Холодно-горячо

— Ну и как он, горяч? — спрашивает Саша за обедом, и Микасе хочется мысленно простонать. Ну разумеется, солдат хлебом не корми дай посплетничать. Хоть Леви явно влепит им еще по паре нарядов, как слухи дойдут до него (или нет? вроде бы он не реагировал на большую часть обсуждений его персоны), удержаться от того, чтобы не обсудить горячие новости с Сашей, они не могли. Удивительно, что у Микасы выдалось, по крайней мере, спокойное утро. Она с досадой плюхнула ложку в суп. — Ничего не было, — заверила она Сашу, зная, что такие вещи стоит говорить в первую очередь. Если ты не отрицаешь связь в первые две секунды, считай, все только и будут обсуждать, кто и с кем переспал. И уж новость о таком офицерском трахе (да, именно в таких выражениях) явно облетела бы весь замок, да еще и на несколько раз. — Забери мой суп, только избавь от допросов, — в конце концов, говорит Микаса, чувствуя, как тарелка тут же выскальзывает из-под ее рук. Саша откусывает кусок хлеба и набирает ложку бульона. — Это ты зря, наверняка он хорош, — замечает та как бы между прочим, и когда Микаса понимает, что та говорит не про еду, Браус на ее суровый взгляд пожимает плечами. — Чего? Так все думают. Ты же видела его тело. Наверняка в постели такой же дьявол, как в бою. Микасе очень хочется стукнуться лбом о стол. И почему она не дождалась Армина с Эреном, а решила поесть сейчас? И вообще, что значит «горячий» в терминологии Саши, косится Микаса. Как пирожок, что ли? Хотя говорила так о капитане не только она. Справедливости ради, хоть общую концепцию Микаса понимала, почувствовать, что это такое, ей до сих пор не удалось. Когда сверстники вовсю исследовали свою сексуальность, не думая, что войну удастся пережить, Микаса на такие мелочи не отвлекалась. Чувствовала — стоит потерять бдительность, и это будет конец. Впрочем, и Эрен — единственный, чье тело вызывало хоть какие-то эмоции, взаимностью ей не отвечал. Слишком уж она была ему родной… И слишком душащей, поняла Микаса спустя годы. А потому, проглотив пепел, оставшийся от первой любви, отпустила его. Хотя забота, мимолетная такая, с горчинкой, все-таки осталась. Скорее по привычке и потому, что они семья, нежели по каким-то другим причинам. А вот встречной заботы да заглядываний в глаза она чуралась — Жан был мягок, но настойчив, так что сходив с ним на одну прогулку, после пришлось поговорить начистоту. — Да ладно тебе, ну ты же видела его как минимум полуголым, еще и в такой обстановке, — бубнит Саша, жуя, слишком уж сильно отвлекаясь от еды. — Неужели совсем никак? Микаса чувствует, что начинает краснеть. Да, если не пытаться уходить от темы, без рубашки там посмотреть было на что. Еще лучше, чем когда он был в водолазке да УПМ — что и говорить, у Леви подтянутый, крепко сбитый торс, весь испещренный шрамами, каждый со своей историей. Несколько чистых мест — наверняка, пальцем проведи, не поверишь, что на его теле они еще остались. И, разумеется, эта по-своему неприличная, короткая полоска почти бесцветных волос, которую никто не должен видеть, ведущих от пупка прямо к… — Я понимаю, что это все забавно, но мне с ним еще служить, — одергивает себя и жующую Сашу Микаса. Хотя скапливающееся тянущее чувство внизу живота говорит, что процесс начинается необратимый, и что такое «горячий» она, кажется, поняла. — Ладно-ладно, — сжаливается Саша, хохотнув. — Уж я знаю, что кто-кто, а ты кремень. Просто извини уж, сама мысль показалась довольно забавной. Как и твое выражение лица, когда я ее озвучила. Микаса посылает ей красноречивый взгляд, и девушка фыркает, вновь жестикулируя свободной рукой. — Да-да, именно такое. Глубокий вздох помогает удержаться от дальнейших комментариев и не закатить глаза. Может, если еще слово скажет, попробовать отобрать у нее тарелку обратно?.. — Кстати, ты