собой вольное утреннее небо. По бокам бежали ряды множества одинаковых дверей с номерными знаками, причем сразу на двух этажах, самые верхние из которых объединяла большая железная лестница в самом центре блока.       Пока я как заворожённая рассматривала просторное помещение, не заметила, как один из санитаров резко меня развернул и потащил к двери в самом углу. Я машинально обернулась, чтобы посмотреть куда поведут Александра. Его тоже силком направили в противоположную от меня сторону. За моей спиной щелкнул замок. Сперва до обоняния докоснулся запах чистящих средств и хлорки. Потом я осмотрелась — как оказалось, это была обычная уборная с душевыми. Вошедший со мной парень отпустил меня и приблизился к длинному шкафу с несколькими ячейками. Открыл одну и достал из нее тканевый мешок на молнии, а затем снял с пояса связку ключей и наконец соизволил освободить меня от наручников. Послышался скрежет ключа в замочной скважине. Я облегченно выдохнула и, не успела я толком размять затекшие кисти, как мне всучили этот самый мешок со словами:       — У тебя пять минут. И без глупостей.       Он отошел во входу в уборную и встал в стойку, дав понять, что время пошло. И я двинулась вглубь, шагая по белой плитке. На потолке раздражающе мигала одна из ламп, издавая стрекочущие звуки, похожие на помехи радиоволн. Все было обставлено как и в обычной больнице, даже вполне приличной — ряды из туалетных кабинок и душевых, только без дверей, а также целая цепочка умывальников, над которыми висело большое вытянутое зеркало. Местами оно было исцарапано. Я повертела головой и пригляделась — плитка на стенах тоже была кое где побита. Прогнав навязчивые картинки, я подошла к зеркалу и поймала в нем свое отражение. Выглядела я едва ли лучше того, что испытывала внутри. Грязное, все еще влажное платье, не понятно каким образом еще державшееся на груди, измялось и окончательно утратило свою изящную красивую синеву. Волосы тоже спутались и неопрятными паклями свисали на плечах. Бледное лицо выражало мое ужасное состояние красочнее всего — под красноватыми глазами залегли темные круги, которые от черных разводов из-под туши смотрелись вдвойне ужасающе. Вся область между носом и верхней разбитой губой была измазана в моей засохшей крови. Над бровью залегла приметная ссадина.       Не видя смысла и дальше разглядывать свою побитую физиономию, я поплелась к одной из душевых кабинок. Расстегнула мешок — в нем лежала одежда, обувь и средства гигиены, вроде расчески и зубной пасты со щеткой. Я скрылась внутри кабинки и, убедившись, что за мной не следят, быстро вытащила кусок стекла из-под ремешка на бедре и сунула в мешок. Развязала ленты на корсете и стянула платье с тела вместе с бельем. Оставив вещи на стоящем рядом табурете, выкрутила кран, подставив лицо под струи долгожданной теплой воды.       Я тщательно промыла руки от грязи и крови и наконец сняла с глаз карие линзы. Стоять вдруг стало нестерпимо тяжело и я оперлась руками о стенку, прикрыв веки. В сознание тут же полез хор из адских голосов, но я продолжала их игнорировать, заранее понимая, что ничего хорошего они мне не скажут. Поэтому просто концентрировалась на ритме своего дыхания, чувствуя, как расслабляются мышцы, а с кожи смываются налипшие события последнего кошмарного дня.       Как бы я хотела, чтобы это все было всего лишь плохим сном…       Сквозь сильный водяной поток я различила чьи-то тихие шаги. Распахнула глаза и испуганно обернулась — сзади стоял тот самый татуированный парень, который вел меня в блок. Он прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди, и начал таращиться на мой обнаженный зад при этом очень гадко ухмыляясь и вертя во рту все ту же зубочистку. В глазах читалась открытая, ничем не прикрываемая похоть.       — Пять минут еще не прошло, — кинув быстрый взгляд на мешок, безразлично проговорила я, пройдясь пальцами у корней волос.       — Знаю, — самодовольно ответил он.       Я никогда не отличалась особой скромностью, не редко замечая подобного рода дерзости в свой адрес. Но и терпение тоже зачастую не было моей сильной стороной. Сейчас я с большим удовольствием достала бы припасенный мною осколок и всадила его этому громиле куда нужно. Однако так глупо тратить единственное оружие было бы полным безрассудством, хоть и приятным. На самом деле, теперь я более чем хорошо понимала, что здесь мне придется выносить очень многое, запихивая характер, а вместе с ним и всю присущую мне строптивость как можно дальше. Иначе выживать в этих условиях будет очень не сладко. Этот сценарий был мне известен даже слишком хорошо.       И все же острое чувство дискомфорта брало верх и я не сдержалась:       — Ты здесь что, на чужие голые задницы не насмотрелся?       Раздался противный смешок.       — Твоя уж больно красивая.       Жаль, то же самое не могу сказать о твоей роже.       Я едва не произнесла это вслух, но вовремя прикусила язык. Молча продолжила смывать с себя остатки грязи и крови, нутром чувствуя чужое пристальное внимание. Меня накрывала нервозность, которую я изо всех сил старалась не выдать. И причина была вовсе не в том, что выглядела я точно угодившая в западню лань под охотничьим прицелом, а в самом присутствии этого извращенца, контролирующего каждое мое движение. Данное мне время все быстрей подходило к концу и узнавать, что будет если я не успею, мне совсем не хотелось. Я выключила воду и сняла с крючка чистое полотенце, все еще стоя к медбрату спиной. Вытерлась почти насухо, промокнула им волосы и потянулась к своему мешку, чтобы одеться. Парень же все не уходил, наслаждаясь представлением и явно желая увидеть что-нибудь поинтереснее моей пятой точки. Но я нагло стояла на месте, натягивая на себя приготовленный комплект белья. Оно было самым обычным — хлопковым и чем-то напоминало спортивное. Следом достала штаны и футболку, при этом следя, чтобы осколок случайно не выпал из мешка. Одежда, чуть ли не идеально севшая по размеру, была полностью белой, лишь на футболке в самом углу, в области сердца, зелеными нитками были вышиты инициалы больницы — SΨB. В памяти тут же мелькнуло то самое злосчастное письмо с сургучной печатью, на которой были выделены те же самые буквы.       Не зацикливаясь на этом, я вынула расческу, начав медленно проходиться ей по влажным волосам, при этом усиленно думая, куда, а главное как мне спрятать осколок. Но мне неожиданно повезло — парень, которому, похоже, наскучила картина одетой меня, ушел в другой конец душевых, недовольно пробормотав:       — У тебя минута.       Проводив его фигуру, я мгновенно достала стекло и сунула его за спину, а точнее за резинку штанов, прикрыв краем футболки. В груди стало значительно легче и я вышла из кабинки, ступив мокрыми ступнями на гладкий пол. Быстро надела носки и обувь — белые тканевые кеды без шнурков. Затем наспех заплела волосы в длинную косу и, сложив все вещи в мешок, двинулась к ждущему меня санитару.       Перед тем, как выпустить меня обратно в блок, содержимое мешка тщательно проверили, удостоверившись, что я не прикарманила себе что-то вроде зубной щетки. Единственное, что я не положила — это оружейный ремешок, так как он мог вызвать лишние вопросы. Его я в последний момент успела застегнуть на своей голени, хорошо скрытой за одной из штанин.       