Принц Цериота

Было холодно и сыро. В этом тёмном помещении царила такая мрачная атмосфера, что даже стены, казалось, дышали страхом и безысходностью. Единственным источником света здесь был тусклый, почти перегоревший светильник, висящий на оголённом проводе под самым потолком. Его неравномерное мерцание превращало комнату в зыбкий полумрак, где тени, будто живые, извивались по углам, исчезая и вновь появляясь с каждым вздохом света. Светильник мигал всё реже, предвещая момент, когда комната окончательно погрузится во власть непроницаемой тьмы. Тут не было окон, через которые можно было бы выглянуть наружу и увидеть хоть слабый отблеск света или надежды. Не было дверей, ведущих к спасению. Лишь наверху, почти под потолком, находился небольшой люк. Казалось, что он был вырезан из металла грубой рукой, без излишних усилий и желания придать ему форму. Люк был закрыт изнутри массивным засовом, и даже он, в отличие от всего остального, выглядел почти новым, как будто его поставили недавно, чтобы запереть здесь кого-то. Из проржавевшей трубы в углу капала вода. Каждая капля звучала неестественно громко в полной тишине. Она разбивалась о бетонный пол с тихим, но режущим слух эхом, которое медленно сводило с ума. Кап-кап-кап... этот звук, чередующийся с треском светильника, создавал странную, давящую мелодию. Словно помещение жило своей собственной жизнью, и в его сердце билась эта жуткая музыка. В комнате не было никакой мебели. Ни стула, ни даже грязного матраса. На полу, на сером и холодном бетоне, небрежно раскидано несколько старых тряпок, таких изношенных, что они едва могли служить укрытием от пронизывающего холода. Воздух в комнате был тяжёлым и застоявшимся, словно здесь никто и никогда не проветривал, а запах сырости, плесени и чего-то ещё неуловимо гнилостного въедался в кожу и одежду. Посреди этого мрачного, будто живого места, сидела женщина. Её худощавое, почти измождённое тело казалось сломленным, словно любая попытка встать окончится её падением. Она была завернута в кусок грязной ткани, едва скрывающий её хрупкую фигуру. Её лицо, когда-то красивое и живое, осунулось и потускнело, потеряв всякий след былой привлекательности. Кожа на её щеках была сероватой и натянутой, а в глазах, которые когда-то светились мечтами, сейчас застыло отчаяние. Её волосы, длинные и густые в прошлом, превратились в спутанный, грязный ком, который она уже давно перестала пытаться распутать. Изголодавшаяся, обезвоженная, она выглядела как тень самой себя. Её губы были пересохшими и потрескавшимися, а пальцы дрожали, хотя температура в комнате была едва ли ниже комнатной. Она сидела неподвижно, пытаясь не издать ни единого звука, словно боялась даже своего дыхания. Но в её руках был свёрток – маленькое, хрупкое создание. Её сын. Малыш был ещё совсем крошечным, он едва научился дышать в этом жестоком мире, который окружал его с самого рождения. Его маленькие руки иногда дёргались, как будто он искал что-то, что могло бы утешить его. Но теперь он начал плакать. Это был тихий, срывающийся плач, наполненный голодом, страхом и детской беспомощностью. Его крохотные губы искали материнское молоко, но женщина ничего не могла ему дать. Её молоко почти пропало – тело больше не подчинялось ей, истощённое и сломленное. – Шшш... малыш... Нил, тише... – Она прошептала, её голос дрожал. Она прижала младенца к себе сильнее, словно надеялась, что её тепло заменит ему всё остальное. Её пальцы нежно касались его головки, пытаясь унять его плач, но малыш продолжал кричать. – Прошу... – голос её стал чуть громче, на грани истерики. – Умоляю, не кричи... Её глаза метнулись вверх, к люку. Она замерла, прислушиваясь. Сердце в груди забилось быстрее. Оттуда, сверху, послышался звук. Лёгкий шорох, будто кто-то осторожно