Дети Терры

      Михаила будто бы пронзила невидимая стрела. Он не смог понять, откуда она прилетела, но понял, что беда или её приближение подобрались к нему совсем близко.       Анна не ответила на его мысленный призыв. Но если своенравная сестрица могла проигнорировать его из прихоти, то Иэн никогда бы так не поступил. Усилившееся предчувствие беды сделало и без того неуравновешенного Михаила попросту неуправляемым. Когда они с Кайером без разрешения поднялись в воздух, его надежды были об одном: лишь бы предчувствие обмануло его.       Но когда высланный за ними патруль повернул назад, эти надежды рухнули. Отмена преследования могла означать, что у колонии появились проблемы посерьёзнее несанкционированного вылета единицы Нулевого отряда. А это в свою очередь значило, что случилось что-то по-настоящему тревожное.       Им удалось добраться до Англии, опередив разведывательный отряд, посланный колонией, на четверть часа. Вересковая пустошь пылала, и пожар распространился уже далеко за пределы владений Иэна. Едкий дым поднимался в небо, застилая обзор.       Посадив самолёт на трассу, Кайер выбрался из кабины и оглядел пылающее марево. Ветер дул в их сторону и глаза слезились от дыма. Он никогда не видел замка Хильдермана, но ни Кайер, ни кто-либо другой не мог бы подумать, что однажды замок падёт. И погребёт под собой единственную женщину, чья безопасность была для Кайера важнее своей.       Михаил не вышел, а вывалился из кабины, ошалело глядя на пожарище. Из его глаз безостановочно текли слёзы, но Михаил не замечал их. Он не замечал ничего вокруг себя. Его мир сузился до воспоминаний об обугленных развалинах родительского дома. В груди закипал лавовый шар, готовый расплескаться и выжечь его внутренности дотла. Крик, рвавшийся наружу, утонул в этом пламени, заставляя его задыхаться. Наконец, Михаил упал на колени, опершись на ладони, и зарычал, как подстреленный медведь.       Отец и мать давно мертвы. Теперь мертва и Анна. Иэн тоже мёртв. Один Михаил остался жив, самый отвратительный человек из всех.       Он впал в неистовство, выплёвывая проклятья, перемежающиеся с яростным криком и бранью. Когда его взгляд скользнул по Кайеру, Михаил подскочил и набросился на него, забыв, что это был его единственный и незаслуженный друг.       — Вы пожалеете, что не убили меня в ту ночь! — кричал Михаил. — Я заставлю жалеть об этом каждого атланта!       Кайер оторопел. Отбиваясь от нападок слабеющего Михаила, он всё больше отрешался от происходящего. От горящей пустоши, едкого дыма, вопящего Михаила и собственной боли. Кайер знал, что ничем не может помочь: ни ему, ни себе.       Они оба лишились важных для себя людей. И пусть Михаил потерял несоизмеримо больше, Кайеру было жаль не столько его, сколько себя. Кайер только и делал, что запрещал себе приближаться к Анне, мучаясь от неразделённой любви. А теперь он потерял её. Не любовь, которая, возможно, могла бы родиться в её сердце, приложи он усилия. Не возможность видеть её изредка и знать, что с ней всё в порядке. Кайер потерял её навсегда, и мысль о том, что он больше не увидит улыбку Анны, не ощутит запах её волос и не услышит переливов её голоса, разрывала его душу на части. Его зубы сжались до скрежета, а в глазах, помутнённых влажной пеленой то ли от дыма, то ли от слёз, застыла смертельная тоска.       Он упустил возможность быть с Анной и помочь ей. Прошлого не вернуть, ничего не изменить. Но он всё ещё мог помочь другой несчастной душе.       Михаил не переставал колотить Кайера, срывая на нём свою злость и отчаяние. Кайер перевёл на него взгляд. Поймал кулак и зажал в своей ладони. У него не было сил успокаивать Михаила, и он едва бы преуспел. Но Кайер мог оказать ему услугу, сделав для него то единственное, что принесло бы сейчас Михаилу облегчение. Поэтому его рука не дрогнула, когда наносила удар, подаривший Михаилу временное забвение.       Члены разведывательного отряда нашли их в нескольких километрах от развалин. Облетев пепелище, они убедились, что найти выживших не удастся. Те, кто мог пережить бомбёжку, едва ли избежали гибели в пожаре.       — Вас могут отдать под суд, — сказал Форк, приземлившись.       — Не думаю, — парировал его второй пилот. Огонь подкрадывался всё ближе, затрудняя дыхание. — Кто станет разбрасываться солдатами во время войны? Даже такими, как он, — он уничижительно хмыкнул, поглядев на бесчувственного Михаила.       Форк обеспокоенно похлопал Кайера по щекам.       — Приходи в себя. Нужно возвращаться.       «Он прав, — подумал Кайер, бездумно подхватывая Михаила и обустраивая его в кресле штурмана. — Здесь нам делать больше нечего».       Проследив, как спарка Кайера разгоняется и взлетает, Форк поднялся в воздух сам, приказав своему отряду из двух звеньев отправляться в обратный путь.       — Как потушат пожар, проведут поисковые работы, — сообщил Форк по СПУ. — Но не думаю, что вам есть на что надеяться, — добавил он.

