Лэндхелл

[ Тетрадь потрепана, текст выходит за поля и заполняет почти все пространство каждой страницы, почерк ровный, почти печатный. Все имена на первых страницах написаны на толстом слое белой краски. На обложке нет ни имени, ни фамилии – только цветок камелии краской нарисован в нижнем правом углу. Первые абзацы на рилийском языке ] – Получилось, – о, оно и это пишет? Оно пишет непрерывно? А выключить можно? Остановите его кто-нибудь! Майе почему-то очень смешно. Если бы это была не она, прибила бы. Ой, это тоже будет в дневнике? – Так, Сью, успокойся, – Фел подходит ко мне и кладет руки на дневник, – Ладно, теперь он записывает не все. И ты сама можешь его остановить. Просто представь, что книга закрывается. Прямо детально. Следую ее совету. Дневник раскрыт, но вот – он поднимается, как птица, его тяжелые листы соединяются друг с другом, оставляя между собой прослойки воздуха. Книга напоминает медовик, листья – крем, пустое пространство – бисквит. Она торт, и она закрывается. Закрывается. *** Теперь закрывать книгу получается подсознательно, и вы, люди, для которых я пишу этот текст, не будете читать одно и то же каждый раз, когда я пожелаю закрыть дневник. Я прячу книжку на самое дно своей скромной походной сумки. Вздыхаю. Записывать мысли на бумагу – вот это штука. Записывать, но не держать в руках ни пера, ни карандаша. Хотя, где я сейчас раздобуду перо? Перья остались в прошлой жизни, вместе с балами, пышными платьями и лицемерными любезностями. Но текст в дневнике будто бы написан пером. И почерк не мой – слишком понятный. Наставница всегда смеялась, что мои письма даже шифровать не надо – вояки и так ничего не поймут. Правда, адресаты тоже. Наставница. Надеюсь, она в порядке. Если прошло уже… Сколько? Надо же, не помню. Но больше полугода точно. Мне тогда только исполнилось четырнадцать, а сейчас – почти шестнадцать. Бог мой, получается, почти два года! Два года с тех пор как ее ранили. С тех пор как мы сбежали. Бежали только дети и подростки, и то самые отчаянные. Те, кому было нечего терять, кого сложно будет найти. Конечно, такие далеко не все. Рой решил, что он и так, и так умрет. И лучше умереть быстро. Отказался… Он мне никогда не нравился, но все же жалко. Наставницу, получается, могли и казнить. Или же, она замела следы и готовит новую революцию. Не знаю. И уже не узнаю. Фел пыталась с ней связаться, но бессмысленно. Слишком далеко. Лэни почти не помнит тот день. Даже сестер уже забывает, но то славно. Меньше просится домой, к тем людям, которые мерзко предали нас, подарив зловонию инквизиции. Видишь ли, мой несуществующий читатель. Мы с Лэн единственные владеем “неправильной” силой. Хотя, я не понимаю, что такого в ее магии? Ребенок общается с призраками? Ха! Некоторые из них интеллигентнее известных аристократических рож. Майя смеется, когда я их так называю. Но Майя их не видела, для нее Королевство Рилия – место сказочных замков и рыцарей. И принцев еще, обязательно. Прекрасных. Наш принц не прекрасен: он как-то неравномерно толст и похож на колбасу. Впрочем, Майю мы подобрали в не менее оболженном Филенийском королевстве. Тоже та еще яма – целый Котлован! Но выпечка у них вкусная. Особенно этот длинный сырный хлеб – Майя назвала его багетом. Багет это так-то рама для картин, но вот, иногда это еще и хлеб. На рассвете мы уже увидели океан – знаменитый пролив между Таворехом и Элеонорой. Почти весь пролив контролирует Викореннская империя – третья кровавая точка на карте. Но нам бы ее пройти. Самый кратчайший путь. Вдоль моря, до границы с Арелией. Дальше на корабль и в Каролину. Наставница говорит, Каролина будет убежищем. Сейчас можно и сменить