Холодно-горячо

Ее жизнь становится обыденностью, сухим выполнением распорядка. Подъем; если успевает — душ; завтрак, тренировки, заполнение бумаг, обед, мелкие обязанности в промежутке, ужин, душ, отбой. Она живет ожиданием, но не получает ничего, сердце — натянутая струна, разум — строг и сосредоточен, но как будто отуплен тем, что наступает стабильность, не нарушаемая ничем. Микаса живет своим распорядком и ждет, ждет, ждет, что Леви как-то подтвердит свой интерес, что ей это все не показалось. Что они правда танцевали вместе, не просто пару минут — но пока он не устал. Что платок, который она обнаружила в своей спальне вместе с тактично предложенным шарфом — от него, хотя больше и не от кого, ей ли не знать. Что… что между ними правда что-то происходит, и она не случайный выбор из его бывшего отряда, с которым он всего лишь из памяти о прежних временах поделился пирожным. Что она, черт возьми, ему нравится. Хотя Микаса понимала, что это все наивно и глупо, потому что звучит так даже в ее, в общем-то, еще юной голове. Если подумать, о Леви шептались не то чтобы редко, но однообразно. «А ты видела, как ловко он скрутил очередного солдата на тренировке?»; «о, как у него задралась водолазка, обнажая поясницу с единственным белесым шрамом?». О прошлом Леви практически никто не знал. Были ли у него женщины? Заводил ли он когда-либо отношения на службе? Ответы были только у самого капитана и, возможно, у Ханджи. Только вот идти с таким к ней Микаса решилась бы только под страхом смерти, и то не факт — с Леви те хоть и были товарищами давними, исключать, что между ними что-то было, она не могла. И даже если не было и думать о том, как ей захочется врезать своему прямому командиру, не придется, многозначительные взгляды Ханджи ей не нужны. И так от себя тошно, спасибо. Бумаг в обороте Леви становится поменьше, и сама Микаса, когда те заканчиваются к вечеру, не ищет причин задержаться, а просто кивает и уходит — каждый раз надеясь, что он вот-вот предложит ей чаю или что-то спросит, но он, разумеется, этого не делает. С чего бы? Пирожное за ужином они так и делят, да только контактировать сколько-то больше Леви повода не ищет. Словно их уговор — рутина, ничего больше. Микаса буквально чувствует, как маятник качнулся в другую сторону и больно ударил под сердце: если раньше казалось, что больше получает она, сейчас как будто бы это сполна обернулось против, захлестнув вытягивающей нутро волной безразличия. И Леви — чертов Леви как будто совершенно ничего не замечает. Ну неужели она в кои-то веки и правда научилась скрывать свои чувства, и ему, внимательному настолько, чтобы предоставить выбор даже в подарке, неочевидны ее наивные, такие старые и такие новые чувства? Или же тот подарок — его ответный, удобный для восстановления баланса «баш», и Леви, прекрасно все понимающий, просто тактично проводит границу и таким образом ставит точку? Микасе кажется, еще немного, и она дойдет до грани, где просто спросит об этом в лоб. А может… думает она, Леви просто ждет какой-то намек с ее стороны? Она ведь даже не сказала «спасибо» — просто выбрала платок да таскает его, будто это ответ. Капитан предпочитал словам дело, только, может, с ее стороны он ждал именно первого? — Спасибо… за платок, — говорит она как-то за ужином, когда он приносит кипяток, уже давно более чем способный ходить за ним сам. Леви поворачивает к ней голову, угрюмо кивая, и вновь занимает свое место на скамье. Медлит, прежде чем потянуться ложкой к своему пирожному, а пальцы, тем временем, растерянно очерчивают края кружки. — Не за что, — наконец, говорит он и, бросив на Микасу еще один взгляд, приступает к десерту. В груди обиженным комом скапливается разочарование. А что он должен был ответить? Что должна была сказать она? Микаса совершенно не понимает, что ей делать с этой ситуацией, и всерьез начинает подозревать, что попросту все себе надумала. Да, она помогла Леви тогда, в душевой — сама помогла, не просил. Вот что соскочила потом в столовой и понеслась ему за чаем — сглупила, но то и стало главным шагом, чтобы начать привыкать к нему. А там уже документы, чай, танцы эти дурацкие… и задница Эрена, будь она неладна. Навалилось все комом, но ведь были же с его стороны знаки? А может, именно поэтому он и сказал ей