заметила, что по идее ты должна сидеть с офицерами, но он ни разу не сделал тебе выговор? — интересуется Саша, почему-то не собираясь оставлять эту тему, хотя только что подтвердила, что просто шутит. Микасу ее слова, впрочем, сбивают с толку — она бросает растерянный взгляд на офицерский стол. — Но ты ведь тоже ешь здесь. И Эрен. И Армин… — тянет Микаса, а Саша активно жестикулирует свободной рукой, пытаясь ложкой выловить крупный кусок моркови в супе. — Мы с Эреном — сержанты, — говорит она, и Микаса коротко кивает, это так. — А про Армина и сама знаешь — когда ты его в последний раз здесь видела? Да, пожалуй, с неделю назад, когда он ночью с Ханджи ввалился в опустевшее помещение и с благодарностью кивнул подруге, когда та взяла поднос и принесла их порции. Распределение званий, к слову, Микаса до сих пор считала не очень справедливым: но Саша отказалась от офицерства сама, а у Эрена, кажется, был серьезный разговор с Леви, да и в командиры он никогда не рвался. Армину, как преемнику Ханджи отказаться было нельзя. Самой Микасе — было бы глупо. Так что несмотря на то, что мысль об изменившемся статусе ее не особо-то трогала, по сути дела Саша была права. И раз обедать она и правда должна была теперь вместе с офицерами, выходило, что… Леви — да и никто другой, хотя первый был просто одержим порядком — действительно ничего ей не сказали. Но, может, просто тоже привык? Или было все равно? Столовая все-таки считалась местом не очень формальным. Да какая, в общем-то, разница, раздраженно дергает плечом Микаса и тянется к той пародии на чай, что им разливают в столовой. Где сидит, там сидит. Это же столовая, они все сюда идут с конкретной целью. Не то чтобы она создает неуставщину с новичками — со своими же общается. Неохотно делая глоток темной бурды и морщась, Микаса замечает, что Леви, привычно сидящий на своем месте, почти доел. В голове тут же щелкает: значит, через две минуты встанет и пойдет за кипятком. То, что инстинкты подбросили ее вверх со скамейки и на вопрос Саши, куда она, Микаса толком не ответила, она поняла только на полпути к раздаче, где можно взять кипяток. Капитану больно двигаться. Ходить тоже. Вставать, отодвигаться — тем более. Значит, она принесет ему кипяток, чтобы он мог сделать себе чай. То, что это глупо, она старалась не думать — к ее странным проявлениям заботы корпус привык. Хоть и не в сторону Леви. Обычно, вообще-то, в сторону Эрена, но… последний год она делает определенные успехи, чтобы дарить заботу всем. По крайней мере, членам своего отряда. И если командир в их число не входит, то грош цена принципу взаимовыручки в их рядах. Главное, не думать о том, что технически последний год она как раз старалась не душить людей своей заботой... Когда она опускается на скамью рядом с Леви, тот замирает. Спина прямая — она чувствует, напрягся. Мгновением позже — скосив глаза в ее сторону, распознав, кто рядом, капитан ощутимо расслабляется. Не заметно, нет. Ощутимо — для той, что провела с ним бок о бок несколько лет в поле. — Я принесла вам кипяток, — сообщает она, чувствуя, как по-детски это звучит. Ну а что она может с этим сделать — ну хочется ей быть полезной, хочется помочь, когда может. В конце концов, не чужие люди, что с отрядом, что с ним. Оправдание, похоже, слабое. Леви поджимает губы. — Я пью из своей кружки, Аккерман, — глухо говорит он, и тянет последнюю ложку бульона ко рту, а после заедает его маленьким кусочком хлеба, чтобы на его подносе не осталось ни крошки. Микаса начинает жалеть, что так легко отдала половину своей порции Саше: как ни крути, а замолчать та все равно не замолчала, а организм спасибо не скажет. — Я… могу перелить, — предлагает она, но Леви качает головой, хоть и подниматься не спешит. — Или… Доверите мне свою кружку?.. Он вытирает руки о