Архив сказок

      Чонсон услышал об их прибытии прежде, чем они успели ступить на дворцовые ступени. Это был поздний вечер, и он даже не подозревал об усталости гостей, только что переживших столкновение с Виверном. Нетерпение делало минуты похожими по длительности на часы, и пережить этот день казалось попросту невозможным. К сожалению, он не мог выбежать из стен дворца, как простолюдин, и поприветствовать их с распростёртыми объятиями. Вместо этого он был вынужден мерить шагами тронный зал, нервничая и бормоча себе под нос какую-то чушь. В последние несколько дней он становился всё более раздражительным, не в силах удержаться от того, чтобы в конце концов не наброситься на дом министров всего несколько часов назад, срывая свою злость. Министры были озабочены своими легкомысленными делами, такими обыденными повседневными событиями, что и не заметили, как королевство едва избежало проклятия, потому что если бы двое путешественников пришли позже, сонное заклинание заразило бы их всех, как и обещала жестокая фея.       Три феи Санктума были единственными, кто осмелился встать рядом с ним. Их не затронуло его поведение, поскольку они были существами высшего порядка. Наён, Голубая фея, заверила его, что всё будет хорошо. Шухуа, Белая фея, рассеянно заверяла его, что пусть есть много вероятностей развития событий, всё же следует уповать на наилучший исход. А Миён, фея Роз, старалась успокоить самую младшую из них троих.       Хотя Чонсон не знал, как эти три феи узнали о Чонвоне и стали заботиться о нём, он был рад их присутствию. Он никогда много не говорил с ними, но они хорошо успокаивали его нервы. И феи, и Чонсон хотели снова увидеть Чонвона здоровым, потому что тоже лелеяли любовь к нему в своих сердцах. Именно под их руководством Чонсон узнал о лекарстве от проклятия Чонвона. Но было рискованно собирать все необходимые ингредиенты и смешивать их вместе, поскольку зелье должно было вариться в синем огне в течение пяти лет. Не было другого выхода. Чонсон старательно делал, как ему говорили, и ни разу не жаловался. Но когда дело дошло до последнего ингредиента, он обнаружил, что не может его добыть. А когда он выразил своё беспокойство феям, ему сказали, что они не в состоянии его принести, потому что ингредиент уже принадлежит другому.       Именно тогда он заручился поддержкой друга и, что ещё важнее, человека, который также разделял глубокую привязанность к Чонвону. Именно в его руки Чонсон вложил заботу о последнем ингредиенте, и всего через несколько мгновений эти невыносимые пять лет окупятся.       Когда он услышал, как за окном тронного зала раздаются голоса, сердце Чонсона забилось совершенно неистово. Он чувствовал, как оно колотится в его грудной клетке, когда голоса становились громче. На его плече появилась нежная рука, чтобы удержать его неуверенную походку.       — Пожалуйста, мой господин, не колеблись сейчас.       Это была Наён, прославленная Голубая фея, способная на невыразимую магию и чудеса.       Её розовые губы растянулись в яркую улыбку, которая должна была успокоить его. Пока её большие глаза продолжали смотреть на него, Чонсон отвечал ей улыбкой. Она была великолепной и элегантной женщиной. Всего один взгляд в её сторону, и вся его нервозность таяла. Её тихая и вечно спокойная аура была чистым благословением последние пять лет. Он бы развалился на части, если бы она и её сестры не стали столпами силы, на которые можно было опереться. В этой ужасной ситуации он познакомился с тремя славными женщинами, которые стали ему ближе, чем сёстры.       Все трое молча сплотились позади него в своих шёлковых муслиновых платьях и, затаив дыхание, с улыбками ждали так же, как и он, когда двери тронного зала откроются и покажут им надежду и лекарство для его «спящей красавицы», которая лежала со слабыми вдохами, каждый из которых был медленнее предыдущего.       Когда двери открылись, он выдохнул с облегчением. Ему потребовались все его силы, чтобы не рухнуть на пол от чистого волнения после всего этого. Они действительно были здесь! Они прошли через защиту леса и через болото Цзиньхонг. Он узнает все подробности позже. Они не имели значения. Они были всего в нескольких минутах от выполнения своей задачи, всё остальное не имело значения.       — Хи…       Они были двумя из трёх лучших друзей, которые вместе посещали академию Драконум. Сон Хисын бросил на него хмурый взгляд, заставив замолчать.       Он был безрассуден и почти назвал Хисына его настоящим именем. Принц, конечно, не знал, кто такой его спутник на самом деле, но Чонсон надеялся, что в их путешествии будет как можно меньше обмана. И ранее, при знакомстве с планом, и ныне Чонсон относился к такому фарсу с недоверием. Теперь больше, чем когда-либо, он обнаружил, что его хрупкое сердце дрогнуло, когда он взглянул на лицо Сонхуна Вольгванга.       Как он был мил… Чонсон не мог себе представить, что могли сделать с ним эти десять лет, проведённые в башне, но всё же принцу удалось улыбнуться ему с таким доверием в глазах. Их путешествие было долгим и трудным и продлилось чуть больше двух месяцев, но он вышел невредимым. Чонсон взглянул в сторону Хисына. Он, должно быть, очень заботился о принце, раз охранял его с максимальной заботой, вне зависимости от того, делал ли это из-за чувства вины или нет. В глазах Сонхуна пылал огонь тепла, даже Чонсон мог видеть чувство безопасности, окутывающее его. Это могло означать только то, что Хисын провёл все эти дни, не покидая его, молча присматривая за принцем с привязанностью, которая обычно не встречается между простыми знакомыми.       — Лорд Хваль, приятно познакомиться с вами.       С идеальными манерами, соответствующими статусу императорского принца, он поприветствовал Чонсона. Было принято, что дворянин низшего достоинства кланяется другому на девяносто градусов, но поскольку Сонхун был моложе его, именно принц сейчас наклонился. Этот единственный жест заставил Чонсона остановиться и на секунду задуматься о том, что он делает. Затем он поймал взгляд Хисына в спину принца и снова укрепил свою решимость.       — Это честь для меня, ваше императорское высочество, — тихо ответил Чонсон. Он отступил в сторону, чтобы было видно трёх фей. — Могу ли я представить вам некоторых моих очень особенных друзей? — Хисын прекрасно знал их личности, но Сонхуну было любопытно узнать, кто эти женщины. Когда знакомства состоялись, и все трое осторожно поговорили с Сонхуном, Чонсон сделал шаг назад, к тому месту, где стоял Хисын, выбирая фрукты, разложенные на столах в стороне.       — Он знает? — спросил он тихим голосом.       — Конечно, нет, — заверил его Хисын, небрежно засовывая виноградину в рот.       Теперь, когда Чонсон стоял рядом с ним, он мог видеть, что его друг измотан ещё больше. У Сонхуна на лице не было ни единого синяка, ничего, что указывало на то, что они прошли через самые утомительные испытания. С другой стороны, руки Хисына были грубыми от синяков, а лицо начинало выглядеть измождённым. Его скулы резко выделялись, подчёркивая различные порезы на них. Его одежда была порвана в некоторых местах, но это было недостаточно заметно, чтобы привлечь внимание прохожего. Однако именно его глаза выдавали перенесённые им трудности. Чонсон привык к глубоким спокойным водам, которыми были глаза Хисына, но теперь их затоплял поток бушующих волн.       — Хисын… — фразу резко оборвал взгляд его собеседника. Хисын редко позволял себе сильно злиться, но на этот раз он был в слепой ярости. Как будто произнесение его имени станет концом всего. И так и могло быть.       Хисын приложил палец к губам. Чонсон пробормотал извинения. Они оба посмотрели в сторону Сонхуна. Его обхаживали феи, о магии которых он не подозревал, но радовался тому, что с ним обращаются так, словно он был одним из них. Улыбка мелькнула на губах Хисына, но быстро исчезла. Он потянул Чонсона в дальний угол тронного зала. Чонсон отпустил охранников ещё утром. Он не хотел, чтобы разговоры этого дня были хоть кем-либо подслушаны.       — Готово ли снадобье?       Чонсон кивнул.       — Готов ли он? — казалось, это был более насущный вопрос.       Они оба снова посмотрели в сторону Сонхуна. Чем дольше он смотрел на оживлённого принца, тем больше его решимость начинала колебаться. Он никогда не хотел спасать одну жизнь за счёт другой. Чонвон никогда не простит его за такое. Какой смысл тогда в его пробуждении? Младший скорее утащит их обоих в ад, чем причинит вред другому ради собственной выгоды. Как он перенесёт взгляд Чонвона, когда всё это закончится?       — Не отступай сейчас. Мы уже прошли точку невозврата.       Голос Хисына вернул Чонсона к реальности. Конечно, он был прав. Они не могли отступить. Пять лет зелье кипело, ожидая своего часа. Сейчас или никогда. Если этот шанс ускользнёт из их рук, то Хисын потеряет своего любимого брата, а Чонсон — самого важного человека в своей жизни. Сонхун ведь поймёт их, в конце концов? Он не будет держать на них зла, верно?       Чонсон не мог поставить себя на место принца. Он был предвзят. Любое решение, которое он примет, будет лишь из-за его привязанности к Чонвону. Однако Сонхун не знал Чонвона лично. Он не разделял никакой привязанности к этому молодому человеку. И в довершение всего, они не просили Сонхуна о помощи, они отнимали её у него.       Чонсон отвернулся от принца. Его сердце сильно билось о грудь, а пот струился по основанию шеи. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Было немного странно видеть Сонхуна лично, потому что он был именно таким: живым, дышащим человеком, который имеет столько же прав на жизнь и мечты, как и любой другой. Но разве было преступно со стороны Чонсона хотеть вернуть Чонвона и прибегать к таким коварным средствам для достижения этого?       — Почему бы нам не продолжить этот разговор после ужина? — наконец спросил он. Это дало бы ему время лучше понять свои эмоции. Они, возможно, учились в одной академии, но Чонсон не был бесстрашным воином, каким был Хисын. Он использовал свои знания и доблесть, чтобы стать самым высокопоставленным членом Палаты лордов Бейтира. Хисын, с другой стороны, стал генералом армии. Он привык принимать расчётливые решения на поле боя, которые могли привести к потерям. Единственным оружием Чонсона был лишь его острый язык.       — Тогда, я полагаю, ты устроишь нам представление после этого? — насмешливо ответил Хисын.       Чонсон пожал плечами на его ответ, бросив на него свой взгляд.       — Уже поздно, найдите минутку, чтобы удалиться в свои комнаты и переодеться во что-нибудь более удобное для ужина, — Чонсон повернулся, чтобы объявить это. Как хозяин он мог провести эту ночь так, как ему заблагорассудится, даже если это не понравится Хисыну. По щелчку пальцев появились слуги. Они подобрали те немногие вещи, с которыми пришли эти двое, и направились к дверям.       Хисын прищурился, но последовал за слугами к двери, в то время как Сонхун двинулся только тогда, когда старший протянул ему руку. С напряжённо бьющимся сердцем в груди Чонсон наблюдал, как эти двое вышли из тронного зала, держась за руки. Он мог бы упасть, если бы Наён не сделала шаг в его сторону.       — Посмотри на меня, мой господин, — он снова пошатнулся, и она помогла ему удержать равновесие. — Это правильно, — заверила она его. — Он поймёт. Это всего лишь один из вариантов действий в более широкой схеме вещей. Принц — добрая и нежная душа, не из тех, кого так легко запятнать действиями других.       Ради его же блага он надеялся, что она говорит правду. Его нечистая совесть не позволит ему выйти из этого живым, если всё окажется иначе.       Обычно северо-восточная сторона замка была перекрыта. Там находились покои королевской семьи. Поскольку Сонхун был императорским принцем Мугунхвы, Чонсон открыл для него целое крыло. В противном случае это было бы вопиющим знаком неуважения, а он сделает всё, чтобы поддерживать принца в приподнятом настроении, пока это возможно. Было лишь вопросом времени, когда правда раскроется и доверие Сонхуна разобьётся линзами внутрь.       Ужин был простым делом. Они сидели за небольшим столом, за которым он обычно обедал с Чонвоном. Он редко использовался после того, как вступило в силу проклятие, погрузившее младшего в сон. Было странно сидеть там и не видеть его миловидное лицо, окрашиваемое яркой улыбкой и блеском его глаз. Вместо этого в глаза бросался задумчивый взгляд Хисына, которым тот сверлил его. Его друг мог заметить нерешительность, расцветающую в его сердце. Чонсон задавался вопросом, как его друг мог не пересмотреть своё решение, проведя эти долгие дни и ночи наедине с принцем. Он знал Сонхуна только меньшую часть вечера и уже чувствовал, как в его груди зарождается чувство привязанности.       