Без возможностей

«Беда не приходит одна, она приходит ротами».

Никлаус Майклсон ○

Темные переулки сменились лесами. Грязные, перемазанные в обмокшей почве, пальцы, дотронулись до коры дерева. Этот старик, на кого незнающим взором не посмотреть без восхищения, разразился тихим, грудным смехом. Словно ударами по колоколам в средь идеально-чистый миг прозвучал этот неоднозначный звук. Неординарное, способное явно на многое, хлесткое движение пальцев по дереву, заставив тонкую кожу кровоточить на пару долгих мгновений, прозвучало сипло. Как и голос в его безумной голове. Прошло безмерное количество времени — и вправду безмерное. Около шестиста или семиста лет. Но этот зверский рык и громко бьющееся сердце он не забудет никогда. Просто потому что жаждет отмщением. Она отплатит не только за свои грехи, но и за всех, кто не дал осуществить ему свой план. Жалкие отпрыски. Мешающие под ногами букашки. Просто пыль на его ботинках. Она заплатит, за все то, что пережил он из-за него. Потому что Клаус может. У него есть полномочия унизить других так, что существа становились лишь пресмыкающим обьектом у его ног. Они для него были никем — но она была всем. И даже больше. Его больная, ненавистная зависимость. Несмотря на пройденное время её имя на устах отдавало горечью, злобой и тихой, всепоглощающей ненавистью. Несмотря на то, что она, как говорил его брат, уже десятый раз проходит все круги ада, Клаус не остановится. Потому что она для него — больше, чем просто ненавистный вампир. Потому что она — его символ к победе. И живой символ его поражения. Жалкая беженица из Болгарии стала смыслом его жизни. Он был одержим ею. Грязно. Уподобляюще. Со всей своей токсичностью и нездоровостью. Желание стать сильнейшим переродилось в самую сильную ненависть. А ненависть — высшая категория чувств. В неосязаемом пространстве простирались мысли. Она заполнила его пространство, имплементируя те самые жадные, столь важные глотки воздуха, имплицируя глотки жизни, от которых Клаус задыхался, давился, медленно погибал, но вновь и вновь хватался за эти тонкие грани, в безумной идиосинкризации, словно она — была не человеком, не вампиром, а чувством, неощутимой субстанцией, протекающей по венам, с которой играл он — но и которая играла с ним. Тишина оглушала. Связывала разум и буйное неспокойствие в душе, превращая сознание в кашу. Точечно, едва аккуратно, и очень больно. Проникала сквозь тонкую кожу, прямо в небьющееся сердце мертвого тела. Мертвого — но такого живого. Он ощущал в себе это и жизнь любил, пусть и не принимал раз за разом. Тысячилетие — это слишком много. *** Тонкая талия, безусловно обтянутая тугим корсетом, в безупречном красном платье — первое, что привлекло его внимание. Смотреть на точную копию лица его первое возлюбленной было бы мазохизмом. Никлаус облизал губы, рассматривая отчетливо каждую деталь дорогого платья, на которое самостоятельно выделил ей деньги. Ведь нельзя нарушить ни одну часть плана — он никогда не простил бы себе такого, даже если бы жил миллионы лет. Он не выбирал платье сам — какой бы важностью не была эта пресловутая забота, самостоятельно подбирать образы для девушек, с коими он и познакомился совсем недавно, спустя столь долгое время, для него казалось неправильным. Нельзя и не должно — ошибется, оступится, забудет о новом писке моды или не вспомнит о её любимим цвете. Слишком много правил — и пусть Клаус не любитель легких путей, именно сейчас это показалось наиболее важным. Вычурно. Однако на ней смотрелось красиво. Он оценивал образ на беглянке, казалось, совершенно не стесняясь осматривая её всю — обветляя взглядом все изгибы и выпуклости, как бы показалось иному взгляду, в реалиях он выделял для взора каждый драгоценный камушек и складку ткани, концентрируясь на незамысловатых узорах, стараясь сдерживать себя. Его взгляд скользнул по худым рукам с выступающими костяшками и венами — он был на грани, чтобы не впиться в её запястье точенными, острыми клыками, разрывая девичью плоть. И пусть он был первородным гибридом, у него была отвратительная выдержка и несносный, безумных масштабов темперамент. Подобного рода слабости ему претили — он заставлял, наступая себе на шею, самого себя быть сильнейшим и не допускать настолько опрометчивых ошибок. Он был гибким. И терпеливым. Поэтому времени у него было в полном достатке — а уже построевшие стратегию мысли, проанализировав стоящую перед ним девушку, медленно вставали в строй. Пора начинать. Когда болгарка подала руку, как и положено культурой и этикетом, Клаус легонько сжал тоненькие пальцы, наклоняясь, чтобы поцеловать нежную кожу ладони. Чувства обострялись, казалось, словно весь мир становится более осязаемым и ощущаемым, хоть и вовсе не наощупь. Никлаус чувствовал душой, а не телом, все шероховатости и неровности материй. — Лорд Никлаус, - поклонилась Катерина, слегка улыбаясь. — Прошу, зовите меня Клаус, - мягко отозвался Майклсон. Ему не хотелось, чтобы его родное имя охарактерезовывало его. Он был выше этих дрянных семи букв, которые клыками вгрызались в почву под его ногами. Его главный страх, его приступ и вереница мятежных воспоминаний — отторжение и лишь колющая в сердце боль. В обратной иммерсии на поверхности собственной жизни, обнажая все чувствительные точки перед судьбой, Клаус в легком напряжение сжал пальцы за спиной, коря себя за подобные волности. Он никогда не сдавался — и это стало его проклятьем. Гордо поднятая голова, ровная ось спины, условно имплементированный герой, спасающий невинную даму из легенд и передаваемых из уст в уста рассказов. Вот только дикий, всепоглащающий взгляд и мощь исходящая от его тела заставляли едва заметно забиться сердце учащенее и забветнее. Катерина не стала другой — вот только помимо учащенного сердцебиения у неё был нахмуренный взгляд, и едва поджатые губы. Ее что-то заинтересовала, но не испугало. Клаус понимал, она никак не сумеет догадаться, и, пусть, легкий шепот сплетен прошелся по бомондскому слою общества, такие провиницианки как она вряд ли слышали даже намек на существование подобного рода существ. Возможно, чем-то мерзких, неподобных правилам природы — отрешенных. Взгляд болгарки прошел по скуле Клауса, мимолетно мазнув по шее, наконец, перейдя на облаченные в синюю ткань крепкие руки. Она завораживала — уж больно сильно воспоминания тянулись к той, которая никогда не принадлежала ему. Она была всех — но не его. И так было всегда. Катерина сделала настороженный шаг назад, когда почувствовала напряжение исходящее от Майклсона. Клаус легонько потянул уголок губы вверх в призраке улыбки, когда вспомнил о том, что сбегающая провиницинка даже не знала о фамилии своего лорда. Едва слышно для человеческого слуха подошедший Элайджа встал возле своего брата, чуть наклонив голову в противоположную сторону, заинтересованно оглядывая беглянку. Это было именно его идея — именно он нашел двойника