Без возможностей

«Любовь — главная слабость вампира»

Клаус Майклсон ○

Тернистый зимний ветер лишь под влиянием сверхьестественных сил не покалывал нежную кожу лица, пока старшие Майклсоны шагали в такт его дуновению. Нога в ногу — они знали друг друга по милиметрам, душевно, сами не подозревая как. Треск снега сопровождался каждому мгновению и следу теплых сапог. Это случилось спустя еще неделю после поисков Катерины. Клаус Майклсон никогда бы не догадался, что пошел бы на такие... глупые меры, но Ребекка, которую он только на днях вызволил из гроба с клинком в груди, заставила его это сделать по неясным ему причинам. Вцелом, уже не было никакой разницы. Раз ей это столь необходимо, Клаус выполнит ради маленькой сестренки, правда после вновь подумает над вспоротым клинком животом. — То есть... — Финн мертв. Уже без шанса выжить. Такова была его и моя цена. Чтож... мне жаль. Я, - Клаус запнулся. А Элайджа не торопил. Старший брат и без того знал, что хотел сказать младший, но его увиливания и томные вдохи способствовали лишь раздражению Элайджи. Клаус понимал это, но слова о чувствах не выходили так просто. Легким движением ладони, Клаус порвал часть не слишком толстого пальто ногтями. Гибридская часть в нем была сильнее. Всегда. — Я и вправду любил его. Но это больше не имеет смысла. Элайджа понимающе кивнул. Слова для Майклсонов никогда не имели значение. Просто для поддержания вида. Просто чтобы не потерять способность разговаривать — даже если это невозможно. Просто чтобы прочитать книгу вслух. Что угодно, но не для разговоров друг с другом. Они славились, как в высших кругах социума, так и во всем вампирском мире. Первородная семейка, породившая их вид и первородный гибрид — единственный представитель своей особи. Дети правящей семьи викингов. На самом деле, сейчас было необходимо найти правителя для их родных земель. Однако, все уже и без того знали кто им яаляется уже. Пусть ране Клаус был последним по очереди на престол, сейчас их семья бесприкословно верила в его амбициозность и властолюбие, что он способен возглавить народ. Сам же Клаус в себе не сомневался. Он выдержал испытания длиною в половину тысячилетия, стал сильнейшим из сильнейших, позволив обстоятельствам судьбы искусно выгровировать на себя все шрамы, непроявленные на теле. Он смог продержаться, несмотря на то, что его посчитали погибшим. Выдержал, несмотря на бурю и снежную лавину; цунами и пожар. Самолично стал стихийным бедствием, обезоруживая врагов. — Как я мог согласиться на такие глупости? - безрадостно рассмеялся гибрид. — Идти к ведьме, чтобы она... погадала? Смешно. — Ребекка была зла и обижена на тебя. Исполнить такую просьбу с твоей стороны было учтиво. — Первый и в последний раз. Сжав нетронутые края пальто, Клаус гордо приподнял подбородок. Среди тихой пустоши не было не единой души, однако напускная ботафоричность висела в воздухе не в силах раствориться. Проводя ноготками по мягкой коже внутренной части ладони, Клаус аккуратно расцарапал полосы на регенерирущейся коже, позволяя травмированной душе немного забавы, облегчая сознание. Элайджа мельком взглянул на сумасбродного брата, аккуратно сжимая плотную ткань под своей верхней одеждой. Переживал ли он за него? Клаус не знал, да и не хотел знать. Жалость к себе Майклсон не выносил и терпеть не мог. Он сильный. Им надо восхищаться, а не сочувствовать и жалеть. Древесный крой покрытый мантией снега сменился аурой магии, которыми пользовались ведьмы. Воздух будто бы стал тяжелее, кислорода, казалось, стало меньше, а легкие порозил холод. Впервые за этот вечер. Ведьмы их ждали. Ступая на запретную территорию, Майклсоны тихо зашипели, от легкой боли во всем теле — тупой, но бущующей в организме. С каждым шагом Клаус чувствовал, как недуг отступал, позволяя свободе разветвлиться в сознание. Вздыхая, Клаус сделал последний шаг, прежде чем открыть дверь небольшой хижины, проявляя в полной мере все свое нежелание находиться в подобной обреченной ситуации. — Никлаус и Элайджа Майклсоны... Чем обязана подобным визитом? Темнокожая, худощавая, больше похожая на скелета, нежели, чем на человека, ведьма сидела за пыльным столом, выгибая худые запястья, хрустя костями. Клаус зажмурился, позволив пальцам впиться в кожу внутренной стороны ладони. Красновато-алый закат, сменился темным полотном, с ажурным множеством витьеватых окружностей, сияющих на небе, будто россыпь веснушек. Она должна помочь им? Та, которая не может помочь даже самой себе? Смешно. — Будущее. Расскажи мне наше будущее, ведьма. — По-осторожнее со своей речью, вампир, - вторив тону Майклсона, ответила женщина. — Хорошо. Но вы же понимаете, что за это будет определенная плата? Клаус выругался под нос, проклиная Ребекку. Маленькая сестренка всегда была его проблемой и... ответственностью. Она не была грузом, но важной ношей на руках так точно. Но даже это бы не спасло ее от гнева Клауса, если это будет та плата, которая ему не угодит. Выгнув бровь, Элайджа задал вопрос, используя всю свою галантность и вежливость, будучи в позиции гостя. Клаус же всегда был хозяином, неважно в какой площади он находился. — Я вижу девушку, - смотря на Клауса говорит ведьма, — я не могу найти временные рамки. Прошлое, будущее и настоящее смешалось. Игра. Все начнется с нее. Интерес. Может, даже, какие-то чувства. Необязательно благородные, - хихикнула темнокожая, — Она что-то