Чёрные перья

Но не сомкнуть кольцо седых холмов, И узок путь по лезвию ножа. И не ищи, ты не найдёшь следов… (с) Мельница, "Воин вереска" Зимние дожди превращали запущенный сад в настоящее болото. Если на плантациях пролившуюся с неба благодать практически мгновенно вытягивали из земли белые яблони, то кипарисам и обычным садовым деревьям такие подвиги были не под силу. И, когда ветер с моря ненадолго разгонял тяжёлые облака, на солнце сверкала золотом туманная водяная взвесь. Асфальт на центральной подъездной дороге растрескался, садовые дорожки изначально были замощены камнем, и траве сквозь стыки прорасти было легко. Но всё же просто мокрая трава куда лучше хлюпающей под ногами полужидкой грязи. Особняк Рапсодосов издалека казался почти обитаемым, временно закрытым: ставни не перекосились, крыша не просела. Вблизи становились видны и напрочь заросшие дороги, и облупившаяся побелка, и общая запущенность территории. Кипарисы по-прежнему стерегли аллеи стройными зелёными часовыми, а вот буйно цветущая азалия, когда-то подстриженная аккуратными шарами, без присмотра растопырилась во все стороны неровными молодыми ветками – пока ещё цвела, алым, рыжеватым и бело-розовым, но ещё пара-тройка лет, и задичает окончательно. Менее живучие цветы и кусты уже и не видно из-за сорняков. Что поделать, ни садовником, ни штукатуром-маляром Генезис не был, и на то, что ему очевидно не по силам, махнул крылом. Холландер, откровенно говоря, не понимал, что этому недоделанному неймётся: один мугл жить может только в пещерах, так попрятал бы там ценное. Но нет, упрямец за домом как мог, так и следил, в сезон дождей чуть не каждый день к особняку мотался – не протекла ли крыша, не сбил ли ветер какую ставню, не влезли ли внутрь монстры или просто дикие животные. Под настроение, бывало, задерживался надолго, как в этот раз. Высокие, в пол, арочные окна музыкальной гостиной выходили на каменную веранду, тут мокро было только под ногами: полированный мрамор пока что поддавался лишь мху и то в углах. Одно окно было открыто, там, хорошо было слышно в притихшем саду, играли на рояле. С музыкой сплетался чуть резковатый, красивый и чистый мужской голос. Холландер остановился, пережидая приступ удушающей злобы. Поёт, сволочь рыжая. То есть уже не совсем рыжая. Голосовые связки целы, и лёгкие деградация ещё не измочалила. Болезнь сначала затронула кожу, потом начала разрушать мышцы – тренироваться, как раньше, солджер уже не в состоянии, хотя с тем же неистребимым упрямством поддерживал форму, насколько мог. Доктор ждал, что следующими на очереди будут внутренние органы, но – нет, деградация пошла в кости, делая их всё более хрупкими. Пока ещё просто как у обычных, не модифицированных, людей. Пока. - …и музыка, которой нет конца. Они тебя вовеки не оставят. Ну а если спросят вдруг – где любимая и друг? – промолчи в ответ с улыбкой, пусть никто не видит сердце поседевшим от разлук. Всё с Генезисом понятно, опять по своей террористке тоскует. Холландер эту девку только мельком видел, когда они в тот первый и единственный раз по плантациям шлялись, под каждой второй яблоней целуясь. Даже словом не обменялся. Но, будь возможность, на биомассу бы пустил! Или на исследования какие… выживания объекта не предполагающие. Из-за неё, гадины, всё!.. - …Ну и живучая ты тварь, Рапсодос: по расчётам должен лежать и гнить заживо, а нет, по всей Баноре носишься и баб трахаешь. Генезис слитным боевым движением обернулся – и мимо лица доктора пронёсся сжатый до состояния плазмы огненный шар. Влепился в каменную стену подземной лаборатории, растёкся, прожигая камень. - Ещё одно слово о ней в таком тоне – в рот прилетит, - вежливо пообещал солджер. Сомневаться не приходилось, на меткость Генезис не жаловался никогда. Холландер счёл за лучшее заткнуться, что этому психу в башку ударит, даже сам он предсказать вряд ли сможет. Вот только за словами следить надо было раньше: Генезису уже ударило. - Насчёт расчетов… я вам, доктор, охотно обеспечу повод считать сроки точнее. В плечо впилась длинная игла, воткнутая без учёта расположения мышц и связок. Вспыхнула горячая боль, растекаясь слева на руку и лопатку. Холландер попытался вырваться, но его мёртвой хваткой держали за шиворот, прищемив складки кожи. - Мутаген, выделенный из моей крови, - Генезис с той же милой вежливой улыбкой продемонстрировал пустой шприц. – Прятать его следовало лучше, во избежание… инцидентов, - тот разговор после получения первой партии клонов Генезис помнил хорошо и теперь издевательски выворачивал. - Ты что натворил?! - Воздаяние от судьбы, - Рапсодос нескрываемо глумился. – Ну же, доктор Холландер, вам же любая задача по силам: вперёд, остановите мутацию… или залезайте в капсулу сами, - он приглашающе махнул рукой в сторону свободной Мако-колбы, - избавьте меня от необходимости вашу тушу ворочать. И ушёл, зло поводя крылом, оставив подельника в одиночестве, в холодном поту ужаса и с подгибающимися ногами. …Но после Корельского взрыва «Лавина» окончательно ушла в подполье и нигде не объявилась, три с половиной года тишины. Да и с Корелом непонятно: вроде, кроме этих сумасшедших, такие диверсии устраивать некому, но после «Лавина» о себе не объявляла. Генезис маялся, переживал, тосковал, мог бы – бросил всё и помчался свою любовницу по планете искать. Но – не мог. Улететь из Баноры значило через недолгое время превратиться в окончательную развалину, его в относительной норме только местный выход Лайфстрима и держал. Скорее всего, девчонку этот упёртый нашёл бы. Чтоб пафосно и весьма некрасиво сдохнуть у неё на руках. Музыка смолкла, в открытом окне нарисовался Генезис: плащ перекинут через руку, крыло убрано, сам бледный и осунувшийся, с широкими мазками серого в волосах. Но всё ещё способный устроить локальный конец света для неосторожных врагов. Первый класс есть первый класс, этих тварей даже деградация сразу не сожрёт. Образец, конечно, неудачный, но всё равно впечатляющий, вершина прикладной генетики. Вот был бы ещё чуток поустойчивее… - Я тебя сюда не звал, - высокомерно бросил солджер и демонстративно захлопнул створку окна. Хозяина из себя строит, бастард хренов. Таких, на стороне нагулянных, лет сто назад мидильцы от полной безнадёги и через губу признавали, а туда же, нос дерёт. - Мне дела больше нет, по всем пещерам за тобой гонятся, - огрызнулся учёный. – Кто тут больше всех сдохнуть не хотел, ты? Или не ты? - Что, новой идеей озарило? – Генезис закрыл ставню, придирчиво проверил и начал неспешно надевать плащ. Чёрная паутина трещин оплела