мифической женщины, в чье существование не верил ни один из их сверхьестествееной семьи. — Катерина Петрова, рады встречи, - повторив действия своего брата, Элайджа ласково прикоснулся губами до нежной ладони девицы. Клаус обратил внимание, как уголок её губы дернулся вверх в отнюдь не милой улыбке — а дерзком оскале, который вторил о её любви к ситуациям, когда к ее персоне высказывают уважение. Данное наблюдение заставило Клауса хмыкнуть, хоть глубоко в самой низине своего порочного нутра он почувствовал мрачное удовлетворение. А самое сильное, от факта того, как он сломит это уважение к самой себе у совершенно невинной, маленькой душе, проживающей на этом свете совершенно маленькое количество времени. И закончит его примерно так же скоро. События, что происходили, казалось, совершенно недавно вертелись в голове, покрылись коркой. Чувства притупились, а безграничное, тягущее вслед за сознанием желание отмщения обрамляли его силуэт кроваво-красной оболочкой. Хрупкое стройное тело Петровой слегка подрагивало, когда Клаус кидал недвусмысленные взгляды, которые отводил сразу же, безустанно обвиняя себя в оплошностях. Слишком опрометчиво. Слишком выдавающе. Он не мог справиться со своей ролью и не задушить жалкую человеческую душу до истечения срока. Никаких пощад. Никакого милосердия. И больше никакой жалости. Ему необходимо забыть об этих словах, чувствах греющихся в душе, словно змея на груди, как можно скорее, пока все пламя не остыло. Больше нет Никлауса — осталась лишь его порочная тень. Катерина немного дольше нужного задержала взгляд на едва приоткрытых губах, отрешенно посмотрела в глаза — и смиренно опустила голову, как подобало правилам. С опозданием, однако. Клаус слабо потянул уголок губы вверх в нахальной ухмылке, подмечая стойкость девушки. Чем-то она даже походила на его прошлую версию. Но слишком многое изменилось. Через чур и безвозратно. Хотелось бы обернуть время вспять и воссоздать другие реалии, но это было невозможно. Поэтому Клаус пытался сделать свое настоящее и будущее самым оптимальным, коим давали его сделать обстоятельства. На удивление уж больно ласковый ветер в неласковый вечер обвил их тела. Это не было тем сказочным чувством, словно их приподнимают над землей — как минимум у него, — но легкое расслабление он ощутил, а Катерина увидела это, когда уж больно напряженные плечи расслабились. Хорошо. Это было не так уж и плохо. *** История Катерины Петровой стала легендой — она сама стала легендой, которую ищут как некое сокровище, клад: а на самом деле, лишь ловушка. Ловушка в клыки превращенного чудовища. Беженка из Болгарии стала известной на весь вампирский мир. И, естественно, Майклсон знал, что придумала его маленькая головная боль, чтобы её не расекретили в очередном забеге. Новое имя. Новая игра. Новые правила. Клаус легонько ухмыльнулся. Кэтрин. Кэтрин Пирс. Король кровавых земель смотрел вдоль некоторых домов выстроенных в своеобразную линию. В основном, деревянные, но некоторая часть уже обгорелые в пожаре или истрепанные в семьсот летней давности. Но деланный из темного дуба с едва ли кривоватой крышой стоял как было веками до. Будто за ним ухаживали всё это время, сверхьестественными силами оберегая от природных явлений или вмешательств прочего населения. Кэтрин Пирс могла казаться умной, пытаться выглядеть в глазах других совершенной, но она должна понимать, что на самом деле имеет огромный пропуск в своих делах — Клаус Майклсон всегда впереди. И он точно знает, кто она и где она. Хотя однажды она все таки выбралась вперед, сумев одурачить легендарного первородного гибрида. Оторвавшись от сильнейшего следствия и погони на около двух сотен лет, Клаус дал ей отсрочку — сам того не желая — позволив хоть на немного более свободной жизни. Конечно, ей приходилось прятаться, но разве это не намного лучше, нежели чем постоянные скитания по всему миру? Клаус сделал ей большое одолжение, когда поверил в детские байки смерти неуловимого двойника. Он и вправду не знал почему не смог догадаться об этом ранее, но один несчастный влюбленный вампир решил, что его долгом стала помощь первородному гибриду, разрушив хиплый план самонадеяной вампирши. Вышло, однако, неловко. Взглянув на руны, обветвляющие его руки, Клаус мрачно улыбнулся, сделав пару тихих шагов вперед. Катерина Петрова выдала себя, подумав, что смогла одурачить первородного гибрида. Подумав, что он глупец и не зайдет на территорию Болгарии. Он выглядел вполне обыденно: тонкая серая кофта с закатанными до локтей рукавами и растегнутыми пуговицами у шеи, черные джинсы и привычно надетые бусы и кулоны. Древние, почти также как и его жизнь. На полусухих губах заиграла мрачная улыбка — спустя столь опомрачительной ошибки он доделает все до конца; столь долгого отдыха от своих прямых задач, она примет свою учесть. Несправедливо? Возможно. Но заслужено. Она была черной кляксой; жалким, но желанным — недостягаемым. Клаусу казалось, что он никогда не сотрет с себя весь этот позор — с её лицом в главной роли. Желала быть замечанной? Берегись своих желаний. Внутри черти плясали, в душе словно клеймом выжгано всё. Он чувствовал свлю силу, но одновременно с этим сильнее ощущал свою уязвимость и слабость. Кэтрин Пирс — не его слабость, и он сам отдаст её врагам; но она явно творила с ним нечто большее, что он мог позволить даже родной сестре. Семья у гибрида была на первом месте после самого себя. Как бы трудно это не было признавать — они были ему ценны. До боли в сердце и хруста ребер. И пусть он на десятилетия и столетия их закалывал, его порочное и больное нутро кричало, что это во благо. Эгоистично и самовольно, но он и вправду думал, что мог бы этим помочь. Разговоры не были его частью, он жесток и безпринципиален, поэтому иным выходом стал кинжал, который он вонзил в тела своих родных. Мужские пальцы прикоснулись к деревянным, и едва заплесневевшим балкам. Грудь вздымалась от тяжелых вздохов, а губы исказились в оскале. Нет сожаления. Нет пощады. Есть только он и его желание отмщения. Месть парит над его силуэтом. Он возвысил ее до самой высшей точки, позволяя принять за себя решения; позволяя убивать себя день за днем и крушить свое будущее и отношения с другими людьми. Не желая больше ждать, Клаус бравировал, оставляя явные следы своего присутствия — напускно, ботафорично. Вытащив из кармана джинс записку и кое какие вещи, он кладет их на небольшой столик и стоит несколько долгих секунд. Он чувствовал фантомное присутствие абиентной болгарки, увлекшей боваризмом. Опрометчивой, но стоящей на чеку. Она его не обыграет, не в этой жизни, не в этом веку. Но это больше, чем игра. Последний раз взглянув на удаляющую деревню через плечо, Клаус ступает вдоль мощных дубов. *** Теплота обжигала вены, разрывая кровеносные сосуды, разогревая кровь. Клаус посмотрел на опустевшую, уже непригодную для жизни площадь дома Катерины. Лондонская