хитростью узнает... предательство, обида, отмщение. Все смешается. Катерина Петрова. Имя звенело в его голове табуном копыт. Зажав нижнюю губу зубами, Клаус ледяным дыханием опалил старое помещение, покрытое грязью, пылью и паутиной по углам. Грудь едва вздымалась, а жестокое выражение глаз дрогнуло под натиском карих глаз. Она не закончила. Продолжит и ему это надо. Может, ему это поможет для своих планов и действий, порождаемых в безумие. Что будет дальше он не знал, но он готов был играть. Сжав переносицу двумя пальцами одной руки, Клаус тихо и кратко рассмеялся, прочесав свободной рукой светлые волосы. Мамины. Матери, которую он ненавидел. Которая позволила ему терзаться в бытие и насилие. — Что дальше? — Потерпи. Она не та, которая за себя выдает. Нечеловеческое в ней живет. Я не знаю кто... оборотень, ведьма, странник? Будто рвется изнутся, облаченное в людскую натуру. Притворится славно. Проведет. Но вот изменится все после нее. — Каков конец? Темная копна волос, вместе с головой откинулись назад и послышалось приглушенное хихиканье. Сумашедшая. — Решать тебе, мой мальчик. Она может убить. Может предать. Подвести. Уничтожить. А может сделать из тебя сильнейшего. Стать твоим инструментом и игрушкой. Или... стать слабостью и силой одновременно. Слушай, - переводит взгляд на Элайджу, — а с тобой все намного сложнее. Катерина Петрова никогда не станет его слабостью. Даже под предлогом смерти. *** Темный коридор был самым частым пространством осмотра. Рэн смотрел на двух Майклсонов внимательно, рассматривая сильные фигуры и дорогие облачения. Кол Майклсон, редко присутствующих в политических беседах, и вцелом лишь изредка принимающий решения в подобных ветвях, стоял, точно подобен принцу, в классических брюках, и неизменно одетой черной футболке, не скрывая мускулистых рук. Клаус ухмыльнулся, отстраняя взор от брата. Жестоко посмотрев на близкого подчиненного, Майклсон тяжело вздыхал ожидая новостей. Слишком много разговоров. Это часть его безбашенных младшего брата и сестренки, но явно не его. Он далек от слов, привыкший решать вопросы действиями. И это касалось всего. Но без этого ничего не решить. Поэтому, будучи справедливым правителем, Клаус отказывал себе в комфорте, выдавливая из себя огромные монологи, не поддерживающие опровержения или сомнения. Лишь безприкословное подчинение и согласие. Его слова не поддерживаются аппеляции и не требуют подтверждений. Априори. Иначе он не выдержит этих жадных взглядов, внимающих всю его фигуру с головы до ног. — Есть что-то новое? — Хейли Маршалл, - после этих слов оба брата сжали внутренние органы, вздрогнув снаружи, — у нее случились преждевременные схватки и Женевьева повела её, как было согласно договору, в клан. Элайджа Майклсон с ними. Руки сжались в кулаки. Нет. Так быть не могло. У него было время решить этот вопрос с беснующими ведьмами. Но, видимо, все решено наперед. Кем-то выше. Клаус ненавидел Всевышнего и всех Богов он проклинал. Безусловно, он поедет к ней, несмотря ни на что, но ему нужно будет разобраться с этими ведьмами. Они перешли черту и будут жестоко за это расправлены. Клаус с начала до конца договора считал, что он сможет решить этот вопрос, оставшись в выигрыше и не навредив Хейли. У него почти получилось, но видимо что-то произошло и организм беременной не смог справиться и все вышло чрезмерно быстро. Обстоятельства, бывают порой жестоки. Винить и обесценивать себя Клаус не собирался. Не подставил. Сделал, что мог. В любом случае Хейли сама была готова подписать этот чертов договор, и сделала это, наплевав на последствия. Значит, пусть платит за них. Искры летели из глаз, обрамляя его оболочку и зрачок, превращая радужку в черную дыру, поглощающую всё, что видит на своем пути. Мерзко, отчаянно и безустанно. В этом был весь Клаус Майклсон. Клаус не славился многословием во вне необходимых ситуациях, поэтому уловив лишь тонкие грани сознания, он кивнул Рэну, и грубо взял за локоть Кола, уводя его из темного, длинного коридора. — Помимо преждевременных родов Хейли Маршалл, в Кровавые Земли скоро приедет из Мистик Фоллс Кэролайн Форбс, - добавил Рэндалл ровным тоном. — Кто это? - с легким интересом, граничащим с нервозностью спросил младший, — Как она попадет сюда? — Элайджа и Ребекка Майклсоны обо всем договорились. Клаус скривил губы. Он не был против нового пакета крови, или подчиняющего его правилам вампира, и позволял родным решать подобные вопросы без его участия. Но не сейчас, когда на свет появится новая душа, носящая его фамилию и его кровь. Ему было явно не до какой-то безызвестной Кэролайн Форбс. Даже времени узнать кто она и что из себя представляет нет. Не сейчас, и, возможно, никогда. Если ее успеют убить раньше прежде, чем он решит проблемы с королевством и его волчонком. Сейчас для него это было самым важным. — Хорошо. Мне все равно, поселите её где нибудь во дворце, когда я решу все проблемы, я найду ей применение. — Еще я посчитал важным, чтобы вы знали, по какой причине пошли преждевременные роды. Клаус встал ступор, переглянувшись с Колом, стоявший примерно в таком же удивленном состояние. Да, это то что ему было нужно. — В тот момент Элайджа Майклсон разговаривал с Женевьевой, и, видимо, Хейли Маршалл услышала этот диалог. Они говорили о той ночи. О том, что она не может позволить нам заботиться о Хейли, когда главенствующий совершает такие злодеяния.