салфетку и чуть склоняет голову, изучая ее лицо. Что он на самом деле думает, Микасе неизвестно, но спустя несколько секунд мужчина сдержанно кивает. Она тут же поднимается с места и хватает его кружку вместе с подносом — унесет сама, раз уж все равно снова пойдет за кипятком. Это занимает у нее всего пару минут, и когда она возвращается за стол, аккуратно неся кружку и тарелку пирожных (которую ей всучили сразу, как увидели капитанскую посуду в руках), Леви скучающе барабанит пальцами по столу. Она устраивает еду и кипяток перед ним, отмечая, что в той кружке, что принесла ранее, уже заваривается чай. Леви же невозмутимо сыплет щепоть заварки в свою посуду и сдвигает пирожные между ними. Микаса растерянно моргает. — Баш на баш, Аккерман, — невозмутимо говорит он. — Угощайся. — Я… спасибо, — только и удается выдавить Микасе, ловя завистливый взгляд Саши и придвигая к себе кружку, но пока сомневаясь, стоит ли трогать пирожное. От одного только запаха настоящего чая в желудке приятно тянет. Зарплата у нее офицерская, может, стоит узнать у Леви, где он покупает свой — пойло в столовой хоть и привычное, а все равно даже близко не тянет на то, что заваривает он. — Вылови заварку, она уже все отдала, — тихо говорит Леви и ложкой отламывает кусок своего пирожного. А после, чуть помедлив, бурчит: — Не понимаю, на кой черт Ханджи приказала давать мне сладкое, я все равно столько не съем. Микаса не удерживается, с губ срывается смешок. Леви кидает на нее вопросительный взгляд. — Только вы можете возмущаться тем, что вам дали сладкое, — объясняет она с улыбкой, и капитан фыркает, будто бы соглашаясь. — Вы всегда можете отдать кому-нибудь из солдат. Или Саше. Леви смеряет ее сочувствующим взглядом, будто та ударилась головой. — Чтобы рядовые решили, будто я их различаю и пытались дальше двигать границы? А с Браус — не в коня корм, как будто я не знаю про ее набеги на кухню за картошкой и хлебом, — качает головой он и недовольно цыкает. — Пускай Ханджи сама ест, для себя же заказывала. Подобного ответа стоило ожидать, но Микаса все равно тихо фыркает. У капитана все продумано — как всегда, даром, что жевать продолжает, пусть и неохотно. — Капитан… — серьезнеет она, когда пару минут они едят в тишине, и пирожного становится в два раза меньше, пополам с чаем. — Позволите вопрос?.. Леви пожимает плечами, отстраненно глядя вперед. — С чего такая нерешительность? Мы не на задании. И можно просто Леви, если ты вдруг забыла, — как бы между прочим сообщает он, напоминая, что она теперь тоже офицер, и между собой они в неформальной обстановке общаются именно так, называя друг друга по именам. Микаса к этому, однако, привыкнуть пока не может — в отличие от того же Армина, который как минимум называет по имени Ханджи, раз уж они работают вместе сутки напролет. С Леви же себе обращаться по имени позволяют немногие. Постоянно — только Ханджи, если уж быть совсем точной. — Непривычно как-то, — признается Микаса несколько смущенно. — Привыкла… находиться в подчинении. Леви смеется — коротко так, но губы растягиваются в улыбке, будто она действительно сказала что-то забавное. На сей раз взглядом смеряет его она — серьезным таким, немного обиженным даже. — Солдат из тебя действительно отличный, но насчет подчинения я бы все же поспорил — слишком уж часто ты пыталась ослушаться моих приказов, — говорит он спокойно, хотя глаза искрятся насмешкой. Доброй такой, не колючей совсем. Микаса тушуется. — И правда, — признает она, чувствуя, как начинают гореть щеки. — Извините. Леви пожимает плечами и пьет чай. Микаса молчит минуту, прежде чем все-таки задать вопрос. — И все же… если не возражаете… — она медлит, не знает, как подступиться, и, наконец, задает интересующий ее вопрос. — Где вас так ранили? Говорить о заданиях, детали которых не разглашались, было