Архив сказок

      Они оба молчали.       Гелиос позволил принцу быть рядом с собой на таком необычайно эмоционально близком для них обоих расстоянии, но, несмотря на процент неловкости ситуации, было довольно странно сидеть рядом с ним и не слышать ни слова, слетающего с этих мягких розовых губ. Они находились у потрескивающего костра бок о бок, соприкасаясь плечами. На открытом огне жарился маленький кролик, хотя ни одному из них не хотелось его есть. Казалось преступлением забирать беспомощное животное из дома и пожирать его для собственного пропитания, но такова природа мира.       Люди брали то, что, по их мнению, им полагалось, не заботясь о последствиях.       Сонхун почувствовал на себе пристальный взгляд Гелиоса, как будто тот изучал события, произошедшие за сегодня, с его лица. Но как бы он ни пытался найти сломленного парня, который проливал слёзы глубокой скорби, сидевшей в нём до мозга костей, тот больше не появлялся. Его существо поглотили, а слёзы разлили по бутылкам, и он больше никогда не увидит дневного света. Сонхун больше не был ребёнком, и хотя время не было благосклонно к его обстоятельствам, оно не ждало никого. И он не собирался позволить ей вонзить свои когти в его вновь обретённую свободу. Время, к счастью, не планировало оставлять его без единой минуты покоя, так что принц лишь молился, чтобы проживаемые минуты не оказались мимолётными. Уверенность навсегда поселится в его душе и расправит крылья за его плечами, чтобы он никогда больше не попал в её лапы.       Это было обещание.       Сонхун мог сказать, что эта перемена в его поведении обеспокоила Гелиоса, но принц практиковался в искусстве управления своими эмоциями после приступов слабости. Члены королевской семьи привыкли к разного рода частным истерикам от колоссального стресса: их научили тому, как натягивать на лица улыбку, чтобы люди не считали их некомпетентными. В конце концов, человеческие эмоции делают человека подверженным ошибкам, и императоров нельзя винить. Подростком Сонхун слепо верил словам своего отца. Он не знал ничего лучше, и ему нравилась идея, что его почитают почти так же, как бога. Потом его похитили. Он научился смиряться со своими эмоциями, давать им названия и понимать, почему он так себя чувствует. Это был совершенно новый мир исследований, путь, по которому никто другой не мог пойти с ним. На какое-то время это сделало его другим человеком. Тем не менее усвоенные привычки было трудно подавить, поэтому его эмоции утихали гораздо быстрее, чем у других.       — Ты думал о них? — тихо спросил Гелиос, врываясь в мысли Сонхуна с мощью скачущей галопом лошади, спасающейся от тёмного леса. — О своих родителях? О своей сестре?       Языки пламени словно перемещались со словами Гелиоса. Они танцевали ярко-оранжевыми и яростно-алыми отблесками. Танцевали с грацией благородной крови и праведного воспитания, пока не сформировали отличительные черты его семьи. Сонхун долго и пристально смотрел на языки пламени, и они отражались в его радужках красивыми завитками солнечных оттенков.       — Каждый день, — ответил он шёпотом. — И каждую ночь, перед тем как закрыть глаза, я представлял, как мама целует меня в лоб, — сейчас он прикрыл их, как закрыл бы в любую другую туманную ночь. Мимолётное прикосновение материнской любви осталось воспоминанием на его коже. — Как отец стоит у моей кровати с гордой улыбкой, а моя сестра, свернувшаяся клубочком на краю моей кровати, ждёт подходящего момента, чтобы вскочить и удивить меня тем, какой большой она стала.       