Без возможностей

" Смерть тихо танцует в тени каждого из нас. И она безразлична ко всем нам."' - Никлаус Майклсон ○ Он тихо подошёл к изгибающим лозунгам винограда, ниспадающими прямо на его балкон. Глубоко вдохнув, наполнив грудь ненужными сгустками смесью химических газов, он медленно положил ладони на холодные перила. Запекшая кровь все еще неприятно лежала на его коже, обрамляя указательный палец, витьеватой линией проводя по косточке среднего пальца до самого запястья, милиметр за милиметром расширяясь. Клаус рассматривал собственные руки, словно те были ему чужды. Бледная кожа покрылась испариной, и он почувствовал, как по рельефной спине, на коже между лопатками потекла тонкая струя холодного пота. Кровь стекала по резьбе кварцовых колонн. С презрением посмотрев на разводы, Клаус, сжав губы в тонкую ниточку, стукнул кулаком по ажурному ободку конструкции. Рычание, словно первородный гибрид был загнанным в угол зверем, разразилось по всем покоям. Кровавый король, чьи руки по ключицы покрыты дрожью смертей неповинных людей и нелюдей. Он был правителем, тем, кого боятся, но он никогда не был тем, кого любили. Его собственный отец презирал его, ненавидел, считал своим позором и оплатой за свои грехи. Он не винил женщину, которая очернила его честь, которая променяла его на их главного врага - но он винил ребенка, рожденного от блуда. И теперь Никлаусу НеМайклсону приходилось бороться с самим собой. И это самое ужасное чувство - чувство потери настоящего «я», словно все собственные эмоции - блеф. А теперь, настала плата за грехи. - Я принесла тебе кофе, - прошептала девушка, положив на ладонь Клауса свою собственную. - Поешь. Но он не хотел заботы. Не хотел жалости и сочувствия - он сильный, он доказал своему отцу, что он сильнейший из сильнейших, и теперь он не нуждался ни в чьих прикосноаениях, ни в чьих то нежных словах и её глаз. - Оставь меня. Этот тон явно не терпел возражений. Серо-голубые глаза стрельнули по лицу круглолицой блондинки. Но она не уходила. Стояла, с протянутой рукой, и ждала, пока он возьмет кружку с «оживляющим» напитком. Её белые локоны развивались по аккуратным плечам, но девица их даже не смахнула. Ветер не трепетно щипал нежную кожу лица. Он чувствовал это. Он видел это. Его глаза наблюдали за тем, как её рука дрожит, но вампирская выдержка заставляла держать стакан. Сглотнув, девица прикоснулась свободной рукой до мощных плеч, стараясь заполнить его своей любовью. Однако, Клаус ясно дал понять, что он не примет ничьи обьятья, ничью поддержку и ни в коем случае, не позволит себя любить. Он слишком стар, и слишком могуществен для этого. Любовь это слабость. Даже если она связана кровью. Может, французы и скажут, что кровь не вода, но за протертые грани между тысячилетиями, когда ты помнишь каждую собственную ошибку, и оплошности собственной семьи, когда ты уже настолько безчувственнен, что убиваешь без проскока жалости и сочувствия, когда весь мир благосклонен к тебе, лишь по причине страха и лишь одной капли в море уважения, даже семья становится второстепенной. Ты - первое, и единственное, что у себя есть. Совершенное, без изьянов и погрешностей, такой, каков создал себя сам. А Клаус был с возведенной стеной, покрытой непробиваемой сталью. В его сердце восцарилась ненависть, безжалостность и жестокость, которой он словно щитом прикрывал эти детские, еще человеческие чувства страха и отчаяния. Он был бастардом. А стал королем. И он знал, что это была только его заслуга. Знал, что мог полагаться лишь на одного себя. Но он подорвал собственное доверие, когда смог открыться одной юной блондинке. Человеческой, невинной душе с кристально голубыми глазами и изящными, грациозными изгибами. Она была запугана, в безнадежности и... без возможностей. Он дал ей возможность. Дал ей что-то своё, словно крупицу своего тела, души и нрава. Но он сделал больше, чем необходимо. А она... она сбежала. - Ребекка, - устало выдохнул гибрид, - Я хочу побыть один. Оставь меня. Это приказ твоего короля. Стиснув зубы, девица оставляет кофе на подлокотнике небольшого дивана, и оборачивается к нему спиной. Проходит не больше секунды, как она произнесла: - Элайджа её нашел. Она тут. В этом замке. За дверью твоих покоев. И только тебе решать, отправить ее в темницу... или приютить к себе. Ее покои, как тебе известно, заняла... - Достаточно. - приглушенным рыком произнес Клаус. - Приведи её ко мне. Раздраженно фыркнув, явно ожидая абсолютно другой реакции от брата, она сделала шаг. Тень девицы отдалялась все дальше и дальше, пока не послышался презрительно-командующий тон, и дверь не приоткрылась. Мыщцы спины напряглись. Клаус держал себя в руках, но был уверен, что как только он увидит её, он не сдержит свое самообладание. Она предала его - и он чувствует ярость. Он не был уверен в своих действиях, но ему казалось, словно весь мир замер. Когда он обернулся, взглянув на золотистые локоны, бледную кожу, стройную хрупкую фигуру и любимые небесно-голубые бездонные глаза. Она делает шаг. Тихий. Скромный. Все по прежднему невинный. Клаусу казалось, что даже смерть не сделает из нее грязную, мерзкую интриганку. Она всегда, до кончины дней, останется невинной девицей, что стала кошмаром злодея. И он это понимал. - Остановись тут, - она повиновалась. - А сейчас слушай меня внимательно, и помалкивай. Ты поступила ужасно. И ты должна искупиться. Кэролайн Форбс... - Что ты чувствуешь ко мне? Его рот остался приоткрытым. Однако, быстро совладев с собственными чувствами, Клаус выдал: - Кажется, я сказал тебе помалкивать. "Может, я люблю тебя. А может, ненавижу." Но слова остались горчить на кончике языка.