тогда в столовой «не обольщайся»? Уже заранее понимал, к чему все идет с ее стороны, и пытался предупредить? Только сам ведь шел навстречу: словом предупреждая, а действиями только привлекая ближе — и платок свой дал, и пирожное то съел, когда она чихнула. Как еще это понимать?.. С другой стороны — почему тогда сейчас все словно замерло? Ведь после того вечера на празднике ей казалось… казалось, что… что-то изменилось. Стало более реальным, что ли. Не так, как мир внезапно обрушился на нее, когда она на мгновение решила, что увидела Леви в постели с другой женщиной. Но что-то произошло — в его руках было тепло и спокойно, танцевать казалось естественным, и его подарок, такой чуткий, емкий, нужный — словно был последней деталью в недостающей картине, в том чтобы… …чтобы что? Закончить ее и отложить в сторону? Он снился Микасе. Сперва обрывками, твердостью и шрамами своего тела: мозаикой она собирала в воображении ощущения поблекших ран под мягкими пальцами, льнула ближе, впитывая губами силу и такую недосягаемую открытость. Его вдохи, рваные, шумные эхом отдавались в голове и заставляли низ живота сладостно сжиматься — она почти могла представить, как, закончив с телом, наконец, прижмется своими губами к его и узнает, каков Леви на вкус, пока он, в свою очередь, продолжит двигаться, сколько хочет и как хочет, лишь бы эта пробирающая дрожью пытка не кончалась. Лишь бы эти осколки воображаемого, физического счастья дольше оставались с ней. Вскоре, когда на смену сосредоточенности в том, чтобы вести себя как ни в чем ни бывало, и ожиданию следующего шага пришло разочарование, сны изменились. Стали приземленными, полными тьмы. В этой тьме, где реальность вновь сходилась с игрой подсознания, она чувствовала его тело — но не так, как хотелось прежде. В эти разы, жадно ловя крохи решивших показаться образов, Микаса жалась к его груди. Обнимала. Жмурилась, зная, что суровая реальность вот-вот выбросит на берег с первым сигналом подъема. И жалась крепче — обнимая сильное тело Леви и пальцами чувствуя выпирающие кости его лопаток под рубашкой; сглатывала горечь и мольбу, жалобно тычась лбом куда-то в неподвластное ей сердце. Ей хотелось тепла. Его тепла — и не зная, как его получить, не озвучивая своего смятения прямо, Микаса медленно начинала сходить с ума от отчаяния. Делала глупости: два дня ходила без платка, проверяя его реакцию. Наивно так, по-детски — зная прекрасно, что носит платок — делает как с Эреном, не носит — то ли ревность вызывает, то ли взрослой казаться хочет. Со стороны вообще могло создаваться впечатление, что она его постирать убрала. Не ходить же месяцами в одном и том же, только успевая стирать ночами? Новое бы что надеть… Только шарфы, которые были — уже не хотелось, а ехать в город, чтобы купить новые платки, казалось неправильным. Предает как будто, самолично рушит тот образ принадлежности Леви в голове, который сама и придумала. Уж кто-кто — он бы ее к себе таким образом привязывать точно не стал. «Жаль», — ноет в груди. Это было бы просто и понятно, как Микаса жила раньше. Но он поступает «как правильно» — пытается отрезвить ее разум. Леви взрослый человек, ему не нужно слепое самопожертвование. Знать бы только, что ему нужно и нужно ли вообще. Отчаянье от его безразличия смыкается удавкой.

***

Дни тянутся медленно, и в то же время растворяются в череде привычного набора действий и переживаний слишком быстро. Очередной вечер, собирающиеся сумерки — Микаса стоит в пустынном коридоре замка, глядя на Леви из окна. Тот соблюдает свой ритуал: двигаться может безболезненно, а потому с каждым днем позволяет себе больше нагрузок, уходя тренироваться вот так, подальше от глаз подчиненных. Делает несколько кругов по площадке, выполняет упражнения, иногда даже лениво вспоминает какие-то стойки. Все — под ее рассеянным взглядом, Микаса и сама не знает, почему продолжает приходить сюда. Убеждается, что ли, что он грамотно распределит нагрузку? Или просто ловит хоть какие-то крохи его присутствия, словно это поменяет хоть что-то? На небе собираются тучи. Из того, что она успела узнать за множество вылазок, совсем скоро грянет гром. Дождь будет сильным — Леви это тоже известно, да и душить его своей заботой она не собирается. Так, как-то обреченно, почти лениво примечает