****

Оливия держала бутылек с кровью крепко, прижав к груди, как самое ценное сокровище. А наяву — свое главное проклятье. Дрожала, вздрагивала от каждого шороха и томного взгляда. — Он сказал... все, что угодно, - сказал один, отходя от Криса. — Отдай склянку. По-хорошему. Жестокие глаза заставляли Оливию чувствовать себя убого. Она всегда была слабым звеном в их компании. И только Крис относился к ней с терпением и бережностью. Но даже сейчас он лежал полуживой, изнывая от галлюцинаций и агонии, в которую его поселил правителем их земель. Оливия жалостно прикусила губу, едва сдерживая слезы. Он не заслужил этого. Не заслужил. Для нее он был самым близким человеком — после смерти родителей, он заменил ей... всех. И теперь, из-за нее, он так страдал. Вне состояние устоять на ногах, Оливия сползла на пол, прикосаясь лопатками каменной стены подвала, в котором они жили уже несколько месяцеы. Маленькая, хрупкая девушка, ставшая вампиром совершенно недавно, и двоя старших парней, готовых убить ее за чертову склянку крови. В безысходности, Оливия попыталась выдавить из себя хоть слово, но выходило лишь немое движение сухих губ и панический взгляд устремленный то на пылающего и стонающего Криса и двух его друзей. Разве она виновата в том, что внушение первородного вампира нельзя никак нарушить, как бы она не пыталась? Первая слеза скатилась по нежной коже щеки, когда против своей воли, Оливия завела руки за спину, скрывая столь необходимое лекарство. Почувствовав, как ее резко подымают на ноги, встряхивая, вторая слеза скатилась вниз. Эван ударил Оливию по мокрой коже, проклиная всё вокруг. — Заслужила, - второй шлепок, — и это - тоже. А после заламывает руки, заставляя выгнуться в спине, выпячивая грудь. Вожделивые взгляды парней обволакивали ее сознание, и бесконтрольные судорожные вдохи начинали превращаться в истерику. Выдержит. Она должна. Для Криса. В слабодушие разума, очерственелом и пагубном движение, Эван рвет тонкую майку на худом теле, обнажая светлую кожу. Треск одежды заставил Оливию вздрогнуть, схватившись за маслянистую, грязную трубу, проводящую горячую воду. Нежная кожа болезненно пульсировала, кропотливо иглами втыкаясь в ее ладони, волдырями просвечивались на покрове. Регенерирующее тело в отточенной быстроте восстанавливала все слои, заставляя боли каждый раз охватывать тело девушки в невесомости. Мазнув размазанным взглядом по полуобнаженному телу Криса, Оливия тяжело вздохнула, крепко держа проклятую кровь, не позволяя схватке сломать тонкое стекло. Метнувшись на вампирской скорости чуть ближе к выходу, Оливия отрешенно сглотнула, не обращая внимания на внешние обстоятельства. На затылке, обхватывая всеми пальцами густые волосы, расположилась рука. Позволив лишь мгновение собрать все свои мысли воедино, Оливия падает затылком об бетонный пол, разбивая череп напрочь. Острая боль и тошнота прорывают сознание. Кости быстро восстанавливаются, но непрекращающая боль восцарилась над слабым организмом. Вожделивые и жестокие взгляды Эвана и Роя вцеплялись в извилины мозга, жучками прорываясь в черепную коробку. Малодушный смех и безнадежный взгляд Оливии — все это, и тяжелые стоны умирающего в агонии Криса стали составляющим душного подвала. Если раньше это было местом спасения, то сейчас всё превратилось в некое подобие пыточной. Сюрреалистичной, абсурдной, но воочию. И безустанно стекающие слезы лишь подтверждали жестокость происходящего. Размашистый удар по щеке, и хватка на шее не давали сознанию прийти в норму и хоть на пару мгновений забыться. Острая боль сводила с ума. Оливия ощущала все очень драматично, но ни разу не приутрированно — чувство, что кто то водил ножом по внутренней стороне черепа, разрезая извитые линии мозговых клеток. Дотронувшись пальцами до затылка, Оливия от ужаса чуть не подпрыгнула под удерживающими руками. Кожа разошлась на сантиметр, и кончики пальцев легко размещались между краями. Рассечение было слишком глубоким, чтобы регенерация восстанавливала повреждения преждевременно и быстро. Поэтому боль распространялась по всему телу невыносимым рокотом. Тяжелые, болезненные стоны покрывали весь организм томленной коркой, завывая и расшатываясь, губительно растирая тонкие канальцы. И все таки это происходит. Пока Эван проводит лезвием по нежной коже груди, задевая плоть до желез, заставляя девочку плакать, в попытках вырваться и орать от боли, Рой обмачивает веревки в вербене, и обматывает ими запястья Оливии привязывая к трубам. Воем вырвавшись из горла крик, заставил бледнолицего Криса слегка приоткрыть глаза, в испуганом сознание. Следящий за ним перевел внимание парня, а в заплаканных глазах появился панических страх. Вонзив обмоченный в вербене кинжал в плоский живот, Эван проклинает маленькую вампиршу, разветвляя ходуны ее мышления. Боль оттупляла все остальные ощущения. Но как бы она не пожирала