двигался по полу. Затем наступила гробовая тишина, которая длилась лишь мгновение, но показалась ей вечностью. Женщина замерла, обняв малыша, и молила безмолвно, чтобы плач прекратился. Но вдруг люк с грохотом открылся. Свет сверху хлынул внутрь комнаты, резко контрастируя с её полумраком. На пороге появился силуэт мужчины. Его лицо оставалось в тени, но голос был громким и резким. – Я, блядь, тебе неясно сказал, сука?! Какого хуя он орёт?! – прокричал он, его грубый голос эхом разлетелся по комнате. Женщина вскрикнула и прижала малыша ещё сильнее, но тот закричал ещё громче. Мужчина с раздражением спустился вниз. Тяжёлые ботинки громко ударяли по металлической лестнице, пока он не оказался на полу рядом с женщиной. — Нет! Нет, прошу! Он просто проголодался! — женщина сорвалась на крик, её голос дрожал от паники и страха. Она судорожно прижала малыша к себе, словно это могло защитить его от приближающегося ужаса. Её глаза наполнились слезами, и каждая черта её лица выражала отчаяние. Её руки тряслись, она пыталась убаюкать ребёнка, прижать его к своей груди, но малыш продолжал плакать, не понимая, что его слабый крик может навлечь беду. Женщина не могла контролировать ни его, ни себя. Она готова была на всё, чтобы это прекратилось, чтобы хоть на миг вернуть в эту комнату тишину, но её собственное тело словно восставало против неё. — Я сделаю всё, что угодно! Пожалуйста, не трогайте его! Он не виноват... я... я прошу... — её голос сорвался на хрип, и она упала на колени, всё ещё сжимая ребёнка на руках. Слёзы текли по её грязным щекам, оставляя влажные дорожки на потрескавшейся коже. Мужчина приблизился, его тяжёлые ботинки звучали как удары молота, с каждым шагом приближая её к бездне. Он остановился прямо перед женщиной. Его дыхание было тяжёлым и прерывистым, и от него пахло табаком и потом. Он посмотрел вниз на неё с холодным презрением, не говоря ни слова, но от этого молчания становилось только страшнее. — Заткни его, — сказал он тихо, но его голос прозвучал как приказ. В нём не было угроз, но в этой спокойной интонации чувствовалась такая власть, что женщина поняла — он не станет повторять. — Я... я не могу... — прошептала она, всхлипывая. — У меня больше нет молока... Он голоден... я... я не могу... Мужчина наклонился ближе, и его тень накрыла женщину и младенца, погружая их в ещё большую тьму. Его рука резко схватила её за подбородок, заставляя поднять голову. — Ты не можешь? — прошипел он. — Тогда зачем ты вообще нужна? — Я сказал, заткни его нахуй! — зарычал мужчина, и его рука взметнулась вверх. Удар пришёлся ей по лицу, резко отбросив голову в сторону. Она пошатнулась, но не отпустила малыша, только сильнее прижала его к себе, как будто своей хрупкой грудью могла укрыть его от всего мира. — Пожалуйста, не надо! — вскрикнула она, но следующий удар был ещё сильнее. Мужчина не останавливался, его ярость становилась всё более неконтролируемой. Женщина упала на бок, всё ещё защищая младенца. Она свернулась в клубок, прижимая ребёнка к себе как можно плотнее, закрывая его своим телом. Малыш плакал всё громче, его тонкий голосок разносился по комнате, словно умолял о помощи. —Замолчи, тварь! — прорычал мужчина, и ботинок со всей силы ударил её в бок. Женщина вскрикнула, но её голос тут же захлебнулся в рыданиях. Она сжалась ещё сильнее, её тело инстинктивно искало способ закрыть младенца от ударов. Казалось, что время застыло. Каждый удар был болезненным, каждый крик эхом разносился по комнате, сливаясь с плачем младенца и зловещим кап-кап-кап из трубы. Женщина уже не просила пощады - её голос сорвался, её мысли затуманились. Единственное, что оставалось в её сознании, защита ребёнка. это Мужчина, тяжело дыша, наконец остановился. — Если он не замолчит, я вернусь, — бросил он, с