да продолжает смотреть. А капитан, закончив комплекс упражнений, выпрямляется и одергивает ворот форменной серой длиннорукавки. Она ведь могла бы к нему спуститься. Предложить свою помощь — зачем вот только? Этот противный вопрос, «зачем», вообще последние несколько дней, а может, уже и неделю, занимает все ее мысли, заставляя жить как по наитию. Зачем брать на себя лишнюю нагрузку? Зачем проявлять к чему-то внимание? Зачем Леви позволил ей приблизиться? Зачем она продолжает об этом думать? С губ срывается долгий, тягостный вздох, тут же тонущий в ткани подаренного им платка. Все, что у нее есть — очередной кусок ткани да очередная болезненная привязанность, объект которой одной рукой гладит, а другой… ничего. Даже не бьет — просто ушел, как будто и не тянулся к ней вовсе. Микаса трется носом о привычную, невесомую мягкость. Так легко было бы представить, что тот пахнет Леви — только и запаха Леви она толком не знала, и мучить себя сильнее не хотелось. Со вчерашнего обеда, когда она зашла занести ему какие-то документы, а он молча поставил подпись и только коротко промычал безразличное одобрение, даже не повернувшись, внутри копилось отчаянье. Не то, к которому она привыкла — робкое такое, царапающее внутренности, да скованное безысходностью; но – раздирающее разум и требующее выхода. Отдающее горечью, куда бы ни пыталась себя приткнуть: понимая, все — не то. Подбивающее разорвать эти путы, чтобы они ее больше не мучили. Знала бы только, куда рвать… Где-то сбоку раздается звук — по коридору идут солдаты, удерживая факелы в руках, в подземелья, что ли, собрались?.. Микаса молча кивает им, и те замирают на мгновение, отдавая честь. Достаточное мгновение, чтобы вновь опустив взгляд на улицу, она поняла, что света факелов за ее спиной хватило, дабы от Леви не укрылся знакомый силуэт. Что он стоит, задрав лицо вверх, кажется, хмурясь, но пока не отводя взгляда — от нее. Солдаты удаляются, и Микаса почти уверена, что сейчас ее видно быть не должно. Леви, однако, остается недвижим. Сердце дергается — испуганно так сперва, а затем стучит быстро, надрывно. Мысли роятся бессвязно, разогнанная кровь побуждает действовать: только вот что сделать и нужно ли, Микаса не знает. Леви опускает взгляд и отходит к полосе препятствий — вид его спины простреливает разум решением. Она идет к нему. Надоело играть в эти игры. Решимость ее, однако, по мере приближения успевает несколько раз перерасти в панику, погаснуть, а затем вспыхнуть снова — только чтобы с выходом на улицу раствориться, оставив Микасу совершенно одну перед лицом капитана, только что завершившего полосу и повернувшегося к ней. Она чуть вздергивает подбородок, не желая показаться уязвимой. Леви краем рукава утирает со лба пот, и ее взгляд падает на его напряженную шею и едва — коснуться бы рукой да сдвинуть ворот — проглядывающие из-под ткани ключицы. — Микаса, — тихо приветствует он. — Леви, — пробует его имя на вкус она, отбрасывая «капитан», как он когда-то ей разрешил. Если его это и удивляет, то вида он не подает. Делает глубокий выдох, пытаясь привести дыхание в норму после нагрузок, и запрокидывает голову, вглядываясь в темное небо. Дождь вот-вот начнется. Но Леви, чувствует она, уходить не спешит. — Потренируешься со мной? — спрашивает он спокойно. — Я уже почти заканчиваю. Микасу удивляет его предложение, но она кивает. Снимает платок и бежевый китель, забрасывает их на висящий неподалеку манекен и возвращается. Пытается понять, в каком-то смятении, что именно он собирается делать — вроде все, что мог, уже и так выполнил, почти полноценную тренировку провел. Стоило бы как минимум прерваться, а лучше — закончить. Его голос приводит ее в чувство и заодно отвечает на неозвученный вопрос. — Вставай в стойку. Проведем небольшой спарринг, — говорит он, становясь напротив и подбираясь. Микасу прошибает осознанием, которое ей совершенно не нравится. Прежде чем она успевает озвучить свой протест, Леви склоняет голову и заглядывает ей в глаза: — Я жду. Эти слова действуют на нее как-то… странно. Не приказ. Не просьба. Какая-то короткая, вязкая констатация факта, от которой затылок окатывает теплом, а тело противится тому, чтобы сделать предложенное. Микаса выставляет руки перед грудью, сжимает их в кулаки. — Начинайте, — сухо