левую руку от плеча до запястья, и каждое движение, должно быть, давалось через боль, но со стороны этого было не понять: пластика и грациозность те же, лицо ни на миг не дрогнет. Интересно, он в одиночестве так же держится, или крючится, воет и слёзы глотает? Подсмотреть бы, да клоны не пускают. - Старой, - вот Холландер, стыдно признаться, подвывал, когда и без того дряблые мышцы простреливать начинало. Он-то в Мако не купался, разрушение быстрее идёт. - Живых носителей С-клеток больше нет. Или узнал, где сам источник прячут? Так я неразбавленным оригиналом травиться не буду, - Генезис зло дёрнул уголком губ, то ли в усмешке, то ли в гримасе боли. – Лучше за Сефиротом в реактор спрыгну, быстрее и легче выйдет. «Так иди и ныряй» - хотел рявкнул учёный, но промолчал. На себе неотработанную технологию проверять? Спасибо, проходили, Крессент уже допроверялась. Лучше на этой бестолочи отработает, для чего ещё бракованные образцы нужны. - Ошибаешься, есть, - самодовольно сообщил он вслух. – И они тебе прекрасно знакомы. Один так точно. А второй знаком самому Холландеру, чокобо, чтоб его, призовой – синеглазый мальчишка был на редкость настырным и исполнительным, почти догнал в Модеохейме. Если б не хорошее знание доктором местности да не своевременное появление Анжила… эх, Анжил, испортил тебя этот придурочный мидилец своим воспитанием… А Генезис замер, не расправив до конца рукав. - Кто? – хрипло выдохнул он. - Фэйр. Такой же живучий оказался, но вот, - Холландер притворно вздохнул, - не повезло к коллеге Ходжо попасть. И удачным образцом оказаться тоже… не повезло. Но С-клетки в нём есть, и он с ними очень бодро бегает. - Где? – что-то Рапсодос красноречие утратил, от шока, не иначе. - От Нибельхейма к Золотому побережью ушли. Если куда по дороге не свернули. - Понятно. Шок не шок, но посерел Генезис окончательно, глаза стали большими-большими, и смотрел он куда-то мимо учёного, вряд ли что в реальности замечая. Схватил стоящий у стены меч, развернулся на каблуках и перескочил через перила на траву, разворачивая крыло. - Охренел, что ли?! – взвыл учёный, глядя вслед взлетевшему к облакам солджеру. – А дослушать?! * * * - Уходи оттуда! Быстро! - Поздно, - неестественно-ровным голосом ответила Арли. – Передаю координаты. Хладнокровие и самоконтроль – неотъемлемые качества проводника. Те, кто не умеют сочетать их в правильной пропорции с безбашенной рискованностью и интуицией, заканчиваются очень быстро. Поэтому, как бы ни крутил ужас кишки, как бы ни холодил спину, как бы ни было страшно глядеть на приближающуюся смерть, координаты Арлина диктовала быстро и чётко. И успела договорить до того, как меч ударил ей от живота вверх, к рёбрам. Защититься она не пыталась, передать информацию Ширсу было важнее. Что ж… спасать командира дальше будут без неё… Эх, Гени, Гени… не крылья пугают, и даже не отчаяние и боль, которые толкают в бездну. На краю бездны удержаться можно. Когда твой боевой товарищ и почти друг, с которым проползли на пузе Вутай, Кондор и три реактора, смотрит пустыми глазами и с ничего не выражающим лицом меч для последнего удара заносит – вот что страшно. И очень обидно. Шли Гайю спасать, а умирают из-за чужого безумия. Порыв горячего ветра. Туго скрученный в шаровую молнию заряд огня. Даня?.. Данька успел?! Боль разрасталась, ветвясь и вгрызаясь в тело, но Арли распахнула глаза, упрямо заставляя себя смотреть. Может, до своей Материи дотянется и что-то сделает. В лицо ударило воздухом, над головой близко-близко, заслонив высокое августовское небо, мелькнули чёрные перья. Не Даниель. Когда-то давно, когда все были живы, веселы и злы исключительно на Корпорацию, Биггс в разговоре обронил: «Видел я этот первый класс в бою на вутайской. П…ц всему живому, тотальный». Теперь Арли могла сама убедиться, насколько тот был прав: когда этот «тотальный п…ц» творится в паре шагов, а она даже отползти не может, ведь если сдвинется, умирать будет больнее. Иногда повышенная регенерация – не спасение, а пытка. Первый класс всё же зря не дают. На той, кого он защищал, ни царапины лишней не появилось, ни искорки не упало. Только два пера прилипло, одно к боку на кровь, другое к щеке. - Гени?.. – тихо позвала она, когда всё затихло. – Ты… откуда? Как… - Так! - он склонился, приподнял ей голову. – Случайно мимо пролетал! На твоё дурное счастье… Ну вы, вы-то что, дери вас кактуар, не поделили! Сам он выглядел так, что «краше в гроб кладут» показалось бы комплиментом. В грязно-серых волосах рыжие прядки еле просматривались, кожа тоже посерела, из светлой став землистой, сухое шелушащееся пятно с трещинами расползлось от плеча на шею и щёку. И мидгарскими пустошами пахло, наверное, сильнее, но горелая вонь и запах собственной крови перешибали всё. Только глаза остались прежними, бешено-бирюзовыми. Арли медленно подняла руку, дотронулась до щеки, оставив на землисто-сером яркий алый след. Собралась с силами. - Всё… равно… - улыбнулась через боль, - самый красивый… У Генезиса такое лицо сделалось, словно он то ли сам добить захотел, то ли прилечь умирать рядом, то ли сначала одно, потом второе. - Что – вы – не – поделили? – медленно процедил он. Одна рука по-прежнему была под её затылком, второй он что-то делал и скалился в злой улыбке. - Психа учёного, - сознание уплывало, вытекало толчками вместе с кровью, но раз ему важно, чтоб не рассказать. Это ещё успеет. – В «Лавине»… раскол… Фухито с ума сошёл. Они… они… - кровь от развороченных внутренностей поднималась к горлу, говорить становилось всё труднее. – Не люди они. Пустые… - …Марионетки, - с горечью договорил Генезис за неё. – Технология понятная. И что, все? - Даня. - Отлично, этого мне было бы жаль убивать, даже «пустого». Терпи, будет паршиво. Или ори, всё равно слушать, кроме меня, некому. Полыхнуло светлой зеленью, быстро ушедшей в перламутрово-радужное мерцание. Острая боль сменилась прокатившимся по телу жидким огнём. Арли бы заорала, не сведи горло судорогой, из глаз брызнули слёзы – но даже сквозь них, даже сквозь магический свет, она слишком хорошо видела происходящее. По свежей ране, мастер-уровень лечебной Материи, плюс оператор с энергетическим резервом «первоклашки» - эффективнее было бы только перо Феникса. Вот только Генезису это обходилось в последние крохи здоровья. Еле заметные рыжие проблески уходили из волос, становящихся равномерно-серыми, сухие трещины по коже пролегли глубже и длиннее, скулы заострились. Но он упрямо продолжал вливать в Материю энергию, до тех пор, пока свет не погас сам: сила Потока сделала всё, что