язык – Фел снова изменит наше сознание. Удивительная магия. С ее помощью можно и вспомнить, и забыть. Тоже запрещенная. *** [Следующие записи уже на Викореннском языке] Она умерла. Я знаю, что ты подумаешь, человек, который нашёл эту тетрадь. Сью дура, которая на похоронах зачем-то пишет. Но, демон, у нас даже нет похорон. Похороны это когда есть хотя бы отпевающий жрец. И тело. У нас есть пустой гроб и могильный камень. Я превращаю одуванчики в лилии – цветы траура. У этих лилий традиционно четыре лепестка. В Филении чётное количество лепестков только у мёртвых цветов. Точнее, цветы-то живые, но дарят их только мёртвым. Майя любила эту традицию. Когда хоронили кого-то, кто не Майя, именно она собирала мёртвые цветы. Но сейчас мы севернее, чем тогда, и сейчас только май. Поэтому мне приходится издеваться над одуванчиками. Издеваться и плакать. Когда умирает просто друг – это грустно. Когда умирает лучший друг – это разрывает на много маленьких тебя. Когда у тебя даже нет тела, только лужа крови – это уже всё. Руби сидит рядом, прислонившись к могильному камню. Он ничего не говорит, и хорошо. Руби тяжёлый человек. Он с нами с самой Рилии, но я так его и не поняла. Запретная магия сводит его с ума, и он иногда говорит дикие вещи. Сегодня, например, положил руку на камень и сказал, что тот скоро расплавится. Но Руби это лучше, чем никто. Фел и Эйби сидят с Лэни. Теперь нас осталось пятеро вместе с сестрёнкой. То есть, четыре воина. Лэн не воин, Лэн – сокровище. Моя магия может всё. Магия Эйби – зазеркалье. Магия Руби – сновидения. Фел управляет сознанием. Мы довольно сильны, но без Майи будто бы беспомощны. Майя владела магией времени. Ей было разрешено отматывать лишь пять минут назад и замораживать время на десять шагов. Но обычно этого хватало. Она была нашим вторым шансом, а теперь её нет. Превращаю её подвеску с часами в очередной браслет. Надеваю её кольца. Майя всегда снимала их перед битвой, и это выглядело до слез эпично. Встаю. За спиной шаги – если идёт медленно и монотонно, это Фел. За ней семенит сестра – быстро и прыжками. – Сью, – она касается моей руки и закусывает губу, – а Майя больше не вернётся? – Нет, малышка, – глотаю слёзы, – не вернётся. она там, под землёй, она родится снова и будет самой очаровательной малышкой. Но не с нами. Не плакать. Не плакать. Не плакать. – Лэни! – я слышу голос Эйби, мягкий и высокий, только недавно сломавшийся окончательно. Сердце болезненно тепелеет, – ты обещала помочь мне с тыквенным супом! – У нас есть тыква? – Фелина улыбается моему вопросу, будто бы он смешон. – Конечно, – меня прижимают к себе, – я знаю, мы с тобой плохо общаемся и знаю, что я здесь только из-за моего брата, знаю, что я никогда не заменю Майю, я всё это прекрасно знаю. Но если что – со мной можно плакать. Я спрячу твои слёзы, и никто о них не узнает. Не плакать. Не плакать. Плачу. – Почему воздух дрожит? – Руби поднимается у могилы. Судя по звуку, – воздух волнуется, Королеве плохо. У меня не хватает ничего. Сегодня умерла не только наша воительница. Сегодня умерла моя лучшая подруга. Обычно я взрослая, но иногда мне всего лишь пятнадцать. Это нормально. *** Мне уже шестнадцать. Пересекли горы. Точнее, пересекли ту часть гор, которая самая высокая – грубо говоря, мы оказались в Восточной Викореннской империи. Горы пересекали тяжело, но все остались живы, и за нами всё ещё хвост, но он оторвался, но скоро догонит. Мы сейчас идём вдоль моря, и можно превращать морскую воду в обычную. Если создавать воду с нуля, в ней не будет никакой пользы, но если вода уже есть, то лишить её соли и прочей гадости – проще простого. Еды тоже хватает, ведь много