говорит она. Леви делает выпад. Лениво так, пробно — ей не составляет труда увернуться. Он делает еще один. И еще. И еще. Она, чтобы не быть совсем уж очевидной, несколько раз отвечает ему резкими движениями и вынуждает парировать, только вот как ни крути, такое не обмануло бы даже новичков. Тем более — капитана, который на спаррингах был неумолим и знал, как неумолима она. Он опускает руки и качает головой, неодобрительно, будто разочарованно. Хмурится. Молчит, подбирая слова. И, наконец, сухо и немного… обиженно? говорит. — Мне нужен настоящий спарринг. Нападай. Грудь обжигает упрямством. — Нет, — емко отказывается она. Взгляд Леви суровеет. — Микаса, — предупреждающе тянет он. — Я не буду вас бить, — срывается с ее губ как-то излишне резко, обиженно. Микаса понимает, сказала это зря, но брать слова назад не собирается точно. Мужчина перед ней выпрямляется, даром, что ростом ниже, а ощущается так, будто нависает над ней — весь его вид сейчас демонстрирует силу, с которой нужно считаться, в каком бы состоянии он ни был. — Я твой враг, — напоминает он. Микаса знает, что должна думать именно так, но не удерживается и фыркает — настолько абсурдна даже мысль об этом. Качает головой. Мягко парирует, чувствуя зарождающийся где-то внутри азарт. Они так давно нормально не говорили. Так давно не спорили. И черта с два она ему уступит. Что он будет делать тогда? Снова нападет сам, чтобы она продолжала уворачиваться? А что потом? — Вы — мой капитан, к тому же, ранены. Я не собираюсь делать хуже, — пожимает плечами, зная, что он вполне в состоянии выдержать спарринг, но упрямство и забота берут свое, истосковавшись по возможности чувствовать, что Леви позволяет ей их проявлять. Не сегодня. Сегодня — он неумолим. — Я все еще твой враг, — цедит он, оставаясь глухим к ее аргументам и даже не думая их как-то отметать. Первые капли дождя падают с неба, слабыми, мелкими пятнами оседая на одежде. — Нападай. Микаса качает головой, стоя на своем. — Я не буду этого делать. Леви фыркает, окатывает ее горьким взглядом и с десяток секунд молчит. Дождь накрапывает медленно, но начинает пропитывать рукава — ее собственные руки холодит, а водолазка Леви темнеет, пока тот слишком открыто выказывает что-то близкое к разочарованию, не говоря ни слова. Микаса щурится, зная, что он заговорит. Рано или поздно... — Значит, ты уже проиграла, — бросает он, мазнув взглядом по лицу. Лучше бы это была пощечина. Внутри все горит. Леви не двигается, стоя напротив нее, а внутри Микасы бушует шторм: обида, скапливающаяся все это время, сливается с густым разочарованием от того, насколько правдивы его слова. Она — уже проиграла. Проиграла, когда поняла, о ком начинает заботиться и не остановила себя сама. Ей чертовски хочется его ударить. Микаса наивно замахивается, понимая, что этого он и добивался — только вот горечи слишком много, она хлещет через край и, не успев толком понять ни того, что Леви даже не двинулся, чтобы защититься, ни того, что делает, она ступает вперед и хватает его за грудки, вместо этого отчаянно тычась носом ему в шею. С губ срывается нервный смешок — звук сливается с дождем, непролившиеся слезы скапливаются в уголках глаз. Леви каменеет. Ей так плохо, так больно, так обидно — разочарование из-за собственных глупых надежд, из-за его дурацкой капитанской заботы об отряде берет свое. Отступать бессмысленно, она уже сломалась, уже стискивает его водолазку, стягивая ткань на груди. Шея неловко согнута — она выше Леви на голову, но, черт возьми, он такой сильный, такой невозмутимый, и она просто… …если она уже поиграла — почему она не может просто уткнуться в него и раз в жизни почувствовать себя слабой? Руки Леви неуверенно, медленно смыкаются вокруг ее спины, даря опору. Точеные ладони ложатся поверх рубашки, позволяя чувствовать тепло — дождь неумолим и берет свое влагой и температурой. Но... В его объятиях хорошо. Микаса всхлипывает. Сдвигается немного, зная — хотелось бы ткнуться прям в грудь, к сердцу, чтобы почувствовать, оно живое, горячее, бьется. Глупо вот только, еще глупее чем то, что делает сейчас она, так что съезжает носом в сторону, чтобы утыкаться в изгиб его шеи, чувствуя напряжение мужчины; Микасе просто нужно знать, что он держит, правда держит, что она не ошиблась или хотя