и не терзала зубами мягкие губы, плоть во рту, а аккуратно подстриженными ногтями не вонзала в свои ладони, единственное, что, казалось, оставалось в этом мире — она и ее скрежущая боль. Вена на лбу горела от напряжение, и Оливия думала, как бы не лопнула от той силы, с которой она жмурила собственные глаза. Веревки сильно пережимали запястья, перетирая кожу, что хотелось вырвать их, вместе с ладонями, которые, казались отсохли. Душное и тесное помещение освещала лишь небольшая потрепанная лампа, и одиноко горящая свеча, но несмотря на это, сверхъординарные способности сверхъестественного существа позволяли каждому отчетливо видеть сквозь призму собственного восприятия. Горло разрывалось от криков, когда мыщцы восстанавливались, после глубоких порезов. Пот стекал по лбу широкими струйками безустанно, замутняя взор. Оливия придерживала в голове пару слов, чтобы не вырубиться, хотя ей и так бы этого не позволили; ни регенирущейся организм, ни шлепки по щекам и бедрам. Она устала. Дыхание было рванным и через рот, иногда переходя в ненавистное шипение. Голова скатилась по шее, безвольно повиснув, как на тряпичной кукле. Оливия вцелом и неделимо начала считать себя игрушкой в руках кучки новообращенных вампиров. Ране мягкие локоны прилипли к глазам и лбу, заставляя кожу девушки раздражительно чесаться. Все ее тело себе не принадлежало и в идиосинкризации разрывалось на части, позволяя боли пронизывать каждую клетку организма. Обнаженная полностью, Оливия чувствовала себя уязвимой и униженной. Вне состояние сделать и малейший шаг; даже малейшее действие было не возможным. Когда Оливия услышала характерный звук растегнутой ширинки, все самообладание и то чувство поражение в миг исчезло, превращая вампиршу в жаждущее борьбы и истерзание чудовище. Клыки заострились, а вены на глазах и лбу покрылись черным выпуклым отливом. Как только рефлексы возродили сознание, Оливия дернулась вперед, выгибаясь в пояснице, и, дотягиваясь до шеи Эвана, клыками тянет на себя, впиваясь в мужскую кожу. Громкий крик потешил вампирское самолюбие, позволив пару мгновений телу расслабиться, не думая о последствий — вот только кинжал, все еще находящийся внутри нее, да веревки пропитанные вербеной не давали спокойно выдохнуть. Рой рывком вонзает длинные пальцы в сухое лоно, терзая внутренности. Девушка с пронзительным криком вырывает Эвана от себя, чувствуя, как слезы градом спадали с ее щек. Движения пальц внутри нее казались ощущением кинжала. Откинув голову вверх, Оливия сжала нижнюю губу, прокусывая до еле стерпимой боли, позволив слезам скатываться вниз. В глазах искры бились в одиноком танце, закруживаясь в пируэтах. Дрожа как от холода, Оливия сдерживала оглушительные оры, позволяя терзать внутри себя остервенелыми движения длинных костей, пробиваясь сквозь сухие, неподготовленные складки. Руки и поясница бились об трубу с каждым толчком, пока затылок все сильнее и сильнее разбаливался. Прошло пару секунд, прежде чем Оливию не вырвало прямо на ноги себе и Рою. Кровь другого вампира побудила организм отторгнуть чужое из собственного тела, испорожняя желудок. Тоненькая струя прозрачной слизи стекала густой каплей на уголке губ, а на глазах образовались замыленные образы ране четкого изображения. Уже на полусознание, с размазанным потемневшим взглядом, Оливия слышит громкий крик, сопровождаемый проклятьями в её сторону да тихим плевком в сторону ее ног. От омерзения, Оливия чуть снова не опустошила организм, но сдержалась, тяжело дыша, вне состояния даже потрогать свое тело, успокаивая. Оливия устало смотрела вниз, позволяя волосам шторками прикрывать по обе стороны её страдальческое, сдавшееся под гнетом обстоятельств лицо. В мыслях роем прожужжало инстинктивными чувствами вампиров желание вырвать руки, даже если сломав кости, даже если вместе с трубой. Но уставший организм был способен только невольно дышать через рот и медленно погибать в самоличной клетке. Рой дал пощечину Оливии. Еще одну. И еще три. Глова девушки болталась изо одной стороны в другую, и лишь привязанные руки не позволяли девушке упасть от силы ударов. И пока Рой вымещал гнев на девушке, Эван замочил старую плеть в вербене, и нанес сокрушительный удар по пояснице девушки, вырывая хищными лапами жалостный крик. Три болезненных стона — и новый удар обрушивается на левую сторону талии, чуть ближе к округлым грудям, прямо по ребрам. Зашипя через зубы, девушка сжимала ладони все сильнее и сильнее, однако внушение не позволяла пальцам сломать тонкое стекло. Она возненавидела своего правителя. Еще минут около двадцати постегав пленицу, одетую в королевские оковы, выбив все силы и все тщетные попытки выбраться, Эван сжимает истерзанную ударами талию девушки, проникая внутрь её под пронзающий крик, обволакивающий темноту комнаты. ***

«Я должна была стать матерью... а стала монстром»

— Хейли Маршалл.