Когда мы вышли из уборной, Александр со своим сопровождением уже ждал нас в начале блока. На нем была та же стандартная форма как и на мне. Я вдруг заметила, что белоснежная футболка на нем была слегка влажной. Видимо, надевалась на мокрое тело. Местами ткань прилипла к телу, обтягивая торс и широкие плечи. Странно, что теперь он даже мало чем отличался от окруживших его надзирателей, особенно из-за роста и крепкого телосложения.       Надеюсь, хоть за ним никто не подсматривал. Хотя его бы это вряд ли смутило. Наоборот, только польстило.       — А нельзя понежнее? Я бываю довольно раним, — на него как раз надевали наручники. — И вообще, а как же стоп-слово? Или у вас тут такое не принято? Тогда я отказываюсь в этом участвовать! — один из медбратьев было открыл рот, чтобы в сотый раз его заткнуть, но тот его опередил: — Даже ради тебя, Эшли. Нет, даже не проси. Увы, ты не в моем вкусе. Но кто знает, может ради тебя я и мог бы сделать исключение.       — Напомни, чтобы я приказал врачам зашить тебе рот, — сурово процедил тот.       — К чему такие радикальные меры, сладкий? Мне и кляпа достаточно. Или ты любишь пожестче?       Все присутствующие, включая меня, дружно закатили глаза. В целом, чего-то подобного следовало ожидать. Я бы даже сказала, что он сейчас не в форме. Сколько раз я слышала плоды этого гениального юмора в адрес одного только Сэма…       Нас обоих снова толкнули вперед, поведя вдоль широкого пустынного коридора. Мы проходили мимо однотипных жилых камер, выстроенных друг за другом. Я же все не могла перестать думать, какие люди за ними прячутся. А также, какая из них будет принадлежать мне. И сколько времени мне предназначено в ней в провести…       Но ноги все продолжали чеканить строгие шаги, что гулким эхом отлетали от благородно-белых стен. Мы обошли большую металлическую лестницу и уже приближались к другому концу помещения, не намереваясь останавливаться. Мое волнение тут же вырвалось из объятий контроля, усиливаясь в разы, стоило мне разглядеть стальные створчатые ворота, охраняемые еще двумя надзирателями, ожесточенные черты лиц которых пробирали до дрожи. Как только мы подошли ближе, прозвучал слабый звук сигнализации. Ворота плавно распахнулись, исключая для нас надобность замедлять ход.       Этот коридор полностью отличался от того, который мы только что пересекли. Если оставшееся позади место было пропитано светлым, хоть и подающим надежды бездушием, то это вселяло лишь живой страх. Здесь не было окон, лишь череда тусклых, уходящих в самую даль потолочных ламп, отбрасывающих мрачные тени на темные бетонные стены. Они были утыканы запертыми железными дверьми с горевшими над ними красными огоньками. В углах узкого помещения висела старая паутина, что вяло пошатывалась вслед нахлынувшему воздушному потоку.       До меня начало доходить, что это был за отсек. Здесь содержали самых трудных пациентов больницы. А значит самых опасных. И самых безумных.       Меня не отпускало ирреальное чувство, словно я попала в один из тех самых психологических триллеров, что захватывают в тревожный капкан человеческое подсознание, рисуя, казалось бы, невозможные, но такие реалистичные сюжеты. Как правило, многое в них обречено поддаваться законам жанра, тем самым заставляя тебя до последнего верить в неправдоподобность чьей-то выдумки. Во всяком случае до тех пор, пока не столкнешься с ней лично.       Мой взгляд сам собой упал на профиль Александра. Сама не знаю зачем, я пыталась распознать в нем хоть какую-то эмоцию, но я не увидела ничего, кроме разве что едва скрываемого напряжения. Его челюсть была сильно сжата, выделяя острые скулы, а глаза искрились все той же твердой сосредоточенностью. Он будто к чему-то готовился. Но к чему?       Мы все дальше и дальше удалялись от грохнувших позади ворот, углубляясь в недра гнетущей атмосферы коридора. Впереди показались две незапертые соседние камеры. И вдруг тишину, разбавляемую лишь глухим перестуком шагов по цементному полу, пронзил душераздирающий крик. Громкий, с надрывом. От которого кровь стынет в жилах, а сердце замирает от ужаса.       