бы может обмануться — хоть на долю секунды, на удар сердца представить, что… Она под его защитой. Не так, как остальной отряд и солдаты. Не как та, с кем он прошел войну и может доверять. Микаса хочет защиты другого рода — старого как мир, первобытного и естественного в своей уязвимости. Она хочет чувствовать себя под защитой как его женщина. Тяжелый, тихий вздох Леви едва слышен из-за шума дождя, но она чувствует, как мрачно, размеренно вздымается его грудь. Рвущиеся наружу рыдания душат. — Микаса… — неуверенно, будто бы чутко протягивает он, и она мотает головой, вжимаясь в Леви сильнее, не позволяя мгновению ускользнуть, не позволяя сказать ничего, что создало бы дистанцию, что поставило бы между ними жирную точку. Только не сейчас. Его руки смыкаются крепче, отметая ее страхи в сторону — она сквозь пелену собственных чувств будто бы чувствует робость его движений. Только вот все, что волнует Микасу — он ее держит, он притягивает ее ближе, он ее ободряет — и этого достаточно, чтобы последняя корка вбитых годами принципов треснула, и по лицу потекли горячие слезы. Она содрогается в его руках, чувствуя, как неконтролируемо трясет тело, на что Леви стягивает ее кольцом своих рук сильнее, а еще — черт возьми — еще сам прижимается к ее волосам щекой, не оставляя малейшего сомнения о том, что он полностью рядом. Не просто как командир. По крайней мере — как человек. Возможно — так, как хочет она. Раскат грома набатом разносится по округе: Микаса вздрагивает, а вот Леви пальцами ласково очерчивает ее правую лопатку, успокаивая. — Все хорошо, — тихо говорит он, и с губ срывается очередной всхлип, абсурдный, не верящий, что эти слова действительно произнес он. — Неправда, — находит силы пробормотать она в ответ, едва не касаясь губами его намокшей шеи, и Леви мрачно фыркает. Несмотря на ситуацию, он остается собой. — Неправда, — соглашается, голос пропитан спокойствием и иронией. — Но это поправимо. Теперь фыркать наступает очередь Микасы. Она расцепляет хватку на груди Леви, мгновение сомневаясь, перед тем как сдвинуть левую руку ближе к его сердцу, а правой обвить его спину. Его пульс размеренный, четкий — горячий, сказала бы Микаса, потому что ей чуть ли не обжигает пальцы. И пусть бы сжег, понимает она — убирать их сейчас было бы преступлением. Леви сдвигает одну руку с ее плеч, и мягко касается намокших волос, вновь успокаивая. Ободряя. — Война — это набор приоритетов, — тихо говорит он. — Она закончилась, но мы на службе, а значит, будут другие. Кому как не тебе знать, что врагом может оказаться тот, кого знаешь давно. — Не вы, — обрывает она, не позволяя ему договорить, понимая, к чему клонит. Леви усмехается и чуть качает головой, заставляя их обоих сдвинуться. В небе сверкает, но раската не следует. — Может, не я. Как знать?.. — говорит он, и эти слова прописаны горечью. — Но любой из твоего отряда. Возможно, — мужчина выделяет слово интонацией, — возможно, даже все-таки и я. Возможно, выбирать придется не только с кем драться, но и кто умрет. Всегда важно иметь приоритеты. Микаса сглатывает, грудь опаляет виной. Эрвин — понимает она отчетливо. Тот роковой день, когда она приставила Леви клинок к горлу, требуя отдать сыворотку Армину, а не бывшему командующему и его товарищу. Не только товарищу, как она узнала позже — человеку, который стал олицетворением долга для Леви и дал тому цель. Небо над головой и смысл жизни. Только чтобы капитан… позволил ему умереть. Ради цели? Или потому что так было правильно? О таких приоритетах он говорит?.. Она трясет головой, отказываясь признавать очевидные вещи, словно упрямство может спорить с фактами. Леви молчит, позволяя сказанному осесть, его руки все еще держат ее в объятиях — тело начинает знобить от насквозь промокшей одежды и ветра, только вот там, где они соприкасаются, Микасу обдает теплом. — Друзья. Командующие, — жалобно говорит она, прекрасно зная, как слабо звучит сейчас голос и как очевидны ее приоритеты. — Мне жаль, что так вышло. Ладонь Леви мягко проходится по ее макушке — она ведь так и не извинилась тогда, сперва из упрямства, потом — из стыда. Для совести хватило того, что Леви потрепал их всех по головам, а после Ханджи организовала им карцер: формальности были соблюдены. И все же он был прав, ей нередко