постройка выглядела солидно. До сегодняшнего момента. Выжженный балдахин на небольшой кровати, на полу кляксами были разлиты различные напитки и... человеческая кровь. На стенах были царапины и кровавые следы, словно она отбивалась. И его действиям так же нужно было отдать должное; перевернутые, в агонии и импульсивном приступе агрессии, столы и стулья с ране аккуратной кроватью. Кровь жестоко убитых вампиров вместе с их трупами беспорядочно томилились воспоминания на грязном полу и стенах. Это место стало похоже на кровавое месиво. Майклсон оглядывал его практически с ласковостью и нежностью, если не считать искривившийся в ненависти рот и сжатые руки в кулаки. Сделав вдох через нос, на пару секунд задержав дыхание, оставив грудь приподнятой, Клаус выдохнул через рот, вытравливая ферменты собственным дыханием. Пронзительным. Чутким. Едва слышным. Катерина Петрова поступила слишком опрометчиво. Катерина Петрова была через чур глупа, чтобы рационально определить силы соперника — и будет жестоко за это расправлена. Клаус Майклсон не успокоится, пока не привяжет Катерину к горным скалам Кавказа, пронзив вздымающую грудь острым клинком, пропитанным вербеной, и не вырежет её внутренности, позволив орлам выклевать женские органы каждодневно, как сделал это Зевс с Прометеем. Уголок губы пополз навверх, не суля ни о чем хорошем. Медленно мысли ползали пауками в его голове, раздирая мозговые клетки по волокнам, смешивая все аспекты, разрывая воспоминания, как бумажные листы. Было больно? Неимоверно. Жалел он об этом? Ни в один миг. Клаус Майклсон знал: никогда нельзя позволить боли и чувствам захватить трезвый разум. Лишь холодная расчетливость и до тошноты продуманная стратегия способны выиграть бой. Но это не сработало. Он терпел, ждал, проявлял снисходительность — но его старания и измены собственной натуре не похвалили, а унизили, не дав прокусить столь дельный лакомый кусок первой победы, с текучей жидкостью от сочности по подбородку. Катерина Петрова сбежала. Сбежала, как то узнав о его личности; планах; и ее роли в его делах. Он часто повторял, что это она не понимает, с кем имеет дело, но в итоге все обернулось так, что именно он упустил восемнадцатилетнюю девчонку и именно она смогла одурачить и обхитрить первородного гибрида. Ставшим известным не менее, чем его братья и сестра, за столь короткий промежуток времени. И всё равно жалкая беглянка из Болгарии оказалась умнее. Но он импульсивнее. Клаус параноик с непрекращаемым страхом провала. Агрессивный, безумный, неостановимый — он был страхом всех вампиров, а для простых жалких человеческих душ всего лишь безпринципиальным лордом высших голубых кровей. Ничего не обычного — всего лишь каждая книга на своей полочке. Камушек за камушком. И только тогда каждая постройка станет иметь идеальный результат. Но пока нужно терпеливо ждать вновь и выстраивать камни постепенно и поочередно. Но импульсы в ажитации горели в организме огнем — и единственным катализатором являлась месть. Беспощадная, жадная, со своими мотивами. Необходимая лишь для напускного бутафорства — он желал показать девчонке, что будет, если перейти дорогу самому Клаусу Майклсону. Пускай не думает, что все её грехи будут прощены. Слово из восьми букв грели его небьющееся сердце. Она заплатит за все. Заплатит. Превратится в пепел, но вновь восстанет, будто птица феникс, развлекая его своим страхом и паникой. Клаус будто питался негативными эмоциями, словно сам являлся богом хаоса, раздора и жестокости. Королем всех внечеловеческих грехов и потаенных  в глубине души чувств. Хотя вампиры не чувствуют. Это их главная слабость. Сверля глазами заказные портреты — один с изображением Катерины, а второй совместный вместе с «Лордом Никлаусом», которого она знала все это время. Они были качественны исполнены добросовестно, каждый изьян был перекрыт точечным переходом внимания на особенности, как, например, сверкающие глаза болгарки и едва злобная ямочка на щеке Клауса при насмешливой ухмылке. Он пнул один из них, с грохотом повалив к основному разгрому. Пыль осела на его ресницы и костяшки пальцев руки, прислоненной кончиками пальцев к собственным щекам. Устало что-то не внятно пробормотав, Клаус сделал пару более уверенных шагов вперед, сжимая позолоченную рукоятку кинжала. Сглотнув, Клаус вышел из поместья. Уж больно пристальным взглядом смотря на дверь, сдерживая свою нетерпеливую идиосинкризацию ко всем негативным эмоциям. Сделав прерывистый вдох, Клаус остервенело вырывает ручку дверки, выдыхая тихим рыком. Он хотел сломать всё в этом жалком месте. Хотел сжечь до тла, и скормить пепел его хозяйке. Но сейчас её нужно было только найти. И он найдет. Не сейчас, так через век. А пока он превратит её жизнь в настоящий хаос, дробля её косточки, наступая на пятки, каждым шагом приближая её к полному сломление. Она сдастся. Рано или поздно сдастся. И Клаус готов ждать. Он умеет быть терпеливым, особенно, когда это терпение приносит ему немыслимое удовольствие — медленно растягивать страдания болгарки было ему в радость. Гибрид щелкнул пальцами, и в ту же минуту возле него появился молодой вампир. Бледный, со слегка остекленившими глазами и приоткрытыми губами. — Да, мой повелитель? Голос подчиненного звучал ровно, однако легкая дрожь заставляла разум мыслить в правильном направление: вампир не был под воздействием внушения, так что все его действия осмыслены и содеятелями являлись лишь страх и выстроенная иерархия. Никто не отрицал и пытки. Клаус медленно, хищной грацией сделал полукруг вокруг уверенно замершего вампира. Взгляд злых глаз замер на трепетающих ресницах, покоивших на покорно опущенных вниз глазах. Усмехнувшись, слегка повернув голову в сторону, Клаус взорвался легким, хриплым смехом, говорившим о его обезумевшем состояние. — Найди её. Элайджа уже начал поиски. Присоединяйся. Я подойду чуть позже. Она не должна убежать так скоро. Парень на вампирской скорости отлетел от Майклсона. Гортанно зарычав, Клаус сжал собственную шею: недостаточно сильно, чтобы сломать, но достаточно, чтобы успокоить самосознание, которое неприятно обжигало внешнее тело. Сколько еще это может продолжаться? Разве он недостаточно страдал за свои около шестиста лет. Он пробыл в самоличной прострации так долго, что выйдя из неё, он не может приспособиться к действительности реального мира. И если раньше, в его человеческой жизни ценилась доброта и мир в сердце, в современной конотации самым важным являлся холод в разуме и полная власть над своими чувствами. Клаус в лицо смеялся над теми, кто думал, что любовь спасет мир, а свет прожжет тьму. Это скорее он прожжет им черепа, а сердце, так трепетно бьющееся во имя высокородных чувств, вырвет из крепкой защиты ребер. Разве можно верить каким-то там инстинктам и  потребеостям, когда на кону твоя жизнь? Клаус не видел в этом смысла. ***

«Перед улучшением всегда становится хуже.»