отвращением глядя на неё. Он плюнул ей под ноги и пошёл обратно к люку. Грохот шагов раздался снова, и спустя мгновение металлический люк с шумом захлопнулся. Комната снова погрузилась в тьму, освещаемую только тусклым, мигающим светом. Женщина осталась лежать на полу, не в силах пошевелиться. Она всё ещё крепко держала малыша на руках. Он уже не плакал его тонкие всхлипывания постепенно стихали, но его маленькое тело содрогалось в её руках. — Всё хорошо... всё хорошо... — прошептала она, пытаясь успокоить его, но её голос дрожал. Она не верила собственным словам. Слёзы стекали по её щекам, капая на лицо ребёнка, смешиваясь с кровью, которая теперь сочилась из её разбитой губы. Она знала, что это не конец. Мужчина вернётся, и в следующий раз, возможно, ей не удастся уберечь своего малыша. Время шло, но раны, нанесённые прошлым, не затягивались. Натаниэлю было всего три года, но он уже знал больше, чем многие дети его возраста, только знания эти не приносили радости. Он умел прятаться, умел сидеть так тихо, что даже ветер не мог бы услышать его дыхание. Он научился быть невидимым, потому что невидимость спасала от боли. Его маленький мир был полон жестокости, но он находил радость в мелочах. Белый хлеб, мягкий и сладковатый, казался ему настоящим сокровищем. Каждый раз, когда ему удавалось получить кусочек, он закрывал глаза, наслаждаясь вкусом, который напоминал о чём-то далёком, почти сказочном. Теперь их с матерью выпускали из той мрачной комнаты. Это должно было быть облегчением, но реальность оказалась другой. Они стали прислугами Натана, человека, который не знал жалости. Каждая ошибка, каждая заминка или неуклюжий жест могли стать причиной наказания. Натаниэль уже знал, что такое плеть или холодный взгляд, который давал понять, что наказание близко. Но, несмотря на это, он оставался ребёнком. Вечерами, после изнурительных дней, когда их запирали обратно в комнату, он прижимался к матери и слушал её рассказы. — Мама, расскажи мне про дом, — тихо просил он, его маленькие ручки цеплялись за её платье. И мать рассказывала. Её голос был тихим, убаюкивающим, словно сама речь была лекарством от всех бед. Она говорила о Церите, их великом доме, который раскинулся среди зелёных холмов, о дедушке, строгом, но справедливом, о дяде Стюарде, который всегда знал, как рассмешить её, и о подруге Ванессе — служанке из западного крыла. — Ванесса всегда приносила нам свежий хлеб и мёд, — вспоминала она с улыбкой. — А ещё она знала все секреты старого замка. Натаниэль слушал с замиранием сердца. В этих рассказах он находил утешение. Ему казалось, что он видит тот дом, ощущает запах мёда, слышит смех людей, которые любили друг друга. Помимо материнских историй, Натаниэль полюбил японский язык. Его не столько учили, сколько заставляли заучивать слова, угрожая наказаниями за неправильные ответы. Но сам язык очаровывал его. Эти странные, сложные звуки, казалось, открывали целый мир. Иногда он сидел в углу и повторял слова шёпотом, наслаждаясь их мелодичностью. Несмотря на тяготы, у Натаниэля оставались моменты радости. Он находил утешение в языке, в рассказах матери, в редких кусочках хлеба. В этом жестоком мире он сохранял свет внутри себя, свет, который, возможно, однажды смог бы спасти их обоих. С каждым днём маленький Натаниэль, или Нил, как звала его мать, всё сильнее погружался в жестокую реальность, где боль и страх стали его неизменными спутниками. Раньше он находил силы противостоять этому миру. Раньше он мог горько плакать на плече матери, шёпотом жалуясь на несправедливость, на то, что его наказывают просто так. Он кричал, хоть и тихо, чтобы не услышали, что всё это неправильно, что он ничего плохого не сделал. Но время шло, и с каждым новым наказанием в его сердце появлялась новая