приходилось выбирать. И всегда приоритет был один — Эрен. — Я не хочу выбирать, — признает Микаса неожиданно для себя. Не хочет и не сможет — предстань перед ней выбор, как перед Леви, она поступила бы так же, как полтора года назад: спасла близкого. Он глубоко вздыхает и горько усмехается. — Каким ты видишь свое будущее? — спрашивает, словно заранее зная ответ. Микасу берет оторопь, а пальцы сами собой едва заметно двигаются поверх его сердца — будто бы проступающий размашистыми ударами пульс может подсказать ответ на вопрос, которым толком не задавалась. Микаса сильнее склоняет голову набок и опускает ее на его плечо — Леви двигает головой вместе с ней, удерживая соприкосновение между собственной щекой и ее волосами. Ее губы касаются капель дождя на его шее; небольшого вдоха через рот достаточно, чтобы почувствовать вкус. Дыхание Леви по касательной проходит у ее щеки. — Я не знаю, — признается Микаса, не вполне понимая, делает ли это только потому что сейчас может ничего не скрывать или потому, что ей нужен был предлог, чтобы губами коснуться его шеи. Кадык Леви медленно дергается, когда тот сглатывает, но в том, как он ее держит, не меняется ничего. — Это хорошо, — говорит он твердо. — Значит, у тебя оно есть. Микаса хмурится, отстраняется достаточно, чтобы выпрямиться и посмотреть ему в глаза — настолько ее душит непонимание. Леви ослабляет хватку, словно собираясь отпустить ее, но взгляд Микасы опускается на его руки, и тот замирает, как будто именно этого жеста достаточно, чтобы он продолжил удерживать ее в объятиях. Его лицо абсолютно спокойно, серьезно — наверное, именно это вводит ее в недоумение больше всего. — О чем ты? — спрашивает она. Леви смотрит на нее задумчиво, грустно. — Я вижу свою жизнь здесь. Не представляю, как жить иначе, и зачем что-то менять. Ты — можешь построить свою как хочешь. Растерянность говорит лишь о том… что у тебя много вариантов, — объясняет он, ни единым движением лицевых мышц не выдавая, что сам об этом думает. Сердце сжимается от жалости аккурат с очередным раскатом грома, и Микаса вздрагивает. Лицо Леви на мгновение становится расслабленным, когда он беззлобно усмехается и поднимает голову к небу, позволяя очередным каплям дождя бить по прилипшим ко лбу прядям, сдвигая те в стороны. Наверное, впервые за все эти годы Микаса видит его настоящим. Уставшим. Живым. Свободным — в том, что распоряжаться своей свободой он не хочет. И все-таки сейчас, особенно сейчас, он кажется ей самым красивым мужчиной на земле. Самым сильным — неидеальным в своей закрытости и сломленным где-то внутри, и все-таки вот так спокойно признающим это перед собой. Перед ней. Взгляд непроизвольно смещается к его губам. Леви опускает голову, и Микаса встречается с ним глазами, не зная — успел он заметить или нет. Внутренности потряхивает от холода, но нервозности никакой нет. Ей кажется, что если подастся сейчас вперед, он не оттолкнет, позволит поцеловать. Но ответит ли?.. Она подбирается, готовясь сделать это. — Не принимай на свой счет, — говорит он спокойно, обрывая эту готовность, и Микаса замирает. В груди сталкиваются паника и разочарование. Она переводит на него вопросительный взгляд. — То, что я говорю, — объясняет Леви. — Это лишь откровенность. Не попытки тебя задеть. Возможно, желание сделать правильно или лучше. Он невозмутим и, кажется, действительно верит в то, что говорит. Но от него это слышать… непривычно. Все то, что она знала и так, что знали все, кто когда-либо входил в отряд Леви, никогда не озвучивалось настолько прямолинейно. Слышать, что мужчина перед ней признает свою заботу и желание «сделать лучше» звучат чужеродно, слишком мягко, чтобы быть правдой. Только это и есть правда. Леви ослабляет объятия и отстраняется, подтверждая ее опасения, что он прекрасно понял, что она хотела сделать. Микаса думает сделать шаг вперед только из упрямства — но его выражение лица, его взгляд предостерегают ее от этого. Не злостью, нет. Не выстроенной стеной — а какой-то грустью и отстраненной обреченностью. Словно бы он, Леви, как командир уже давно просчитал все риски и решил, что ничего из этого не выйдет. Хочет ли она, чтобы он сказал это вслух и расставил точки?.. — Воля сделает любой выбор правильным, так ты сказал? — стараясь звучать твердо, спрашивает