— Хейли Маршалл. ○

Грязная вода медленно стекала по некрупным женским бедрам. Мягко сжав сухие, обветренные губы зубами, Хейли выгнула голову назад, обнажая хрупкую шею. Она чувствовала, как чужие пальцы точечно прикосались к источнику её пульса. — Не пугай так больше. - холодно произнес Элайджа. Его голос звучал пронзительно. Она знала, все Майклсоны беспокоятся о плоде, готовый вырваться из её нутра. Однако эта фраза произнесена была сухо. Как минимум, так показалось Хейли. Вероятно, он просто старался не показывать своего гнева, которого Хейли не видела еще воочию. Вяло оттолкнув мужскую ладонь, волчица привстала на локтях, ощущая как сточная вода пуще спускалась на камень. Ткань короткой сорочки промокла внизу, прилипая к округлому животу. Обнажая стройные ноги, одеяние лезло вверх — Хейли потянула тонкими пальцами одежду вниз, прикрывая оголенные участки. Элайджа рассматривал волчицу осторожно. Хейли чувствовала жар в районе лопаток от его взгляда. Её всегда пугала тёмная аура власти первородной семьи. Для неё они были эталоном вампирской, сверхьестественной сущности. И Хейли не сказала бы, что хотела стать такой же. Наконец, поднявшись с каменной плиты, она взглянула прямо в глаза Элайджи, не скрывая своего раздражения. Она не была сложной беременной, не нуждалась в усиленном контроле и не капризничала, как это делали человеческие роженицы. Хейли не имела на это право. Отец её ребенка сразу же сказал, чтобы она вела себя покорно и смиренно, да и она сама понимала, что никто не будет с ней нянькаться и лелеть каждый каприз. Вцелом, это ей и не нужно было. Хейли всегда была достаточно независимой и сильной, чтобы постоять за себя даже в таком уязвимом положение. Она выросла одиночкой, скрывая все потаенные страхи души. Она никогда не надеялась на то, что в будущем у неё будет кто-то, на кого она сможет положиться, кто полюбит её так сильно, что в груди будут томиться бабочки. Её лишили этого с самого начала. Даже примера не оставили, позволив лишь игру воображения. — Как ты вообще здесь оказалась? — Не знаю, - пожала плечами Хейли, — Я устала лежать в кровати и ничего не делать. Полезла куда-то, да и всё. — Ты знаешь, что Никлаус может сделать с тобой, Хейли? Хейли лишь неоднозначно пожала плечами вновь, и закатила глаза, когда почувствовала тяжелую ладонь на своем плече. Однако, позволив себя вести, Хейли даже прижалась к сильной груди Майклсона. Она просто устала. Этого достаточно, чтобы она простила себе подобную вольность, дав буквально тащить себя к роскошному особняку. Хейли по прежднему думает, что вряд ли привыкнет к такому богатству и его проявлению. Все таки это казалось безумством и нерациональностью. Хейли жила бедно. Родители отказались от неё, швырнув в руки какой-то малознакомой парочке. Те так жаждали ребенка, что совершенно не обращали на нее внимание. Хейли ненавидела холод. Казалось, он преследовал ее по всюду: в доме, из которого она сбежала; в новом доме, сочившийся из каждого уголка и наспех брошенной фразы; по ночам, когда ее тело слегка дрожало от зябкой мерзлоты. Вереница мыслей пронеслась в голове ореолом, разрывая мозг по крупицам. Голова болела. Хейли чувствовала ноющие мыщцы и боль не только головы, но и всего тела. Руки старшего Майклсона мягко гладили по спине Маршалл, кончиками прочерчивая линии вдоль позвонка между лопатками. Его взгляд был устремлен прямо, однако иногда он кидал их на темную макушку, следя за ее состоянием. Хейли чувствовала это физически. У нее никогда не было времени сомневаться. Никогда не было времени задаваться вопросами о надобности: если она видела цель, она шла наперекор обстоятельствам. Словно бросая тем вызов, купаясь в боваризме. Хейли была рациональна. Не тратила время и ресурсы зря, всегда находя каждой вещи, чувству и секунде дело и надобность. Она просто была такой. *** — Ты напугала нас! - воскликнула Ребекка, кидаясь в обьятья беременной волчицы. Оставив одну руку спокойно висеть вдоль тела, Хейли поглаживала спину подруги. Устроив свой подбородок на её плечо, волчица спокойно сделала вдох. Ребекка за эти восемь месяцев стала её настоящей сестрой. Самым близким человеком во всем этом параде ботафории и напускном высокомерие, казавшись Хейли балом-маскарадом, где она была в роли ничего незнающей новенькой. Элайджа отстранил двух девушек друг от друга, ссылаясь на то, что Хейли нужно сменить образ и вымыться. Ребекка хмуро посмотрела на брата, но отступила, самостоятельно почувствовав мокрое пятно на своей шелковой юбке. Хейли же сделала два шага в сторону, приподняв голову. Движение босых ступней были легкими, однако вся сила, что была в её глазах, ломала дух врагов, позволяя волчице оставаться победителем без боя. У неё был внутренний стержень: крепкий, практически нерушимый. Она смотрела на всех пронзительным взглядом, не давая оступиться. В ней скапливалась мудрость прожитых испытаний. За период своей беременности она пережила три нападения, способных нанести не только существенный вред ее здоровью и здоровью ее ребенка, но и риск смертности. Хейли смотрела на все это с долей огорчения и сожаления, но каждый раз, чувствуя толчки хрупких пят по стенкам утробы, волчица понимала, что всё это было не зря. Чувствуя на себе взгляды членов первородной семьи, Хейли вошла в просторную ванную комнату, расположенную возле собственных покоев. Чистая, с ненавязчивым, но приятным ароматом, со всеми необходимыми приспособлениями: Клаус Майклсон подготовил ей удобные условия. Грустная усмешка коснулась губ беременной, пока ноги ступали на кафель. Она быстро скинула с себя сорочку, почувствовав как тонкая ткань скользит по нежной коже, и залезла в уже наполненную ванную. Видимо, старший Майклсон уповестил всех о нахождение столь важной вещи в их доме, и слуги незамедлительно подготовили все к приходу новой хозяйки дворца. Вода приятно согревала тело. Хейли чувствовала, как тонкие струйки скользили по обнаженной коже шеи и ключиц, мягко лаская. Хейли любила уединение: именно в нем она могла спокойно анализировать события и размышлять над престоящими. Именно в нем она могла раскрывать свою душу, не находясь в нужде быть сильной. Одиночество — это инструмент к благосостоянию. Так считала Хейли. Её позиция была обусловлена её принципами и установками, которых она всегда придерживалась. Спустя около двадцати пяти минут, когда она почувствовала слабое недомогание, Хейли вышла из ванны, придерживаясь за белые бортики. Пусть она была оборотнем, и ее регенерация и здоровье было выше простых смертных, она боялась причинить даже малейший вред еще неродившемуся дитя. Ступая по кремовым кафельным плиткам, Хейли гладила одной рукой округлый живот. Капельки воды скользили по мокрому телу, создавая небольшие лужицы на полу, после каждого шага волчицы. Обмотавшись в полотенце, Хейли пальцами прочесала густые локоны, слегка спутавшие на концах. За дверью шёл негромкий разговор — но достаточно, чтобы Хейли могла услышать каждое слово отчетливо. Слегка прислонившись накрытыми махровой тканью лопатками до едва шероховатых стен, Хейли прислушалась к голосам. — Никлаус не давал на это согласие, - голос Элайджи звучал