трещина. Нил всегда был гордым. Если он считал, что наказание несправедливо, то не принимал его. Он смотрел прямо в глаза Натану и сжимал кулаки, как будто это могло хоть что-то изменить. Однажды это случилось снова. Он ответил. Он не смог сдержаться. — Что? — нахмурился Натан, прищурив глаза. Он явно не ожидал, что кто-то, тем более ребёнок, осмелится возразить ему. — Повтори. Маленький Нил, дрожа, но упрямо стоя на месте, выкрикнул: — Ты неправ! Ты тупой, если не понимаешь, что я ничего плохого не сделал! В комнате повисла тишина, тяжёлая, как гроза, готовая обрушиться в любой момент. Натана словно парализовало на секунду. Но затем его лицо исказилось яростью. — Мэри! — крикнул он. — Держи этого засранца! Мать, всегда находившаяся рядом, бросилась к Нилу. Она обняла его, закрыв своим телом, как будто могла спасти. Её руки дрожали, и голос тоже, когда она прошептала ему на ухо: — Прости меня, Нил... Нил не успел понять, за что она просит прощения. Следующее, что он почувствовал, был раскалённый утюг, прижатый к его плечу. Боль была невыносимой, обжигающей. Он закричал, но звук был приглушённый, словно отдалённый. Мир сузился до этого одного момента, до этой боли, которая обрушилась на него, как волна. — Запомни это, — холодно произнёс Натан. — Запомни, чтобы больше никогда не открывал рот без разрешения. Мать рыдала, но не смела даже прикоснуться к ране. Натан окинул их обоих взглядом и вышел из комнаты, оставляя их одних. Нил лежал на полу, сжимая плечо. Боль была острой, пульсирующей. Слёзы текли по его лицу, но он не произнёс ни слова. Он уже понял, что в этом мире жаловаться нельзя. Единственное, что он чувствовал, помимо боли, — это предательство. Мать склонилась над ним, её руки тряслись, когда она пыталась хоть как-то облегчить его страдания. — Я... я не смогла... прости... — шептала она. Жизнь Нила, и без того жестокая, становилась всё хуже. Его тело постепенно превращалось в карту из шрамов: одни были старыми и зажившими, другие свежими, ещё кровоточащими. Казалось, боль стала его постоянным спутником. Но не физическая боль ломала его сильнее всего, а осознание того, что он — Омега. Когда это выяснилось, Натан, его отец, будто бы нашёл новый повод для ненависти. Если раньше наказания были за проступки или просто по прихоти, то теперь сама природа Нила стала достаточной причиной для унижения. Каждый раз, когда Натан говорил о его природе, в голосе звучала насмешка, полное презрение, словно Нил был не человеком, а низшим существом. — Ты — слабак, — часто повторял Натан, сжимая кулаки. — Жалкий Омега. Нил пытался не показывать свою слабость, не плакать, но каждый новый удар или колкое слово заставляли его чувствовать себя всё более ничтожным. Однако самый страшный момент наступил, когда Натан попытался продать его. Это не было случайностью, а спланированным актом. Один из его «друзей», мерзкий человек с вечно алчным взглядом, предложил немалую сумму за Нила. — Он же Омега, — сказал тот, с ухмылкой разглядывая мальчика, словно товар. — Я могу хорошо заплатить за него. Натан усмехнулся. Для него это был идеальный способ избавиться от сына, который, по его мнению, был позором семьи, и при этом получить выгоду. Сделка почти состоялась. Но в тот день всё пошло не так. Мужчина, которому «предложили» Нила, внезапно передумал. Он злобно фыркнул, бросив на мальчика разочарованный взгляд. — Слишком жалкий, — сказал он с насмешкой. — На такого даже у меня не встанет. Натан стиснул зубы от унижения, что сделка сорвалась. Но вместо того чтобы оставить Нила в покое, он принял решение назначить новую дату. — Он будет в полном здравии, — холодно заявил он, не глядя на сына. — Увидимся через месяц. Для Нила этот месяц стал кошмаром ожидания. Он знал, что его снова предадут, что у него нет выхода. Каждый