Привязанная к деревянной плоскости, почему-то одетая, Хейли старалась восстановить судррожное дыхание, растворяясь в собственной призме морали. Она знала, что весь план был шатким и хлипким, не имеющий смысла и не дойдет до конца. Ледовитые отголоски происходящего пожирали трельяжом вьющихся роз, шипами впивающиеся в нежную кожу. Прикосновения расжирали, словно жучки бегающие по телу, пожирали внутренности в безумной ажитации и драматизме. Холод пронизывал разгоряченное тело, в муках сжатое до крошечных масштабов. Все казалось преувеличенным и нереальным, сюрреалистичным и абсурдным. Каждое движение и каждый шорох обрамляли панический страх неизведаенного. Хейли растягивала неизбеженное. Пытаясь сдержать созданное природой действо, волчица осматривает проходящих ведьм, копошившихся над ее делом и телом. До дна испивая чашу горечи потери — отныне все не будет как прежде; став полноценным членом первородной семьи; и, в коем то веке, обремененной стать матерью в свои жалкие двадцать лет. Ее не спрашивали, не просили разрешения, с ее желаниями не согласовывались — она была просто посредником в этом исчадие лицемерия и властвования. Все перестало казаться чем то менее ярким настолько, насколько позволяли на то обстоятельства. Темные волосы ореолом рассыпались по твердой плоскости, когда в агонии разжигалась ненависть ко всему превосходящему. Потоки боли разливались по венам, пальцы впивались в мягкую кожу, растворяя в пространстве. Женевьева проходит мимо, осматривая роженницу. Рыжие волосы с огненным отливом цепляли взгляд, обрыскивая ликующей надеждой. Блеск от остаточных слез зажегся в карих глазах, умиротворяя обстановку, картинную ситуацию, но не ее положение и состояние души. Острые ногти врезаются в кожу беременной, заявляя о ее неполноценности. Потерянной собственности. Без принадлежности самой себе. Звучало иронично, и нереалистично, но правда всегда была горькой, с кислым послевкусием. — Ты оттягиваешь неизбежное, - спокойным тоном сказала ведьма, не разнимая пальцев, стискивая еще сильнее измученное плечо, — Как тетиву натягиваешь... Но ты же понимаешь, что чем сильнее натяжение, тем сильнее последствия? Хейли угрюмо нахмурила брови, рассматривая хладнокровное выражение лица ведьмы. Иногда в голове Хейли промелькивали мысли принуждения Женевьевы — недолгие отношения с Клаусом и дружба с Ребеккой Майклсон не могли иметь настолько ужасное разветвление. Хейли не имела сказочных представлений, она отлично понимала, чем все закончится. Клаус не раз предупреждал Хейли быть осторожнее, что лучше быть безумным параноиком, чем потерять бдительность хоть на мгновение. Не послушавшись своего покровителя, заключив сделку с ведьмами — самыми опасными полу-приблеженных Майклсонов, Хейли подписала договор о собственной кончине. Он не осудит ее за это. Даже взглядом не намекнет за ее оплошность — за опрометчивость Хейли еще давно получила по заслугам. Но в душе ее поселится обида на саму себя; поселится тот параноический страх, от которого она бежала, не останавливаясь ни на секунду. Теперь все перестало иметь значение. Она станет матерью — если выживет, конечно. Хейли хотела этого, желала и мечтала. И даже если из-за этой маленькой неродившейся еще девочки она потеряет всё — для волчицы это была достаточная цена. Даже больше, чем необходимо. И, когда Женевьева ускользнула в коридор, спазмы усилились, а скольская субстанция между ног усилилась, выделяясь вместе с кровью. Тихий стон вышел из горла Хейли растворяясь эхом в пространстве. Она не смогла справиться с этим напутствующим обстоятельствам ввиде ребенка внутри нее. Теплота ее крови стала обжигающим жаром, огнем, пылающей в венах. Голова разбаливалась от напряжения, суета раздражала разум. Это было неким кощунством над беременным организмом, так сильно нервничать в такой ответственный момент. Она знала, что отец ее чада поможет, спасет, но уже не особо надеялась. Кривые линии обветвляли ее разум, оттягивая тонкие капиляры, как струны, заставляя от натяжения лопаться. Безусловно, все это было лишь образно, не имея никакой связи с реальной картиной происходящего. Волчице казалось, что все становится другим. Менее настоящим; менее осязательным; менее похожим на реальность. Все перестало иметь смысл, образовывая определенную систему, явно подводящая ее сознание. Боль обхватывала тело, проникая во внутрь организма, огнем провожая роженницу. Схватки были острыми порезами, оставленными кинжалами — но Хейли терпеливо молчала, стараясь переиграть то, что решено наперед. И когда первый крик от сильного болевого толчка вышел гортанно из груди, послышались поспешные шаги и магический ореол, окружавший их. Отнюдь не мягкие сквернословия, созданные ими как проклятья и заклинания, посыпались из накрашенных губ, озаряя пространство. Ощущая магическое воздействие в своем теле, Хейли еще громче заорала, протестуя, стараясь выбраться из накрепко стянутых веревок. Животный рык, вместе с ярко-желтой оболочкой вокруг зрачка вырвались наружу, заставляя ведьм вздрогнуть, но не отступить. Это она обезоружена. Это она уязвима. Это от них зависит ее жизнь и ее благосостояния. Всё, что сейчас происходит — вне ее контроля, и власть находится у свободных, незапечатленных в оковы и клейма ведьм, а не у связанной роженицы, с темными волосами. Все больше уже не имело значения. Хейли казалось, что ее наружности выходят вместе с её чадом. Импульсы боли были настолько сильны, что заставляли волчицу прибывать в прострации, находясь обезоруженной не только вплане скованности действий, но и полного отстутствия полноты разума и влияния на него. Это казалось бессмысленным и томленным, но все еще являлось правдой. Когда схватки приутихли, Хейли