Архив сказок

      Долгая холодная ночь принесла утро, непохожее ни на какое другое. Птицы поднялись с радостным восторгом и запели мелодии благословенной любви. Утренняя роса блестела под румянцем сияющего солнца, а прохладный бриз океанского тумана веял над островом Бейтир с изяществом точного мазка кисти. Всё было хорошо в глазах смотрящего, но смотрящим был Сонхун…       Нет.       Это была Наён.       Хотя она знала о событиях, которые произошли глубокой ночью, её натура не позволяла таким событиям затмевать прекрасный свет утра. Она знала о важности происходящего. Знала о том, что Бейтир мог потерять. Три феи были неравнодушны к ссоре, но сейчас были более неотложные дела, которые должны были развернуться с наступлением дня. И в их сердцах была вера, что это испытание станет пятнышком в памяти в будущем. Боль требовала времени для преодоления, но именно так люди, как правило, измеряют своё счастье — слезами, которые они проливали в своей жизни.       Наён не была связана человеческими эмоциями. Она могла потакать их страстям и чувствовать жгучую ярость их мучений, но она не была человеком. Она могла запросто подняться над ними с пониманием себя, на что люди, казалось, были неспособны, если их не испытывали сверх их выносливости. Она не хотела, чтобы границы Сонхуна подвергались испытанию. Она могла видеть страдания, которые он преодолел на своём пути сюда, но тем не менее это было его страданиями. Это было частью того, что делало его человеком, частью того, что заставляло его расти.       Но против рациональности Наён выступали желание Миён сопереживать другим и способность Шухуа быть доброжелательной, но грубой со всеми, кого она встречала. И когда они оказывались по разные стороны видения ситуации, небольшая проблема могла перерасти в катастрофу. Единственным утешением Наён, что ничего не может пойти не так, было то, что Сонхун не сбежал от них, а лишь извинился, отказавшись от завтрака. Она внимательно наблюдала за ним, когда он выходил из комнаты. Его лицо начало выглядеть измождённым, несомненно, из-за шока от событий прошлой ночи. И пока Хисын пытался казаться равнодушным, его глаза всё же вновь и вновь устремлялись к принцу, пока тот не видел бросаемых взглядов.       — Что сделано, то сделано, — сказала она, нарушая напряжённую тишину. — Не зацикливайся на этом больше, иначе следующий шаг станет намного сложнее. Ещё будет время успокоить друг друга и примириться после восхода луны.       — Успокоить друг друга? — Хисын усмехнулся. — Да, давайте скажем этому избалованному ребёнку, чтобы он не волновался. Что мы возьмём от него то, что нам нужно, и отпустим обратно к его родителям.       Он был зол.       Его нож царапал тарелку с резким звуком скрежетания, за которым последовал дикий взгляд исподлобья.       Наён была невозмутима. Она привыкла к сложности эмоций. Она сотни лет испытывала их в этом мире. Тем не менее её поразило, что способность собеседника делать ехидные замечания, чтобы почувствовать себя лучше, не знает различия между человеческой расой и мистическими существами.       — Я напомню тебе, что это путь, который ты выбрал сам, Воин.       Она мирно потягивала розовое вино, пока Хисын сжимал челюсти. Она не одобряла нападок на других, но было довольно приятно напоминать людям, что они сами отвечают за сделанный ими выбор. Она могла жить с решениями, которые привели её к этому моменту. Но Хисын и Чонсон выглядели подавленными. Один бродил с чувством вины, а другой… Ну, это было что-то более глубокое, чем вина, и смешанное с чем-то, что она осмелится назвать самой сильной человеческой эмоцией из всех.       — Ты сделал свой выбор, — она пристально посмотрела ему в эти пронзительные чёрные глаза. — И я надеюсь, ты не откажешься от содеянного.       Завтрак, по сути, закончился прямо здесь и сейчас. Наён встала из-за стола и направилась на балкон в саду за пределами тронного зала. Именно там прятался принц, и поэтому ей нужно было быть там. Он стоял, наклонившись через перила, и вдыхал запах болотного розмарина. Ей сказали, что это был любимый аромат Чонвона. Вот почему дворец был засажен им. Достаточно было протянуть руку, и он нежно коснулся бы их кожи. За годы, проведённые феями с Чонсоном, цветы начали увядать. Как Голубая фея Наён не хотела, чтобы такое прекрасное признание в любви увяло, и она проводила дни, подпитывая их дозой волшебной пыли, когда они выглядели особенно нездоровыми.       Принц услышал её лёгкие шаги, но не подавал виду, что ему понравится её общество. Она и сама не хотела вести каких-то праздных диалогов. Нет, ей было интереснее наблюдать за ним, потому что из всех именно он был способен заставить сердце Хисына дрогнуть. И хотя снадобье, которое требовалось изготовить, должно было содержать подобные эмоции, его нельзя было просто списать как побочный продукт их обстоятельств.       