день он смотрел на свои шрамы, напоминая себе, что боль — это не самое страшное. Хуже было то, что он больше не чувствовал себя человеком. Этот месяц тянулся бесконечно. Мать пыталась поддерживать его, но её слова утешения звучали пусто, потому что она сама была бессильна что-либо изменить. Нил лишь молчал, погружённый в свои мысли. В его глазах угасал свет, и каждое движение казалось механическим. Он не знал, как выжить в этом аду. И он не был уверен, хочет ли вообще пытаться. Так минул месяц. В страданиях, и в страхе перед неизвесным. Он не знал что от него хотели ведь он сильно мал чтоб понимать такие вещи, он одно он знал точно, то что задумал этот старикашка это будет похлеще любого наказания — Ну что ты, не бойся, — насмешливо проговорил мужчина, его голос был вязким и омерзительным. — Тебе это даже понравится. В конце концов, ты ведь Омега. Это в твоей природе. Нил сжался, его руки крепко стиснули простыню, как будто это могла быть его защита. Он не хотел слышать этих слов, не хотел быть здесь. В его голове звучал только один вопрос: "Почему я?" Мужчина усмехнулся, его глаза блестели в слабом свете лампы. Он вытащил из кармана маленький белый пузырёк и достал оттуда таблетку. — Выпей, — холодно приказал он, протягивая таблетку к Нилу. — Это поможет тебе пробудить первую течку. — Нет... — выдавил из себя Нил, дрожа ещё сильнее. Его отказ лишь раззадорил мужчину. Тот оскалился, его морщинистое лицо исказилось в ехидной улыбке. — Значит, ты хочешь по-другому? — с этими словами он сунул таблетку себе в рот. Прежде чем Нил успел отреагировать, мужчина наклонился к нему и силой прижался губами к его рту. Отвратительный, влажный язык прорвался внутрь, заталкивая таблетку глубже. Нил извивался, пытаясь вырваться, но мужчина был сильнее. Руки мужчины зажали ему рот, чтобы он не мог выплюнуть таблетку. Воздуха не хватало, и тело Нила поддалось инстинктам: он проглотил. — Вот так, хороший мальчик, — проговорил мужчина с довольной усмешкой, вытирая рот. — Теперь подождём немного, и всё станет так, как надо. Нил лежал, тяжело дыша, его глаза были полны ужаса. Он чувствовал себя запертым, словно зверь в клетке. В голове шумело, мысли путались. Он не знал, что будет дальше, но он знал одно: это конец. Мужчина начал касаться Нила, его грязные, потные руки скользили по телу, оставляя мерзкое ощущение. Нил почувствовал, как его сердце бешено колотится в груди, но прежде чем он успел хоть как-то среагировать, в воздухе раздался выстрел. В тот же момент мужчина рухнул прямо на него, и Нил ничего не заметил его мысли были переполнены ужасом. Он с трудом дышал, его дыхание было тяжёлым, а в ушах звучал писк страха. Он не мог сосредоточиться ни на чём, кроме собственного тела, его дрожащих руках и громко стучащем сердце. Это было что-то новое, странное, невообразимое не только от страха, но и от того, что с ним происходило впервые. Первая настоящая паника.Он не заметил, как кто-то обнял его. Просто сидел, терзаемый слезами, пытаясь бороться, отбиваться, но чужие руки крепко удерживали его, пытаясь вернуть в реальность. Он не знал, что делать, как себя вести. Всё вокруг теряло смысл. И только когда он оказался в спасательной капсуле, его сознание немного вернулось к норме. Он открыл глаза и сразу же услышал выстрел. Стеклянные двери капсулы закрылись, и он увидел кровь. Много крови. И свою мать она спасала его, держала его рядом. Она пыталась настроить корабль так, чтобы их не нашли, кроме стюарда, но её лицо было искажено отчаянием. Слабая улыбка мелькнула на её лице, но в следующий момент кто-то начал её жестоко избивать. Нил слышал, как кровь булькала из её раненого черепа. Звуки были страшными как её тело отрывалось от пола, как она кряхтела, задыхаясь, захлёбываясь в собственной крови. Её стеклянные глаза не видели ничего, кроме пустоты. Они смотрели в его сторону, но Нил не знал, что они пытались передать. Это был взгляд, лишённый жизни, взгляд, который будто проникал в саму душу. Затем всё исчезло, и он поднялся в космос. Нил не знал, куда его мать отправила его, и что теперь будет с ним. Он всё ещё был охвачен страхом и неуверенностью.