обессиленно расслабила лопатки, обреченно выдыхая. Скривившись, от покалывания между ног, роженница пыталась сдунуть со лба прилипшую из за пота прядь темных волос. Когда одна из ведьм пристроилась возле роженицы, надавливая на округлый живот, намереваясь помочь обездвиженной новоиспечанной-будущей матери, как Хейли рыкнула на неё, показывая клыки. Она была зверем, который берег своих детей, как самое ценное в своей жизни, превышая их до уровня божественного. Когда аккуратным, но достаточным для смены концентрации внимания заклинанием одна из ведьм оставила Хейли оставаться покорной и не строптиться, волчица метнула голову в бок, ударяясь виском об деревянную поверхность доски. Тошнота восцарствовала над телом, расширяя спусковые потоки, которые, казалось, словно индикаторы менялись в зависимости от среды ее обитания. А катализатором была мысль о скором конце ее страданий. Это не её конец. Она выдержит это испытание, встанет на ноги и пойдет дальше, несмотря на пройденный опыт. Может, он будет преследовать ее по пятам, выбивая воздух из груди, но она дойдет до конца и выйдет из этой жизни победителем, а не умрет на жалкой дощечке. Хейли, может, бывает заносчива, бывает неосторожна и необдуманна, но она не сдается. Животный ген, живующий в ее организме, протекающий по ее крови проявлял себя инстинктивно, добросовестно выполняя свою работу. И, хоть и Хейли невдомек влияние магического воздействия на разум существа, сейчас все сковывающие оковы становились слабее под действиям сопротивления. И сейчас все вново перемешалось. Кем она выйдет после этого дня и после этих все меняющих событий она не знала. Но только собственная сила и прочный стержень внутри не давал девушке сломиться под гнетом более старших лидирующих позиций в этой отчаянной игре, правила которых в ее глазах давно превратились в черное пятно. Ведьма, роль которой в этом всем была лишь в проведение самих родов, отнюдь не нежно копошилась над широко раздвинутыми ногами в собственном превосходстве, о котором она явственно знала. Это и пугало и безнадежило Хейли одновременно, заставляя в кровавой боли, сжимать внутрение органы в агонии собственных битых ощущений. Пламя, разожженное уже не ясно кем, поглощало, казалось, только ее одну, пока обе властвующие стороны оставались или в выигрыше или просто побежденные, без особых увечий. Дыхание сбилось до неконтролируемой отдышки, вороша её сознание в пустующей реалии. Режущая боль пожирала Хейли, сгибая её натуру перед всеми обстоятельствами, заставляя ненавидеть этот запах хвои и дерево под головой. И, как бы трудно не было это осозновать, она оказалась уязвимой — и это она тоже ненавидела. Она чувствовала фантомные когтистые лапы, вонзившие в её нутро тысячу маленьких кинжалов, размером едва ли больше иголки, прорезавшие ее внутренности вместе с плодом, который та отчаянно берегла, не внимая никаким опасностям, превознося дочь выше собственного благовения. Хейли давно потеряла эту тонкую нить перед собой, отвечающую за «инстинкт самосохранения»; вроде бы тогда, когда активировала ген оборотня в своей крови, став необузданной. Головная боль заставляла все тело пульсировать, смешивая острые и тупые ощущения, в разных областях своего тела. Все тело покрылось коркой слабости, разветвленное обездвиженностью и тихой, почти контролируемой яростью — все это можно было увидеть лишь по тому, как дико и яро Хейли сжимала свою ладонь до крови, стекающей тихим бульком до черного, каменного пола, покрытого чем-то явно не человеческим. Единственным катализатором во всем этом безуспешной для нее оргии, были мысли о семье Майклсонов, которые стали для нее намного ближе, нежели чем ее приемная семья, занявшая себя воспитанием не подающейся контролю девчонке, частенько сбегающей из дома забавы ради или для отвлечения себя от высокопарных чувств: чопорности, чванливости и напускной гордости, которыми они так хвастались, что Хейли тонула в этом боваризме. Король кровавых земель — жестокий; необузданный; импульсивный и такой неопределенный по отношению к Хейли. Волчицу часто пугало такая сменчивость настроения Майклсона, однако знала, что та явно стала той, одной из единственных, кому Клаус доверял, кому Клаус верил и заверил бы. Его старший брат был полной противоположностью — хладнокровный; дипломатичный и прагматичный, и по отношению к Хейли проявлял нежность и терпеливость, которой уж явно не славилась первородная семейка. Слова и подтвержденная действиями забота старшего Майклсона всегда обрамляла Хейли некой аурой защищенности, которую та никогда ни от кого не ожидала. Но та никогда бы не позволила себе примкнуться к этим чувствам со всей идиосинкризацией, будто бы другого совершенно не было ни во внешнем ни во внутреннем мире Хейли. Волчица не была и не будет дамой в беде, которую необходимо спасать — она бы сама спасла кого нужно. Любовь и привязанность к чужому человеку, никак не связанному с нею кровью и плотью не является для Хейли приоритетом в этом бренном мире, который строчил сквозь свои дряблые пальцы весь эгоизм бренных натур. И пусть любви там и не слыло; ни в сердце Майклсона, не в сердце ее самом, и даже не в искусных прикосновениях, Хейли ни на минуту не сомневалась, что случись непридведенное, Элайджа прыгнет за нее в пропасть, — собственно, как и любой из Майклсонов, как бы не выражались в своих терпких речах. Что Клаус, что Элайджа, что Кол и особенно ее дрожайщая подруга Ребекка стали для Хейли той самой нитью, державшей в сознание, позволяя мыслям возвышаться над нею вверх, чтобы совершенно не свихнуться от этой неповинной боли, прорывающий ее рассудок. А когда края извилин задели воспоминания о младшей из Майклсонов, Хейли нежно улыбнулась, наперекор