она. Уязвленность не позволяет ей отступиться, пусть даже Микаса знает, что уж сейчас точно поступает по-детски. Обида захлестывает с головой — может, она и младше него, но это не значит, что ее чувства ничего не стоят. Не значит, что у них ничего не получится. На лице Леви мелькает удивление. Осознание. Растерянность. Он хмурится, тут же прячась за привычной маской, только слишком поздно — у нее был только один шанс на то, чтобы заставить его колебаться, и она воспользовалась им правильно. Делая шаг вперед, она чувствует, что он делает шаг назад — не такой широкий, как у нее. Неуверенный, хоть лицо его и сохраняет сосредоточенность и хмурость. — Микаса, что с Эреном? — спрашивает Леви тягуче, и в небе снова сверкает, озаряя недоумение теперь уже на ее лице. И укор, обращенный к самому себе за то, что вообще озвучил это, на лице самого Леви. — Что с Эреном? — спрашивает она в ответ, хмурясь. — Ему хорошо в корпусе, он с Айлой. Не знаю. Леви моргает и тяжело сглатывает, скользя взглядом по ее лицу, будто пытаясь сделать непонятный ей вывод. Или он просто пытался отвлечь ее? Его неуверенность — не столь заметная по мимике, но очевидная в действиях и молчании, заставляет Микасу чувствовать какую-то одной ей доступную власть. Возможность — которую она должна использовать, потому что отступать глупо и не хочется. Потому что внутри тянет предвкушением и пониманием, что такой смелый капитан Леви боится — настолько, чтобы предпринимать аккуратные попытки урезонить ее. Не настолько, чтобы не спросить об Эрене для себя, чтобы знать, насколько серьезно она настроена. Что, наверное, учитывая ее ответ, должно было напугать его еще больше. Потому что она — Микаса — наверное тоже испугалась бы своего неозвученного и такого получившегося невзначай признания. Если бы была не рядом с ним, если бы так и не поняла, что в нем бушует точно такая же буря, как и в ней — только куда как лучше сдерживаемая. В этом больше нет необходимости. Она кладет руки ему на грудь, смиряя порыв взять его за грудки и стянуть мокрую ткань по центру, как уже делала. Леви смотрит на нее понуро, как перед оглашением приговора — в его глазах столько эмоций, что она удивляется, как не замечала этого раньше. Не могло же быть такого, что столь открытый сейчас, он столько лет мог безупречно скрываться под маской невозмутимости? Нет, в этих глазах бурлит целая жизнь... — Микаса... — протягивает он, и его руки, чувствуя ее совсем близко, словно по инерции тянутся к хрупкой талии, чтобы то ли обнять, то ли удержать, да так и замирают на полпути. Хватит. Ей хватает одного вдоха, чтобы сократить расстояние между ними. Он нужен ей. Сейчас. Она вжимается в его губы своими — смазанно так, напористо — отчаянье раздирает начисто, и Микаса трусливо жмурится, чувствуя, как одна ладонь уже сдвинулась ему на плечо, чтобы Леви не мог отстраниться. Внутри все дрожит, как будто приговора ожидает и она. Ничего не происходит. Она моргает, и встречается с ним взглядом: ее — испуганный, умоляющий; его — полный ужаса и сдержанной обреченности. Бешено стучащее сердце отсчитывает около семи ударов: раз, два, три — пять, шесть, семь, когда он, наконец, приоткрывает губы, отвечая ей, и притягивает за талию ближе. Пальцы Микасы находят его затылок, зарываясь в волосы, пока губы неумело двигаются, пытаясь углубить поцелуй. Внутри так горячо. Так хорошо. Так… легко. Она никогда не испытывала ничего подобного. Вновь закрывая глаза, она льнет к Леви, чувствуя, как его язык медленно, пробно касается ее нижней губы, словно спрашивая разрешения, а руки на ее талии смыкаются крепче — уже не так невинно и умиротворяюще, как было совсем недавно. Она коротко стонет ему в рот, и слышит, что Леви сдавленно рычит в ответ. Ох черт — затылок прошибает током, и Микаса сглатывает, судорожно пытаясь вновь поймать его губы своими. Его вкус смешивается с каплями дождя, но сам он — как будто бы привычный, не напоминающий ничего конкретного, и в то же время неумолимо притягивающий пробовать еще и еще. Каждый вдох между ними заряжен и отметает любые возникающие мысли. Следующий раскат грома она не замечает — пальцы левой руки слишком заняты тем, чтобы зарываться в мокрые волосы на его затылке, правая ладонь — тем, чтобы очерчивать линию скул; сердце приятно обжигает, точно