твердо. — Также, как и я, Женевьева. — Мне всё равно на ваше согласие, когда согласие дала она. Хейли не совсем понимала о чем идет речь. Фразы были вырваны из контекста, не передавая свою истинную суть. Слегка соскользнув, не сильно согнув колени. Она задержала дыхание, стараясь сосредоточиться на каждом слове дипломатического разговора — ну, или же спора — двух существ сверхъестественного мира. — Ты смеешь говорить мне такое в лицо? Не позволю! — Хейли под нашей защитой, Майклсон. Она дала нам согласие и это алиби сильнее, чем все твои слова. — Вы навредите ей только сильнее. — К тому же, - пропустив слова мимо ушей, Женевьева продолжила, — Как я могу доверять вам, когда твой небызвестный братец, отец этого ребенка, совершил подобное сумашедствие? Уверена, это случалось не раз. Нам нужен ребенок в сохраности. Кто знает, что может случиться с волчицей. Хейли в непонимание нахмурила брови. Пухлые губы искривились в тонкой нити, пока аккуратный нос сделал глубокий вдох. Опрометчиво. — Я был свидетелем этой сцены, Женевьева. И я могу доложить от том, что тот вампир сам довел Никлауса. — А если ошибку сделает Хейли, что будет тогда? Клаус славится своим безумством и импульсивностью. Что будет, когда она «доведет» Клауса, кто станет же тогда жертвой, Элайджа? — Ты сильно преувеличиваешь. Никлаус способен контролировать свои эмоции. Хейли знала простую истину: Клаус Майклсон не способен контролировать свои эмоции. Им двигала ярость, им двигала паранойя, которую тот так упрямо желал скрыть, но так сильно попадался. Каждый миг нахождения около первородного гибрида сопровождался напряжением: никто, даже его семья, не мог утверждать, что будет в следущую секунду и кто станет следущим несчастливчиком. Волчица не боялась Клауса: ни одним чувством. Казалось, гибрида окружали исключительно бестрашные люди, с неправильно работающим инстинктом самосохранения — все остальные попросту не выживали рядом с ним. — Тем более, Никлаус дал вам клятву, что не притронется и пальцем к Хейли. — Но тем не менее он допустил три нападения в её сторону! - рыжая ведьма упрямо рявкнула, — К твоему привеликому познанию, этот... Клаус чуть не убил одного из своих подданных. — Женевьева... — Я не закончила! Он заставил его страдать больше суток, испиваясь его уязвимостью. Ты хоть понимаешь, что он натворил? Это крайняя степень жестокости! Интерес сжигал ее вены в бурлящей ажитации. Он был идеопатическим, созерцающим, превращаясь из облака газа в осязаемую субстанцию. Хейли знала о жестокости Клауса и была личным свидетелем изуверских, озверелых собственными полномочиями и властью, сцен, которых простой человек — особенно в подобном поожение не выдержал. Но Хейли была другой. Сильной. Бескомпромисной. Справедливой. Однако все еще благоразумной. Она видела, как мужчина вырывал сердца людей и вампиров; как разрывал их плоть, прорывая, словно то было лишь листом бумаги. Клаус позволял себе даже до смерти упиваться человеческой кровью перед глазами беременной девушки, вылизывая нежную кожу шеи, прокусывая артерии. И подобное, пусть и поражало её, но никогда не становилось причиной риска потери ребенка, — Клаус пусть и был импульсивным и безбашенным, Хейли уверена, не дал бы ей стать свидетелем пожирающей насквозь сцены — её контроль и выдержка были развиты до восхищающих высот. Разве могло быть иначе живя в замке Майклсонов? И её пугало то, с каким ужасом и абберантной паникой ведьма высказывалась по поводу этой ситуации. Хейли и правда своей кровью дала согласие, если это можно было так назвать коннотативным значением. И что такого могло произойти, что Элайджа настолько рьяно и остервенело старался оправдать младшего брата? Хотя фамильярной привычкой, возможно, даже законом Майклсонов была преданность друг другу. Они бы никогда не позволили друг другу умереть, и не позволили себе бы подставить или не защитить честь своей семьи. — Прекрати, Женевьева! Не в твоих правах разглашать подобного рода информацию. Ты забываешься. Это мы правители Кровавых земель. Это наши земли. И только мне и моей семье решать, чье алиби имеет больший вес, - голос Майклсона был четким и строгим, — Ты находишься на этой территории, дышишь этим воздухом и смотришь на эти стены только по нашей воле. Уясни это. — Я ждала таких страсных речей от Клауса. От вашей маленькой сестрицы Ребекки. Возможно, даже, от не менее безумного Кола Майклсона, но не от тебя, Элайджа. Знаешь, почему я выбрала именно тебя? Потому что ты никогда не допускал чувства в дипломатии и политики, и никогда не позволял своему статусу решать что либо за пределами этого дворца. До этого момента. Что ж, я разачарована. Я предполагала, что ты начнешь ссылаться на грамотно построенные аргументы, ну, или, поступил бы благородно, как и говорят о тебе вампиры, да и предыдущие твои поступки, и отступил, позволив забрать нам Хейли. Волчица почувствовала два мрачных шага. Видимо терпение Элайджи было на исходе — хоть тот этого и не показывал, скрываясь за маской мудрого брата-правителя. Вся та терпеливость и учтивость, которая проявлялась к Хейли рассыпалась на мелкие крупицы, словно песок, так же ускальзывая сквозь пальцы, превращаясь в представителя правящей семьи — умелого политика и переговорщика, справедливого, однако достаточно жестокого и сурового. — Я говорю исключительно факты, основанные нашими положениями. Ты лишь посредник в игре более важных фигур, и не имеешь таких прав, как угрозы и нападение. Никлаус правит этими землями не один век, и он точно знает, как правильно решать проблемы и сконтролировать свое внутренное состояние. Все уговоры зачтены, и будут исполнены, но я не помню, чтобы хоть кто либо из нас подписывал документы декларации между вампирами и ведьмами, что вторые будут следить за оборотнями. Вы все принадлежите нам. И это неоспоримо. Элайджа перевел дыхание. — Кровавые земли не делятся на фракции, и существа подобные вам, или же оборотни, люди и прочие никакой организационной, социальной и любой политической власти не имеют. Раз ты хочешь основываться на аргументированные тезисы: по предьявленному мною установленным законом разьяснение, взыскивать с Правителя и его семьи ходатайство за выдвинутыми вами условия — определенное кощунство. — У нас был уговор! — Все верно. И я скажу тебе больше, он был заключен кровью: а это значит, что при его нарушение, придет неиминуемая гибель. Майклсоны никогда не нарушают  обещания, выписанные на бумаге и подписанные личной подписью. — Я думаю, мне следует напомнить, что вы уже нарушили договор. Хейли не в безопасности, и, соответственно, ребенок в таком же не стабильном состояние. Ты уже сказал, что являешься свидетелем определенного кощунства Клауса, - повторила слова Элайджи ведьма, — так давай же я напомню: он укусил новообращенного вампира, практически до потери сознания. Всем нам известно, что укус оборотня смертелен для обычных вампиров, и на протяжение около двух суток он будет мучительно умирать в агонии. Мало того, что Клаус ни за что наказал невинного существа, помимо этого он заставил мучаться его в галлюцинациях больше суток. — Это не имеет никакого значения, Женевьева. В договоре