Он снова был благодарен феям, они поддерживали лёгкую беседу, которая была достаточно интересной, чтобы поглотить Сонхуна и не вызвать подозрений. Принц разглашал подробности своего путешествия через игривые шутки с Шухуа. Она была очарована духом приключений. Как самая младшая из троих, она была под вечной опекой старших. Миён была той, кто умело извлекал истории о его времени в башне. Она направляла разговор в это русло с помощью плавного перехода. Чонсон услышал их разговор только спустя некоторое время. Он был слишком занят, участвуя в бессловесной битве с Хисыном.       — Ваше высочество, вы едва прикоснулись к еде на своей тарелке. Еда вам не по вкусу?       Наён вмешалась в обсуждение, когда оно зашло на то, что она считала опасной территорией. Некоторые вещи, сказала она Чонсону, лучше оставить при себе, чем делиться ими с другими. Удержание этой частички личных эмоций и воспоминаний может быть сильным, более сильным, чем любые общие воспоминания о счастье или травме.       — Я просто устал, вот и всё, — просто ответил он. Сонхун взял палочки для еды, но так и не притронулся к еде. Никто больше не обратил на это внимания, но комментарий Наён привлёк внимание Хисына. Возможно, он уже замечал это раньше. Возможно, это также было причиной того, что принц выглядел более хрупким, чем его описывали, хотя, с другой стороны, десять лет заточения попросту не могли не сказаться на ком бы то ни было.       Чем дольше Чонсон погружался в свои мысли, тем больше Наён выступала в роли хозяйки. Она направила их в изумрудную гостиную, где они выпили чаю. Когда звёзды затанцевали над стеклянным куполом потолка, настало время ложиться спать. Чонсон проводил принца и Хисына в их комнаты. Как только первый оказался за дверью, он отвёл друга в сторону. В северо-восточных коридорах не было ни души, и Сонхун не мог услышать ни слова из их уст.       — Неужели мы действительно должны так поступить? — спросил он с настойчивостью. — Разве нет другого выхода?       Челюсти Хисына сжались.       — Могу ли я напомнить тебе, чья это вина?       — В этом действительно нет необходимости. Я раскаиваюсь в своих действиях от одного рассвета до другого. Мне не нужно, чтобы твоё резкое отношение подливало масла в огонь! — парировал он. Они могли бы играть в обвинения, как дети, всю ночь напролёт, но это не утихомирило бы дискомфорт в его сердце. — А что, если бы был другой выход? Что, если бы мы просто попросили у него каплю? Разве он не дал бы её нам?       Хисын вздохнул. Он постоял там мгновение в тишине. Между ними произошло признание. Они не хотели причинять боль Сонхуну, ведь тот и так достаточно натерпелся.       — Нет, — наконец ответил он. — Мы искали месяцами. Это единственный выход. Это нужно сделать, когда он будет наиболее доверчив, только тогда выбор будет в нашу пользу. Однако нельзя предупреждать его об этом, иначе ингредиент просто потеряет смысл.       — Это кажется ужасным, — пробормотал Чонсон в горе. — Я чувствую себя так, словно поступаю, как та ведьма…       Хисын взял его за плечи.       — Послушай меня, Джей, мы так близки к тому, чтобы вернуть его, — в его глазах пылало пламя старшего брата, отчаянно пытающегося спасти своего младшего. Если и был кто-то, чьё желание вылечить Чонвона превосходило желание Чонсона, то это был Хисын. Он потерял части себя в начале своего путешествия, части, которые, как знал Чонсон, покоились с прекрасным мальчиком, который крепко спал, не имея ни малейшего представления о событиях, разворачивающихся вокруг ради него.       — Сонхун, которого я знаю, сделает правильный выбор, независимо от того, правильно ли мы просим его об этом.       — И какой же это может быть выбор?       Чонсон побледнел от страха. Страха, который он познал только тогда, когда потерял Чонвона много лет назад. Он снова подкрался к нему, заставляя его кости холодеть и цепенеть чувством, что Чонвон снова медленно ускользает из его хватки. Он чувствовал прикосновение губ младшего, задержавшееся на его лбу, но со временем оно становилось слабее. Он боялся, что однажды отпечаток больше не будет запечатлён на его коже.       — Сонхун, разве ты не должен быть в постели?       — Я мог бы спросить тебя о том же, но думаю, меня больше интересует то, о чём именно вы двое шептались за моей спиной весь вечер.       