определяя приоритет. Прежде, чем она успевает окончательно забыться, он отстраняется — резко, неохотно. Микаса тянется за очередным поцелуем, неудовлетворенная таким развитием событий, и Леви позволяет ей вновь сократить расстояние, чтобы дать то, что она хочет — через несколько секунд отодвигаясь от нее уже чуть медленней, но явно давая понять, что им нужно остановиться. Она хмурится, но замирает на месте. Тело без его тепла очень быстро начинает подрагивать от холода. От Леви это не укрывается — еще мгновение назад присутствовавшее во взгляде смирение сметает суровостью. Он делает шаг к ней и невесомо касается предплечья. — Пойдем в замок. Тебе нужно отогреться. Микаса знает, что спорить глупо — хотя говорить она предпочла бы с глазу на глаз. К горлу подступает какая-то обиженная неудовлетворенность: что теперь между ними? Неужели он так и оставит ее без ответа? Ноги сами несут ее к замку, ведомые мягкой хваткой Леви. В голове мутно, Микаса не понимает, должна ли задавать вопрос сама, и ждет какой-то инициативы от него. — Леви, — зовет она, повернув к нему голову, все еще чувствуя, как чуждо опускать привычное, но такое ненужное сейчас «капитан». Он поворачивает голову и коротко качает головой. — Сначала в замок. Я провожу тебя до комнаты. Микаса, хоть и не понимает, почему они не могут поговорить здесь, позволяет ему это сделать, по мере приближения к знакомой двери все явственней ощущая — ей его слова не понравятся. Она открывает дверь и приглашает его войти. Леви, сдвинув брови, заходит внутрь, но оставаться не собирается. Сбросив сапоги, движется в ее ванную и открывает кран, чтобы набрать горячей воды. Отрегулировав температуру, отходит обратно в комнату ко все это время наблюдавшей за ним Микасе. Вздыхает. И не говорит. Микаса фыркает: уж чего-чего, а отсутствия слов она точно не ждала. Наверное, потому это ощущается даже горче, чем то, что он мог бы озвучить: робкий или суровый отказ, а может, просто просьбу дать им обоим время. Руки Леви ложатся на ее предплечья. — Я не собираюсь делать вид, что ничего не было, — серьезно говорит он, и сердце пропускает удар. — Но я хочу, чтобы мы оба были уверены. «Уверены в чем?» — хочет спросить она, но вместо этого кивает, понимая, что растеряна сама. Их поцелуй был потрясающим — только ей в голове нужно уложить слишком много всего, от собственной дерзости до того, что Леви, кажется, действительно там, на улице, испугался. И откровенно говоря, пусть ей самой тоже страшно, его мыслей ей не понять. — Я уверена, — срывается с губ прежде, чем она успевает себя остановить. Ребячество, желание получить одобрение, взаимность — не это ли причины, по которым в ней не уверен Леви? Краешки его губ приподнимаются, и взгляд теплеет. — Хорошо, — говорит он и, Микаса чувствует, думает о том, чтобы снова ее поцеловать. Его брови хмурятся, а улыбка становится вымученной, горькой, прежде чем исчезнуть с лица совсем. — Иди в ванну. Зайди потом к Ханджи, возьми лекарства, чтобы не простыть, — привычно собранно говорит он. — Поговорим завтра. Если захочешь. Хорошо?.. Микасе не хочется его отпускать, но тело пробирает холодом, и она знает, что Леви наверняка чувствует себя не лучше — сколько они стояли под дождем? Полчаса? Достаточно, чтобы слечь с простудой на неделю-другую. — Ты тоже зайди к Ханджи, — говорит она, и морщинка между бровей Леви разглаживается, прежде чем он вновь позволяет себе мягкую усмешку. — Зайду, — обещает он, и в груди Микасы теплеет от того, что он не отмахивается от ее заботы. — Закрой за мной дверь. Леви бросает взгляд в сторону ванной, которая успела набраться наполовину, и, резко развернувшись, выходит. Микаса тут же сдвигает щеколду — как обещала. Зайдет к ней кто-то вряд ли, но пускай. Начинает раздеваться, понимая, как кстати придется прямо сейчас нырнуть в заботливо набранную ванну, а не ждать, продолжая зябнуть. В голове все еще не укладываются события сегодняшнего вечера — она поцеловала Леви. Он целовал ее в ответ. Какого черта вообще произошло? Что удивляет ее больше? Когда она выходит из ванной и, сменив одежду, открывает дверь, чтобы пойти к Ханджи, у порога уже стоят несколько коробочек с лекарствами и травами, отметая всякую необходимость это делать. Сердце сжимает расползающимся ощущением счастья.