***

      Смерть Иэна Хильдермана была опровергнута тремя телепатами класса «А», в число которых входил Марк Крысолов. Он пристально рассматривал Аль-Хатиба, прибывшего на совет Альянса в сопровождении незнакомого переводчика. То, что он посетил совет уже дважды, многие посчитали дурным знаком.       — Вероятность того, что лорд Хильдерман жив, очень велика. Для нас это и большая радость и в то же время огорчение, — сказал Аль-Хатиб.       — Где же он находится? — спросил министр Соединённых Штатов Америки. — Почему не выходит на связь?       — Лорд Хильдерман находится в руках наших врагов, — Аль-Хатиб озвучил то единственное, в чём не испытывал сомнений.       — Как мы можем быть уверены, что лорд Хильдерман не выдаст 3-ю колонию? — подобрался министр Бразилии, старательно подавляя страх, который испытывали все участники собрания, но не каждый мог себе в нём признаться. — Один залп орбитального орудия — и конец всем нашим надеждам!       — Лорд Хильдерман не выдаст наши тайны, — вступился за него бледный как мел Исай Березин. — Он может противостоять тому, что не вынесет ни один из нас!       — Что вы знаете о силе пыток? — покачал головой министр Соединённых Штатов Америки.       — Никто не сомневается в лорде Хильдермане, — отозвался генерал Наан Каси, — но рано или поздно он станет угрозой, предупредить которую можно лишь одним способом — захватить орбитальную станцию до того, как атлантам станет известно об Альянсе.       О том, чтобы попытаться спасти Иэна Хильдермана речи не шло. Как будто человечество не было обязано ему прекращением пятнадцатилетней войны. Как будто Иэн не защищал 3-ю колонию, направляя в неё лучших медиумов, которых сумел воспитать.       Когда речь зашла об угрозе орбитальной станции, в страхе перед которой Альянс трепетал тридцать четыре года, это был вопрос выживания. В таком вопросе цена одной жизни была не важна. Пусть даже это была жизнь человека, благодаря которому Альянс просуществовал до сих пор.       Это разрывало сердца большинства присутствующих на части, но Иэн Хильдерман оказался не просто неважным, он оказался угрозой. И судить о нём как-либо иначе было опасно. Всего в одно мгновенье было обесценено всё, чего Иэн достиг за целую жизнь. Но даже это сейчас было не важно в сравнении с тем, что орбитальная станция находилась в чужих руках, а не в руках Альянса. В сложившейся ситуации значимость Иэна Хильдермана отошла на задний план даже для таких людей, как Марк Крысолов и Исай Березин.       Министры людских правительств знали, что иного выхода, кроме как оставить Иэна Хильдермана на произвол судьбы, у них нет, и озабоченность в их глазах сменялась пониманием. О Иэне Хильдермане нужно забыть и бросить все силы на захват станции, пока атлантам не стала известна правда о 3-ей колонии. Страх, что орбитальное орудие готовилось к залпу по колонии прямо сейчас, холодил их кровь.       Хуже министров, хуже Марка Крысолова и Исайи Березина чувствовал себя только Инсар Аль-Хатиб. Он, как и Иэн Хильдерман, знал, что случится то, что случилось. Пророчества никогда не лгут. И от понимания этого его упорядоченный разум захватывало смятение.       Значило ли это, что пророчество о ягике тоже не лжёт? Тот, кого Смотрящие ждали десятки тысяч лет, прозябая в грязи и неведении человечества, на кого возлагали самые смелые надежды, должен был родиться не на Сафид, а на Терре. Смотрящие должны были отыскать его, чтобы воспитать и раскрыть его потенциал. Поощряя в нём добродетели можно было вырастить поистине могущественного яхшаса. Ведь психические силы были не чем иным как отражением души. Поэтому так просто было утратить их, предаваясь ненависти, или утратить разум в наказание за злоупотребление силой.       Но Смотрящие не смогли отыскать будущего ягика. Потому ли, что он ещё не родился? Или потому, что Шай-Котар всегда был на шаг впереди? Найти будущего ягика в царящем на Терре хаосе, в условиях преследования яхшасов было невообразимо трудно. Оставалось надеяться, что ягик не попался в руки кахибов ещё ребёнком и не сидел теперь в суле полоумным джэбатом. Страх такого исхода заставлял сердце Аль-Хатиба сжиматься в тугой комок.       От этого страха его спасала надежда, что совладать с Иэном Хильдерманом не смог бы никто другой, кроме ягика. Слова Ясира о Ноа Джоши так же были его утешением. Но если тот, кто был известен под именем Ноа Джоши и впрямь родился для того, чтобы стать ягиком, он почти утратил своё предназначение. Ступив на путь разрушения, его душа, если она ещё и оставалась светлой, неизбежно почернеет, и устрашающая сила окажется в руках монстра. Родиться яхшасом, заключающим в себе потенциал ягика, не значило им стать. Свободная воля всегда была сильней предначертаний. Если Ноа Джоши и был рождён под звездой ягика, его воля могла отвратить его от этого пути.       Поэтому теперь Аль-Хатиб был мрачнее тучи. Смотрящие жили надеждой на избавление от Шай-Котара и возрождение царства яхшасов. Начать этот путь проще всего было с уничтожения 2-ой колонии, сосредоточения верхушки военной диктатуры и значительной части кахибов на Терре.       Но на пути уничтожения 2-ой колонии оказались два сильнейших телепата, Зеро медиумов и возможный ягик яхшасов.       «Однако Ноа Джоши может никогда не стать ягиком, — рассудил Аль-Хатиб. — Тогда жизнь, сохранённая ему и жителям 2-ой колонии, будет нашей худшей ошибкой».       Аль-Хатиб встретился взглядом с Марком Крысоловым. В серых глазах, очерченных кругами бессонницы, он увидел те же сомнения. Они могли принадлежать только такому, как он — не медиуму и не яхшасу, но тому, кто вышел из древней расы, хранящей тайны прошлого.