растений и животных. Но, честно, идти так много по горам, через эти бесчисленные перевалы, царапаться колючкам и спотыкаться о плющ – ужас как утомительно. Из-за Лэн делать привал приходится часто, но я этому как-то внутренне рада. Когда не идёшь через кровь, пот и слёзы, а спокойно сидишь на бревне, слушая пение птиц с длинными хвостами, становится как-то тепло и правильно. Вот бы где-то спрятаться и сидеть, сидеть, сидеть. Был период, когда мы ехали на повозках и поездах, но сейчас такой возможности нет, нас уже знают. Фел может менять их восприятие, но ненадолго. Мы спускаемся вниз, сквозь покрытый голубеющими суккулентами склон. Я смотрю на их фиолетовое цветение, но не помню, откуда их знаю и почему. Чувствую себя странно сильнее, с магической точки зрения. Лэни убегает вперёд, сбивая с их пушистых цветков облака синей пыльцы. – Небо спускается вниз, – замечает Руби, и я растерянно киваю, – глядите! Божественный огненный столп! – Я бы не сказала, что огненный. Наверное, и не божественный, а деревянный, – Фел отходит вправо, и я наконец-то замечаю кривую, омотанную плющом табличку на ножке, как гриб. Лэндхелл. Написано на викореннском, но слово мне не знакомо, хотя я выучила все города и реки этой части империи. Надпись почти выцвела. Наверное, заброшенная земля. – Стеклянный домик! Домик для цветочков! – Лэни пищит от восторга, и мы замечаем оржинарею – стеклянный купол, несколько разбитых окон и монстера, вырывающаяся из стеклянного плена. Внутри ещё зелёная масса, и я узнаю ещё тропические цветы. – Старая оранжерея, – в голосе Эйби привычный восторг, – мы набрели на заброшенный город! В душе всё переворачивается от нетерпения, и я тоже бегу вслед за Лэни. Эта голубая пыльца вызывает неприятную щекотку в носу. От бега захватывает дух и свистит в ушах, ноги ноют. Но сердце замирает, когда я вижу старые каменные домишки, похожие на детские кубики. У них такая асбурдная черепитчатая крыша, маленькие заборы, тонкие улочки. Всё маленькое и на странном языке – смеси Викореннского и то-ли иероглифов, то-ли просто грубых закорючек. Я вижу их на табличке у входа, рядом с полуразрушенным божком. Почему-то у божка нет глаз. – Я не знаю этот язык, – Фел заглядывает через моё плечо, – хотя в детстве выучила их штук двадцать. – Сколько? – это меня почему-то ужасно веселит. Разве можно настолько сильно влиять на своё сознание магией? – Ну, языка три я выучила сама, а остальное магия. Да не смотри на меня так? – да как “так”? Я сама не понимаю, что чувствую. И волнение. И восхищение. И немного страх, – Эйби без магии не знал бы ни одного. – Это на него похоже, – каждый раз, когда речь заходит об этом человеке, всё внутри меня взрывается и теплеет. Думаю, Фел об этом прекрасно знает. Трудно не заметить симпатию кого бы то ни было к своему брату. Я должна выглядеть максимально неловко в ваших глазах, мои дорогие читатели, кем бы вы ни были, но я не могу контролировать мысли о нём. Даже могу контролировать слёзы, но, когда я смотрю на его, влюбляюсь снова и снова. В его косичку – единственную длинную прядь, обмотанную блестящей лентой, в его неизменные золотые серьги, серо-фиолетовые глаза и русые волосы, отдающие золотом на закате. Я не могу. Каждый раз смотрю и умираю, тысячи раз умираю, даже услышав его голос. Я знаю, что мои чувства глупы и иранальны, но я не могу с ними справиться. Они заплетают мой язык. Лишают меня всей зрелости и рассудка, того самого, что позволяет нам держаться. – Сью, – мои чёртовы руки помещаются в его одну. Это касание. Бог мой. Держусь. Стараюсь, – пойдём! Мы сможем переночевать в этом городе! Ускоряю шаг. Где-то вдали смеётся Лэни. Фел тоже идёт