Когда он голоден (When He Hungers)

Гермиона была уверена: более тесного и колючего платья просто не существовало. Она переминалась с ноги на ногу перед тремя зачарованными зеркалами, пока Пэнси возилась с подолом, подгоняя его под высоту её каблуков. — Феникс, восстающий из пепла, — без эмоций ответила Пэнси, когда Гермиона поинтересовалась, чем вдохновлялись при создании платья. Гермиона почему-то ожидала очередного скрытого намёка на её происхождение, но, возможно, даже Пэнси осознавала, что подобные намёки стали слишком очевидным клише. Гермиона ожидала чего-то мрачного, слизеринского, возможно, даже с очередным унизительным намёком на её происхождение. Однако платье, в котором она сейчас стояла, оказалось вспышкой огненных оттенков — красного, оранжевого, жёлтого. Перья плотно облегали её грудь и талию, подчёркивая каждую линию. Только ниже платье расширялось, превращаясь в длинный, величественный шлейф. Окинув себя взглядом, она нехотя признала: возможно, тренировки действительно изменили её фигуру к лучшему. Хотя платье было без бретелек, перья тянулись вдоль её позвоночника, эффектно распахиваясь веером — и Гермиона скорее напоминала павлина, чем феникса. Тем временем её волосы беспощадно тянули во все стороны, собирая их в сложный, густой шиньон, в котором сплетались завитки и косы. Остальная часть набора для преображения Панси суетилась вокруг, покрывая её губы алой помадой и аккуратно прикрепляя к уголкам глаз крошечные драгоценные камни, которые, казалось, мерцали, словно внутри горел огонь. Она чувствовала себя смешно, и в то же время — поразительно красивой. Всё это было слишком, чтобы осознать сразу. Щелчок двери за спиной, а затем низкий, протяжный свист дали ей понять, кто вошёл, ещё до того, как он появился в зеркале. — Тео, — выдохнула она с трудом. Платье не позволяло ей говорить в полную силу. — Мадам Грейнджер, — коротко кивнул он. Его взгляд скользил по её фигуре, внимательно изучая каждую линию. В другой ситуации она бы почувствовала себя неловко, но Тео смотрел так, будто перед ним было произведение искусства — с восхищением, но без явного желания. — Это твоя лучшая работа, Пэнси. — Не делай такой удивлённый вид, — пробормотала Пэнси с пола, с иглой, зажатой между зубами, из-за чего её слова прозвучали немного смазанно. Именно тогда Гермиона заметила, что Тео пришёл не один. Позади него, словно тень, стоял Забини, прижимаясь спиной к двери, будто надеялся слиться с ней и исчезнуть совсем. — Забини, — кивнула Гермиона, встретившись с ним взглядом в зеркале лишь на секунду. Он поспешно откашлялся, явно не зная, куда деваться, и быстро уставился в потолок. — Прости его, — с игривой усмешкой вставил Тео. — Не так уж часто ему выпадает шанс насладиться обществом такой ослепительной женщины. Гермиона услышала, как Пэнси что-то недовольно пробормотала о том, что её недооценивают, и с силой воткнула иглу обратно в ткань платья. Гермиона легко догадалась, кого именно в этот момент представляла Пэнси. — Ты здесь просто поглазеть или всё-таки рассказать мне, что меня ждёт этим вечером? — Неожиданно дерзко для себя спросила она. Похоже, подначки Тео начали сказываться на её поведении. — Для твоего сведения, я великолепно справляюсь с несколькими задачами одновременно, — ухмыльнулся Тео, скрестив руки. — Но план на вечер действительно важен, а времени у нас не так много, так что слушай внимательно. — Гермиона закатила глаза, но промолчала. — Каждый трибут получит собственную колесницу или нечто похожее. На ногах у вас будут кандалы, — на этих словах Пэнси раздражённо буркнула что-то себе под нос, — и по всему маршруту, на каждом здании и углу, будут стоять Пожиратели смерти. Так что если у тебя вдруг возник гениальный план побега — оставь его при себе, никому не нужны эти проблемы. Особенно мне. Вас провезут по улицам Косого переулка, затем в конце маршрута сработает портал, который перенесёт колесницы обратно на арену для финального "круга почёта". Затем, разумеется, явится