против правил. Если бы это было критически важно, Микаса бы все знала и так. И все же ей не давало покоя, кто же мог так сильно ранить капитана — она прекрасно помнила, что единственным, кто был способен составить ему конкуренцию, был Кенни. Который давным-давно гнил в могиле и в свое время научил Леви всему, что знает. А значит, нашелся кто-то не менее опасный. Это как минимум настораживает. То, что детали держатся в секрете — это ощущение только усиливает. — С какой целью интересуешься? — хмуро уточняет капитан и делает глоток чая. Рука с ложкой покоится на столе, не делая движения, чтобы отломить еще кусочек пирожного. Леви сосредоточен. — Я… если честно, просто волнуюсь, сэр, — почему-то признается она, и Леви вновь мельком скашивает на нее взгляд. Волнуется… Микаса сама полностью не понимает, что именно вкладывает в это слово. Волнуется за него? Или волнуется, что существует опасность, представляющая настолько серьезную угрозу даже сильнейшему воину человечества? — Несколько недобитых учеников Кенни и пара старых приятелей из Подземного города решили объединить силы, — отвечает Леви спокойно. — Этого не должно было произойти. Жить буду, не стоит так переживать. Его голос тихий, но твердый, как всегда. Если бы только Микаса могла «не переживать» — его слова, слегка пренебрежительные, только больше укрепляют в ней решимость приглядывать за ним. И Леви, кажется, прекрасно это чувствует. Отламывает кусок пирожного, подносит ко рту, жует, запивает чаем. Каждое движение имеет свою цель, интересно, он хоть вкус чувствует?.. Поймав себя на том, что пялится, Микаса торопливо повторяет его действия — еще не хватало, чтобы он подумал что-то не то. Хотя это же капитан, он точно таких выводов не сделает: вчера, когда у нее была возможность… что-то предпринять… если бы она хотела, конечно — она ничего не сделала. Значит, плохого он точно не решит. Сделав очередной глоток чая, Леви вздыхает и ставит кружку на стол. — Я ценю твою заботу, Микаса, но в ней нет необходимости, — говорит он и поворачивает к ней голову. — За столько лет меня ранили не один раз, да и первые пару дней с ранения я тоже как-то справлялся. Микаса знает, что это правда. Знает, и отчаянно краснеет, потому что чувствует — ей нужно о ком-то заботиться. Не виновата она, что сейчас это он. Но не скажешь же прямо?.. К тому же, это его «ценю»… Дождешься от него «приятно», как же. Ну вот, опять раздражает. — Микаса? — зовет он, и она понимает, что все это время молчала. А что ему ответить-то? Она смотрит на его лицо и не находит слов. Стыдно до ужаса, но и признаваться в собственной слабости и привычке она не станет. Взгляд Леви на мгновение смягчается. — Если тебе действительно так хочется мне помочь, можешь прийти через несколько часов в мой кабинет, чтобы разобрать бумаги, — говорит он. — Подарок от Ханджи, чтобы не скучал без полевой работы. — Я приду, — тут же находит потерявшийся голос она. Только раздаст новичкам задания, и придет. Внутри аж все клокочет от того, что капитан сам признал, что ему с чем-то нужна помощь. Хоть и явно пошел у нее на поводу, но… об этом она стыдливо подумает потом. А сейчас — сделает вид, что это она ему помогает, а не он ей. Леви покачивает головой и смеется одними глазами. — Баш на баш, Микаса, — напоминает он. — Половина пирожного вечером — тоже твоя. — А чай? — она знает, что переступает границу, но почему-то очень уж захотелось спросить. Правый уголок губы Леви приподнимается. — И чай, — соглашается он. Микасе кажется, что он вот-вот добавит еще что-то, но Леви закидывает последний кусочек пирожного в рот, запивает его еще не успевшим остыть напитком и поднимается с места. Кивнув, он берет свою пустую кружку и уходит. Тут же устремившейся к ней Саше Микаса не отдает от своего оставшегося пирожного ни кусочка.