могла, дальше вместо лечения был бы вред. Но дальше её усиленный организм и сам справится. Арли поняла, что может дышать. И шевелиться. И жить. - Ты что сотворил?! – она некрасиво, с трудом перекатилась на бок, схватила его за плечи и села. – Ты… да ты… - Должок отдал, - Генезис хмыкнул. – За Модеохейм. Хоть это за собой в Лайфстрим к Богине не тащить. - А дальше как? - А никак, - странно, но у окончательно превратившегося в пыльную тень солджера ухмылка была… почти весёлой. – В Банору, гостя ждать. И как Богиня рассудит. Дальше, зная Генезиса, шла бы цитата, но Арли сгребла своё крылатое горе и счастье в охапку и поцеловала. Как когда-то в пещерах. Губы у него были сухие и потрескавшиеся, и пахло, в самом деле, мёртвой землёй, но на поцелуй он ответил быстро и охотно. - Даже сейчас не противно? - Дурень ты… седой. Не противно. И не будет. Может, всё-таки ещё раз попробуешь? - Как Богиня рассудит, - повторил он, с явным сожалением вывернулся из женских рук и тряхнул крылом, расправляя. – Как победите, приходи в Банору, яблок набрать. Или вообще себе забирай, всю, она теперь ничья. И только перья закружились. Арлина осталась одна на поле боя: те, кто шёл за ней, уже не встанут, против мелко нашинкованного и спалённого в магическом огне никакая регенерация не поможет. Под рукой зашипела рация: до неё пытались дозвониться, то ли тщетной надежде, что успела удрать, то ли в попытке хотя бы услышать происходящее. - Оптимист грёбаный, - буркнула девушка, дотягиваясь до рации. До победы ещё дожить надо. * * * …Когда он то ли заснул, то ли отключился в беспамятстве, то последним, что чувствовал, было тёплое утреннее солнце, светящее прямо в лицо, и твёрдое яблоко в руке – с кисловатым свежим запахом. Недозрелое, понятно, но есть уже можно. Откуда бы Заку научиться в них разбираться? Что нашёл, то сорвал. Теперь, когда глухая чернота проредилась, ни солнечного тепла, ни шелеста листьев, ни яблочного запаха не ощущалось. Только неживой холод, какой бывает от кондиционера в наглухо закупоренном помещении, и еле уловимый душок химикатов, лекарств и Мако. Запах шинровских лабораторий, от которого волосы по всему телу дыбом вставали. Генезис и раньше-то не любил соваться во владения «упыря сутулого», чувствуя, что ко всем ним там относятся, как… к объектам изучения. Сейчас же, когда узнал правду и видел всю изнанку так называемой передовой науки, этот запах ассоциировался только с бедой, болью и враньём. Но как?! Захоти Фэйр его обратно в пещеры унести, унёс бы в жилую часть, не стал бы холландеровские лаборатории искать. Но Зак оставил под яблоней отлёживаться, на свежем воздухе… вытащил из тьмы на свет в том числе и буквально, на плече из пещер… и это странное чувство, что к коже пытается прилепиться что-то чужое, мерзкое, мёртвое – и не мёртвое, от чего к горлу тошнота подкатывает. И присутствие рядом… двоих живых? Хотя насчёт второго Генезис не поручился бы, насколько оно – живое. - Прекращай играться, - проскрежетал голос, показавшийся на редкость противным. И искажённым, то ли динамиком, то ли маской. – И сними уже эту сбрую для неудачников, тебе специальную форму разработали не для того, чтобы чужие тряпки носил. - Слушаюсь, - прошелестел второй максимально обесцвечено. Так говорят, когда не чувствуют совсем ничего. Или, когда чувств так много, что лучше их поглубже спрятать. Генезис не выдержал, открыл глаза посмотреть: терпением, чтобы часами выжидать, не подавая признаков жизни, он никогда не отличался. Зрение фокусировалось с трудом, но разглядеть открывшиеся герметичные двери и уходящую тёмную фигуру, сплошное пятно мрака, он успел. Растрёпанная копна чёрных волос, вьющийся вокруг чёрный же туман – или не туман? – и такая знакомая форма. Тоже – чёрная. Первый класс. Злость вспыхнула, мгновенно промыв сознание до ледяной звенящей ясности. Первый класс, чёрная форма, высшая честь и высшее достижение для солджера, которого единицы добивались потом и кровью – не только вражеской, своей! Тряпки?! Сбруя для неудачников?! Кто посмел?! В поле зрения появилось нечто, одоспешенное наглухо, на зависть всей вутайской гвардии. Но, странно, для обострившегося нечеловеческого чутья эта «консерва» выглядела куда человечнее только что ушедшего паренька в солджерской форме, хотя глаза утверждали обратное. - Любопытная реакция, - «консерва» бесцеремонно схватил Генезиса за подбородок и повертел из стороны в сторону, разглядывая. Естественной реакцией было: сломать бесцеремонную ручонку, но при первом же рывке Генезис понял, что надёжно прикручен к лабораторному столу фиксаторами. – Полное отторжение Чёрного Лайфстрима на энергетическом и физическом уровнях? Даже когда осознанно сопротивляться не может, в реакцию не вступает! Зря коллега от таких многообещающих образцов отказывается. Зажрался президентский любимчик. Ничего, ничего, мы тут внизу не гордые, у нас всё в дело пойдёт… что, «объект G», будешь добровольно сотрудничать? Или тебя для начала уговаривать надо? Вряд ли он ждал ответ, да и Генезис за свою недолгую жизнь с подобными уродами наговорился досыта. Но жгущая изнутри злость и примешивающееся к ней омерзение требовали выхода. Во рту суховато, но, если постараться… Плевок вышел не то, чтоб сильным, зато метким. - Ах ты ж, - в голосе «консервы» звучала странная смесь злости и удовлетворения, - непослушный, значит. Воспитаем. У нас в Дипграунде выпендриваться быстро отучают. - Значит, это тебя я должен «благодарить»? – Генезис ходил вдоль решётки и зло улыбался. В Вутае, помнится, когда такую улыбочку видели – оперативно с дороги разбегались, чтобы рыжий злость по адресу не расплёсканной донёс. Помнится, последний раз поперёк пытались сунутся, ещё когда он «третьеклашкой» был. А этот не понимает. Стоит с той стороны и во всём виде читается: «А что не так-то». Форма с люминесцентными полосами на груди распахнута, не то серебристые, не то седые волосы дыбом – ещё смеет, сопля, войны и жизни не видевший, под Сефирота подделываться! За одно это Вайсс заслуживал хорошей трёпки и мордой в грязь на самом сложном полигоне, но увы. Генезис сидел в клетке с прутьями под напряжением, и шатало его после «первичных тестов» не хуже, чем после самых жёстких приступов болезни. …Особенно злило то, что когда-то Сефирот действительно так же смотрел. Правда, быстро отучился, после очередной злой насмешки наглого рыжего «третьеклашки» - попытался дать доставучему Рапсодосу в глаз, получил в ответ по колену. На подозрительный шум примчался Анжил и ох долго орал на обоих, не стесняясь грубого солдатского мата. А