к нам, но Руби замирает у границы. – Противоестественно, – он смотрит в небо, – так много страха. Они не видали ничего здесь, но там их объяли кошмары. – Кто они? – не понимаю я. Божок без глаз. Без глаз – не видел. – Те, кто были здесь. Те, кого нет. Значит, они и их сны нам больше не страшны. Тревога отступает. Руби улыбается мне и кивает, чувствуя на каком-то неясном уровне, что всё нормально. Он всегда такой – никто его не понимает, но он понимает всех. Так и общаемся. *** Приятное покалывание в ладонях приподнимает меня на воображаемых волнах. Душа трепещет. Трещины в оконном стекле зарастают под действием моей силы, крыша растёт, становится подобием той, что я видела на самом западе империи. Камень изнутри обрастает обоями, как кожей, сломанный стол обретает четыре лапы, и вокруг него вырастают стулья, будто приходят самостоятельно. Расползается плита на магическом огне, прямо на полу – старая планировка, нет желания выделывать весь гарнитур. От дома ответвляются комнаты, как пузыри, они разрастаются, и в каждой появляется по кровати. Земля расступается под нами и снова вырастает. Да! Внизу живота приятно тянет. Дух захватывает от собственной мощи, и я чувствую, как эйфория заполняет каждую клеточку моего тела, даже пространство между ними. Дом растёт. У него появляются ковры и крыльцо, и в саду растут флоксы, которыми обернулись приморские травы. Полынь превращается в лилейник, а маки не следует даже менять, их просто можно сделать больше, налить соком каждый лепесток и выстроить вдоль дороги. Редкий забор вырастает в славный частокол. Вырисовываю ворота, как из глины. И, последний штрих – резные ручки. Дом облегчённо выдыхает и распахивает ставни, как клапаны. Хоромы готовы. – Ночлег готов, – меня распирает от гордости. – Бог мой, Сью, ты превзошла саму себя! – Эйби подхватывает Лэн на руки, -– Лэни, гляди, это наш дом на сегодня! – Замок для королевы и её свиты! – одобрительно улыбается Руби, а затем ловит недовольный взгляд сестрёнки, – и, конечно же, для принцессы. – Не слишком ли для недолгой стоянки? – я вновь напрягаюсь, и тревога заменяет и так отступающую эйфорию. Пока колдовала, забыла о том, что моей целью должна быть лишь маленькая лачужка для ночёвки, а не коттедж из самых смелых своих фантазий. Не нужно, чтобы моё смятение кто-то видел. – Фел, ты что, не хочешь наконец-то поспать в кровати? – Но почему ты сделала это только сейчас? – действительно. Я и сама не знаю, почему. Просто так получилось. – Вдохновение, – догадываюсь я почти вслух, – я же в каком-то смысле художница! – Принято, – тепло улыбается она. Может, Фел никогда не заменит Майю, но в такие моменты мне кажется, что мы неплохо сблизились. Конечно. С сестрой будущего мужа надо иметь хорошие отношения! Так, Сью, любимая, какой, к демону, муж? Во-первых, нет никакой гарантии, что ты ему нравишься. Во-вторых, вы в бегах! И если похороны ещё без жреца обойдутся, то свадьба без него бессмысленна. Это как обменяться кольцами из клевера. Мысли бросают в жар и снова в тоску. – Королева, не печальтесь, – тихо шепчет Руби. Его голос ниже, чем у Эйби, похож на шелест листвы и прибой. Я его никогда не понимаю, но иногда… Успокаивает. Я вхожу в дом и жмурюсь от комфорта. Лэни с восторгом оглядывает свои хоромы – я не поскупилась на комнату для каждого из нас. Только картин на стенах нет, рисовать не умею. Даже магией. Может, языки с помощью силы выучить и можно, но рисовать – нет. Выходит какая-то бессмыслица. Фел вот здорово рисует. Но лучше всего это получается у Руби. Его картины вызывают чувства даже у тех, кто ничего не смыслит в искусстве. – Ты чего, – Эйби нежно касается рукой моей щеки, – такую