Холодно-горячо

Микаса приходит к нему в кабинет как условились, два часа спустя: о том, что ей пришлось договориться с Конни, чтобы тот, если что, приглядел за солдатами, она решила умолчать. Работают в тишине: она на небольшом диванчике сортирует бумаги по важности и типу, он – заполняет и подписывает уже разложенное по категориям. Микасе спокойно. Даже слишком. Почему – старается не анализировать. Вечером, когда за окном становится совсем темно, стукнув для приличия, в кабинет вваливается Ханджи с пирожным и огромным чайником в руках. – О, ты не один, – улыбаясь, говорит она в спину Леви, а Микасе подмигивает. Последняя хмурится и краснеет: к такому вниманию не привыкла. – Аккерман вызвалась помочь, – устало бурчит капитан, ставя подпись на очередной бумажке, и, откладывая ее к стопке уже готовых, разворачивает стул к центру комнаты. – И судя по тому, что вместе мы разгребли едва ли треть, твоя "работа на денек" оказалась с подвохом. Ханджи хитро пожимает плечами и усаживается на диван рядом с Микасой, располагая тарелку посреди маленького кофейного столика, а затем устраивая чайник на подставке. Леви грузно поднимается с места, и Микаса подскакивает одновременно с ним. Он вздергивает бровь. – Я поставлю чайник, – говорит он, в голосе сквозят едва заметные нотки недовольства. – Я достану кружки? – предлагает она неловко, не садиться же назад. Еще и Ханджи так заинтересованно переводит между ними взгляд. Микаса очень надеется, что про инцидент в душе ей ничего неизвестно (хотя ничего такого не было!). А впрочем, кого она обманывает – Ханджи, даром, что умеет хранить секреты, каким-то непостижимым образом является сплетницей похлеще Саши. Потому и светится вся: забавляется ее неловкостью и раздражением капитана. Леви недовольно сжимает губы. Кивает. – В шкафу, закрытая верхняя полка слева, – неохотно цедит он, и движется в противоположный угол комнаты, чтобы достать заварку. Микаса несет кружки аккуратно, к ним же доносит тарелочки и ложки – в шкафу у Леви, как и следовало ожидать, все организовано как надо. Хотелось рассмотреть получше, что у него там есть, но задерживаться было бы слишком очевидно, так что она с сожалением делает что нужно и усаживается обратно на диван. Леви пододвигает стул к столику и рассыпает по кружкам чай. Ханджи придвигает к нему чайник, и тот, едва морщась, разливает кипяток – Микаса очень хочет возразить, но молчит. И очередного взгляда ученой ей не надо, и капитан явно доволен не будет – чай для него ритуал слишком важный, чтобы вмешиваться. Она бы и место на диване ему уступила, только наученная горьким опытом с Эреном, знает – совсем инвалида из мужчины делать не надо. Леви хоть и умеет себя держать, если взорвется, то даже на пушечный выстрел она к нему больше не подойдет. А он, вроде как, подпускает. Казалось бы, и ей зачем, и ему… да только терять такое доверие будет обидно. Она вздыхает. – О, что-то новенькое, Леви, – замечает Ханджи, когда запах чая разносится по комнате. Микаса может распознать только что-то травянистое, но не более того. – Мята и ромашка? Неужели решил попробовать смягчить бессонницу? Тот недовольно хмурится. – Просто решил попробовать новое сочетание. Шиповник и календула там тоже есть, – угрюмо уточняет он, как будто это имеет принципиальное значение. – Здоровенький будешь, значит, – хохочет Ханджи. Микаса улыбается в только что взятую кружку. Чай пить еще рано, но прочувствовать запах хотелось. Дорогая заварка всегда пахнет приятно. Леви посылает ученой еще один убийственный взгляд, который та привычно игнорирует. – Так… каким образом тебя занесло в помощники Леви, Микаса? – спрашивает Ханджи, вытягиваясь на диване и закидывая ногу на ногу. Сбоку раздается цыканье. Микаса смотрит на Леви, не зная, как лучше ответить, чтобы та воздержалась от дальнейших шуточек. Да, безобидных, но и Леви от них морщится, и Микасу они несколько… смущают – не хочет она себе надумывать больше, чем есть, с этим прекрасно справляются и окружающие. – У нас баш на баш, – строго говорит он, но, судя по улыбке Ханджи, пошутит она все равно. – И чем обмениваетесь? – спрашивает командор слишком уж игриво, и у Микасы вспыхивают скулы. Ну почему всем так нравится намекать именно на это? – Не тем, чем ты думаешь, – осаживает Леви, одаривая Ханджи куда более строгим взглядом, как бы предупреждая – завязывай. – И о чем же я думаю? – невозмутимо парирует та. Микасе хочется провалиться сквозь землю. Леви хмыкает и тянется к своей кружке, ложкой аккуратно вылавливая отдавшее свое чаинки. – Я тебе потом скажу, очкастая. Если мысль не догонит тебя раньше. Микасе неловко, но на этот сарказм она фыркает в кружку. И тут же звякает ложкой, пытаясь замаскировать этот звук за вылавливанием чаинок. Она правда благодарна капитану, что тот держит разговор в максимально нейтральном ключе. Ей бы тоже не помешало этому научиться. – Ну-ну, – стреляет ей глазами