сказано о том, что мы отдадим вам Хейли во время родов, для того, чтобы вы смогли взять кровь младенца взамен на необходимую нам информацию и определенную помощь. Ничего о защите, стабильного состояния — которое мы и без того постоянно доставляем Хейли — в договоре не было. — А ты не знаешь, что было дальше? Он внушил пятнадцати летней Оливии несмотря ни на что не отдавать кровь Клауса до полуночи. Ты знаешь, что с ней сделали другие вампиры? Они изнасиловали её, Элайджа! Хейли почувствовала как ее начинает тошнить. Желчь подступала к горлу, как ядовитый аспид, разрывая желудок и глотку. Она ощущала тяжесть в подложечной области и груди, прижимая холодные ладони к тянущемуся вниз животу. Страх стал ее путеводителем, и она не могла никак справиться с поедающим её плоть деструктивным влиянием, в не состояние по другому сублимировать свои чувства. Ее организм изнывал, и волчица кое как подавляла рвотные порывы. Она никогда не сталкивалась с сексуальным насилием с проникновением. Для неё это было самым аморальным и безнравственным поступком, априори не способное иметь обьяснение и оправдания. И, пусть, Клаус не был физически воздействован в данное зверствование, Хейли чувствовала к нему точно такое же отторжение, как и к испорченным паршивцам. Дыхание сопровождалось судорожным сокращением мыщц, и болью в животе. Она чувствовала, как нервные окончания пылали огнем, а её матка напрягается, уже готовая уплотниться. Боль в пояснице, в горле, грудных мыщцах и утробе разрывала её на части, и девушка еле как сдерживала себя от крика, стараясь не потерять сознания. Боль прорывала её сознание, и Хейли чувствовала, как схватки стягивают её тело, словно ломая кости. Эта маленькая новоявленная девочка должна была прийти немного позже. Хейли не хватило всего лишь пары недель, чтобы родить чадо в положенный срок. Ей показалось, будто весь этот разговор был специально выбран именно в тот момент, когда Хейли могла услышать это. Её вырвало прямо на собственные ноги. Желчь текла вместе со слюнами по подбородку, пачкая махровое полотенце и чистое тело. Тошнота от нервов смешалась с болезненной интосикацией, и сблевав на голодный желудок все токсины в своем организме, она не получила нужное освобождение. За грудиной, жгло, а голова кружилась, сопровождаясь помутнением в глазах. Придерживаясь за ручку дверци и стену, Хейли почувствовала как с нее скальзывается полотенце. Однако не успев приподнять его концами аккуратно подстриженных ногтей, она почувствовала толчок неимоверной силы. Упав на колени, прямо в желудочный сок в перемешку со слизью, пачкая ноги, Хейли аккуратно дотронулась до пульсирующего, горячего живота, становившимся все тверже и тверже. Крик вырвался из груди, сопровождаясь маленькими слезами в уголках глаз, иногда соскальзывающие по щекам. С губ потекли остатки слюны с вырвавшей ею желудочным соком. Она была еще более уязвима, чем ранее. Головокружение сменялось еще одним толчком, прогревая вены. Её снова стошнило, однако уже полностью на пол, едва задевая кончики пальцев ног. Толчок. Пульсация в утробе. Снова толчок. Толчок. И когда она почувствовала как внизу живота, в напряженной паховой области, начали стягиваться мыщцы, а по внутренной части бедер заскользило что то склизкое, еще один крик пронзил комнату, врываясь в пространство. Хейли услышала торопливые шаги в свлю сторону и тихие мужские проклятья. Сквозь усилия, девушка усмехнулась, чувствуя, как сухие, потрескавшие губы лопаются, позволяя крови стекать вместе со всеми другими субстанциями. Дверь с грохотом открылась, и полулежащая девушка лениво повернула голову в сторону вошедших. Испуг в глазах Майклсона дал ей сил, но лишь внутренне, сам же организм роженицы был через чур слаб, не позволяя девушке даже встать. Элайджа, несмотря на разведенную Маршалл грязь, поднял волчицу на руки, аккуратно поглаживая по слегка грязным волосам. Женевьева смотрела на них с неприкрываемым равнодушием, сделав пару шагов в сторону, отступая, дала Майклсону пройти с драгоценной ношей на руках. Хейли тяжело дышала, ощущая, как по горячему лбу течет пот. Она впилась ногтями в регенерирующееся тело, когда почувствовала, как по внутренней части бедер начали течь воды. Влажность раздражала кожу, как после обмочения. Мыслей не было — просто жадное, необрядное желание вымыться начисто. Слегка замарав, бережно державшего ее, Элайджу, Хейли еще сильнее вонзила ногти в его плечо, и, выгнув спину, почувствовав, как руки вампира сильнее сжали её в тисках, волчица закричала, что есть силы и провалилась в небытие. ***

«Ты даже представить себе не можешь насколько.»

— Кэролайн Форбс

Кэролайн сидела на широком диване, прижав колени к груди, ощущая неприятное покалывание. Слезы наровились проскользить по гладким щекам, однако Форбс гордо выпрямила спину, и сделала глубокий вдох. Не позволит. Не даст. Слишком много слабости было в одном мгновение. Очередная ссора с матерью, конечно, если её можно так назвать, заставляла блондинку изнывать. Лиз Форбс спокойно, с нотками холода старалась успокоить дочь, пока Кэролайн с недовольством и некоторым инфантилизмом громко пыталась донести до матери всё, что накопилось в её душе. В полном итоге, все, как и обычно, вышло в не ее пользу. Она осталась слишком эмоциональной, а бытовые, домашние проблемы так и не решены. Неоднозначно выдохнув через рот, Кэролайн сменила позу, позволив идеально ровной оси позвоночника примкнуться к невысокой подушке серого цвета, поставив одну ногу горизонтально, паралельно груди, а вторую выпрямив, оставив ступню напряженно выгибаться. Стройное ноги покрылись гусиной кожи, когда она услышала настойчивый стук в дверь. Они не ждали никого у порога изящного белого дома, и торопливые шаги на лестницы доказывали обманутое сознание. Кэролайн прижала пальцы к виски, жмуря глаза, стараясь справиться с накотившимся раздражениям. Этот вечер должен был принадлежать ей одной и без остатка. Планы имеют свойство меняться — и это заставляло Кэролайн отчаиваться. Она ненавидела внешние воздействия, когда в её руках не распологался посох контроля, и что-то шло не по её четко отредактированному и проработанному сценарию. Возможно, эта наивная импульсивность была связана с тем, как рьяно Кэролайн старалась вызвать у других внимание к своей персоне. Девица не могла просто поверить в свою значимость, заставляя себя быть идеальной и совершенной, не позволяя себе даже и мысли, что кто-то способен её полюбить такой, какой она есть. Всегда собранная, ухоженно и красиво одетая, активистка с огромным списком тем, на которые она может поговорить. В витьевом эстрадном движение порывов ветра, Кэролайн почувствовала легкое прикосновение щупальц холода на нежной коже щеки, когда извитые опосредки дуновения воздуха потянулись в её сторону, завывая. Редко что либо делегирующая, всегда берущая на себя всю самую тяжелую работу, выполняя её оточенно и с наибольшим усилием. Темная вуаль ночи обвалакивала её сознание. Немного размяв шею, Кэролайн привстала на локтях, устало выдыхая. Не желано. Кто бы там ни был она не хотела его видеть. Этот вечер должен был принадлежать ей. Как по наитию ее мыслей, свет