они сидели плечо к плечу и почти одинаково улыбались. Он – потому что герой и идеал всё-таки не заводная механическая кукла, а такой же человек с эмоциями. Сеф – потому что нашёлся тот, кто, плюнув на славу и физическое превосходство, может правду в глаза брякнуть и в драку полезть, как с равным. И за дружбу совершенно не жаль заплатить порванной формой обоих, разбитыми губами у одного и выдранным клоком серебристых волос у другого. Светлое воспоминание, слишком светлое и больное для нынешней клетки. В таких вольерах учёные обычно монстров держали, самое подходящее для него место. Но… если он сам на суд Богини пошёл, и до сих пор жив, даже здоров – несмотря на то, что очень старался Зака на последний смертельный удар вывести – значит… оправдан? Достоин исцеления и жизни? Значит, всё-таки – человек? И зачем-то Ей ещё нужен? - Нам Рестриктор нравится не больше твоего, брат, - Вайсс зеркально повторил движение, пройдясь вдоль решётки. – Так что, может быть… договоримся? - У меня брат один. Был. И это не ты, - Генезису было холодно, знобко и больше всего хотелось лечь, завернувшись в крыло, и не шевелиться сутками. А приходилось с этим… разговоры разговаривать. – Вашему упырю, я, конечно, шею свернуть попытаюсь, но исключительно по своему желанию. - Так он тебе и подставит шею, - Вайсс беспокойно оглянулся, поморщился, передёрнул плечами и высокомерно бросил: - Думай. Где меня найти, подскажут… когда надумаешь. Генезис молча показал вслед ему неприличный жест. Отошёл вглубь клетки и сел: природный камень пещер холоден, но хотя бы током не бьёт, а торчать посреди клетки в пафосной позе сил нет. * * * Когда-то Генезис смотрел на дрожащую руку, после не такой уж долгой тренировки едва способную удержать меч, осознавал выворачивающую мышцы и суставы боль, и в отчаянии думал, что ничего страшнее случиться не может. Заживо рассыпаться пылью, в одиночестве и безвестности, последним из друзей… Как же он ошибался. И о боли, оказывается, знал далеко не всё. Мёртвым друзьям Генезис теперь отчаянно завидовал. У них там, в Лайфстриме, ничего не болит, и опыты издевательски никто не комментирует. Он всё чаще думал, что погибнуть на войне было бы самой лучшей судьбой: молодым, бесстрашным, с верой в своё дело, и действительно остаться в памяти героем, а не предателем и монстром. Анжил бы долго горевал, да и Сефирот, может, плакать научился, но… вдруг бы оба прожили подольше? И может, не зря его Богиня отвергла – не покой он заслужил, а наказание, и это оно и есть? Подземелья вымывали саму память о чём-то светлом и тёплом, день за днём, неделю за неделей отравляя кровь не только Мако и химией, но и кромешно-безнадёжным отчаянием. Он упал на самое дно, глубже всех реакторов, вот только сюда никто не прибежит, чтобы сломанные кости вправить и наверх вытащить. В мареве на грани сна и обморока примерещилось: лёгкий силуэт, блеск глаз, в тусклом холодном свете кажущихся не серыми, а сизо-лиловыми, распущенные тёмные волосы волной, тёплая ладонь на сгибе локтя – там, где на месте врезанного под кожу, а потом убранного датчика пульсирует тупая нарывная боль. Генезис неразличимым броском перехватил чужую руку. - Подделка. Старайся лучше. Голос прозвучал каким-то наждачным карканьем. Когда он в последний раз с кем-то говорил? Кажется – после очередного опыта пару недель назад, отхаркав чёрную взвесь, которую заставили вдохнуть. Всё пытается этот их главный урод выяснить, почему Чёрный Лайфстрим на «объект G» никак не воздействует. Или воздействует необъяснимо слабо. Генезис ему сказал, почему: «Благословение Богини в Мако-единицах не измеряется, недоумок!» - и вдобавок к кровавому кашлю заработал сломанную челюсть. Вправили, конечно. Вот недавно окончательно зажила. - Как понял? Морок рассеялся, дав разглядеть гостя – точнее, гостью. Малявка лет десяти, самое большее, но уже в форме – да не стандартной Дипграунда, а индивидуальной, какой Цвету шьют. Гладкие рыжие волосы, чуть темнее, чем у него самого, в тёмно-голубых глазах мелькают странные электрические искры, не похожие на обычные зелёные отблески Мако. - Запах, - Генезис кашлянул, усмехнулся: - У неё духи запоминающиеся, корица, шоколад и фоном что-то древесное. И что я, свою женщину от подделки не отличу? Арли про эти духи, помнится, объясняла, сидя на песочке и суша мокрые после купания волосы: что монстры очень подозрительно относятся к нехарактерным для места обитания запахам. Поэтому чаще всего на стройке их нет, потом подтягиваются. На Севере ни корицы, ни шоколада не водится: всякая мелочь как добычу такое непривычно пахнущее рассматривать не будет, вот с юности и образовалась привычка. Рассказывала, смеялась, и солнце гладило обнажённую кожу, и яблони у озера цвели. Неужели это всё правда где-то есть?.. - Про духи не считала, - девчонка наклонила голову. – Этого на поверхности нет, надо совсем глубоко в личное лезть. - Какая деликатность, - Генезис скривился и приподнялся на локте. Из клетки его давно перевели в бронированную камеру, но почему-то это мало утешало. – Обычно у вас тут не стесняются. Ты вообще кто, ребёночек? - Сам ты ребёночек, - она вздёрнула верхнюю губу. – Я просто так выгляжу. Шелке Невидимка. И я на тебе не опыты ставлю, а, - она пожала плечами, - поговорить пытаюсь. - Что, тоже агитировать будешь? - Не-а, - она поболтала ногами, не достающими до пола. Жест совершенно детский, но смотрит так, как не все взрослые умеют. – Ты с нами не будешь, это очевидно. Держи проектор. Направлять на стену. На тощий матрас лёг прибор меньше ладони, с экраном по узкому торцу. - Голографический? - Кто б мне дал, они все на учёте, - Невидимка хмыкнула. – А этот прототип никому не нужен. Я пока в камерах картинку подменила, но это ненадолго, так что ты спрячь получше и смотри потом, отвернувшись к стене. Тут план нижних этажей и коммуникаций, твоя одежда и броня на малом складе, рядом с «тёмной» лабораторией. Материю из экипировки сняли, но её и вставить можно, было бы во что. - Спасибо, в этом, - солджер брезгливо поддел пальцами ворот лабораторной робы, с нестиранными кровавыми пятнами, - по пещерам бегать неудобно, холодно. Меч? - Не было, - девочка мотнула головой. – Сам добудешь. - Плохо… тебя где подбирать? - Чего? – Невидимка округлила глаза в неподдельном изумлении, склонила голову к плечу, став похожа на амбарную сову. Такая однажды на складе в Баноре поселилась, и отец велел её не трогать, а наоборот, приваживать. Сок и консервы сове не нужны, а вот грызуны… Долго эта сова там жила, он уезжал, ещё по балкам топталась, за людьми