сам Тёмный Лорд, наговорит пафосных речей, все сделают вид, что им интересно и разойдутся. Ну, а потом мы напьёмся в хлам. — Тео бросил взгляд через плечо на Забини. — Всё правильно, Блейз? Блейз наконец оторвал взгляд от потолка и посмотрел прямо на Тео. В его глазах было столько тепла, что на мгновение казалось, будто Гермионы и Пэнси в комнате вовсе не существовало. — Драко хочет, чтобы она всю дорогу улыбалась и махала толпе. Тео недовольно цокнул языком, а потом повернулся к Гермионе с виноватым взглядом. — Честно говоря… Я специально упустил этот момент. — Малфой хочет, чтобы я что?! — Взорвалась Гермиона, когда Пэнси щёлкнула пальцами, заставляя её инструменты послушно сложиться обратно в контейнер. — Я хочу, чтобы толпа тебя обожала, — лениво, почти насмешливо протянул Малфой, его голос раздался где-то за её спиной. Гермиона слегка повернулась, её взгляд метнулся в угол комнаты, где в полумраке стоял Малфой. Он был там всё это время? Или щелчок Пэнси заглушил звук его появления? Руки скрещены, одна нога небрежно перекинута на другую. Его идеально подогнанный костюм сверкал, словно усыпанный чёрными алмазами, но выражение лица оставалось неизменным — чистая скука. Гермиона буквально почувствовала, как перед глазами вспыхнул красный. Пэнси молча отступила, её глаза расширились — гнев Гермионы был слишком очевиден. — Ты хочешь, чтобы я улыбалась и махала, как послушная рабыня?! Малфой ухмыльнулся, его губы искривились в презрительной насмешке. Он медленно оттолкнулся от стены и двинулся к ней, его походка была размеренной, но в ней чувствовалась угроза. — Чего я хочу, — его голос был тихим, но в нём скрывалась мощь раскатов грома, пробирающая Гермиону до глубины души, — так это чтобы всё чистокровное общество стало настолько тобой одержимо, что начало ставить на твою победу огромные суммы и поддерживать тебя. Чтобы, когда ты окажешься на арене — и, Мерлин упаси, если с тобой что-то случится — у меня были средства, чтобы отправить тебе помощь. — Защищаешь свою инвестицию, да? — Тихо сказала Гермиона, глядя прямо на Малфоя, который теперь находился слишком близко. Она вспомнила его недавний, внезапный интерес к её тренировкам. Серый цвет его глаз смягчился, становясь похожим на утреннее небо, где облака, наконец, начинают расступаться, открывая застывшую за ними синеву. И в тот момент она ощутила это — тёмная дымка его мыслей бесшумно просочилась в её разум, щупая защитные стены, которые она с таким трудом возводила в течение дня. — Ты выглядишь потрясающе, — он прошептал так, будто нити его голоса вплетались в её сознание, заполняя каждую трещину. Его лицо оставалось таким же бесстрастным, словно высеченным из камня, но она чувствовала, как он снова пытался проникнуть в её разум. Гермиона знала, что никто в комнате не осознавал их скрытого диалога. Она заставила себя сосредоточиться, мысленно отталкивая его, словно закрывая ворота неприступной крепости. Его смех разнёсся вокруг барьера, глубокий, хищный — звук зверя, играющего с жертвой. — Хорошая девочка. А затем он исчез из её разума. — Тебя уже ждут у колесницы, пора выходить, — резко вмешалась Пэнси. Гермиона моргнула, и Малфой словно растворился, отступая так же легко, как дым рассеивается в воздухе, оставляя после себя лишь намёк на своё присутствие. Её горло пересохло, а вдоль рук прокатилась волна мурашек — словно он оставил на её коже следы лёгких поцелуев. Мысль об этом заставила её внутренне содрогнуться, особенно когда она поймала на себе его тонкую, самодовольную улыбку. — Заставь их влюбиться в тебя, — приказал Малфой, его голос снова прозвучал в её разуме. Он не мог пробиться сквозь барьер, который она воздвигла, оставшись лишь тенью за его пределами. Гермиона напряглась, и её разум расцвёл, словно заросли зелёных лоз, прорывающихся сквозь густой дым. Лозы тянулись глубже, и на миг перед ней мелькнула картина — тюрьма, громадная, зловещая, возвышающаяся над одиноким островом. Она напоминала