раздраженным ведьмам и своей боли. Дерзкая, но такая учтивая и трепетная с родными вампирша, в теле шестнадцатилетней девочки, была самым близким для Хейли человеком, который только мог появиться в ее окружение, и пылающим девичьей страстью сердцем. Ребекка стала той, кто защищал Хейли перед жестокостью её семейства; той, кто показывал ей самое прекрасное в кровавых землях; и той, кто с искренним смехом доказывал ей достоинства вампирского бомонда. Но даже эти мысли не заставили пылающей боли заполнить все пространство её вспотевшего, уставшего тела, нагревшего под воздействием неуступчивых импульсов организма, в приступе самых яростных порывов остервенелых движений ее поставленной поветухи. Ведьминские пальцы были морщинистые и дряблые в силу ее возраста, который явно превосходил за седьмое десятилетие. Те в хладнокровной жестокости впивались в нежную кожу округлого живота, заставляя Хейли вздрагивать, с каждым более сильным нажатие. Однако все еще недостаточным, чтобы причинить существенный вред плоду — тем более, за состоянием здоровья будущего ребенка следили ведьмы своей магией, от которой Хейли безуспешно старалась избавиться. Наконец, между широко раскрытых ног показалась головка. Старая ведьма вскрикнула на Хейли, заставляя ее тужиться сильнее, чтобы окровавленное дитя быстрее появилось на свет: хотя на самом деле, они уже около шести-восьми часов возятся в этом душном помещение, пропахнувшим потом, кровью и выделениями, исходящих от Хейли. Тягучие ощущения внизу живота, заставляли Хейли изнывать от боли, выстанывая проклятья и пытаться оттолкнуться вперед, просто дабы было. Животные стенания из-за агонии прорывали бедную голову девушки, заставляя волчицу вцепляться скованными руками в деревянную плоскость. Руки женщины раскрывали мокрые складки шире, открывая доступ дочери самого Клауса Майклсона. Хейли прикусывает губу в перерывах между рванными криками, понимая, что попала она в то положение, когда роды происходят более болезненно, хоть и вся беременность ее протекала относительно спокойно. Наверное, на это повлияла магия, которой воздействовали на нее ведьмы, дабы ускорить естественный процесс едва ли естественными действиями. Тошнота подкрадывалась к горлу, пробегая дрожью по линии между лопатками. В груди становилось все теснее и теснее, словно сердце, легкие и другие органы полномасштабно увеличивались в размерах, разрывая хрупкое, стройное тело с ослабевшим организмом. Хейли не была той беременной, у которой имелись осложнения ввиде осыпания волос; крошения зуб или прочих неприятностей, которыми ее запугивали в детстве приемные родители. По большей мере это было из-за ее волчьего гена, внедренного в женскую кровь, создавая из слабого, немощного тела — сильный, крепкий иммунитет. Наконец, спустя еще около полтора часа ведьмы облегченно выдохнули, когда обессиленная Хейли чуть не потеряла сознания, сжимая стенки влагалища, выпуская из своей утробы малышку Майклсон. Только она это сделала, то сразу упала на деревяшку, судорожно выдыхая сотню раз за секунду, постепенно приподнимаясь корпусом. Она увидела окровавленное дитя, кричащего и недовольного, но уже такого родного. Хейли освободили от крепких веревок, и она сразу же взяла в слабые руки свою малышку, рассматривая ее по-детальнее и до боли трепетно. Крохотное сверхьестественное существо, еще совсем невинное и по-детски капризное, приносило своей матери нежные чувства. Теперь она имеет совершенно иной статус. Теперь она будет совершенно другой. Но вся эта нежность и любовь растворяла ее разум, заставляя почувствовать себя по-настоящему счастливой и любящей. Хейли мягко поглаживала щеку дочери, пачкаясь в её крови. Неужели они не успели? Тревожно прикусывая нижнюю губу, Хейли аккуратно посмотрела по сторонам, надеясь хотя бы ощутить их присутствие нутром. Однако все, что она имела, это склизкое, мягкое тело в своих руках, да жадные, жестокие взгляды вокруг себя. Дочь на её руках заставила Хейли улыбнуться самой нежной улыбкой, на которую та была способна. Поглаживая волосы, щеки и выпуклый нос, Хейли прижала грязный луб к сухим губам. Оставляя поцелуй на нежной коже, материнская душа Хейли ликовала, заставляя отставить все жестокие, хладнокровные мысли, касающие или политики, или еще одной порочной темы, на потом или уже больше никогда. Торжественно держа крохотное тельце возле своего лица, Хейли глубоко вдыхает, ощущая запах детского тела в перемешку с металлическим запахом крови. Однако, только она это сделала, из её рук вырвала все еще кричащее дитя, несмотря на недовольство матери. Блеснувший в свете луны кинжал заставил Хейли в очередной раз выставить свои клыки, но, не успев она напасть, её горло было перерезано. ***

«Я боюсь тебя»

Кэролайн Форбс ○

Казалось, раздирающее сердце, быстро бьющееся, в такт судорожному дыханию, было приостановлено на миг. В этот момент в глазах дочери семейства основателей пролетел внсь мир, мгновение показалось ощутимым и осязаемым, словно достигаемым и рельефным. На, лишь один миг, такой крошечный, однако столь могущественный, джейн забылась от бытия талых остриев реального мира, почувствовав как все мыщцы натренированного тела обмякли. В тахикардии отходя от увиденной картины, Кэролайн сделала пару шагов назад, пока не ощутила все давление этого коридора, прикоснувшись лопатками до белой стены. Эта картина порожала разум, выстреливая прямо в мозговые клетки. Это был мужчина, и он показался Кэролайн уж слишком симпатичным и обаятельным. Легкая щетина обрамляла красивое лицо с зелеными глазами и пропорциональными мужскими губами. Темные брови и русые волосы - он выглядел словно бог и дьявол в одной ипостасе. Элегантный, роскошный, изящный - этот