Чонсон повернулся лицом к принцу. Он говорил с Хисыном небрежно. Знакомство в их словах говорило об их близости. Сколько боли ему причинит знание причины всего этого.       — Ваше высочество, что вы имеете в виду? — слабо спросил он. Это был рискованный шаг, он знал, что он обернётся против него.       — Лорд Хваль, я, возможно, и провёл последние десять лет своей жизни в башне, но это не сделало меня менее проницательным, чем я был раньше. Я могу определить, когда кто-то пытается — извините за выражение — надуть меня, — он посмотрел мимо Чонсона прямо на Хисына. Регент воспользовался этой секундой, чтобы обойти их обоих. Это не должно было закончиться ничем хорошим. И хотя часть вины Чонсона тоже была в этой ситуации, он был рад избежать прямого допроса, перепавшего на долю Хисына.       — У тебя был долгий день, Сонхун, иди спать, — Хисын не отступил от взгляда Сонхуна.       — Не покровительствуй мне, Гелиос! Я не ребёнок, и хотя раньше я прощал твоё идиотское поведение, сейчас моё терпение почти на исходе.       Идиот? Он никогда не слышал, чтобы кто-то описывал Хисына таким образом. Никогда не осмеливался — так было бы правильнее. Но всё когда-то бывает впервые…       — Ты обещал мне, что перестанешь хранить секреты! — его горло было сдавлено, вены вздулись по бокам. Волосы растрепались, а взгляд был обвинительным. Услышав это замечание, Хисын, казалось, ошеломился. Как будто эта фраза была не тем, чего он ожидал. И хотя это было не худшим из того, что сорвалось с губ Сонхуна, именно это заставило его впервые за этот день запнуться.       — Я не… — попытался сказать он, но потом понял, что это было бы полной ложью. — Есть вещи, которые лучше не слышать, Сонхун.       — Но есть некоторые обещания, которые лучше держать в уме. И я думал, что твоё — одно из них. Я никогда не ожидал, что ты окажешься таким же бесчестным, как остальные, — Сонхун выглядел искренне обиженным. Даже на грани слёз. Чонсон не знал, что произошло во время их путешествия от башни до Бейтира, но отношения между ними были глубокими. — Теперь я не уйду, пока ты не скажешь мне правду.       Чонсон увидел, как в глазах Хисына вспыхнул гнев. Его щёки горели от жара, и казалось, что он собирается выкрикнуть ряд ужасных комментариев в сторону Сонхуна. Но вместо этого он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Они оба заметили, что Сонхун дрожит. Его тело дрожало, когда он требовал, чтобы его выпустили из темноты. Вероятно, он уже достаточно натерпелся за время, проведённое в башне, и думал, что Хисын был другом, в свете которого он всегда мог греться.       Хисын задумался на мгновение, а затем вздохнул.       — Правда? — прошептал он. — Правда в том, что ты доставил мне кучу проблем, Сонхун. Больше, чем ты можешь себе представить, — Чонсон положил руку на плечо своего друга, но Хисын тряхнул им, сбрасывая её. — Ты провёл десять лет в страданиях, но так и не научился оставлять позади эти бурные привычки своего детства.       Сонхун был потрясён и замолчал, так же как и Чонсон. Тон Хисына был холоднее, чем он ожидал.       — Ты слышал о проклятии сна? Это хитрая мелочь. Звучит не слишком угрожающе для жизни, но, представляешь, это именно так. Большинство людей верят, что это бесконечный сон, но те, кто знает лучше, понимают, что у проклятия есть только один конец и это смерть.       Брови Сонхуна нахмурились. Он не знал, как это связано с чем-то большим, и Чонсон не мог винить его за озадаченные черты его лица.       — Прямо в том коридоре лежит жертва такого проклятия. Он был невинным ребёнком, когда оно пришло за ним, — продолжил Хисын. Кулаки Чонсона сжались, когда он вспомнил день, когда оно обрушилось на них. — Однако оно не должно было быть таким сильным, нет. Его должно было быть гораздо легче разрушить, но это было необычное проклятие. Его создала фея Терний с помощью синего гибискуса и одной капли крови йосина.       Осознание осенило Сонхуна, но Чонсон не мог сказать, что это было и что для него значил синий гибискус.       — Ты когда-нибудь задумывался о том, почему она забрала тебя? — внезапно спросил Хисын. — Ну, уверяю тебя, это было не из-за твоих красивых миленьких глаз или локонов на голове, — он приблизился к принцу, становясь возвышающейся фигурой, заставившей Сонхуна отступить назад. — Она держала тебя из-за крови, которая течёт по твоим венам. Она более драгоценна, чем ты когда-либо мог себе представить, чем ты когда-либо мог мечтать.       — Моя кровь, — прошептал он себе. — Что?..       Хисын не дал ему договорить. Он взял запястье Сонхуна в свою руку и осмотрел вены.       — Та самая кровь, которую она собирает поздно ночью, дав тебе тоник для сна. Та самая кровь, которая усиливает её магию с такой силой, что ни один человек или существо не посмеет противостоять ей, если столкнётся. И почему-то расхлёбывать последствия силы проклятия выпало на долю моему брату.       Глаза Сонхуна расширились от замешательства.       — Брат? О чём ты говоришь? — он попытался вырвать своё запястье из хватки Хисына, но тот не позволил ему.       — Ты думаешь, я привёл бы тебя сюда без причины? Чтобы отдохнуть и подружиться? Не будь глупцом. Ты пришёл, чтобы заплатить свой долг и исправить проклятие, которое обрекает моего брата на бесконечный сон. Потому что, если бы не эта капля крови, он бы надёжно прятался в углу своего дома, спал бы, не беспокоясь о завтрашнем дне.       — Ты имеешь в виду… это… это моя вина?       — Не твоя вина, — в его голосе проступила горечь, и когда Сонхун посмотрел в глаза Гелиоса, которого он знал, он увидел намеки на обиду.       — Вот почему ты спас меня? Чтобы пролить мою кровь, как это делала она. Чтобы разрушить чары?       Он не задавал Гелиосу вопросы, а просто отвечал на те, что были у него в голове. Это была цена, о которой он говорил. Та, которую Сонхун должен был заплатить за своё спасение. Он не знал, что цена будет такой высокой. Не для его гордости, а для его сердца. Всё это время он думал, что они станут друзьями, может быть, даже чем-то большим. Но теперь… Теперь он знал, что всё, что Гелиос видел в нём, было лишь средством для достижения цели. Средством исцеления того, кого он любил.       — Я доверял тебе, — сказал он шёпотом.       — Я никогда не просил тебя об этом.       — Но я всё равно это сделал.       — Ты можешь быть кем угодно, но тот Сонхун Вольгванг, которого я знаю, не позволит невиновному человеку погибнуть, — ответил Гелиос, не обращая внимания на потемневшие глаза Сонхуна.       Он взывает к его лучшей натуре? Когда он так охотно нарушил доверие, которое Сонхун даровал ему два месяца назад? Когда они делились частями себя, которые другие никогда не услышат, и видели отражения своих внутренних душ в лужах глаз друг друга?       Это была рана, которая ранила гораздо глубже, чем любая другая, которая могла бы пронзить его. Это был шрам, про который Сонхун не мог с точностью сказать, что тот когда-либо сойдёт с его сердца. Но даже в ту секунду, когда кровь в его жилах текла густым потоком злобы, мысль о том, чтобы подвести единственного человека, который не обращал внимания на его звание и природу, стоял рядом с ним во времена ужаса — неважно, было ли это сделано для того, чтобы гарантировать, что этот момент наступит, — заставляла сердце Сонхуна снова начать смягчаться. Он не мог не найти оправданного обоснования действий Гелиоса. Для Гелиоса это могло быть просто деловой сделкой, но для Сонхуна это было помощью человеку, которого он полюбил гораздо больше, чем любого другого человека, которого он встречал. Гораздо больше, чем самого себя.       Это была его вина.       Было ли это намеренно или нет, он причинил Гелиосу так много страданий. Это было очевидно по его искажённым чертам. Муки от потери брата… Сонхун мог хорошо понять. Если что-то случится с Лалисой, он сделает для неё всё что угодно в мгновение ока. Гелиос был таким же. Сонхун должен был поверить в это, по крайней мере, потому, что он не мог вынести мысли, что этот человек намеренно причинит ему боль. Не после всего, что они пережили, не после того, как он выкроил для него место в своём сердце.       — Тебе нужно было только попросить меня об этом, — его голос сорвался. — И я бы сделал для тебя всё что угодно. Всё, — его голос был слабым, и он не был уверен, что Гелиос понял всё, что он сказал, потому что слёзы текли по его щекам, а голос дрожал от тихих рыданий. Только в этот момент он понял, что, как бы он ни заботился о старшем, как бы он ни убеждал себя, что его действия оправданы, мысль о том, что всё, чем они делились, возможно, было ложью, почти сломала его. Он обнажил себя, тело и душу перед этим человеком.       