Азкабан, но была куда более нечестивой и тёмной. — Убирайся из моей головы, — потребовала она, вложив в этот приказ всю свою силу. Малфой моргнул, и на короткий миг его глаза выдали нечто похожее на удивление. Но шок исчез так же быстро, как появился, уступая место привычной, холодной маске ненависти. Её кожа больше не покрывалась мурашками от зловещего притяжения — теперь это было горячее, жгучее презрение. Что бы она ни увидела, он явно не рассчитывал, что она зайдёт так далеко. Она осмелилась проникнуть в его разум? — Грейнджер, — раздался резкий голос Пэнси, её тон был таким же острым, как её ногти. — Живо. Гермиона отвела взгляд от Малфоя и резко повернулась к Тео, Забини и Пэнси. Если кто-то из них что-то и заподозрил, то никто не подал виду. Тео, казалось, скучал, лениво разглядывая свои безупречно ухоженные ногти, в то время как Пэнси стиснула зубы, её нога нетерпеливо постукивала по мраморному полу, отзываясь глухим эхом. Когда Гермиона прошла мимо Тео, она почувствовала, как его мизинец на мгновение коснулся её. Движение было почти незаметным, но весомым — единственный знак солидарности, на который он осмелился в присутствии Малфоя. И всё же этого оказалось достаточно, чтобы хоть немного успокоить её. Она последовала за Пэнси, покинув комнату и направляясь по коридору в сторону, противоположную той, что вела к арене. Дважды свернув налево, они остановились перед тупиком, где стояли лишь старый стол и пустая, потрескавшаяся ваза. — Пэнси? — Осторожно спросила Гермиона, оглядываясь назад, чтобы убедиться, что за ними никто не следил. — Просто молчи. Я знаю, что делаю. Не глядя, она резко схватила Гермиону за запястье, а затем ухватилась за вазу. Прежде чем Гермиона успела даже осознать происходящее, всё вокруг закружилось, и они исчезли. Когда их окружение вновь обрело форму, Гермиона оказалась перед величественной чёрной колесницей, спрятанной в узкой улочке Косого переулка. Зачарованный огонь охватывал её, повторяя цвета перьев, что каскадом стекали по её платью. Гул толпы напоминал далёкий раскат грома, но улицу, полную людей, скрывал мрак этого переулка. Они были спрятаны, но ненадолго. Гермиона ощутила, как холод пробрал её до самых костей, когда она взглянула на существ, запряжённых в колесницу. Их тёмные, кожистые крылья сверкали, как звёздное небо. По форме они напоминали крылья летучей мыши, но были гораздо массивнее. Тела существ походили на лошадиные, но выглядели так, словно балансировали на грани смерти. Как называла их Луна? Фестралы? Она видела их, потому что теперь знала, что такое смерть. Фред. Макгонагалл. Тонкс. Она обязана извиниться перед Луной и Гарри, если увидит их снова. Нет, когда увидит. Потому что она выживет. — Лезь внутрь, — резко сказала Пэнси, махнув рукой в сторону колесницы. Гермиона изо всех сил старалась не потерять равновесие, чувствуя, как её каблук увязает и проворачивается в рыхлом гравии. Осторожно поставив одну ногу на колесницу, она подтянулась вверх и забралась внутрь. Как только Гермиона разместилась в центре колесницы, из пустоты вспыхнули кандалы, легко скользнув под её платье, словно ими управляли невидимые руки. Они сомкнулись вокруг её лодыжек, и холод металла пробежал по коже, его хватка была столь тугой, что казалось, будто сами цепи выбрали этот размер, наслаждаясь её беспомощностью. Пэнси раздражённо пробормотала, — не знаю, зачем я вообще возилась с подолом, — и с размаху швырнула ненужную вазу-портал в сторону. Она разлетелась на сотни осколков, но Пэнси лишь махнула палочкой, и они исчезли. Она даже не взглянула на Гермиону перед уходом. Ну и ладно. Минуту спустя трое молодых гоблинов появились из-за угла, двигаясь стремительно и бесшумно, словно их присутствие не должно было быть замечено. Они обошли колесницу и заняли места перед Гермионой, вероятно, чтобы управлять фестралами, как она предположила. Изо всех сил пытаясь найти удобное положение, Гермиона приподнялась на носки, чувствуя, как кандалы сдавливают её