Я инстинктивно отшатнулась в сторону и в упор воззрилась на дверь, из которой исходил звук, тяжело задышав.       — Что, малышка испугалась? — злорадно хохотнул татуированный санитар, стиснув мое плечо как раз в месте моего не до конца зажившего пореза. Я дернула рукой, но тот только пуще его сжал. — Ты свыкнешься. Гарри часто снятся кошма…       Договорить он не смог. Фраза оборвалась сразу же, как мои глаза в одно мгновение застелила яростная пелена, а из головы улетучились любые рациональные мысли. Выбирая между панической и настоящей атакой, я автоматически склонилась ко второй. Внутри будто сработал спусковой механизм, блокирующий слабовольное смирение и призывающий к действию. Пальцы сами забрались под тугую резинку штанов и вытащили осколок. И я одним резвым движением оттолкнулась назад, прижав парня к стене, всадив острие тому в живот.       Раздался громогласный мужской рык, а за ним последовал хаос. И виной ему была не только я. Пока я что есть сил вдавливала спиной своего санитара, углубляя стекло под кожу, сбоку прогремел четкий, жесткий удар, а за ним грузное падение. За какие-то пару неожиданных секунд Нильсен оглушил одного из своих сопровождающих, переключившись на второго. Наручников на нем уже не было.       Каким, черт возьми, чудом ему удалось их снять?!       Отвлекшись на развернувшееся зрелище, я совсем забыла про другого удерживающего меня громилу. Резко оттеснив меня от истекающего кровью напарника, медленно ползущего вниз по стене, он толкнул меня на пол и, расставив приоритеты, поспешил скрутить Александра. Я оказалась быстрее — сбила того с ног, энергично махнув нижней конечностью. Скованные руки мешали свободе движений, сильно затрудняя мои шансы встать. Мне лишь удалось сесть на колени, как парень стремительно поднялся, схватив выпавший из его кармана шприц с успокоительным вместе с каким-то брелком.       На заднем плане тем временем разворачивалась захватывающая сцена из остросюжетного боевика с Александром в роли Чака Норриса, удивительно искусно бившегося сразу с двумя санитарами. К чему было устраивать это бессмысленное побоище я старалась не задумываться. Все-таки катализатором к нему, как ни крути, послужила я и моя глупая импульсивность. И все же смею себя оправдать — всадить засранцу осколок по самые ребра, по моему скромному мнению, было настоящей, и, так уж и быть, вполне желанной необходимостью. Согласна, решение, в нынешних обстоятельствах, было далеко не самое лучшее. Но я ни капли о нем не жалела.       Не знаю, то ли во мне взыграл наивный оптимизм, то ли просто не хотелось думать, что Нильсену так нравилось выражать к тем двоим свою взаимную симпатию, но я поставила на то, что у него есть какой-то план. И плевать, что вообще не надежный и, скорее всего, абсолютно провальный.       Происходящее завертелось будто в замедленной съемке, пока я прикидывала, как не дать медбрату с иголками добраться до Александра, который в этот момент уже успел приложить кого-то головой об стену. Но самым страшным оказался не шприц, а брелок — разглядев яркую кнопку, я быстро догадалась, что это был датчик вызова помощи на случай нападения. Дальше я уже не думала, поддавшись аффекту — дернулась вперед и со скоростью бешеной кошки вцепилась зубами в мужскую кисть, снова повалив того на пол вместе с собой. Тот сопротивлялся как мог, но брелок с препаратом все же выронил. Язык пропитался чужой вязкой кровью, а я все не отпускала, несмотря на оказываемый боевой отпор. Изворотливости с ярым упрямством в придачу мне было не занимать. И все же в какой-то момент мне пришлось отступить, кто-то сзади схватил меня за косу и как следует потащил на себя. Я гортанно зарычала от прожигающей кожу головы боли, пытаясь вырваться. В ушах противно стреляло, взгляд стал мутным, а мир засиял серым огнем.       