красоту создала и стоишь грустная? Пойдем скорее! И не трать силы на еду – мы нашли дикий паслён и грибы. Точно съедобные. Мясо в твоём рюкзаке-холодильнике ещё осталось. Я сделаю суп, ладно? – Шоколад-то хотя бы позволишь мне создать? – сердечко, не стучи так быстро, молю. – Шоколад можно, – он приобнимает меня за плечи, будто действительно уже даже не любовник, а муж. Закусываю губу. Улыбаюсь. *** Лэни наконец-то засыпает и почти храпит. Я натягиваю на неё пуховое одеяло и выключаю свет – после ужина всё же наколдовала простейшую электрическую систему. На языке до сих пор тает вкус горячего шоколада, в животе приятно теплеет. Эйби и Руби уже спят, и я заглядываю в комнату каждого. Первый спит, укутавшись в одеяло, как в кокон. Даже не дает на себя поюбоваться. Эх. Второй же сдувает своим дыханием ярко-фиолетовую чёлку, а ниже абсолютно голый, и я невольно замечаю его сильное, загорелое тело. Интересно. Руби был единственным человеком, о котором мы ничего не знали. Точнее, мы знали, что у него запретная ступень магии сновидений, что он был в рабстве где-то в странах Тавореха, куда сваливают всех одарённых, если не убивают. И знали, что сила медленно сводила его с ума. Но никто толком и не понял, как этот парень вышел на нас, чем он занимался до этого, как бежал с континента рабов и кем приходится Наставнице, раз она даже на смертном одре просила о нём позаботиться. Руби не стесняется демонстрировать свое тело, по крайней мере его верхнюю часть, и мне уже даже не неловко. Только до жути любопытно – где можно было так накачать мышцы. Фел читает книгу. На филенийском. Она единственная не стирает из памяти все языки, которые узнала, хотя настаивает, чтобы мы это делали. Говорит, что долговременная память у магов сознания как винный погреб, прости, Боже, принца, а память обычных людей – погреб обычного человека. Если вы, мои несуществующие читатели, не знакомы с историей Рилии, объясняю – наш принц не только толст и глуп, но ещё и зависим от алкоголя. Особенно от вина. И погреб его поместил бы три или четыре таких коттеджа. Более того, вино постоянно некуда ставить, и есть ощущение, что на него тратится вся казна. Белое, зелёное, красное, сухое, полусладкое, фиолетовое – это с магией. Алкоголик, зависимый от вина, вот и всё. Мне кажется, он даже не различает их вкус. Не то чтобы я различаю, но я и не принц. Да и вина не пробовала – всё же, мне лишь недавно стукнуло шестнадцать. Для алкоголя я маловата. Зато для розыска и казни – в самый раз. Фонари есть только у нас во дворе. В остальном городишке их не было как конспекта. Поэтому как только я отхожу от дома, сразу тону в небосводе. Застывшие герои древних легенд с невыносимым молчанием венчают небо, белая полоса нашей галактики льется почти что молоком, от гор до бушующего внизу моря. Айперон, планета Богов, восходит с юга. Луна желтеет на востоке, она тёплого медового оттенка и большая, до смешного неуклюжая и сладкая. Я иду вниз в оглушающей темноте, но всё вижу. Море с каждым шагом шумит всё больше. Я тихо напеваю, и голос сливается с рокотом ночных насекомых и растений, вплетается в эту чарующую природную музыку. О чём это я красивом думаю? В одиночестве я становлюсь отвратно сентиментальной. Извините. Ракушечный песок хрустит под тяжестью моего тела. Остаюсь в одиночестве. Хорошо тут. Так тихо и спокойно. В этом месте нет диких зверей больше енота, а горное кольцо защищает от слишком сильных ветров. И здесь моя магия работает будто бы свободнее. Раньше у меня выходило лишь делать из одного другое. Например, из лилий – одуванчики, из сойки – куропатку. А здесь у меня вышло воссоздать дичайшую и смелейшую смесь