лодыжки. Она напряглась, пытаясь разглядеть улицу дальше, надеясь увидеть толпу. Гул голосов усиливался, в нём чувствовалось нетерпение — толпа явно ждала чего-то важного. После мучительного ожидания Гермиона наконец поняла, что вызвало такой ажиотаж — парад на мгновение промелькнул из-за угла её переулка. Сначала прошли гоблины, высоко держа знамёна, их потрёпанная ткань яростно трепетала на ветру. Но даже сквозь рябь и порывы воздуха Гермиона сразу узнала тёмный знак, который украшал эти знамёна. Она слишком хорошо знала Чёрную Метку. Однако именно то, что шло за этими знамёнами, заставило толпу ахнуть. На краю переулка возник силуэт, заполнивший собой всё пространство — гигантский обсидиановый дракон. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь бурю, озаряли его чешую, придавая ей призрачное серебряное сияние. Его глаза, алые, как кровь, полыхали первобытным голодом, сдерживаемым лишь тяжёлым шипастым намордником. Когда величественный силуэт дракона возник перед её глазами, гоблины на колеснице тихо зашептались. Внезапно один из них резко дёрнул поводья, и фестралы плавно двинулись вперёд по тёмному переулку. И тогда, среди всего этого зрелища, она увидела его. Воландеморт. Восседающий на спине дракона, его трон был отлит из тёмного железа, на нём застыли сцены падения магглов, запечатлённые с жуткой детализацией. Он не обращал внимания на восторженную толпу, выстроившуюся вдоль улиц, пока медленно двигался вперёд. Его глаза, алые, как у его дракона, были устремлены строго вперёд, источая безоговорочное превосходство — даже перед чистокровными, преклонявшимися перед ним. Они замирали, восхищённо восклицая, надеясь хотя бы на миг оказаться в тени его мантии. Для Гермионы он был не просто далёким символом власти. Он был тем, кто отнял у неё Фреда. Тем, кто разрушил её семью, которую она обрела в Хогвартсе, разметав её, словно осколки расколотого созвездия. Острая боль сжала её сердце, когда она задумалась: может ли Молли быть где-то в этой толпе? Не закован ли Джордж в цепи, как животное? Или с ним поступили ещё более жестоко? Когда её колесница выехала из узкого переулка, присоединяясь к процессии Воландеморта, ощутимая аура его тёмной магии зависла в воздухе, будто он сам управлял мрачными тучами, застилавшими небо. Когда колесница Гермионы свернула за угол, атмосфера в толпе резко изменилась. Теперь перед ней открылись ряды окутанных плащами фигур — огромное скопление последователей, выстроившихся вдоль улиц. Некоторые прятали лица за масками Пожирателей Смерти, другие застыли в глубоком почтении, всё ещё поглощённые величием Воландеморта. Но были и те, кто не скрывал своего ликования, их взгляды были наполнены гордостью за преданность делу, и презрением к ней — в насмешках, шипении, плевках. Ни одно лицо не казалось знакомым. Были ли среди них те, кто стал свидетелем её унижения, когда её продали Малфоям? Среди сотен равнодушных или жаждущих зрелища лиц были те, кто наблюдал за происходящим с таким же воодушевлением, как за финалом Кубка по Квиддичу. Несмотря на привычный град оскорблений и насмешек, обрушивавшийся на неё, Гермиона не сводила взгляда с затылка Воландеморта. В её голове бурлило одно единственное желание — нанести тот самый, последний удар, вонзить нож в его череп. Она видела, как вонзает его в череп, как поворачивает рукоять — раз за разом, за каждого, кого он сломал, за всех, кто погиб по его воле. Но один вопрос не давал ей покоя — с кого начать этот акт возмездия? По мере того как парад продолжался, они миновали ещё один узкий проём, ведущий в переулок. Гермиона повернула голову инстинктивно, её любопытство взяло верх. И тогда она увидела Рона Уизли. Он находился в колеснице, похожей на её, но цвета её были извращённой пародией на когда-то яркий пурпурный и оранжевый. Её сердце сжалось при виде его. Когда он поднял голову, она увидела не друга, а живой кошмар — словно перед ней был кукольный шут, сломленный и безжизненный. На его голове была