Вдруг все прекратилось и я резко рухнула вниз, тяжело вдыхая въедавшуюся в легкие пыль. Все звуки притихли, глухим фоном доносясь до сознания. Сквозь отбойную канонаду мне удалось различить лишь шум очередных ударов и знакомого насмешливого голоса, опять что-то твердившего про «стоп-слово». Приоткрыв налитые свинцом веки, я заметила, что драка закончилась. И похоже, даже в нашу пользу.       Но это было не точно. Велика вероятность, что фигура возвышающегося над телами шведа была не больше чем галлюцинацией, посетившей меня после необъятного количества всех пережитых потрясений. Причем как внешних, так и внутренних. Сплюнув кровь, я проморгалась, чтобы сбить возможный морок. Не тешить себя иллюзиями и начать готовиться к худшему. Но нечеткая картинка оказалась правдой и я облегченно выдохнула, поймав себя на очередном дежавю.       Я лежала на полу, прилипнув к его холодной поверхности щекой, не находя в себе сил пошевелиться. Только и могла что наблюдать, как Нильсен, а точнее его размытые очертания, ловко снимают с пояса бездыханного парня связку ключей. Легко перешагнув его, словно какой-то предмет мебели, он направился ко мне. Присел и, аккуратно взяв за плечи, начал поднимать мою тушу наверх под мое своевременное кряхтенье.       Стоило моим ногам почувствовать опору, тут же поспешила спросить:       — Как ты смог…       — Ты зачем беднягу укусила? Теперь шрам будет, — со спокойной укоризной перебил он меня, развернув к себе спиной.       — Да, прости, что облегчила тебе задачу, — саркастично пробурчала я. — А ты что, переживаешь за него?       — Конечно. У него же на всю жизнь напоминание о тебе останется. Врагу бы такого не пожелал, — он повернул ключ в наручниках и, сняв их с меня, отбросил подальше.       Я снова размяла ноющие кисти, а затем повернулась к нему и, вскинув подбородок, томно пригрозила:       — Значит в следующий раз я укушу тебя.       Серьезное выражение исказила лукавая ухмылка, а голубые глаза задержались на моих губах. Его грудь все еще тяжело вздымалась, лоб покрылся испариной. На скуле проступила новая гематома. Я, сама за собой не замечая, пристально рассматривала его черты в мельчайших деталях, при этом ощущая, как на краю подсознания маячили мысли о том, как, должно быть, странно звучал этот разговор, когда так много нужно было сказать. Объяснить. Предупредить.       Там же, после всех недавних открытий, свербели беспокойные, но уже не оставляющие сомнений выводы о том, что я ничего не знаю об Александре Нильсене. Вообще ничего ни о нем, ни на что он способен. Все, что было до этого, лишь каркас, прикрытие того, что скрывается за ним на самом деле. Нечто куда более настоящее и вероятно, то, о чем меня пыталась предостеречь Ева. Тайна, о которой мне только предстоит узнать.       Впрочем, как и ему о моей.       — Звучит, конечно, очень интересно, но свои больные сексуальные фантазии лучше прибереги для специалистов, — неожиданно он ухватился за нижний край своей футболки и дернул вверх к моему лицу, упорно, не терпя возражений, протерев им мой окровавленный рот. Я насупилась словно ребенок, недовольно завертев головой.       И тут тишину коридора вновь нарушила чья-то агония.       — Да заткнись ты! — единогласно рявкнули мы в сторону одной из дверей. Крики тут же притихли, превратившись в натужные стоны.       Нильсен внезапно сорвался с места, начав обшаривать карманы четверых лежащих на полу санитаров. Все из них были без сознания. Тот, которого я пырнула осколком, вообще не подавал признаков жизни. По его светло-зеленой форме продолжало растекаться багровое пятно, а в обмякшей руке лежало окровавленное стекло.  