Он улыбнулся воспоминаниям, пронёсшимся в его голове. Он мог говорить о них целыми днями. Представлять их сияющие лица в совершенстве, не упуская ни одной черты. Его отец, высокий и мускулистый, с длинными прядями чёрных волос, ниспадающими свободными локонами до плеч. Знак того, что день окончен и что теперь он будет проводить время в компании своей семьи. Его мать, её ангельские карие глаза и пухлые щёчки смотрели на него сверху вниз с нежным блеском, который сиял ярче любого драгоценного камня, который она когда-либо носила. И Лалиса, которая каждое утро заплетала свои длинные волосы цвета чёрного дерева и наматывала их на свою маленькую головку только для того, чтобы они подпрыгивали свободными волнами при её шаге, когда она проводила свои озорные игры в течение дня.       — Иногда я чувствую запах вишнёвых духов моей матери на ветру и слышу смех моего отца в потоках воды. В такие моменты я знаю, что они наблюдают за мной. Они тоже думают обо мне, — он открыл глаза только для того, чтобы увидеть, что любящие лица его семьи больше не танцуют в огне, они живут только в его воспоминаниях. Он не знал, почему Гелиос спросил об этом, и ему, на самом деле, было всё равно. Он лишь хотел, чтобы кто-нибудь знал, насколько одиноким он был эти десять лет, и человек, сидящий рядом с ним, казался идеальным собеседником. Они через многое прошли вместе за то короткое время, что знали друг друга.       — А был ли когда-нибудь кто-то ещё, кто проникал в твои мысли? — осторожно спросил Гелиос. — Кто-то, кто занимает место в твоём сердце, любимый, но по-иному?       Сонхун достаточно хорошо понял вопрос и осознал, что готов ответить на него, несмотря на то, что раньше никогда не хотел признаваться в этом самому себе. Для него это означало отказаться от детских мечтаний.       — Был, — осторожно сказал он. — Но я бы никогда не испортил плод дружбы перед лицом любви. Этот человек слишком дорог мне, чтобы когда-либо быть связанным со мной в романтическом плане.       Сону был хорошим другом. Первым другом, которого он когда-либо любил. И последним другом, которого он когда-либо любил так нежно. Он продолжал бы занимать особое место в сердце Сонхуна, но последний работал над тем, чтобы сделать чувства сугубо платоническими. Он не хотел, чтобы его друг когда-либо страдал от бремени ответственности, которое Сонхун теперь нёс на себе. Шрамы от десяти лет, проведённых с ведьмой, рано или поздно проявятся, независимо от того, насколько глубоко принц их скрывал. И когда они это сделают, принц не уверен, какую форму они могут принять.       Он случайно взглянул в сторону Гелиоса и встретился с пристальным взглядом последнего. Он показался бы ему обеспокоенным и даже немного раздражённым, если бы только Сонхун обратил на него больше внимания, но он этого не сделал. Когда принц посмотрел в глаза Гелиоса, всё, о чём он мог думать, — это о том, что человек, отражённый в них, не тот, кем он когда-то был.       За эти десять лет он стал кем-то другим, а не имперским принцем империи Мугунхва. И единственным, с кем он поделился этим откровением, был незнакомец, которого он встретил несколько дней назад. Воспоминания, за которые он цеплялся, были воспоминаниями о Сонхуне, которого он похоронил через несколько месяцев после того, как понял, что никто не придёт ему на помощь. Он хранил их в память о том, кем он был, желая не забывать о наивности, в которой он жил, несмотря на то, что был очень высокого мнения о себе. Он был чопорным и беспечным, и тот Сонхун все ещё жил в нём, но под маской более циничного человека, который выступал в роли пришедшего ему на помощь защитника, о котором он давно мечтал.       Сонхун бессознательно плотнее запахнул плащ, который носил с тех пор, как они начали своё совместное путешествие. Плащ казался продолжением его самого, продолжением того, кем он становился. Часть Гелиоса, которая теперь принадлежала ему. Точно так же, как крики Сонхуна проникли глубоко в уголки сердца Гелиоса, но это было чем-то неизвестным принцу, поскольку Гелиос не хотел разглашать этого.       Он даже сейчас ничего не знал об этом незнакомце и считал несправедливым, что говорить должен только он.       — Ты странный человек, — сказал принц через некоторое время. — Ты задаёшь мне вопросы, когда весь мир уже знает мою историю, каждый аспект моей жизни. Но как насчёт тебя? Откуда же родом таинственный Гелиос? Не думай, что я не заметил, что ты ничего не рассказал о себе, даже своей фамилии.       Они пристально смотрели друг другу в глаза. Под искрами огня, отражавшихся в них, скрывался игривый вызов.       Сонхун увидел, как что-то промелькнуло в этих тёмных радужках. Было ли это созерцание, может быть, даже раздражение из-за того, что он постоянно пересекал границу между ними? Или это был шанс, что в этих чёрных глазах выросло что-то ещё, нечто большее?       — Что именно тебе интересно? — ответил собеседник тихим голосом.       — Всё, — выдохнул Сонхун, его голос показался шелковистым шёпотом, который просачивался глубоко в кожу Гелиоса.       В эту секунду время остановилось.       Сонхун знал, что мужчина, сидящий рядом с ним, привлекателен. Более того, он чувствовал, как в глубине его живота нарастает влечение к нему. Впервые оно проявило себя в самых тёмных уголках Килгарры, когда Гелиос помешал ему выкопать себе могилу в Чёрной ночи. Пусть Гелиос и не знал этого, но той ночью принц лежал без сна, уставившись на спину своего спасителя. Он мог видеть очертания его мускулов под шёлком рубашки. Его клиновидная кость была сильной и дерзкой, как будто в ней были крылья ангела, которых никто не мог видеть. Он обводил взглядом фигуру Гелиоса, впитывая каждую деталь до тех пор, пока не смог представить её с закрытыми глазами. Впервые за долгое время он почувствовал возбуждение. Впервые ему пришла в голову мысль о том, что его влечёт к кому-то, кроме его друга с глазами лани.       Но глаза Гелиоса ничего не выдали принцу. И поэтому он сам не знал, что таилось в сердце рыжеволосого. А спросить прямо было бы ниже достоинства Сонхуна. Принц, возможно, знал цену, которую он может заплатить за свою гордость, но всё равно было трудно с этим смириться. Гордость управляла жизнями императоров. Именно знание, когда отложить её в сторону, отличало их от всех остальных. Сонхун, в некотором смысле всё ещё наивный, учился тому, как отбрасывать свою гордыню, не раздражая при этом самого себя.       — Я вырос недалеко от вашей империи, — внезапно сказал он. — При династии Магосон.       Магосон был самым сильным союзником Мугунхвы и первой нацией, завоёванной империей. Их королевская семья по-прежнему правила страной и присматривала за ней, как будто тень императора не нависала над ними. Отец Сонхуна оставил на усмотрение семьи Бараддур принятие решений, которые затрагивали их народ, однако, когда дело касалось их политической точки зрения, их верность навсегда оставалась с Мугунхвой.       Была только одна обида, которую люди Мугунхвы затаили на людей Магосона, и она касалась армии последних. Они были самыми лучшими фехтовальщиками, и им не было равных ни в одной другой стране на всех четырёх континентах. Это было причиной, по которой Мугунхва завоевала страну, желая объединить своих воинов с непобедимыми фехтовальщиками в одну колоссальную армию, чтобы равных им никогда не было. Оглянувшись назад на доблесть Гелиоса на протяжении всего их путешествия, Сонхун удивился, почему сам раньше не додумался, что тот из Магосона.       — Мой отец был искусен в обращении с мечами, — продолжил он, поворачиваясь к огню, жар которого не мог сравниться с тем, что разгорался между ними. — Он научил меня всему, что я знаю. С рассвета и до тех пор, пока я больше не мог двигаться из-за нестерпимой боли в мышцах, он учил меня на лугу за нашим домом, в то время, когда солнце жгло мне глаза, а тёплый ветерок обжигал кожу. Не было ни минуты покоя. Он неустанно повторял, что времени на дурачества нет. Всегда нужно быть готовым, всегда нужно отстаивать честь своей семьи. Он был человеком чести.       