от ламп и свечей озарил гостиную, заставив Кэролайн встать с дивана и подойти к матери. Быстрым движением ладони, блондинка небрежно подправила короткие шорты, и уверенно зашагав, Форбсы подошли к белоснежной двери. Лиз протянула ладонь к круглой ручке и открыла дверь. Сделав шаг назад, шериф оглянула дочь, а после посмотрела на гостя. Елена Гилберт собственной персоны. Кэролайн слегка сдвинула брови в переносице, недоумевая, что забыла её подруга у неё дома, когда сама собиралась заведаться к Сальваторам. Легонько, безболезненно сжав собственные белокурые волосы на затылке, младшая Форбс вторила действию матери и инстиктивно сделала шаг назад. — Елена? Что случилось? Голос матери показался Кэролайн до боли нежным и заботливым. Она привыкла получать холод за свое непослушание и проявление теплоты Лиз к подруге было неприятным. Девица видела себя — эгоистичное, обиженное существо, с завистливым разумом. Ей претило всё это: вместо воображаемой глубокой, мудрой фигуры стояла маленькая девочка. Пропустив мимо себя легкое прикосновение кожи об кожу матери и Елены, Кэролайн смотрела на то, как выглядит её подруги — закрученные в упругие локоны пряди волос; черная, с аккуратным вырезом на декольте, кофта не по погоде, что было достаточно свойственно для Гилберт; черные приталенные джинсы-скинни, сочетавшиеся с тяжелыми туфлями на каблуках. И все это черное великолепие заканчивал легкий, едва заметный плащ черного света, мягко ниспадая с тонких плеч. Когда тонкая улыбка тронула губы подруги, которая показалась девушке уж до неприличия злобной, недоумение еще больше заструилось в её венах — что-то в прибывшей только гостье было не так. Это не Елена Гилберт. Кто угодно, но не её небызвестная в Мистик Фоллс подруга. Кэролайн старалась скрыть свое удивление, когда не увидела тонкого шрама, тянувшего с линии подбородка до ключиц, который Елена получила при попадание в автокатастрофу, в которой и потеряла родителей. Ошеломленная Кэролайн спрогнозировала и проанализировала данное наблюдение, лишь подтвердив свою теорию о неком «двойнике» подруге. В мифических существ Кэролайн не верила. Но обьяснить подобное сходство не только в идентичной точности во внешности, но и голосом, формой ногтевой пластины, без упоминания сверхьестественного влияния Кэролайн не удалось. Казалось, даже густота и оттенок волос у них был одинаковый без единой погрешности. Но отсутствие шрама, который успела улицезреть Кэролайн в самом начале, еще не успевшего затянуться, было не единственным обнаруженным недочетов — на тонкой шее не висело украшение, подаренное Стефаном в самом начале их отношений. А на хрупких запястьях не было саморучного браслета, выполненным Кэролайн и Бонни в подарок на день рождение Елены, который та неизменно носила каждый день с того самого момента. Наверное, никто бы даже не обратил внимание на подобные мелочи, но Кэролайн была дотошной и видела в основаниях все до мелочей, разбирая каждый край любых зацепок до боли в голове подробно. Сжав нижнюю губу зубами, Кэролайн сглотнула и вернулась в реалии. — Я решила... навестить свою дрожайщую подругу. Кэролайн, разве я не предупреждала тебя? Вскинутый невбрось вопрос сбил Кэролайн с толку. Опешив, Форбс оглянулась, сделав очередной шаг назад. На самом деле, Елена с Бонни и правда неделю назад собирались навестить дом Форбсов на ужине, однако срочные планы подруг заставили повременить с этим, и девушки коллективно решили заменить трапезничество ночевкой в доме Гилбертов. Кэролайн тогда почувствовала укол обиды. Всё, что касалось именно её и её планов всегда оказывалось несовершенным. Недозавершенным. Недостаточным. Если Елена была идеальном: эталоном для всех и примером совершенства, то Кэролайн страдала от недостатка внимания и комплексов. Выдохнув, пропустив через себя весь прилив информации, Кэролайн вновь сглотнула, не позволяя эмоциям скатываться по её лицу, как по венам, подогревая кровь. Слишком много было до. И слишком много будет после. Достаточно сегодняшнего мгновения. Ей пора совладать с собой, хотя бы сейчас, чтобы не подвести друзей, себя, город. Не подвести Елену, чье имя и лицо используют в корыстных целях. Не подвести маму, которая следит за порядком в городе: а то, что кто-то использует чужое имя не есть порядок. Не подвести других, ни в чем не повинных граждан, которые также могли попасться на такую уловку. Эта девушка и вправду была умна. Если бы не её чрезмерная придирчивость к мелочам, Кэролайн ничего бы даже не заподозрила — но раздражение и обида разрывали аорту, заставляя кровоточащее тело быть на пределе, относясь ко всему с концентрацией и вниманием. Видимо, понятие «судьба никогда не совершает ничего зря» — было реальным. Слишком много открытий за этот день. Пробормотав нечленообразное проклятье( всего и вся ), Кэролайн упрямо выпрямила плечи, и с ног до головы осмотрела копию подруги. Та изменила положение, примкнув руку к груди, оттопырив пару пальцев. — Видимо, я забыла. Прости. На Кэролайн даже не посмотрели. Сухо озвученное извинение заставило девушку вздрогнуть, но даже на это никто не обратил внимание. Кэролайн осознавала: это также походило на ее подругу. Только более жестоко. Отчаянно жестоко. Лживая хитрость скрывалась под мантией честолюбия. Гибкость обтянута лоскутами благородства. Кэролайн смотрела на брюнетку, и дважды медленно моргнула. Трепет век заставил девицу обреченно выдохнуть. Нужно поддаться на мгновение, чтобы одержать победу. Позволить течению нести себя прочь, чтобы он привел тебя на берег. Вера и правильно продуманная стратегия — вот что было важно при любой ситуации. Последущие мгновения прошли как в тумане. Она не помнила, что происходило,что она говорила и как ноги несли ее к заветной лестнице на второй этаж. Все ее мысли были погружены в размышлениях. Что это за женщина? *** Когда Кэролайн вместе с новоявленной гостьей прошли на второй этаж, блондинка собрала всю мужественность в свои руки. Страх полыхался в её венах, руки горели в агонии, когда коротко подстриженные ногти впились острой хваткой в нежную кожу ладони. В глазах появилась решимость, хоть сердце и танцевало буйный танец в несогласии. Разум должен быть сильнее. — А теперь отвечай... Кто. Ты. Такая? Форбс понимала все риски своего протеста. Она сильнее. Неважно кто это — эта женщина была влиятельнее и могущественее всего Мистик Фоллс вместе взятых, раз смогла одурачить самого шерифа. Кто знал, скольки людей одурачила эта кареглазка с кудрявыми волосами цвета вороньего пера? И Кэролайн до сих пор не может догадаться по какой причине эти двоя — она и незаменимая Елена Гилберт — настолько похожи. О незнакомке с идентичной подруге внешности было неизвестно всё. Если поддаться соблазну, и скинуть все решение проблемы на сверхьестественную магию, что было априори невозможным — а если возможным, еще сильнее бы раззодорил бы судьбу — то сколько лет было этому существу? Сколько десятилетий или, что хуже, веков, чудовище пробыло во скитаниях, бродя по ланчугам и извилистым дорогам? Скинув прядь золотистых волоссо лба, открывая взору темноволосой акккратный небольшой лоб и выразительные голубые глаза. Черные