внизу наблюдала. Когда вернулся, гнездо было пустым и давно. - Тебя где держат? – Генезис поморщился, то ли от воспоминаний о доме, то ли от непонятливости собеседницы. – Чтобы я не плутал, а сразу пришёл, когда получится освободится. Девчонка открыла рот, закрыла, похлопала глазищами, возвращая им нормальный размер. - Не получится. Я… мне… у тебя кровь брали, помнишь? На мне первой усиление G-клетками начали, я самая… пластичная. И ближайшие полгода жить могу только здесь, под наблюдением и контролем, - она подалась вперёд. – Но ты эти полгода не проживёшь. Хотя, можешь потом вернуться. - Тогда зачем? Невидимка мрачно взглянула из-под чёлки. Пожала плечами, отвернулась. - Я родилась там, - тонкий палец указал на потолок. – Наверху. Неро, Вайсс и Россо местные, они и не знают, как по-другому. Азулу всё нравится, он тупой. А я иногда вспоминаю ту жизнь, прежнюю. Совсем редко. Но вот, ты… напомнил, - девочка обхватила себя за плечи. – Там у меня была сестра, это я ещё помню... иногда. И я смотрела телевизор, там, бывало, интересное показывали. Про животных… знаешь, почему ни в одном зоопарке Гайи нет гигантских кондоров? - Они не живут в неволе, - Генезис откинулся на лежанку, положил руку под голову и поудобнее устроился на боку. – Либо отказываются от еды и воды и дохнут, либо разбиваются о клетку, если крылья целы. Это из-за крыла? - Из-за свободолюбия, - без тени насмешки возразила странная девчонка. Хотя, кто тут, в Подземельях, нормальный? – Если захочешь, возвращайся за мной через полгода. - Если смогу, - поправил он. – Кондора нельзя запереть, но с ним можно подружиться, - криво усмехнулся. – Понятно теперь, зачем им… на этого вашего… Азула… мутагена надо много, с меня завтра собираются… нацедить. Есть шанс, что всё закончится быстро и просто. Умереть невовремя, обломав врагам эксперимент – это тоже победа. - Понимаю. Мне тоже раньше хотелось, чтобы всё закончилось. Теперь привыкла, - она поднялась. – Всё, время кончается. Проектор всё-таки спрячь. В лаборатории косились подозрительно и очевидно нервничали: самый злой «образец», в любом состоянии пытающийся сопротивляться, а лучше – убить любого, до кого дотянется, в этот раз был странно покорным, не сказать безвольным. Не брыкался, не наблюдал пристально, выжидая малейшей ошибки. Просто лежал на столе, равнодушно наблюдая за алой струёй, льющейся по трубке из вены в очередной стерильный пакет. …Генезис упрямо не смыкал веки, мысленно заклиная кровь бежать ровнее, а сбоящее сердце гнать её быстрей. И дышать по возможности ровно, глубоко, и сознание не терять, чтобы бдительность утратили и спохватились как можно позже. Иногда смерть тоже победа. Лишь бы повезло. Лишь бы сцеженное сегодня на продолжение опыта с Шелке пустили, раз уж нового не будет. Пусть выживет, пусть сбежит хотя бы она. Лишь бы проектор не нашли… глаза сами закрылись, не смотря на усилие, и головокружение утянуло куда-то глубоко и далеко, куда ни одна учёная сволочь не влезет. Зато кое-кто другой влезет. Точнее, вылезет. Ощущения тела терялись, размывались, но звонкая пощёчина вернула ясность сознания, вот только в ушах зазвенело. Ровный жемчужный свет заливал всё вокруг, не давая понять, в лаборатории Генезис или уже нет, но вот стоящего напротив этот свет обрисовывал чётче некуда. - Да ты охренел вконец?! Сильные пальцы сжались на запятнанном вороте, встряхнули. Спасибо, второй раз бить не стал, Зак Фэйр давно перестал быть «щеночком», и рука у него стала тяжёлая. - Я его спасаю, я саммона гоняю, мечты сбываю, как умею… а он помирать вздумал, герой, бл, эпический! А ну назад, быстро, пока Анжила не позвал! - Ч… что?.. - То. Прекращай, говорю, свои попытки сюда сбежать. Собрался, сопли вытер и показал, чего мы, первый класс, стоим. И вообще, - Зак отпустил ворот и обеими руками откинул назад растрепавшиеся волосы, - некогда мне тебя караулить, у меня там Клауд чудит. Давай теперь сам, а? И ушёл быстрым шагом куда-то в сияющий туман. Свет угас, в ушах зашумело, откуда-то из-за шума доносился знакомый гнусный голос: Рестриктор рычал на подчинённых и грозился, если придётся в третий раз ценный образец реанимировать, прошляпившие сами на том же столе окажутся. Угроза была нешуточная, и старались как могли… жаль, опять не получилось. Но в камере лежал, припрятанным, подаренный Невидимкой проектор. Надо тщательно изучить всех схемы и ходы-выходы, расположение коммуникаций и стыки с природными пещерами, если такие есть. Может, выход отсюда есть не только в смерть. * * * Голоса учёных равнодушные, деловые, если и проскальзывает какая-то заинтересованность, то только в результатах исследований. Здесь очень быстро учат правило: люди носят белые халаты и корпоративные бейджики. Всё остальное – лабораторный материал. Другие здесь не выживают. Или проще – другие сюда вовсе не попадают, в сверхсекретный Дипграунд отбор максимально строгий. - Спровоцировать разворот крыла, зафиксировать, взять образцы. Так, понятно… будем разбираться, насколько оно физическое и связано с телом, или только с энергетическим резервом. Проверить анатомическое соответствие птицам, скорость заживления кожных покровов и костной ткани, степень «фантомности»… так… мгм, последняя стадия – хирургическое удаление. Но это нескоро, сначала в соединении с телом изучить досконально. - А последнее зачем? - Проверить, отрастёт обратно или нет. Действительно любопытно, «фантом» сформируется заново, реальная конечность останется ампутированной. - Так он летать не сможет, если второе. Или ему не нужно? - Договороспособность указана нулевая. Хотя по мне, так отрицательная. В состав Цвета не пойдёт, неконтролируемый, но слишком необычный образец, чтобы просто в расход отправить или на боевую отработку пустить, до утилизации нужно выжать максимум. Вдруг у кого-то такая же реакция выявится, надо знать, с чем дело имеем. «Нет. Нет. Нет…» Губы мгновенно пересохли, горло свело судорогой задавленного крика. Нет, только не крыло. О том переломе даже спустя эти бесконечные месяцы в аду вспоминать страшно. А брать образцы и тестировать на регенерацию, очевидно, будут без наркоза. По крайней мере, пока не будет угрозы смерти от болевого шока, а Генезис, на свою беду, слишком выносливый, уж это-то выяснили во всех подробностях. Признан безнадёжным? Значит не будут так уж пристально стеречь? Но зачем ему жизнь и свобода – без неба?! Монстр или человек, но как жить на земле однажды взлетевшему?.. Лежал он неудачно, учёных не видно, только слышно, как звякают о лоток выкладываемые один за другим стерильные инструменты. «Нет!..» Мышцы