Гелиос не выглядел особо взволнованным, когда говорил о воспоминаниях, которых Сонхун не мог видеть. Вены на его шее были напряжены, образуя видимые маленькие дорожки вниз по телу, которые, как принц мог только представить, пульсировали с лёгким намёком на негодование.       — В этом все отцы, должно быть, похожи, — предположил Сонхун. — Мой никогда не оставлял меня в покое, пока я не мог дословно пересказать историю нашей империи и подзаконные акты. А что с твоей матерью? Как она справлялась после рождения такого удивительного существа, как ты?       Гелиос издал тихий смешок, один из тех грустных, который поняли бы лишь только те, кто мог посочувствовать его печали и нащупать оттенки его боли.       — Не знаю. Она не прожила достаточно долго для того, чтобы рассказать эту историю.       Теперь настала очередь Гелиоса замолчать, а Сонхуна задуматься, что могло твориться у того в голове. Он никогда не думал, каково это — жить без матери. Какое-то время он был без обоих родителей, но всегда знал, что однажды он попадёт в объятия матери. Но в какой бы дом ни вернулся Гелиос, ему не повезёт так же, как принцу. Невозможно было сказать, стал ли он от этого лучше или хуже. Однако Сонхун знал, что в любом случае Гелиос останется тем же загадочным и галантным человеком, каким был сегодня.       Эта тишина казалась более естественной по сравнению с той, что преследовала их раньше. Им было комфортно в ней, так как они провели большую часть своего путешествия именно в молчании. Гелиос, тихий и замкнутый, и Сонхун, уставший от односторонних бесед. Однако тишина длилась недолго, поскольку Сонхуну хотелось что-то сказать, и он не был уверен в том, сможет ли произнести подобное с наступлением утра.       — Спасибо тебе, — прошептал он низким голосом, от которого у Гелиоса защекотало ухо. — Кажется, я тебя ещё не благодарил.       — Я думал, это подразумевалось, — задумчиво произнёс Гелиос.       — Я говорю всерьёз! — не выдержал Сонхун.       — Знаю.       — Спасибо за то, что поддержал тогда, и… за то, что было сейчас, — Сонхун постепенно осознал, что этот разговор, который завёл Гелиос, был начат для того, чтобы отвлечь Сонхуна от мыслей, которые терзали тому душу. Лучше быть в воспоминаниях о тех, кого ты любил, чем в воспоминаниях о собственной боли. — Для меня очень много значит то, что ты тогда вернулся.       — Мне пришлось, других вариантов не было. Своими криками ты распугал всех животных.       — Прекрати, — он почти захныкал, легонько подтолкнув Гелиоса локтем в плечо. — Я правда говорю серьёзно, — тем не менее Сонхун расплылся в улыбке, достаточно яркой, чтобы осветить густой лес беззвёздной ночью, и вместе с ним расплылся в улыбке и Гелиос. — Ты вернулся, когда я думал, что остался один. И я не уверен, что однажды смогу целиком отплатить тебе за эту доброту.       — Как я мог оставить тебя одного, когда именно от этого я тебя и хотел спасти? — мягко спросил он.       Сердце ёкнуло в груди. Сонхуну понравилось, что Гелиос был не совсем уж бесчувственным безумцем. Он долгое время боялся, что это может быть так, и был рад, что ему не раз доказывали обратное. Компания этого человека странным образом успокаивала. Ему было безмерно приятно разделить момент не в качестве имперского принца и незнакомца. Они были просто двумя молодыми людьми, которые преодолели моменты трудностей вместе и нашли передышку друг в друге.       — Сонхун?       — Да?       — Мне очень нравится, как твоё имя слетает с моих губ.       Казалось, что даже огонь затрещал от смелого жеста Гелиоса, почти предостерегая его и в то же время насмехаясь над румянцем, залившим щёки того, чьё имя было названо. Это был редкий момент, когда Гелиос позволил Сонхуну услышать мысли, проносящиеся в его голове. Редкий момент, когда Гелиос не чувствовал себя таким далёким, хотя он сидел достаточно близко, чтобы принц мог прислониться к нему.       — Мне это тоже нравится, — ответил Сонхун после недолгого замешательства.       Ему нравился ажиотаж, который сопровождал это событие, после того, как о нём всегда говорили так, как будто его там не было. В том, что тебя называют по имени, было определённое очарование, особенно если всю твою жизнь тебя представляли как принца и обращались к тебе соответственно. Очень немногие люди осмеливались называть его Сонхуном. Произнося это, Гелиос создавал ощущение, что его имя по-настоящему искренне срывалось лишь с его губ. Это было чудесным образом головокружительно.       — Это заставляет меня чувствовать, что мы почти друзья, — признался Сонхун, откидываясь назад и падая на одеяла под ними. Он чувствовал боль от прошедшего дня и усталость от всех тех слёз, которые он выплакал ранее. И в своей усталости он не заметил, как сжались челюсти Гелиоса.       Довольно скоро Гелиос откинулся назад точно таким же образом, и они лежали так, бок о бок, не давая Сонхуну возможности больше разглядывать его черты. Ночное небо проглядывало сквозь кроны деревьев, на них падали отблески звёзд. Он несколько раз ходил смотреть на звёзды глубокой ночью со своими друзьями. Они забрались на башню дворца и наслаждались прохладным ветерком, овевающим их кожу, когда над головой мерцали звёзды.       Кайус сказал ему, что звёзды загораются ярче, когда люди думают о тебе, и они исчезают, только если их любовь делает то же самое. Другая звезда займет её место, потому что никогда не было недостатка в людях, которые заботились бы о нём. Сонхуну очень понравилось это чувство, даже если оно было довольно детским. Тем не менее он смотрел на звёзды, ища те, что сияли ярче всех остальных, потому что его сердце надеялось, что они будут мыслями о его родителях, о его сестре. И когда он нашёл их, лёгкость охватила его тело, ещё немного заглушив боль и одиночество, которые он испытывал эти десять лет.       — Как ты думаешь, мои родители знают, что я сбежал?       — Не уверен.       — Они ищут меня?       — Разве они не делали этого последние десять лет?       — Считаешь, ведьма отправилась к ним?       — Не знаю.       — А что ты вообще знаешь-то? — спросил Сонхун тоном, который можно было бы счесть раздражённым, если бы голос не звучал так устало.       — Мне больше нравится, когда ты молчишь.       — Мне тоже, — просто согласился Сонхун. — Разговоры отнимают слишком много энергии, — произнеся эти последние слова, он зевнул, повернулся на бок и, бросив последний взгляд на мужчину, лежащего рядом с ним, закрыл глаза. Гелиос продолжал наблюдать за бархатным небом всё то время, пока Сонхун погружался в глубокий сон, спокойно отдыхая, зная, что фигура Гелиоса была не слишком далеко от него.       Однако наступило утро, и он почувствовал, что его отдых был напрасным.       — Остров Бейтир? — Сонхун чуть не взвизгнул, не веря самой мысли о том, чтобы оказаться где-то поблизости от этого места. — Быть может, я и не следил за актуальными новостями последний десяток лет, но даже так очевидно, что жители острова не слишком жалуют незнакомцев.       — И меньше всего принца Мугунхвы.       — А? — переспросил Сонхун, не совсем уловив хитрый ответ Гелиоса.       Старший почти полностью проигнорировал Сонхуна и занялся уборкой места их стоянки.       — Нам необходимо прибыть туда, — просто ответил он, почувствовав сердитый взгляд Сонхуна, устремлённый ему в спину. — И я, кажется, помню, как не так давно кто-то умолял меня не оставлять его здесь. Я намерен сдержать своё слово, если ты позволишь.       — Не помню ничего подобного! — щёки Сонхуна покраснели. Это становилось естественным явлением по мере того, как он проводил в обществе Гелиоса всё больше времени.       — А зачем тебе утруждаться и запоминать? Твоя задача просто поплакать и позвать на помощь, когда это необходимо, как делают все девушки, — поддразнил его Гелиос.       — Я не плакал, — пробормотал принц. — Я просто ждал, пока не пришла помощь. Это совершенно разное.       «И ты бы знал это, если бы уделил мне хоть немного больше внимания», — небрежно подумал Сонхун.       Пока эти двое игриво препирались в безмолвной попытке стереть из памяти события вчерашнего ужасного события, они двигались синхронно друг с другом по усыпанной листьями территории. На каждый шаг, который делал Гелиос, Сонхун делал ещё один, их тени затмевали друг друга, когда они шли.       — Как бы то ни было, — сказал Сонхун, умело меняя тему, — нам придётся пересечь болото Цзиньхонг, где охотится Виверн.       — Лучше Виверн, чем Оборотень. Он, насколько известно, не пойдёт ни на какие уступки и переговоры.       — Оборотень? — глаза Сонхуна стали такими большими, что чуть не вылезли из орбит.       — Ах, мои извинения. Говорят, что невежество — это блаженство, но я думаю, что это делает любого бóльшим дураком, чем что-либо другое. Тем не менее я уверен, ты слышал об оборотне, который бродит по северным окраинам леса Килгарра в Солбитских лесах.       Сонхун опустился на землю, где всё ещё лежали их одеяла, разбросанные вместе. Чем больше ночей они проводили в компании друг друга, тем теснее становились их одеяла, пока в конце концов они оба не разделили довольно большое одеяло, о котором Гелиос всегда заботился, подстилая его под принца. Это стало бессознательным выбором со стороны Сонхуна, поскольку именно он начал готовить их спальные места, желая сделать больше, чем просто сидеть без дела, как подобает девице. Было много других признаков их растущей близости, но они не привлекли внимания Сонхуна. Несколько дней пролетели как в тумане, как будто он вообще не мог вспомнить, что с ними происходило.       — Нет, не слышал, — Сонхун казался несчастным из-за перспективы когда-либо встретиться с оборотнем. Он едва справился с тем, чтобы ступить в Чёрную ночь. Хотя его мнение об этом изменилось навсегда, зловоние смерти осталось и не смывалось, сколько бы раз Сонхун ни купался в реках.       — А чудовище, обитающее в Генезисе? — спросил Гелиос, продолжая их дискуссию. — Что ты знаешь о нём?       — Что-то слышал.       Чудовище. Даже размышляя о незначительности своей жизни в своей башне, Сонхун слышал о Чудовище. Свирепое существо с рогами на голове и когтями размером с большого чёрного медведя. Он истребил знать Генезиса и забрал королевство себе. Люди оплакивали смерть своего юного короля и его матери, но не смогли вернуть себе замок, поскольку озеро покрылось хрупким льдом. А вариант подобраться к замку через лес казался не шибко привлекательным из-за вероятности угодить во владения злой ведьмы.       — Что ж, — продолжил Гелиос, приступив к чистке копыт Фараши. — Северные окраины Килгарры в значительной степени наводнены сборищем волшебных зверей. К счастью, нам повезло пройти через южную оконечность, где стоит опасаться только Чёрной ночи и болота Цзиньхонг. Раз мы прошли через первое, то пройдём и через второе.       — А переживёт ли подобное она?       Сонхун сел и жестом указал на их лошадь. Прекрасная кобыла была безупречно чистой, как только что выпавший снег. Ему была невыносима мысль о том, что болото запятнает её безупречную душу, и он просто не допускал мысли, что им, возможно, придётся оставить её здесь. Она была такой же частью их путешествия, как и они оба.       Гелиос повернулся к лошади и коснулся её лба — обычный для них жест привязанности. Она тихо заскулила и поцеловала его руку, не подозревая о грозящей опасности.       — Я боюсь не за неё, — Гелиос перевёл взгляд на Сонхуна после того, как поцеловал Фарашу между ушами. — А за тебя.       — За меня? — возмущённо спросил Сонхун. — Я не ребёнок!        Он поднялся с земли и подошёл к Гелиосу.       — Я вполне способен постоять за себя. Мне не нужно напоминать тебе, что мы оба пережили Чёрную ночь!       Казалось, что Сонхун больше не помнил о своём вчерашнем испытании, и Гелиос был рад этому. Это означало, что они могли оставить всё это позади, потому что боль от вида слёз, стекающих по его щекам, когда крики вырывались из его горла, была более ужасной, чем Гелиос когда-либо мог признать.       — Я просто не хочу, чтобы тебе причинили боль, — спокойно ответил он в противовес растущему гневу Сонхуна. Гелиос вынул красный лист из иссиня-чёрных волос Сонхуна и пригладил выбившиеся пряди, падающие ему на лицо. — Мы уже зашли так далеко, и я хотел бы сделать это, не подвергая тебя ещё большей опасности.       Он не дразнил Сонхуна, поэтому принц расслабился. Он распознал искреннюю озабоченность в голосе Гелиоса, и его сердце растаяло. Он помнил нежность их разговора прошлой ночью под покровом зелёных верхушек деревьев и тёмно-фиолетового неба. Они поделились друг с другом маленькими эпизодами своей жизни, хотя принц, как всегда, был более откровенным. Гелиосу всё ещё требовалось время, чтобы разобраться, но Сонхун знал, что к концу этого путешествия он узнает этого человека лучше, чем кто-либо другой.       Они больше не были чужими. Между ними возникло что-то похожее на дружбу. Это означало, что слова Гелиоса исходили только из истинной доброты. Сонхуну ещё многому предстояло научиться в этих взаимоотношениях. Это было не простое знакомство, и они не были «хозяином и крестьянином». В их положении было равенство, которое он когда-либо разделял только с Кайусом и Сону, но они были людьми, которых он знал всю свою жизнь. Этот же человек был чем-то непохож на них. Ощущался иначе, по-новому.       — Не поделишься, зачем мы отправляемся на Бейтир?       — Тебе не кажется, что это облегчит наше путешествие?       — Полагаю, что нет, но я всё равно хотел бы знать. С этого момента я бы хотел не чувствовать себя неполноценным, если ты не против, — принц вытянул руку для рукопожатия, но Гелиос удивил его, поступив совершенно неожиданно.       Он взял руку Сонхуна в свою и, согнувшись в талии, приложил ладонь ко лбу. Это была демонстрация близости среди жителей Мугунхвы, но до сих пор это делалось только между близкими родственниками. Его отец часто делал это с его матерью, когда успокаивал её. Воспоминание об одном таком случае промелькнуло перед глазами Сонхуна, и он обнаружил, что Гелиос копировал в этом жесте манеры его отца вплоть до мелочей.       — Как пожелаешь, мой принц.       Мой принц.       Он мог бы привыкнуть к звучанию этих слов, если бы они исходили только из уст Гелиоса. Это могло бы стереть неизгладимое впечатление, произведённое ученицей мерзкой ведьмы. Ему отчаянно захотелось почесать уже исчезающую отметину у себя на шее, но он сдержался. Гелиос делал всё, что мог, оттирая следы прибывания принца в заложниках с помощью мочалки и мыла с запахом лаванды, но это мало чем помогло.       Он мягко отпустил руку Сонхуна и пошёл собирать остальные их вещи. Затем он взобрался на Фарашу и протянул свою руку принцу. Это было похоже на то время, когда он впервые сделал это, но теперь Сонхун мог видеть, что на руках Гелиоса не было кожаных перчаток. И когда Сонхун протянул руку в ответ, он почувствовал, как тепло разлилось по всему телу, когда они соприкоснулись.       Они сидели так же, как и в первый раз. Спина Сонхуна прижималась к твёрдой груди Гелиоса, а руки последнего обнимали его. Принц натянул на голову капюшон плаща Гелиоса, и его тело растаяло на фоне фигуры Гелиоса, почти слившись воедино, когда они уехали вдаль, туда, где начинались леса Килгарры и появлялись разбросанные деревни, когда-то принадлежавшие ныне разрушенному саду Рюгу.