глаза внимали, вкушали каждый миллиметр на лице Форбс, жадно проникая будто бы под кожу. Ей было все равно на красивую внешнюю состовляющую — она точно была кем то не тем. Возможно, она умела вселяться в тела? Проникать в мысли, как из самых фантастических фильмах? Кэролайн быстро тряхнула головой, развивая волосы в воздухе. Нет. Нет. Что-то здесь не чисто, но она не останется без ответа. — Я Елена Гилберт. Безаппеляционно. Невозмутимо. Быстро. Четко и уверенно. Не Елена Гилберт. Голос старшей Гилберт всегда звучал меланхонично и мягко. После смерти родителей даже скорее опечаленно. Она всегда прибавляла к своей речи нотки обманчивой прискорбности. Слишком много жалости к ней испытывали другие. Через чур и безвозместно. Сама Кэролайн страдала по ней больше, чем по себе. Но жалеть себя нет времени. Нет сил. Энергии. Сейчас было необходимо лишь обезопасить город и выкинуть из дому незванную гостью, какой бы привлекательной внешность у нее не была. — Лицо у тебя тоже, что и у Елены. Но ты не Елена... Кто ты такая? — Я Кэтрин. Паника и накапливающий ком в горле заставили тело девушки вздрогнуть. Внутри все оледенело, а разум стал постепенно превращаться в кашеобразную массу. Плавиться. Расстапливаться. Погибать. Кэролайн не знала, какое именно влияние имела безизвестная Кэтрин. Растягивая мгновения на часы в своей голове, Кэролайн старалась расслабиться. Успокоиться. И не принимать какие либо меры на пьяный от переизбытка чувств дрянной категории. Сегодня слишком все опрометчиво. — Сверхьестественное существо. Вампир. Двойник. Странник. А еще... у меня есть клыки. Кэролайн не сразу поняла к чему было обьявление о наличие клыков — настолько ее мозг оттрафировался. Но когда перед глазами предстало не живое не мертвое лицо серебристо-серого поттона, Кэролайн попятилась назад. Поддавшись соблаговольностям ночи, Кэролайн истошно закричала, борясь между двумя чашами весов. Боль. Обида. Паника. Страх. Ярость. Недоумение. Нет, их было явно больше двух. И девица не знала, какими ей стоило воспользоваться первыми. Нельзя оставлять все так, как оно есть. Нельзя позволить эмоциям поглотить остатки трезвого рассудка. Злобно приподнятые уголки губ Елены чуть не стали причиной потери сознания Кэролайн. Судорожные вдохи и дрожь в коленях выходили рванно и торопливо. Дерганные движения длинные конечностей нижней части скелета, заставляли губы тянуться еще выше. А Кэролайн прошагивать назад еще дальше. Лицо подруги покрылось черными венами, облегая впалые щеки и искуссно плоский лоб. Клыки заострились в блеске серебрянной луны. И если раньше луна была эталоном мягкой красоты, сейчас она была острая, режущая, как клинок. Секунда — и новый истошный крик пронзил пространство. И если первый исходил от страха, сейчас эмоции наколялись из-за сильной боли в запястье. Отточенные клыки вонзились в нежную кожу девушки. Её силы иссякали, словно дементоры высасывали из нее жизнь. Мгновения пронеслись между мгновениями, и ей приходилось поддерживать не мало усилий, чтобы просто устоять на ногах. Тихо. В комнате было тихо. Лишь теплый, вечерний ветер восседал в представление, да судорожное дыхание покалывающих легких. Эта тишина была не расслабляющей, однако она не напрягала, она позволяла задуматься, обмыслить, применить. Конечно, эта дрожь по коже разрывало тело тонкими лезвиями, проникая в само сознание, касаясь холодом по черепной коробке, примыкая чем-то острым к мягкой части. Сжавшись, прижав израненную руку к груди, по-ближе к сердцу, Кэролайн издала рванный вдох. Страх лихвой дотронулся до чувствительных точек, тяготя сознание. Становилось все холоднее. Мерзко холодно. Это чувство казалось обморожением, когда твои конечности промерзались до такого состояния, что походили мысли, что они сейчас отвалятся. Глаза, появившийся из тьмы безымянной Кэтрин, заставляли сжать внутренние органы, бесконтрольно потерев кровоточащую рану. Они были черные. Как ночь, бездонные, пронизывающие насквозь, с отчетливыми проблесками маникаальной жаждой контроля и власти. Сильные, хитрые, безжалостные. Кэтрин заставила Кэролайн безвольно сделать два шага назад, когда на ее лице воссела ухмылка, не предрещающая ничего хорошего. - Ты устроишь вечеринку, завтра. Ты произнесешь мое имя. Когда я предстану перед вами, людьми, ты назовешь его. И вспомнишь все, что произошло. Вспомнишь. Внушение. На нее поддействовали преобретенным после превращения в фантастическую тварь преимуществом, разрывая тонкую нить, между реальным и насильно заставленным. Голова кружилась. Живот стянуло узлом и она узнала это чувство. Тошнота. Но откуда она помнила воздействие внушения на себя? — Я знаю, ты окружена вампирами. Может, твоя память припрятала какой-то момент, что психика решила не рисковать и забыть? — Ты сумашедшая! Но невербальное внушение подействовало лучше каких либо слов. Мозг взрывался от прощупывания фантомных пальцев, когда острые коготки впивались в нежную ткань воспоминаний, разрывая ненужные как листы бумаги. Легкие работали усерднее, дыхание сбилось, а ноги подкосились. Учащенные вдохи и выдохи стали единственным источником звуком в этой комнате. Тонкие пальцы Кэтрин откинули голову Кэролайн назад, делая к ней шаг вперед. Боль прошла, однако паническое чувство разрывало грудную клетку, вырисовывая дуги. — Братья Сальваторе и Елена, - заговорческим шепотом произнесла Кэролайн, — кабинет Аларика Зальцмана. Девятое сентября. Три дня назад. Послышался приглушенный смех брюнетки. Темные брови приподнялись в игривой мимике, прежде чем Кэтрин поматала головой, опуская ее к шее. — Глупцы. Ладно, признаюсь, помимо вечеринки ты мне все еще годна. Ты должна поставить портрет на главную стену. Кэролайн непонимающе взглянула на вампиршу. Голова кружилась от вереницы событий никак не связывающихся друг с другом и изначальным планом на вечер. Она должна была выплакаться в постеле, сьесть мороженное и шоколадные вафли под сплетницу, а потом несколько часов уделить внимание себе в ванной. Запястье все еще пульсировало острой болью, которую Кэролайн старалась перекрыть мыслями и сожалением. Нужно было выставить гостью вон из дому и не впускать, сразу же, как только она заметила не ладное. Но сейчас было поздно. Все уже решено. Она не могла ослушать сверхьестественной силы, которая порождала ее мозг, окисляя извилины. Кэролайн казалось, что внушение делало из нее недееспособную, но как только Кэтрин изменяла слова, стирая из памяти воспоминания, все пропадало. Это было больно, но не вечно. И пусть Кэролайн понимала, что не сможет противостоять вампирше, язвительные комментарии вылезли изо рта без желания хозяйки. - Ты думаешь, я послушаюсь тебя? - Ты думаешь, у тебя есть выбор? - рассмеялась вампирша. - его портрет, вот твой выбор. Кэролайн приоткрыла губы, опаляя нежную кожу руки горячим дыханием. Ее гложил страх, однако она не понимала, о чем ей думать. Кэтрин причинила ей боль, она испытывала панику, но почему-то ей хотелось рассмеяться. По-психически, откинув голову, до слез. - Ну и кого портрет? - Никлауса Майклсона, - Кэтрин сделала паузу, — послушай, детка, у меня не много времени. Я бы убила тебя, но ты все еще мне нужна.