всего, что я увидела, и даже вырастить фонари, каких тут не было. Даже электричество воссоздать получилось, хотя это, между прочим, не такое уж и давнее открытие. Главное – хотя бы примерно знать, как это работает. Я не понимаю, какова в этом причина. Но теперь, от осознания, что в неком Лэндхелле я ограничена лишь своим умом, возбуждение приятно обнимает пальцы. Магия искрится на кончике мизинца. Чёрт. Возвращайся обратно, глупая искорка. Камень ложится в ладонь и… Фонарь. Красивый. И горячий. Жаль, я не знаю как изолировать тепло. Он тонет в ракушках и освечивает волны. Я стаскиваю обувь и вытягиваю носок, касаясь волн. Планктон сияет синей вспышкой. Благоговение гладит меня по волосам. Да, было бы здорово здесь остаться. И ребята устали от вечных скитаний. А Лэни? Ребёнку же нужно детство! Я, может, не самая лучшая сестра, но не демоница же. – Так и знала, что ты опять накручиваешь себя в романтической обстановке, – вздрагиваю. Фел, Бог мой, как ты меня напугала! – А вот и не угадала, – специально улыбаюсь, – я просто думаю в романтической обстановке! Садись. Фел мягко опустилась, ее юбка шелохнулась. Хруст песка. Плеск волн. Ещё одна вспышка синим. – И о чём думаешь? – Мне тут нравится. Пауза. О чём она думает так долго? – Мне тоже, – и это всё? – Я имею в виду, было бы здорово здесь остаться. Навсегда. Больше никуда не бежать и не исчезать, не злиться друг на друга и не хоронить. – Да. Но это ведь роскошь? Нет такой силы, которая способна спрятать нас от всего мира. Фел молчит. Её длинные волосы вплетаются в песок. В ушах шумит море, и каждая его волна отдается ударом сердца и тупой болью. Не могу от неё избавиться. Это и боль, и предвкушение, и тоска. В каком жестоком мире мы живём, если для некоторых людей роскошь – просто жить. – Сью! – она возбуждённо кладёт руки мне на плечи, – у нас есть эта сила! Мы же сами себе почти всемогущи! – Пока это всемогущество только мешает. – Смотри! – я впервые слышу подругу такой взбудораженной, – дай писало, угу, спасибо. Так вот, смотри! Если ты можешь, по крайней мере здесь можешь, создать один дом, то сможешь и другие! Схема поселения у нас есть, а та площадь внизу – что насчёт фонтанов? Лэни понравится. – Мы создадим город, – догадываюсь я. Восторг. Почти эйфория. Каждый раз, когда я говорю о магии или колдую – эйфория, – я построю его. Эйби населит его клонами. А твоя сила поможет нам всех убедить в существовании города! – Более того. Этот город, воспоминание о том, что город существует, может заставить их забыть о том, что существуем мы. Воспоминания вполне равноценны – может случиться обмен. Воспоминания хитры. Если хочешь заставить кого-то вспомнить то, чего не было, надо заставить его забыть о том, что было. Взаимозамещение. Чем сильнее магия, тем больше плата за каждое заклинание. Какая же плата за мою силу? Я не знаю. Видите ли, мои несуществующие зрители. Моя сила называется Создатель. Я могу воссоздать что угодно как хочу, иногда даже создать с нуля. Моя магия может менять мир так, как мне хочется, главное – иметь достаточно высокую ступень, хорошие знания и богатое воображение. Моих способностей хватает на дом. И на превращение одних живых существ в другие. А каков мой максимум – я не знаю. Как и не знаю, какова плата за мои силы, постоянно гадаю, где восторжествует баланс? Мне не к кому обратиться. Никто из моих товарищей по силе не доживал до двадцати. – Скажешь завтра остальным? – Фел почти шепчет, – и начнем создавать. – А почему я? Твоя же идея. – Не моя, а наша, – даже сквозь волны темноты знаю – улыбается, – потому что ты – лидер, Сью. Наша Королева. – Не повторяй за Руби, мне стыдно! Молчим. Улыбаемся.