нелепо весёлая шляпа, но её причудливый дизайн был испачкан грязью и кровавыми пятнами. Чья это была кровь, она не хотела знать. Гермиона лишь отчаянно надеялась, что это всего лишь краска, что это лишь зловещий замысел, а не свидетельство чьей-то гибели. Его костюм из ромбов оранжевого и фиолетового цвета был запачкан кровавыми потёками, создавая жуткий, уродливый узор. А высокий рюш обхватывал его горло, словно ошейник, его заострённые края напоминали вычурные воротники эпохи Елизаветы. Его лицо, покрытое неестественно белой краской, напоминало чистые страницы только что напечатанной книги. На губах расползлась огромная алая улыбка — клоунская, нелепая, растянувшаяся до самых щёк. Вокруг глаз чёрным углем был выведен узор. Его превратили в карикатуру шута. Таким его задумал дизайнер — пародией, насмешкой. А вот Гермиона стояла в элегантном платье, её образ резко контрастировал с уродливой маской, в которую превратили Рона. Он балансировал на грани между жизнью и смертью, его веки дрожали, с трудом открываясь и закрываясь, словно даже это движение требовало от него невообразимых усилий. — Улыбайся, — голос Малфоя прозвучал у неё в голове, так властно и чётко, что она почти почувствовала его дыхание у своего уха. — Не дай им увидеть твою боль. Лиши их этого удовольствия. — Его авторитетный тон — одновременно успокаивающий и раздражающий — заставил её гнев трансформироваться в подобие хладнокровного самообладания. Когда он резко исчез из её разума, она ещё сильнее возненавидела его. Как будто находиться в её голове было для него унизительной ношей, от которой он спешил избавиться. С усилием, вопреки каждой клеточке её существа, она призвала на лицо тонкую, вымученную улыбку, но в глазах горело жаждущее возмездия пламя, которому пока предстояло ждать своего часа. Она смотрела вперёд, проезжая мимо колесницы Рона, пока гоблины, управлявшие его транспортом, не отдали приказ фестралам замкнуть строй за её колесницей, расширяя процесссию ещё больше. Она заметила, как чистокровные, осмелившиеся встретиться с ней взглядом, невольно напрягались. Она ощущала их растерянность, их страх, когда они видели её улыбку — тонкую, выверенную, обманчивую. Она сулила им лишь одно: немое обещание сжечь их мир дотла, как только выпадет подходящий момент. Приближаясь к следующему переулку, она приказала себе не смотреть на того, кто встанет в строй следом за Роном. Но мелькнувшие в свете длинные платиновые волосы, сказали ей больше, чем она хотела знать. Гермиона ещё глубже ушла в себя, стараясь отгородиться от хаотичного гула толпы. Методично, с холодным безразличием, она двигалась вперёд, проезжая мимо остальных одиннадцати трибутов, каждый из которых безупречно вливался в мрачную процессию. Единственное, что могло нарушить её сосредоточенность и сломать хрупкие узы самообладания — это вспышки огненно-рыжих волос. С каждым новым проездом в ряды вливался ещё один Уизли, и с каждым разом её магия билась в груди всё сильнее. Мысль о том, чтобы высвободить эту силу, обрушить хаос на Косой переулок и всех его жителей, тянула её, звала, опьяняла. Желание сжечь этот мир дотла и начать заново становилось нестерпимо сладким соблазном. Но магия, словно осознавая её жажду разрушения, сдерживала её — не силой, а обещанием. Обещанием, что её время ещё придёт. Поглощенная своими мыслями, она даже не заметила, как исчез дракон и как портал перенес ее обратно на арену, окруженную кольцом синего магического пламени. Колесницы замкнули круг, и теперь в поле её зрения были все трибуты — те, кого она любила так сильно, что готова была вырвать ради них свое сердце. Их присутствие стало невозможно игнорировать. Вид Джинни заставил Гермиону очнуться, резко выдернув её из глубин мыслей. В тот же миг всплыли в памяти образы ангелов, которые она видела в книгах и в жизни. Но Джинни превосходила их всех. В струящемся белоснежном платье она словно светилась изнутри, окутанная мягким сиянием, как воплощение самого