напряглись, в тщетной попытке освободиться, расшатать усиленные ремни фиксаторов. Сколько их было тут, тех, кто до последнего рвался и не верил в свою судьбу? Кто до последнего надеялся, что вот, ещё чуть-чуть, и пытка прекратится, а равнодушные палачи получат по заслугам? Что другие гибнут безвестно, но они-то не такие, с ними подобное невозможно? Разве что лабораторные архивы помнят. Но он действительно был другим. Генезис зажмурился, чувствуя, что по телу прохладной водой льётся что-то неощутимое, звенящее чистотой – и впитывается под кожу. Кровь в ответ на эту прохладу едва не вскипает, ослабевшие высохшие мышцы вспоминают прежнюю силу. Знакомо, так знакомо! «Лайфстрим? Чистая сила Потока? Но как, люди ведь не могут…» - впрочем, не важно. Фиксаторы, сначала у локтей, потом у запястий, поддаются, скрипят, лопаются от рывка. Слишком привыкли хозяева Дипграунда к вседозволенности и безнаказанности. Кто бы мог сопротивляться? Цвет, знающие, что слишком ценные для утилизации – и потому проще перетерпеть, получив в итоге выгоду? Просто люди, бессильные сопротивляться? Результаты местных «проектов», сопротивляться давно отученные, а в случае сбоя легко отключаемые – медикаментозно или физически? С солджером первого класса в состоянии аффекта, доведённого до неконтролируемой ярости, они точно не встречались. Генезис извернулся, дотягиваясь до слишком близко – слишком неосторожно! – оставленного лотка. Скальпель для метания не приспособлен, но было бы желание и умение. Один из учёных споткнулся, хватаясь за грудь: идеально отточенный инструмент, брошенный с нечеловеческой силой, легко пробил незащищённое тело, дойдя до сердца. Себя местные уроды не усиливали. И доспех, как главный, не носили – очевидно, зря. Второй в панике шарахнулся от взбесившегося «образца», споткнулся о подкатной стол, шумно рухнув на задницу. Пока учёный пытался собраться, встать и дотянуться до кнопки тревоги, Генезис успел пошарить в лотке, схватить какую-то неопознанную хирургическую мерзость и ей поддеть оставшиеся целыми фиксаторы. Тратить драгоценное время на поиск подходящего оружия или выдирание скальпеля из трупа он не стал. Стёк на пол, махнул рукой – в неё так удобно легли провода, идущие от системы слежения к лабораторному столу. Треск, электрические искры – и свет гаснет, оперативно выключенный умными системами. А в руке лежит такая удобная удавка… Захлестнуть чужую тощую шею. Стянуть рывком. Выждать, пока учёный перестанет хрипеть, булькать и дёргать ногами, а под пальцами утихнет малейший намёк на пульс. Всё. Второе тело с глухим стуком сползло на пол в кромешной темноте. Сирена пока не завывала: сбой в электросетях короткий, отключение быстрое, эксперимент не прерван, пожар не начался. В таком случае не тревогу поднимают, а ремонтников ждут. Генезис распрямился, заново приучаясь дышать – свободно. Скоро придут чинить. «Тёмный» комплекс, где изучают Чёрный Лайфстрим, двумя уровнями ниже, на самом глубоком этаже. И там же нужный склад, на который Невидимка указала. И выход технических коммуникаций в природные пещеры – тоже там. Что ж, осталось всего ничего: незаметно проскользнуть вниз, переодеться и найти путь наверх по пещерам. Проще некуда! Он зло засмеялся и наполовину наощупь – слишком здесь темно даже для солджерских глаз – начал искать механизм ручного открытия дверей. А если повезёт, то и системы самоуничтожения, с такими опасными… объектами исследований… её просто не может не быть. Память по себе желательно оставить долгую. Да и погоню отвлечь не помешает. * * * Озёра, ручьи и просто лужи в пещерах – всё равно, что жидкий лёд. Он так глубоко под Мидгаром, что сюда никакие сточные воды не доходят, а что доходит, процежено через песок, глину и трещины камня до состояния родниковой чистоты. Генезис медленно, продумывая каждое движение, поднялся: сначала на локтях, потом, цепляясь за выступы неровного камня, на колени. С волос и ободранного плаща текло ручьями, промокшая насквозь безрукавка липла к телу, вытягивая последние крохи сил. Один наплечник болтался, что называется, «на соплях», и солджер, досадливо шипя сквозь стиснутые зубы, отцепил его и отпихнул в сторону. Плащ пережил конец вутайской, дезертирство, ползанье по Нибельскому плоскогорью, годы в банорских пещерах и два боя с Заком: всерьёз, без поддавков. Но Подземелья последний «сувенир» корпоративной армии всё-таки добили. Что там плащ, он сам, того и гляди, Подземелья не переживёт. Либо замёрзнет в этом озере насмерть, либо… Генезис всей кожей чувствовал ползучий безымянный ужас, за которым обычно следовало тошнотворное прикосновение «чёрного Лайфстрима». Хотя, конечно, термин – издевательство, нет там, в этой отрыжке реакторов, никакой жизни. Только извращённая пародия на неё. Понятно, кого по его следам пустили, когда техника не справилась и рядовые диповцы потеряли сначала половину отряда, а потом и след. А он уже не может ни драться, ни бежать, ничего не может… горло себе разве что перерезать. Последний вариант Генезис начал всерьёз рассматривать, пошарил рукой в поисках если не выпавшего ножа, то хоть подходящего обломка камня – и опять угодил в воду. Перчатка тоже порвалась, ледяная подземная вода просочилась внутрь, порез на тыльной стороне ладони защипало. Он поднял руку, посмотрел, как стекают смешанные с кровью розоватые капли. И тихо засмеялся, закашлялся, сплёвывая из лёгких запёкшиеся комки. Нет! Не дождутся. Кое-что он сможет, и именно здесь! Разрушенная банорская сфера Призыва напоследок подарила ещё кое-что: хранящиеся в ней сетранские знания. Как раз о том, что делать, если выжить невозможно, а умереть не имеешь права. Паршивый из Рапсодоса, конечно, защитник чего бы то ни было получился, но… если будет хотя бы тень шанса в будущем… попробовать надо. Пока Неро не добежал, вон, уже тени по углам шевелятся, оживая, и свет кристаллов тускнеет – мало времени осталось. Вода, как живое, зримое воплощение Потока. Сам он, поднимающийся из сердца планеты выше и выше, к присосавшимся реакторам, но здесь ещё чистый, живой и могучий. В крайнем истощении и на грани третьей клинической смерти в транс, знакомый только по впитанной информации, соскользнуть получилось легко и естественно. И ещё естественней оттуда, из транса, работать с потоками энергии, структурируя их в нужную форму. В самом деле, зачем Материя, когда он сам себе преобразователь? Потоки воды закручивались вокруг немеющего, теряющего чувствительность тела, превращаясь во что-то, воду только издалека напоминающее. К тому моменту, когда «вода» поднялась