Он нашёл в нём убежище.       Друга.       — Как я мог просить о чём-то незнакомца?       Глаза Сонхуна сузились в моральном поражении. Последняя частичка его сердца разбилась на месте.       Он закрыл глаза и наконец отдёрнул запястье. Лорд Хваль давно скрылся в тени, но он не позволит Гелиосу увидеть, как он преуспел в терзании его внутренностей. Кем бы он ни считал Гелиоса, он больше не был тем человеком, который стоял перед ним. Было ли это его истинное «я», Сонхун не знал, но он не хотел смотреть в глаза человеку, который говорил из самой жестокой части своего сердца.       — Тогда сделаем всё прямо сейчас? Или подождём утра? Я не хочу продлевать твои страдания больше, чем должен, — он потёр запястье и сосредоточился на том, чтобы успокоить биение своего сердца. Сонхун говорил не с Гелиосом, а с лордом Хвалем. Молодой человек под сонным проклятием, возможно, и был братом Гелиоса, но именно лорд Хваль, казалось, был тем, кто больше вложился в его спасение. Невысказанная мука в его глазах открыла это Сонхуну, он нашёл её похожей на свою собственную.       — Пожалуйста, ваше высочество, отдохните ночью. Мы ждали много лет, ещё один день ничего не стоит, — лорд Хваль был гораздо мягче в своих словах. Гораздо больше понимал, до чего тяжело было сейчас Сонхуну. Знать, что что-то такое простое, как чья-то кровь, может причинить боль стольким людям. Принц начинал понимать, почему Гелиос не хотел, чтобы Крижан Залан взял флакон его крови. Для каких ужасных вещей его кровь будет использована, Сонхун даже не хотел представлять. Он чуть не упал от всего этого напора осознания, но на этот раз поддержать его было некому. Ему придётся идти на своих двоих, ведь теперь его некому будет поймать.       Проходя по коридору к своим покоям, Сонхун чувствовал, как тяжесть слов Гелиоса действует на него. Его шаги были тяжёлыми, осколки его сердца вырывались из груди, умоляя собрать их снова. Но теперь его боль была неважна. Боль Гелиоса заняла главное место. Это был человек, который отдал всё, чтобы спасти его, рисковал своей жизнью. Да, это было ради его собственной выгоды, но всё же благодаря этому Сонхун был свободен. Он заплатит свою цену и отправится в путь.       Они больше не будут переплетать свои жизни.       Закрыв за собой богато украшенные двери, он упал на них. Его ноги подкосились, и слёзы потекли по его щекам сильнее, чем прежде. Он никогда не думал, что может быть так больно пережить разбитое сердце. Каждая жилка в его теле горела от вины, гнева, ненависти и, прежде всего, боли, которую когда-либо подавляли только нежные глаза и тихая улыбка Гелиоса. Но после сегодняшнего дня он больше никогда не увидит ни того, ни другого. Он выплачет свои слёзы сегодня ночью, он насытится ими, но когда завтра взойдёт солнце, он станет более сильной версией себя. Он должен был стать. Это был единственный способ преодолеть потерю того, кто стал ещё одной частью его души.       Его глаза закрылись от тяжести. Он чувствовал себя таким одиноким. Таким уставшим и одиноким.       Это будет первая из многих ночей, которую он проведёт без кого-либо рядом с собой. Он только-только привык к теплу лежащего рядом близкого человека. Они лежали не соприкасаясь, но всё же достаточно близко для того, чтобы их общее тепло обволакивало обоих. Он боялся спать один. Боялся кошмаров, которые он только что развеял. Но они снова вырастут во тьме и овладеют им. У него больше не было якоря в реальном мире.       И это была его вина.       Всё его вина.       Он подтянул ноги к груди и заплакал в них. Он запомнит их горько-сладкую боль. Любить так сильно и страстно, даже не зная этого, не было ни благословением, ни проклятием. Он был благодарен, что знал такого человека, как Гелиос. Благодарен, что разделил с ним улыбку и частичку того, кем он был. Даже если завтра они будут чужими, по крайней мере, сегодня вечером они будут измученными душами, страдающими от одной и той же боли одиночества и тоски, хотя ни один из них не мог знать, как горячо обжигали слёзы другого, стекая по их щекам.