солнца. Лучи, словно живые, стекались вокруг нее, создавая почти неземное сияние. Над головой парил нимб — несомненно зачарованный — напоминающий корону, сотканную из звезд. Закрытые глаза Джинни и слезы, скользящие по щекам, даже издалека создавали образ падшего ангела, тоскующего по утраченному свету небес. Но напряженные линии её лица, покрасневшие от ярости щеки — Гермиона ясно видела злость, что бушевала внутри нее. И вдруг её словно ударило изнутри — боль, жгучая, разрывающая сердце, скручивающая нутро. Гермиона потянулась к магии, что пульсировала в её костях, венах, мыслях, умоляя её, соблазняя, подчиняя одной единственной цели — подарить Джинни облегчение. Если судьба наделила её даром Успокоения Разума, то её долг — даровать Джинни покой. Она протянула невидимую руку, словно сотканную из тени, вытянула её, как затекшую мышцу, и позволила мягкому прикосновению скользнуть по влажной от слез щеке Джинни. В глубине сознания родился тихий шепот: "Обрети покой" — на языке, давно забытом в мире магии. Грудь Джинни медленно, плавно поднялась, словно до этого она сдерживала дыхание, а теперь вдыхала в себя весь оставшийся в мире воздух. Боль и скорбный гнев в её лице растаяли, уступая место умиротворению. Внимание Гермионы переключилось на остальных трибутов, заточенных в своих колесницах. На их лицах были запечатлены страдания — страх, горе, ярость. Не в силах устоять, она протягивала руку к каждому, игнорируя истощение, которое приносила новая магия. И каждому даровала мгновение покоя — затихающий гнев, который не мог найти выхода, или облегчение от боли, терзающей их тела. Легкое прикосновение невидимой руки заставило их глаза дрогнуть, а боль растворилась, уступая место временному спокойствию. Но когда она коснулась Джорджа, то почувствовала это — темноту, сковавшую его, ненавистное самобичевание, в котором он тонул. Она задержалась дольше, успокаивая его больше, чем остальных, напоминая ему, как он любил брата, как это не было его виной. Когда круг победы завершился, работа Гермионы тоже подошла к концу. Она позволила магии утихнуть, прекратив свои усилия в тот самый миг, когда Волдеморт материализовался в центре арены, один, без дракона, чье отсутствие сразу бросалось в глаза. Его темная мантия развевалась, словно невидимые вихри кружили его в зловещем танце. Подняв руки, он застыл в позе мученика. Гул толпы прорвался сквозь дымчатую завесу, окутывающую ротонду — барьер, который Гермиона знала слишком хорошо. Того самого, который она поклялась разрушить, как только найдет путь к свободе. Воздух в комнате словно застыл, насыщенный зловещей тяжестью смерти. Гнетущая, удушающая атмосфера, пропитанная мерзкими следами темной магии, давила на разум. Убийство Фреда — всего лишь один из жутких штрихов в этой картине кошмара. Гермиона ощущала эту силу, липкую, как тьма, что цеплялась за воздух, дрожащая и живая, словно сама смерть. И все же, сквозь гнетущий мрак, она ощущала, как её восстановленная магия вступает в битву, словно невидимый щит, окружавший её, не позволяя темной энергии проникнуть внутрь. — Волшебники и волшебницы Новой Магической Эпохи! Поприветствуйте своих трибутов для Проклятых Игр! — Провозгласил Волдеморт, и его слова отозвались эхом не только в воздухе, но и в сознании. Об этом свидетельствовал дернувшийся на другом конце арены Джордж. Мутная внешняя стена задрожала, словно толпа за ней яростно стремилась прорвать щит. Их жажда ворваться внутрь и разорвать трибутов на части проявлялась в осязаемой силе, бьющейся о преграду. Они ничем не отличались от диких зверей. Как он сумел так быстро разжечь в сердцах волшебников столь злобный дух? Зловещая речь Волдеморта продолжилась. — Нас ждет новое, светлое будущее. Мир, в котором наследие чистокровных будет восстановлено, и мы обретем свободу! — Толпа взревела в восторге, и этот нечеловеческий вой разнесся эхом, словно отголоски ада, вырвавшиеся наружу. — Эти предатели крови и грязнокровки — лишь первые в длинной череде