до плеч, Генезис уже ничего не чувствовал и не видел. Процессы жизнедеятельности остановились, замерли, сознание медленно погружалось в желанный и такой недостижимый покой, и весь мир остался где-то там, далеко, за пределами стремительно формирующейся сферы. - Проклятье! – Неро с размаху ударил по поверхности «воды». Та даже волнами не пошла, спружинила и отбросила руку. Лезвием механического «крыла» тоже пробить не вышло. Он попытался бросить в неё потоком тьмы: оплести, впитать, разрушить, вклиниться в щель… но какая щель у воды? Результат тот же, то есть: никакой. Тьма с шелестом сползла вниз, опала, бессильная. И смутно виднеющийся за рябью силуэт не дрогнул, не шевельнулся. Вроде рядом цель, руку протяни – дотянешься. И при этом далеко, словно вовсе не в этом мире. - И как я об этом рассказывать буду? – в голосе Чёрного слышалась искренняя детская обида. И пещера, и сфера хранили полное молчание. «Отвечай на свой вопрос сам». * * * В закуклившейся вокруг оберегаемого живого сфере Потока нет жизни, но нет и смерти, нет времени и нет боли. Покоя тоже, как оказалось, нет. Тонкие ручейки-лучики просачиваются к вырванному из времени и жизни сознанию, тревожат, возвращают память. …Волосы Сефирот стричь прекратил не так давно, а вот, отросли ниже лопаток. Он злится на мешающее, раздражающее и непривычное – короткие в бою удобнее – но возражать распоряжениям руководства умеет плохо. Или по мелочам предпочитает не спорить. Но – злится. - Яблоко съешь и успокойся, - от чистого сердца советует Генезис. – Пока не закончились. Хорошо отвлекает, правда! - Не люблю яблоки. - А ты их распробовал? - Нет и не хочу! – старое, задавленное и хорошо настоявшееся раздражение наконец-то прорывается, Сефирот вскакивает и бросает на ходу: - В спарринге побьёшь – мешок съем. И пулей вылетает наружу. Анжил поднимает голову от карт, тяжело вздыхая: - Достал ты его этими яблоками хуже, чем стихами. И меня достал, я Сефу эту статью сам скоро покажу. - Нет! – рыжий вскакивает следом. – Сам не хочет, заставлять не стану, и вообще, он уже пообещал! - Да-да, после того как победишь… Зелёные искры кружатся, кружатся, танцуют в прозрачной голубоватой толще воды, которая вовсе не вода, несут видения. Не только вытащенная из головы, вывернутая наружу память, но и то, что он не мог знать, видеть, помнить… «…зачем?» - …не ори, ребёнка разбудишь, - смутно знакомый женский голос. Только слишком жёсткий, холодный и злой. Она так никогда не говорила. - Это наша карьера! Наш эксперимент! А ты что сделала?! Как ты вообще туда влезла?! Зачем ты график вдвое растянула?! - Не надо было пароль на стикере оставлять, - женщина откровенно глумится. – Арчи, ты совсем рехнулся с этой гонкой! Ты понимаешь, что с такой частотой и интенсивностью инъекций ребёнка загубишь? Он и так с трудом переносит, я ночами над ним не сплю, а ты его убить хочешь?! – под конец она срывается на крик. – Этот график не в два, в три раза растягивать надо было! - Джил, успокойся, не надо так переживать, если этот опыт неудачным будет, мы уже начали свой, более перспективный… - Арчибальд, - тихо, - иногда мне очень хочется тебя убить. Искристый туман расступается, прореживается, показав, как в фокусе перевернутой подзорной трубы, картинку далёкого прошлого: их уже не двое, а трое, и невысокий жилистый мужчина с усами зло отчитывает второго, рыхлого и полноватого. Долетают обрывки фраз про научную этику и то, что ещё одна такая выходка без доклада главе Департамента и просчёта последствий – и главой проекта станет Джиллиан. Она сама стоит, отвернувшись от спорящих мужчин. Баюкает, прижав к себе, младенца, из свёртка выглядывает пушистая рыжая макушка, малыш попискивает и рефлекторно сжимает-размает кулачок. Она давно и накрепко перестала видеть в этом ребёнке эксперимент и опытный образец. Образцам не покупают комбинезончики в узоре из забавных пляшущих кактуаров. И серо-голубые одеяла в клеточку не покупают. Образцы не баюкают ночи напролёт, утешая и отказывая себе во сне. И не плачут над ними, боясь после каждой отлучки найти в боксе остывающее тело. «У нас была такая хорошая мама, Анжи. А я её так жестоко обидел… и прощения не попросить…» В сфере анабиоза нет движения, нет времени, нет даже слёз. Но волосы шевелятся под волной, как будто кто-то по ним провёл ласковой рукою, потревожив «воду». «Я давно простила, милый, матери многое прощают. Ты, главное, выживи и – живи…» Незнакомая, очень красивая девушка склоняется над колыбелью. Усталое лицо, тени под серыми глазами, в уголках губ складками затаилась давняя печаль. Колыбель старая, не одно и не три поколения детей видевшая, но заботливо подкрашенная, подновлённая. Она качает и тихо, почти про себя, напевает что-то на нордике. Он этот язык не знает, но, удивительное дело, понимает, о чём поёт незнакомка. «Не ходи, не ходи в мой дом, волк из леса, я не отдам тебе дитя…» Поёт и отрешённо смотрит за окно, и кажется, песня эта не только для ребёнка – но и для того, кто никогда не шагнёт на порог из ветреной северной ночи. «Кто она? Зачем мне это видеть?» Зелёные искры гаснут, улетают, неслышно обещая: выживешь – узнаешь. - Тоже мне, лунный сын. Потайной костерок прячется в песке, море размеренно шумит, как на родном побережье, но здесь другие острова, и, кроме хищных диких тварей, в кустах прячутся вутайские сюрпризы. От банальных растяжек с минами до колб с ядом, который и солджеру проблем доставит. - Рецессивный ген, доставшийся людям от Сетра, иногда проявляется случайно даже у черноволосых родителей, - равнодушно цитирует Сефирот, подкидывая в огонь короткие толстые сучки, выбеленные морем и высушенные солнцем. На тонких, только что срезанных прутьях, запекается мясо. Почти своя территория, последняя ночь, когда можно погреться и нормально поесть, завтра уйдут туда, где три гвардейских отряда сгинули. – Кстати, как и неестественно яркая окраска радужки. Нет, - он ловит заинтересованный взгляд и морщится, качая головой: - Не как у меня. У меня случайная мутация плюс передозировка Мако. - Яркая радужка намного чаще встречается, - ворчит Анжил, он сидит спиной к огню и морю, на страже. – Но вообще Генезис одну нашу легенду вспоминает. Очень известную, по ней и пьесы ставят, и кино снимают, и песни поют… - Ещё одну? – диво дивное, Сефирот слегка улыбается. – Расскажешь? В прозе, ради разнообразия? Очень хочется понапихать в серебристые волосы мокрого песка, но это недостойно героя, и Генезис сдерживается. - Пусть лучше споёт. И Анжилу в его чернявую гриву тоже. Вот как в увольнительной в театр