Я знала наверняка — ублюдок еще жив. Ранение серьезное, но не настолько, чтобы наступила мгновенная смерть. Но теперь он был на самом ее пороге. Если бы этот тупица не вытащил осколок — шансов выжить у него было бы больше.       — Ну и к чему была эта феерия? — недоумевающе спросила я.       — А разве не ты первая ее начала? Кстати, это было очень подло, — от кивнул на парня с татуировками. — Но мне понравилось.       — А как ты избавился от наручников?       — Скажем так, у меня много талантов, — вскользь отозвался он.       В голову внезапно влетела беспокойная догадка. Я присмотрелась к его пальцам, только теперь осознав, каким способом ему удалось их снять.       Александр приподнялся и повернулся корпусом ко мне, плотно сжимая что-то в ладони. Я не разглядела что именно. Лишь без спроса схватила его руку, уставившись на ярко выраженный вывихнутый сустав.       — Ты что, мазохист?! Ты что наделал?       Он поспешно выдернул руку, всем видом показывая, что я придаю слишком большое значение тому, о чем не стоит и думать.       — Слушай меня внимательно, — проигнорировав мой возглас, он в упор вгляделся в мое лицо, приподняв мой подбородок. Я было хотела запротестовать, но не решилась, застыв, будто под гипнозом. Его настойчивый взгляд пробирал до костей, пресекая любую попытку препирательств. — Что бы ни произошло дальше — ничего этим людям не говори. Никому из них. Не смотри им в глаза, молчи и не нарывайся — иначе тебя накачают наркотиками, убьют, съедят, или в лучшем случае скальпируют. Ты должна быть осторожной. Ты меня поняла?       На мгновение меня окутал ледяной ужас и мои ноги едва не подкосились, еле превозмогая сильную усталость. Но я устояла, зная, что в его намерения не входило меня напугать. Только поставить перед простым фактом — чтобы выжить здесь, придется наступить на горло эмоциям и не привлекать к себе лишнее внимание.       Казалось бы, проще некуда. И все же, почему я уверена, что у нас с ним это ни черта не получится?       — Спрячь их, — он мягко раскрыл мою ладонь и положил в нее два шприца, наполненных дозой седативного, и ту самую еще более-менее острую зубочистку.       Слух пронзил скрип стальной двери, а за ним последовал гул взволнованных голосов, нарастающих с каждой секундой. Я нервно обернулась на звук — с другого конца коридора к нам уже бежала охрана. Александр же на ее появление никак не отреагировал.       — Что? Куда я их, черт побери, спрячу?! — растерянно затараторила я.       Необузданная паника нахлынула со всех сторон, отчего сердце больно застучало о грудную клетку. Вдруг Александр, не раздумывая, рывком сдвинул меня с места и одним легким движением затолкал в одну из ближних не запертых камер.       — Подключи воображение, katten, — бросил он напоследок и, не успела я его остановить, с грохотом захлопнул дверь. Следом пропищала зловещая сигнализация и раздался короткий шум закрытия замка.       Я в тот же миг рванула к двери, начав биться о ее поверхность ладонями, выронив шприцы.       — Ты совсем сдурел? Что ты творишь?! Выпусти меня!       — Чего разоралась? Дай поспать! — приглушенно донеслось снаружи, но я не слушала, стараясь открыть намертво закрытую дверь.       Быстро поняв, что это абсолютно бесполезное занятие, снова прислонилась к двери, всматриваясь в небольшое прозрачное окошко с сеткой внутри. Александр — он же полный засранец — стоял напротив, беззаботно облокотившись о мою дверь вытянутой рукой и при этом весело ухмыляясь. Я снова ударила о сталь кулаком, на этот раз почти со всей силы. Ну или точнее тем, что от нее осталось.       — Ребята, а вы чего пожаловали? У нас все в полном порядке. Правда, Гарри вот что-то разбушевался… — припеваючи отмахнулся он. В этот же момент его скрутили сразу три человека и потащили по коридору в сторону выхода.       — Нет!       Мой вскрик получился сдавленным и очень слабым. В последнюю секунду мой голос будто сорвался, упав на несколько тонов ниже из-за боязни, что те люди вернутся и за мной. Даже помня о своей главной задаче, которую мне приказал выполнить Алекс, я все равно не могла отлипнуть от холодной поверхности, всматриваясь в воцарившуюся снаружи пустоту.       Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Я боялась оборачиваться, подсознательно чувствуя знакомое давление четырех мрачных стен, пропитанных худым одиночеством, до хруста сжимающего горло. Мое дыхание тут же перехватило. От каждого рваного вздоха в груди болезненно жгло, а ноги меня уже не держали. Я опустилась на колени, прикрыв дрожащими ладонями глаза, все еще часто и хрипло дыша. Лучше мне не становилось — воздух будто не поступал в легкие.       Я сидела так с минуту, в течение которой пыталась бороться со взявшей надо мной верх мощной волной тревоги, что будто смыла с души всякие предохранители, прежде помогавшие не опускаться до безрассудной паники.       Вдруг в голове замаячили случайные ответы. Неужели это связано с Александром? Все было хорошо, пока его не увели. Признаться, рядом с ним я действительно не ощущала того безликого ужаса, что навевало это проклятое место. Не чувствовала себя один на один против так и закрадывающегося под кожу безумия. Мне просто было спокойнее. Спокойнее знать, что мне не придется справляться с этим в одиночку. Знать, что мы больше не по разные стороны баррикад. Хоть на совесть так и давил тот факт, что он здесь никак иначе, как по моей вине.       Встряхнув головой, я заставила взять себя в руки, отгоняя непрошеные мысли. Поднялась и разлепила глаза, смело осмотрев место своего нового обитания.       Все тонуло во мраке. Его разрезал лишь небольшой, пока еще бледный луч света, пробивающийся через узкое зарешеченное окно у самого потолка. Здесь пахло удушливой сыростью и старой загнивающей краской, местами облезавшей со серых стен. Интерьер в палате строгого режима был соответствующим — панцирная кровать в самом углу, стол, стул и небольшая тумба.       Картинки сами закружились в памяти, но я наплевала на них, переключившись на поиск двух шприцов и зубочистки. Побродив по полу пальцами, я быстро их нашла, изучая мелкие предметы в полутьме.       М-да. Не густо. Но это уж точно лучше, чем совсем ничего. Эх, если бы я еще по глупости не потеряла осколок…       Я прошла вглубь комнаты, прикидывая, куда их можно спрятать. Какого-то жалкого куска дерева хватятся вряд ли, а вот препаратов вполне. Лишиться единственного оружия было нельзя, особенно учитывая, какой ценой оно далось Нильсену. Но сколько бы подходящих идей меня не посещало, следом появлялись другие, что сразу разубеждали в их надежности. Наконец меня привлекла решетка на окне и у меня тут же созрел план. Расстегнув ремешок, что был обернут вокруг моей голени, я обмотала один его конец вокруг двух пластиковых цилиндров и завязала плотный узел. Затем аккуратно пододвинула стул к горизонтальному окошку, сквозь которое с трудом можно было просунуть бы голову. Отодвинув щеколду, распахнула крохотную дверцу с очень толстым слоем стекла внутри и привязала к одному из металлических прутьев свободный конец ремешка, а другой, с ценным содержимым, положила на узкий наружный выступ. Убедившись в устойчивости сей невероятной конструкции, я закрыла окно.       Дальше ноги сами понесли меня к кровати. Она гулко скрипнула под моим весом, стоило мне на нее упасть. Свернувшись в позе эмбриона, меня в то же мгновение одолел сон. И мир погрузился в блаженную тьму.