тех, кто будет уничтожен. Их судьба станет предупреждением для всех, кто посмеет бросить вызов Новой Магической Эпохе! — Он поднял руки к небу, и вспышки молний сотрясли синий шар, парящий над ареной. Разряды сходились в одной точке, а затем с грохотом разлетались по всей арене. Сквозь гул и беспорядок все отчетливее пробивался жуткий, низкий хоровой призыв. — Слава Волдеморту, Слава Волдеморту, Слава Волдеморту… Бесконечный, неумолимый хор, звучавший, как зловещий погребальный звон. Гермиона задумалась, стоит ли мир, за который она сражается, таких жертв. Возможно, спасение было где-то за его пределами… Или же он оставался единственной надеждой для тех, кого она любила? Она укрылась в себе. Оставив тело пустой оболочкой, сознание сбежало в безопасный лабиринт мыслей — в библиотеку её разума. Где-то на грани восприятия Гермиона улавливала движение колесницы, слабый звон цепей, когда их сняли с её ног, и чьи-то руки, вытаскивающие её наружу. Её безвольное тело вели по узким коридорам арены, вероятно, возвращая в холодные стены поместья Малфоев. Она продолжала уходить в себя, пока не услышала голос — мягкий, едва уловимый, почти детский, настолько непривычный в своей беззащитности. В тот же миг, с силой, способной сдвинуть горы, она вернулась в свое тело. — Миона… — Прошептал Рон, его голос был тих, но в этой тишине звучала отчаянная просьба, прорезавшая гул хаоса. Она моргнула, сфокусировав взгляд на фигуре перед ней. Её запястья были скованы, как и у Рона, а цепь, соединяющая их, вела к гоблину, что дернул её вперед, вынуждая вернуться к своим хозяевам. Когда Рон замер всего в шаге от неё, она заметила бледные полосы на его лице, оставленные высохшими слезами, и алые пятна, что покрывали его губы и одежду — следы его собственной крови. Этот вид пронзил её сердце. Он дрожал, едва удерживаясь на ногах, словно находился на грани падения, отчаянно нуждаясь в поддержке. Дрожь пронзила её тело, а из горла вырвался всхлип — резкий, горький, подобный буре, вырывающейся из глубин души. Слёзы хлынули потоком. — Слава Мерлину, Миона… — Голос Рона дрожал, каждое слово с трудом слетало с его потрескавшихся губ. Лишь тогда она заметила, что у него не хватало двух зубов. — Что они с тобой сделали? — Выдохнула она, скорбя о светлом мальчике, которого любила всем сердцем с самой юности. Гоблин, держащий её на цепи, дёрнул за неё, заставляя двигаться вперёд. Но Гермиона упёрлась, твёрдо вонзив ноги в землю, и, напрягая пальцы, протянулась к нему. — Ничего, с чем бы я не справился, — солгал Рон, его губы изогнулись в подобие улыбки, зловещей пародии на грим клоуна, размазанный по его лицу. — Я просто рад, что с тобой всё в порядке. Она лишь кивнула, не находя в себе сил заговорить — её губы дрожали, а вина тяжёлым грузом давила на каждую клеточку её тела. Рон споткнулся, когда его гоблин попытался потащить его дальше по коридору, но ноги отказывались повиноваться, выдавая изнеможение. — Слушай, времени мало, мне нужно тебя предупредить… — Начал он, но вдруг резко замолчал. Гермиона вгляделась в его лицо и замерла — его голубые глаза начали исчезать, будто таяли, радужки и зрачки расплывались в тумане, оставляя лишь мертвенно-белые глазницы. Он моргнул, и в тот же миг в них вспыхнули узкие чёрные щели — пугающее отражение того, что произошло с Джорджем перед тем, как он убил Фреда. Теперь это больше не были тёплые, живые аквамариновые глаза озорного мальчишки. Это были глаза змеи. Внезапный прилив силы — Рон резко развёл руки в стороны, разломав оковы, которые с грохотом упали на пол. А в следующий миг его пальцы сомкнулись на горле Гермионы. Его пальцы с обломанными, кровавыми ногтями сомкнулись на её шее, царапая, оставляя болезненные, жгущие следы. Гермиона рухнула на землю, когда Рон набросился на неё. Краем глаза она заметила, как оба гоблина поспешно отступили. Искали ли они подмогу или просто спасали собственные шкуры, она не знала. Рон продолжал царапать её, тяжело дыша, рыча с ненавистной