столичный сходить, на новую постановку «Лавлесс» – так нет его, а как на миссии мидильские легенды петь подначивать, так Хьюли первый. - Ты петь умеешь?! – у Сефирота глаза прямо-таки круглыми становятся и, кажется, светятся сильнее обычного. И на лице почти детский восторг. Как будто это что-то уникальное, да на Мидильском Архипелаге кто не поёт, тот на гитаре играет, это Анжил исключение – другу бегемот оба уха оттоптал. - Допустим, умею, - Генезис поводит плечами, вздыхает. Ладно, раз им так хочется, можно и спеть. …что будешь делать с ним ты, с ребёнком земным, Луна золотая? Порой душа болит куда сильнее изувеченного бесконечными тестами тела. Он всю жизнь наизнанку выворачивался, пытаясь доказать, что не хуже и достоин… всего достоин, и признания, и дружбы, и славы. А единственных, кто его принимал, как есть, со всей придурью, сам же в бездну толкнул. Пальцы у Анжила стальные и на горле сжимаются вполне так всерьёз. И чувствуется, что шею Хьюли может сломать одним движением… особенно, если не сопротивляться. - И как это понимать?! – буквально рычит он Генезису в лицо. – Сам подыхаю, и других с собой прихвачу?! – он встряхнул друга, мало заботясь, что может голову оторвать невзначай. – Ты понимаешь, что их убил?! Рыжий молча кривит губы. Ещё б не понимать. - Да. Что Анжил в его глазах высмотрел, вслух не озвучил, но горло отпустил и отступил на шаг. - Ты… не знал?! - Какая разница? - Большая, - отрывисто бросает Анжил. – Для меня. Генезис, неужели для тебя честь – пустое слово?! - Честь? – Генезис зло смеётся. – У монстра?! Он отлипает от стены, наступает на попятившегося Анжила и разворачивает крыло. Не так больно, как впервые, когда руку и лопатку, казалось, на мясорубке заживо перекручивали. Но по спине опять течёт горячее и липкое, только бы в обморок прямо перед другом не упасть, вот позорище будет… - «Друг мой, улетишь ли в мир, что ненавидит тебя и меня?» Да, Анжи, да, смотри, во что меня превратили, и помни, что ты такой же… Свою боль видел, брата – нет. Того, кто и так всю жизнь был один – бросил. Да и прочее всё… что ж, спасение, обернувшееся личным адом, по здравому размышлению выглядит справедливо. «В страданиях ради страданий нет ни пользы, ни смысла, ни достоинства. Смотри. Думай. Вспоминай. Не повторяй ошибок». Сложно что-то повторить, зависнув в безвременье, надёжно выключенным из мира. Ни цели, ни смысла, ни надежды. Зачем выживал на грани невозможного, если впереди одна лишь пустота? «Разве?..» …Женщина на постели, черноглазая, темноволосая, знакомая. Аннелиза Морель, Неприступная Ана из интендантской службы. Её обожали всем спецотрядом: за волнующую южную красоту, за вкусную еду строго по нормам без урезаний, за выбитые у главного интенданта доп.пайки, за умение сочувственно выслушать и ободрить. Она же дружески улыбалась всем – но смотрела только на Анжила. Он, впрочем, тоже смотрел. И более того, собирался после войны везти темноглазую красавицу в Банору, с матерью знакомить. Вот только закончили они войну так и такими, что близко подходить к своей женщине не стоило. Где вся её красота? Истаяла, обглоданная болезнью, по всему телу страшные чёрные пятна, глаза тусклые и смотрят уже с того берега Потока. Ана что-то шепчет, обращаясь к человеку в незнакомой военной форме, держит исхудавшей рукой такого же черноволосого мальчика, пытается улыбнуться. Она умирает. Одна из многих и многих. Анжил ведь её, наверное, в самом деле любил. Случайных подруг с мамой не знакомят, да и слишком честным и основательным он был для мимолётных романов. Любил и оставил из-за друга. «Из-за дотошности Турков и своей же глупости я её оставил, хватит уже. И просыпайся! Просыпайся!» …Не выходит. Некоторые клетки слишком прочные. Смазанной картинкой, словно через видеопомехи: северные фьорды, сердито шумящий сосновый лес, сырое осеннее утро. Незнакомый юноша с коричневыми волнистыми волосами, собранными в хвост, в чём-то смутно стилизованном под старинную вутайскую одежду. Быстро идёт вверх по звериной тропе между скал, на ходу жестикулируя и оборачиваясь к спутнику: этот, сомнений нет, в древнем северном. Грубоватая шерстяная рубаха, длинный кожаный жилет с нашитыми пластинами брони, меч в ножнах, меховой плащ, высокие сапоги. …Почему такими знакомыми кажутся серебряные глаза на жёстком обветренном лице? - Ты же целитель, нет? - И хороший, - шатен оборачивается, в «фокус» попадает его лицо и становится ясно, что он совершенно точно не человек. Древний. Сетра. И верно, совсем юн, вчерашний подросток – но уже отмечен печатью тяжёлого долга. - Только хороший целитель может быть Голосом Ушедших, ибо жизнь и смерть неразделимы. Но мы стараемся не тревожить их без нужды, - в ярких зелёных глазах стынет неизбывная боль. – Особенно теперь. Но если сами пришли и сами рассказали, я должен пойти и проверить. Вдруг там, в самом деле, живые? - Столько столетий живые? – северянин с сомнением щиплет себя за бороду. – Сколько их минуло со времён Бедствия-с-Небес? - В сфере можно и тысячи лет спать, - тихо отвечает зеленоглазый. – Пока не разбудят. А нас слишком мало, каждая капля крови драгоценна. - То-то твоя сестра с дядькой третий праздник танцует и всех девчонок гоняет… …Получается, изнутри сферу не разбить, самого себя из анабиоза не вывести? Жаль. Здесь его никто из тех, кто может и захочет помочь, не найдёт. Хотелось бы очнутся не через столетия… хотя, через столетия ни славы его, ни позора никто не вспомнит. Может, так будет лучше? Или всё-таки нет?.. Тёплые коричневые волосы пахнут корицей и шоколадом. Арли лежит, прижавшись к нему спиной и тяжело дышит, отдыхая, под руками чувствуется затихающая дрожь. Блаженная истома вымывает из тела память о ставшей привычной боли, позволяя какое-то время чувствовать себя прежним, сильным, здоровым. Ей хорошо. И ему хорошо. Бывает же, что природа создаёт двоих идеально подходящими друг другу, а Богиня сводит этих двоих вопреки всему. Жаль только… ненадолго. Арли распахивает глаза, запрокидывает голову, глядя снизу вверх. Поднимает руку, касаясь пальцами щеки, левой, куда медленно и страшно ползёт клеймо деградации. - Я в тебя верю, - тающий нежный шёпот. – Ты невозможно упрямый. Ты вылечишься. Толчок. Откуда-то снаружи. Оттуда, из мира, идёт сокрушающая волна энергии, пробивающая насквозь – внешний слой, «воду», тело, разбивая на части прочнейшую защиту. Генезиса скручивает судорогой от вернувшейся чувствительности, прошивает, как иглами. По закрытым глазам бьёт алой вспышкой, встряхивает, под пальцами и коленями ощущается ледяной камень пещеры. «…жив!»