Ханджи, а потом переводит взгляд на Леви. – Но вообще, жаль. Тот предпочитает не комментировать и молча перекладывает пирожное к себе на тарелку. Микаса следует его примеру и, демонстративно вздыхая и закатывая глаза, то же делает и Ханджи. Хотя на общей тарелке остается еще пара пирожных. Микаса аккуратно отламывает ложечкой свое и жует. На вид оно чуть светлее, чем то, которым поделился Леви утром, а на вкус… слаще и приторней, хотя чуть горчащий травяной чай хорошо сглаживает лишнюю сладость. Прожевав, она обращается к Ханджи. – Так, говорите, мята и ромашка сглаживают бессонницу? Но в чае ведь дозировка наверняка совсем маленькая? – Микаса старается звучать не совсем наивно, но получается из рук вон плохо. Разумеется, что-то она о свойствах трав знала, спасибо Грише Йегеру, но разве если бы существовало столько простое средство от бессонницы, капитан не воспользовался бы им раньше? Вопросов больше, чем ответов, и Микаса чувствует, что в своем излишнем интересе к жизни капитана начинает краснеть. Крошить титанов выходит в разы лучше – там и эмоции прятать не надо, и забота в моменте только о себе. Машинная работа, хоть и требует идеального фокуса и подготовки. Ханджи серьезно кивает. – Если бы кто-то не чурался несколько раз заглянуть ко мне в лабораторию и вывести настойку специально для него, то я бы подобрала нужные пропорции, – говорит она и отламывает очередной кусок пирожного. Забрасывает его в рот, чуть жует и продолжает сбивчиво говорить. – С чаем же эффект накопительный и куда меньше. Леви пренебрежительно цыкает. Ханджи запивает пирожное чаем и продолжает. – Я бы советовала набить подушечку травами и положить под подушку, но не мужское это дело, лазить по полям да травки собирать, так ведь? – ехидно спрашивает она, и Леви пожимает плечами. – Они воняют и в них водятся насекомые, – невозмутимо отвечает он. – В кровати этому не место. – Стирать свой китель с добавлением настоек ты тоже не стал, – возмущается Ханджи, отставляя тарелку в сторону, видимо, раздраженная упрямством Леви больше, чем показывала. – Я офицер и не собираюсь пахнуть как девица, – голос Леви низкий и грозный. – Как живу, так живу, моя бессонница не раз спасала наши задницы, так что оставь эту тему. Микаса переводит взгляд между своими командирами и думает. Напряженно так, словно решая, в каком порядке лучше рубить титанов. Или как подобраться незамеченной. – Аккерман… – предупреждающе цедит Леви, и Микаса смотрит на него испуганно. Понял ведь. Все понял, о чем она думала, заботливая такая. И Ханджи, хоть и молчит, сохраняя невинное выражение, Микаса чувствует – тоже поняла. Прекрасно. Они доедают пирожное под ее трескотню о каких-то новых экспериментах с Армином, а после, когда Микаса приносит вымытые кружки в кабинет, Ханджи тихо шепчет ей, чтобы та зашла к ней завтра. Поблагодарив за пирожные и попрощавшись, Микаса уходит первая, оставляя ученую в кабинете с капитаном. Зная – с той надо быть поосторожней, хоть о Леви она тоже наверняка заботится, ее игривые взгляды очень уж напоминали Сашины, а едой Ханджи не отвлечешь. Даже хуже: стоит командиру что-то вбить себе в голову, пиши пропало. Так что хоть женщину она и уважала, предпочитала держаться на почтительном расстоянии – так безопаснее для душевного равновесия. Сами пускай подкалывают друг друга, третий – лишний. Следующий день знаменуется сразу двумя событиями: во-первых, Микаса официально переезжает за офицерский стол, потому что понимает, будет как-то глупо пересаживаться обратно к рядовым через гипотетическую неделю. Во-вторых, Армин, заглянувший на кухню на минуту, чтобы взять сухпай, и увидевший, как они мирно едят пирожное с Леви за завтраком, округляет глаза так, как будто Микаса стала титаном. В-третьих (что, уже, пожалуй, не такое уж и событие, но все-таки), она приходит к Ханджи, и та дает ей какое-то нелепейшее указание пойти в лес и взять с собой несколько парней, чтобы нарвать цветов для дам корпуса в честь какого-то там праздника. Пока ученая объясняет, как эти цветы выглядят, перелистывая энциклопедию, Микаса успевает отметить заодно и то, какие стебли у мяты. Разумеется, совершенно случайно. Вечером – все цветы подарены, столовая благоухает запахом трав, но Леви на ужине не появляется. Аккуратно поправляя сверток во внутреннем кармане кителя, Микаса стучится к нему в кабинет, но внутри никого нет – бумаги ровными стопками лежат на столе, пустая кружка стоит сбоку. Прислушавшись, нет ли кого в коридоре, она решается заглянуть в спальню – ей страшно и неловко, но делать нечего, она знала, на что шла. Покрасневший нос, тщательно помогавший ей выверять пропорции при организации маленького свертка, умоляюще зудит о том, чтобы жертва не была напрасной. То, что капитан не вытаскивает ее за шкирку из кровати ночью, а после впервые за все годы знакомства просыпает завтрак и построение, явно говорит о том, что это действительно так.