яростью, а из уголков рта стекала пена. Она сопротивлялась, моля о том, чтобы освободиться, не ранив его, лишь бы вырваться и сбежать. Но когда он вонзил пальцы в её шею, раздирая кожу и вырывая кусок плоти, словно хищник, она поняла — ей придётся сражаться по-настоящему. Его внезапная сила была необъяснима, выходила за рамки здравого смысла. Ещё мгновение назад она видела его истощённым, едва держащимся на ногах. Но теперь Гермиона ощущала, как он наваливается на неё с невероятной мощью. Она не могла дышать — тяжесть его тела давила на неё, с такой силой сжимая рёбра, что одно из них, казалось, треснуло. Он не прекращал атаковать, а она не могла ничего сделать. Такова её судьба. Умереть от руки друга, дорогого сердцу — но захваченного тьмой — древней и всепоглощающей. — Помогите… — Мысленно взмолилась она, пока руки Рона сжимали её горло с такой яростью, что перед глазами вспыхивали чёрно-синие пятна, словно фейерверки смерти. — Прошу… Мир погружался во мрак, и, вдыхая последний, как она надеялась, глоток воздуха, Гермиона увидела, как за спиной Рона возникла фигура в плаще. Безмолвный, словно сама ночь, он молниеносно схватил Рона и отбросил в сторону, словно тот ничего не весил. Темная фигура двинулась к Рону, поднимая палочку. Он начал бормотать что-то, но Гермиона не могла разобрать слов. Внезапно воздух прорезал жуткий, нечеловеческий крик, бьющий по ушам так, словно звук был приглушён, а её барабанные перепонки раскололись от давления. Она приподнялась на локтях, игнорируя, как рёбра и шея пронзительно кричали от невыносимой боли при каждом движении. Фигура в плаще стояла над неподвижным телом Рона, тяжело дыша. В одной руке он держал опущенную палочку, другая судорожно сжималась и разжималась, будто испытывая напряжение. Мир перед глазами Гермионы снова начал таять, превращаясь в тёмную бездну, в которую её затягивало. Но прежде чем тьма поглотила её, она почувствовала, как человек в плаще бережно поднял её на руки. Движение было таким плавным, таким осторожным, таким благоговейным, что она ощутила себя невесомой, словно снежинка. Мир закружился в вихре красок, и у нее мелькнула слабая догадка — человек в плаще аппарировал вместе с ней. Её глаза дрогнули, пытаясь сфокусироваться, чтобы понять, где она. Губы беззвучно раскрывались и смыкались, горло саднило, словно содранное до крови. Возможно, во время нападения она кричала. Она хотела вернуться. Освободить Рона от проклятия. Хотела приказать человеку в плаще, что это не его вина, что он должен спасти Рона. — Он выживет, — донёсся приглушённый голос из-под капюшона. Гермиона осознала, что, возможно, в своём отчаянии проговорила мысли вслух. Под ней было что-то мягкое, тёплые одеяла, словно облако, бережно принявшее её измученное тело. Она заставила себя открыть глаза, но боль была такой, будто её кожу содрали, оставляя лишь живые нервы. Взгляд сфокусировался, и она узнала место. Это была та же комната, где она проснулась сегодня утром. Она подняла взгляд на человека в плаще. Его лицо склонилось над ней, а в глазах читался страх — словно он видел, как она держит за руку саму Смерть. Даже сквозь пелену боли и расплывающиеся тёмные пятна она узнала его. Лицо — вырезанное из мрамора, резкие черты, заострённые, как клинок. Глаза — глубины расплавленного серебра, растёкшиеся в бледно-голубых водах. Бледные, почти бесцветные губы. Он провёл рукой по волосам, откидывая капюшон, и светлые пряди рассыпались вокруг его лица, спутанные, словно в них всё ещё жили следы его собственных разрушительных прикосновений. Он был самым прекрасным чудовищем, которое она когда-либо видела. И смотреть на него означало обречь себя на вечную погибель. Глядя на Драко Малфоя, она прошептала хриплым, сорванным от нападения голосом. — Ты пришёл. И когда её разум погрузился во тьму сна, убаюканный болью, где-то на границе сознания раздался его голос — глухой, напряжённый, словно он боролся с комом в горле. — Ты же звала меня, правда, Грейнджер?