Это было хорошо.       Эти эмоции помогут им. Помогут ему.       Если они оба будут достаточно сильны, чтобы держаться за ту единственную причину, которая удерживает их от того, чтобы всё это бросить, тогда Бейтир не будет проклят и их дружбу, их узы можно будет спасти. Потребуется время, чтобы всё зажило, хотя всё и будет трещать по швам. По мнению Наён, это делало переживание человеческих эмоций стоящим. У них была способность расти и извлекать уроки из своего опыта с точки зрения, которая касалась даже самых небесных существ, и это было потому, что в глубине души они знали, что ошибаются. В их несовершенстве лежала основа их человечности, и именно по этой причине Наён обнаружила, что тоже может поддаться греху, известному как зависть.       Продолжая наблюдать за ним, она могла видеть, как на его лице одновременно играла тысяча эмоций. Он был погружён глубоко в мысли, и она стала свидетельницей очень личного момента, но её интересовало то, что принц позволил ей это сделать. Она могла видеть, как искреннее негодование пересекало его лоб, ненависть к себе искривляла его губы. Но их подавляли оттенок нежности на его щеках и тоска, сверкающая в глубине его глаз. Это была молчаливая битва, которую он вёл с самим собой внутри, и она надеялась, что лучшее в нём победит, потому что только так принц сможет выполнить своё предназначение.       По мере того как солнце захлёбывалось в объятиях вечера, ничто важное не привлекало внимания. День продолжался. Небо растаяло от смеси светло-голубого до тёмно-фиолетового. Звёзды начали занимать свои места на темнеющем небе, и полосы лунного света падали на дворец, освещая тёмные тени тонким сиянием. Миён знала, что именно в этих тенях она сможет найти прячущегося Сонхуна. Он был не таким уж сложным для чтения человеком, но в те несколько мгновений, которые она сумела уловить, Миён поняла, что его эмоции были глубже, чем морские течения.       Дворец был полон напряжённости. Все они знали, что произойдёт ночью, и Миён знала, что сейчас единственное время, когда она может посидеть рядом с ним и понять, о чём он думает. Возможно, на её месте должен был быть кое-кто другой, но она не могла вынести и минуты, чтобы хотя бы не положить руку ему на плечо. Наён ясно дала понять, что они должны оставить его в покое. Дать ему день посидеть в своих мыслях и решить для себя, хочет ли он им помочь. Миён знала с того момента, как увидела его прошлым вечером, что это прекрасное создание ни при каких обстоятельствах не сможет сказать «нет».       Его глаза были глубоко затянуты видениями прошлого. В них была меланхолия, которую могли испытать лишь немногие. Хотя она и была феей, она не входила в число тех, кто сторонится человеческих эмоций, и не проводила ни дня, не настраиваясь на них. Все феи обладают способностью испытывать эмоции, но как фея Роз она могла сделать с ними гораздо больше. Она могла разделить радости и печали с другим существом простым прикосновением, одним словом. За столетия своей жизни Миён обнаружила, что людей часто утешала эта её способность. Знание, что другой может чувствовать, что бьётся в их сердцах, и не стыдить их за это.       Она надеялась, что Сонхуну станет легче от этого, хотя Наён не одобрит такого вмешательства. Он должен был принять решение без посторонних.       — Не против моей компании? — осторожно спросила она.       В тусклом свете свечи она увидела тень скорби, проступившую на его лице. Это заставило её сердце затрепетать от боли.       Он выдавил лёгкую улыбку в её сторону. Она восприняла это как приветствие и села рядом с ним на скамейку, осторожно, оставив достаточно места между ними. Его эмоции больше не были так ясно написаны на его лице. Должно быть, это из-за его обучения как императорского принца Мугунхвы. Что представляла бы собой аристократическая особа, если бы не умела скрытничать? Она не возражала против этого. На самом деле, она даже ожидала подобной реакции. У него не было времени узнать фей поближе, как и наоборот. Чонсон стал для них другом, а Хисын — знакомым, если не больше. Но Сонхун был для них таким же чужаком, каковым его могли бы признать даже его собственные родители.       — Ты одарён добродетелью, — тихо произнесла она.       На это он выдавил уже настоящую улыбку, хотя в его глазах всё ещё читалась печаль, которую даже её родство с эмоциями не могло постичь.       — Не многие смогли бы сохранить самообладание после событий прошлой ночи, — по мнению Миён, это была чистая правда. Она достаточно хорошо знакома с Чонсоном, чтобы знать, что, хотя он и был достаточно зрелым для своего возраста, он всё ещё был импульсивен. Он мог быстро разозлиться, если правильно подобрать слова, чтобы подразнить его. Однако Сонхун держал свои эмоции под замком с такой острой подготовкой, что это могло быть сформировано только из-за количества лет, проведённых с ведьмой.       — Достоинство. Усердие. Благопристойность, — ответил он почти автоматически.       — Ещё одно правило королевского этикета?       — Ещё одно? — тихо спросил он.       — Ну, твоё сокрытие эмоций довольно заметно.       Он медленно кивнул на её слова, не отрицая и не признавая. Она могла сказать, что его разум не был полностью здесь. Он говорил с ней, но его мысли неслись по курсу воспоминаний, до краев заполненных другим. Она хотела прямо сказать ему, что он ни в коем случае не ничтожество, если откажется им помочь. Он имел полное право злиться на Хысина и испытывать к нему отвращение. То, как с ним обошлись той ночью, было не только жестоким, но и подлым. Этот обмен обесценил дружбу, зародившуюся между ними. И она знала, что он чувствует эту удушающую обиду, потому что осмелилась положить свою руку поверх его в знак утешения.       Это помогало, потому что мышцы его спины расслабились. Он медленно и прерывисто выдохнул. Что-то вертелось на кончике его языка, и она хотела, чтобы он осмелился спросить её об этом.       — Ты в порядке?       Возможно, это прозвучало глупо, но иногда это единственный вопрос, который нужно было услышать человеку. Существует тип людей, которые могли расти и исцеляться, только если они чувствовали беспокойство и заботу других. Если и было что-то, что нужно Сонхуну в этот момент, так это знать, что он не должен стыдиться того, что его сердце болит.       Он помедлил, прежде чем ответить:       — Скоро буду.       Она нашла это довольно странным. Ещё более странным было то, что чем дольше она держалась за него, тем меньше она могла чувствовать его эмоции. Как будто что-то блокировало её связь с его душой. Проблеск беспокойства скользнул по её лбу. Она никогда не знала человека, неспособного чувствовать что-либо, и Сонхун был бы последним, который мог бы заявить о такой способности. Она могла видеть различные эмоции, отражающиеся на его лице, по звуку его голоса и по лёгкой дрожи его тела. Она была уверена, что он не был бесчувственным, особенно потому, что было похоже, что эмоции ускользали от него. Как будто они были там всего секунду, а потом исчезли. Он, должно быть, заметил странный взгляд её глаз, потому что спросил её, всё ли хорошо.       Услышав его нежный голос, она отмахнулась от этого момента. Вероятно, это было пустяком. И если она придаст этому значение, то Наён поймёт, что она затронула его эмоции.       — Почему бы тебе не присоединиться ко мне на прогулке в саду? — перевела она тему. — Свежие цветы отвлекут тебя от мыслей перед ужином, — Миён убрала руку и увела его. Благодарная тому, что он не отказался.       Ужин прошёл почти так же, как завтрак и обед. Это было тихое мероприятие с таким напряжением, что птица потеряла бы направление, если бы делила с ними один воздух. Шухуа знала, что этот ужин может стать последним ужином с Сонхуном, и старалась извлечь из этого максимум пользы. Однако он, казалось, был не в настроении для чего-либо, перебирая палочки для еды в руке, но так и не прикоснувшись к ним губами.       Шухуа была неспособна молчать и поэтому пыталась вовлечь в разговор всех. Это в основном не принесло никакой пользы, но она узнала, что Чонсон и Хисын по-прежнему способны препираться как дети, несмотря на то, что они были мудры не по годам. Было довольно забавно наблюдать за ними, и поэтому она почувствовала лёгкое разочарование, когда ужин был окончен. Оставалось только одно событие, прежде чем они отправятся спать, то самое, которого Чонсон ждал почти пять лет.       Их вели по коридорам с Наён во главе и Шухуа сзади. Она была слишком хорошо знакома с комнатой, которую они теперь должны были посетить, потому что приходила туда почти каждый восход солнца, потому что образ Чонвона, так крепко спящего, был тем, что она находила трагически захватывающим. Она знала, что чем дольше он будет пребывать в этом сне, тем труднее будет его разбудить, и хотя она верила в изречения Элдрича, всегда оставалось место для ошибки. Она просто надеялась, что это не будет стоить им больше, чем уже стоило.       Чем ближе они подходили к спальне, тем больше времени требовалось ногам Сонхуна, чтобы повиноваться ему. В конце концов они оказались рядом. И хотя у Шухуа не было уникальных талантов Голубой и Розовой фей, у неё была одна великолепная черта. Способность заставить кого-то улыбнуться.       — Осторожнее, кто-то может подумать, что ты на самом деле пастушок, а не принц, — она говорила достаточно тихо, чтобы её слова мог слышать только он, и была рада видеть, что произвела на него желаемый эффект. Он впервые за день по-настоящему улыбнулся.       — Знаешь, ты странная, — ответил он.       — Лучше странная, чем скучная. Только некоторые из нас могут поддаться мысли, что мы не можем достичь ничего выше обыденного.       У неё также была острая способность быть прямолинейной. Это был её талант, сказала бы Наён. Как Белая фея Шухуа могла заставить других увидеть правду такой, какая она есть. Шухуа утверждала, что это просто часть её личности. Ей не нравилось ходить вокруг да около. Так много времени можно было бы сэкономить между людьми, если бы они просто говорили то, что у них на уме, что они чувствуют. Она жаждала спросить Сонхуна, что он чувствует, и заверить его, что не поверит, если он попытается солгать своим ответом.       — Из нас двоих ты страннее всего, не так ли? Ты потратил целый день на то, чтобы оценить варианты действий, но я готова поспорить, что ты пришёл к своему выбору ещё прошлой ночью, — она на мгновение остановилась на месте и позволила остальным пройти дальше. — Ты всё время знал, каков будет твой ответ, но просто не хотел, чтобы знал он.       Сонхун, естественно, остановился вместе с ней. Его глаза на мгновение сузились, очевидно, раздумывая, стоит ли ему говорить ей правду. Но она могла взглянуть на него один раз и понять, что она права. Ответ был ясен в его глазах, а глаза никогда не лгали. Они были такими глубокими от эмоций и разума, что у них никогда не было возможности это сделать.       Он хотел сказать, что она не права, но не смог. Шухуа улыбнулась. Его молчание было достаточно красноречивым. Она повернулась и снова пошла по освещённому факелами коридору. Когда Сонхун последовал за ней, в его шаге было немного больше силы. Немного больше уверенности. Хотя она надеялась, что он решит помочь им, она не расстроится, если он этого не сделает. Правда в том, что он не был виноват. Злая фея, отвернувшаяся от всех фей и их королевства, стала причиной этого проклятия. Сонхун не имел к этому никакого отношения. Его забрала ведьма, и у него украли кровь. Запертый в башне на десять лет, он был не соучастником ведьмы в ситуации с Чонвоном, а такой же жертвой.       Она поддержит любой выбор, который он сделает.       В любом случае виноват был образ их действий. Но никто не выступал против Элдрича в таких вопросах. Существо, жившее более тысячелетия, заслуживало доверия и почитания. Наён была бы первой среди тех, кто бросил бы вызов Элдричу, если бы она считала, что от его поведения может быть нанесён какой-либо вред. Но она этого не делала. Это говорило о её доверии к Элдричу, о том, что это сработает, а единственным существом, на которого Шухуа всегда могла рассчитывать, была Наён.       Они прибыли к подножию комнаты и поднялись по спиральным ступеням. Чонвон лежал в башне, так что когда солнце вставало и садилось, он был первым, кого касалась его вечная благодать. Три феи сделали всё возможное, чтобы поддерживать башню в тепле с помощью бушующего огня, который никогда не кончался, и жизни с помощью пышных цветов, чей сладкий аромат щекотал нос. Они были последними, кто вошёл в комнату, и последними, кто видел, что дыхание Чонвона было медленным и скованным, как будто смерть была всего в секунде от него.       В конце концов, это был последний полумесяц луны Нвифре. Последний день «жизни» Чонвона до того, как проклятие больше нельзя будет снять, до того, как он будет обречён увянуть под бледным лунным светом с убитым горем Чонсоном рядом с ним. Последняя ночь острова Бейтир до того, как проклятие просочится в дома знати и горожан.       Все взгляды естественным образом перемещались между Хисыном и Сонхуном. Черты лица первого затвердели, а второго побледнели. Наён вмешалась, беря инициативу на себя, как всегда, когда другие искали направляющую силу.       Она подвела Сонхуна к единственному предмету мебели, не заставленному гипсофилой, бегониями, розами и гардениями. На нём стоял только один флакон с тёмно-сиреневой жидкостью внутри. От него поднимались маленькие капельки пара, наполняя воздух сладким ароматом цветка, цвет которого он напоминал. Шухуа, затаив дыхание, наблюдала за происходящим и отметила, что, несмотря на всё это, глаза принца незаметно посматривали на Хисына. Старшего одолевали его собственные тёмные стороны, но всё же его присутствие значило для Сонхуна больше, чем присутствие всех остальных, вместе взятых.       — Только одна капля крови, ваше высочество, это всё, что мы у вас просим.       Из складок своего платья она достала кинжал. Он был благословлён Элдричем на этот единственный момент времени. Все затаили дыхание, внимательно наблюдая за Сонхуном в надежде на тот же исход. Но люди, как известно, непостоянные существа, и вопрос о том, был ли принц одним из тех, кто ветрен в принятии решений, оставался открытым.