мужчина походил на графа, принца, герцога или молодого барона, однако эта дикая страсть, ощущаемый напор и власть делали из него неумолимого короля. Словно он управлял ночью, тьмой, преисподней. Он показался ей до красноты на щеках горячим и сексуальным, и даже столь непристойным и недоступным. Он совмещал в себе всё - и дерзость, и мягкость, и наглость и точенную аккуратность, до тошноты правильность. Это был не просто человек. Кэролайн не могла отвести от него взгляд - эта картина спокойно висела на правой стене от входа, и стояла напротив неё. Не большая, но достаточна внушительная, чтобы на нее обратили внимание. Этот король-не-король, раскинув руки по обе стороны от своего мощного тела, смотрел прямо в глаза, не скрывая своего превосходства над другими. Его глубокие, бездонные глаза прорывались в недры души, цепляясь за лозы тайных чувств. Манящая, злорадная ухмылка на чувственных, чуть пухлых губах, привлекающая ямочка на щеке. Плотное, накаченное тело облегала темно-синяя рубашка с несколькими растегнутыми пуговицами, а под ней, покоилась на сильных мыщцах, черная футболка. И если её первое впечатление было восхищение, и даже в каком то роде поклонение, сейчас же она испытывала неутолимый страх, пожирающий ее сознания, испивая кровь до дна. И без того светлый тон кожи медленно белел, вместе с алостью губ. Кэролайн моргая, рассматривала полотно, ноготками проводя небрежные линии. Шероховатая ткань издавала хапактерный звук, расслабляя сознание, но не настолько, чтобы понимать, что происходит вцелом. Она не вешала эту картину. Она даже знать не знает кто это. Обсматривая территорию не широкого коридора, Кэролайн чувствовала себя параноиком. Но почему то ей было уж сильно важным проверить всю обстановку. Окровавленный платок стал первым, на кого дотошная Форбс обратила внимание, иследуя. Тонкий, явнт шелковый, обшитый под тон самой ткани нитками вполне искусно. Вроде бы, ничего такого, но как только Кэролайн хотела выбросить шелковую ткань, вышитыми нитками буквы привлекли ее внимание. Аб.СК. Что бы это не значило, Кэролайн нахмурила брови, поднося ткань к свету, надеясь найти еще какие то намеки на личность неизвестной Аб. И она их нашла. Просто не нитками вышитыми, а ввиде небольшой части густых каштановых волос, лежащих прямо возле темно-коричневой рамы. *** Солнце заслонило весь взор своим светом. Кэролайн смотрела на затененной деревьями в уборе молодой листвы, между благоухающими живыми изгородями полусырую землю, промокшую от дождя. Мысли витали вихрем в голове, заставляя напрячь каждую из доль мозга. Скользнув языком по нижней губе, Кэролайн растворилась в неуверенности, колящих мурашками и легким ступором, сжимая до беления костяшек тонкую лямку дорогой сумки. Форбс даже не совсем понимала, зачем вообще согласилась на этот спектакль погорелого театра, от которого ожидаешь только сгореть в личном пламени до сухого пепла. Выискивая ангельски-красивыми голубыми глазами нужного человека, по определенному перечню описаний. Выдохнув в усталости, Кэролайн провела ладонью по белокурым густым волосам, волной ниспадающих по стройной спине. Сегодня она выбрала летнюю кофточку с рукавами до локтей бледно-голубого цвета, и складчатая юбка тоном темнее, чем вверх ее образа. На ногах красовались белые балетки, и все дополняли черный ремень вместе с жемчужным ожерельем на шее. И даже дотошно выбранный образ, с идеальной детализацией не заставили Кэролайн чувствовать себя уверенной перед неизвестным и неизведанным будующем, совершенно точно не находящемся в её руках; а если и так, то рассыпающийся сквозь тонкие хрупкие пальцы. Усмешка вздернула губы вверх, вместе с характерным звуком, и Кэролайн наконец увидела копну темно каштановых волос, безымянной девицы, представившей себя теми жуткими четырьмя буквами, заставляющие цепляться в неустойчивые стоянки, выгибаясь. Кэролайн понимала, что неизвестным для нее способом давно лишилась чего-то по настоящему ценного. Она лишилась самой себя, словно кто-то контролировал ее мозговые клетки и импульсы, проводящие ими за тонкие ниточки сверху, насмехаясь над испуганной хрупкой девушкой, совершенно не понимающей, что с ней происходит и как же решить эти чертовы задачи. — Ты задержалась, - произнес тихий, бархатный голос, — Хотя это не имеет значения. Кэролайн, так ведь, детка? Вне состояния произнести и слова, Форбс только кивнула, чувствуя как ком внутри неё подымается все выше и выше, а внутренние органы сжимаются в своих клетках, расширяя место для кровотоков. — Послушай, твое появление здесь крайне важно не только для тебя. Возможно, даже целого мира мало, чтобы доказать твою ценность и значимость. Мне надо, чтобы ты выполнила одну мою просьбу... — Я думаю, это невозможно. — Мне надо, чтобы ты выполнила один мой приказ, - с нажимом вторила безымянная, — И это не подлежит обьяснениям и какой либо апелляции. Иначе я просто внушу тебе слушаться меня, а, как я понимаю, ты итак вся напичканая всеми вмешательствами вампирских возможностей. Замечание зеленоглазой заставило Кэролайн сьежиться, заметив дрожь по коже, исходящую то ли от холода, которого не наблюдалось при этой жаркой погоде, то ли от прокатившего по венам страха. Но, не сказав не слова, Кэролайн героически выстояла с гордым выражением лица, с презрением рассматривая усмехающийся рот, который буквально в ту же секунду перекатился в тонкую линию. — Я зачту это за покорное согласие. Это было хорошим выбором, я ценю это и приму за сведение. — Что за просьба? — Я слышала, что ты так хочешь утолить жажду знаний... так хочешь по больше узнать о вампирах и все, что с ними связано. — Ну, и что? - в нетерпение задала вопрос Кэролайн. — Ты поедешь в Кровавые Земли.