На его шее был кулон кулон, который принадлежал матери. Это был кулон Принцессы Мери Хетворд, тот, который она хранила в их тайнике. Маленькая дырка в стене, скрытая толстым слоем штукатурки их "секретный" уголок, в котором она держала самые ценные вещи. Кулон был для неё важен. И как только он заметил его, его глаза начали смыкаться. Пустота поглощала его. Он начал засыпать, погружаясь в долгий, безмолвный сон. — Этот слабый сигнал, доносящийся из корабля, был единственной зацепкой за последние десять лет поисков пропавшей принцессы и её новорождённого сына. Этот сигнал — тонкая, почти неощутимая нить, висящая в бездне отчаяния, была их единственной надеждой. Стюард, стоявший у главного экрана, сжимал руки на панели управления, но его голос был уверен, твёрд и полон решимости. Он знал, что эта операция — последняя попытка. Последняя возможность вернуть сестру и племянника. Всё, что он мог сделать, — это найти их и довести до конца. Он не упустит этот шанс. — Мы найдём её. Мы найдём их, — тихо, но твёрдо произнёс он, не отрывая взгляда от экрана. Его коллеги, слушая его слова, понимали, что это не просто приказ. Это был вопрос жизни и смерти для их экипажа, для всего, во что они верили. Командир поднялся с места, его плечи слегка напряглись, он старался скрыть беспокойство. Хотя и держался твёрдо, его голос всё равно дрожал от того напряжения, которое сковывало его. — Всем слушать! — его голос прозвучал строго, но в нём ощущалась скрытая тревога. — Мы должны найти их, несмотря ни на что! Каждый час, каждая минута на счету. Мы не можем позволить себе провал! Слова командира, пропитанные тяжёлым чувством ответственности, достигли каждого члена экипажа. Все знали, что они не могут допустить, чтобы их последняя попытка окончилась провалом. Стюард молчал, но его взгляд был непоколебим. В глазах его горел огонь. Он больше не мог терпеть эти десять лет безрезультатных поисков, мучительных ночей, полных сомнений и бессмысленных попыток. — Мы должны верить, — произнёс он, опустив взгляд. — Мы должны верить, что она жива. Я знаю, она жива. Этот сигнал... он не может быть случайным. Командир кивнул, подойдя к Стюарду. Он положил руку ему на плечо, пытаясь передать хоть каплю уверенности. — Мы все верим, Стюард, — сказал он мягче, чем обычно. — Если кто-то может найти её, то это ты. Ты знаешь её лучше всех. Стюард вздохнул, отпуская напряжение. Всё это время он сомневался, но теперь, когда они были так близки, страх уступил место решимости. — Мы не потеряем её, — ответил он с новой силой в голосе. — Не потеряем. Его глаза встретились с глазами каждого члена экипажа, и каждый из них понял: это было не просто обещание. Это была последняя возможность для всех, и они должны были сделать всё, чтобы вернуть принцессу и её сына. — Начинаем поиски, — скомандовал командир. — Полный вперёд. Сигнал усиливался, становясь всё яснее, и хотя им ещё предстояло пройти через опасные пространства и неизвестные миры, теперь, когда они начали свой последний путь, надежда наполнила их сердца. Каждый знал, что не может остановиться. Этот сигнал был их единственным ориентиром, и они не имели права ошибиться. Стюард оглянулся, его лицо теперь выражало решимость и спокойствие. Он знал, что спасение возможно. И несмотря на всё, что было до этого, теперь он чувствовал: впереди была только светлая дорога. — Мы найдём их, — тихо произнёс он, повторяя слова с самого начала.