***

      Марк вытер пот, собравшийся на висках. Его мысли метались в беспокойстве, но сердце билось ровно, словно разум Марка и его сердце принадлежали разным людям.       Он вглядывался в тихую ночь и не мог отделаться от мысли, что его жизнь от раннего детства до настоящего времени была пропитана ложью. Что бы он ни делал, ему приходилось скрывать своё настоящее лицо под маской. Смотрящие слишком рано распознали в нём телепата класса «А». Поначалу юношеский максимализм застилал глаза Марка, и он не видел в своей миссии ничего зазорного. Служение на благо человечества казалось ему высшей целью. Но когда пришла пора приносить первые жертвы, он задумался.       Фальшивая личность следователя УБК постепенно въедалась в него, стирая память о прошлом. Короткий миг, когда Марк подумал, что ему улыбнулось счастье, был отнят у него суровой реальностью. Смотрящему, несущему службу, не было позволено любить. Не было позволено раскрывать тайны общины. Он мог только лгать и жить в полном одиночестве.       Марк протёр слезящиеся глаза. Катя была не виновата в том, что он полюбил её. Была не виновата в том, что он лгал ей. Их недолгое счастье быстро покрылось плесенью. Когда она умерла, память о ней осталась с Марком как нерушимое доказательство: он не должен ни с кем сближаться. Чтобы не ставить никого под угрозу расправы из-за того, что Марк случайно оговорится. Случайно выдаст своё происхождение. И даже если оно непонятно другим, их всё равно убьют, чтобы сохранить тайны Смотрящих. Как убили Катю.       Нет, это он убил свою женщину. Своей ложью. И своей правдой.       Неужели вне общины так жили все Смотрящие? Марк этого не знал. Не знал ничего, кроме того, что ему было положено знать. Вышедший из общины и брошенный в мир людей, он не имел ни малейшего представления, насколько опасно раскрывать свой секрет. Но теперь-то он понимал. Теперь никто и никогда не узнает, кто он. Ему больше не придётся оберегать других от себя и своих секретов, потому что скоро Марка не станет.       Стоя у окна и глядя в звёздное небо, он думал о последнем приказе Смотрящих: об уничтожении 2-ой колонии. В которой скорее всего находился сейчас Иэн Хильдерман, ещё одна несчастная жертва во имя великой цели.       Кулаки Марка сжались. Каждый новый год приносил в его жизнь всё больше разочарований, отбирая крупицы смысла, которые ещё оставались в ней. Его волновала судьба не только Иэна. Он возненавидел Смотрящих, когда убил первого яхшаса, найденного им в 3-ей колонии, отдав его Шай-Котару. Ещё больше возненавидел, когда погибла Катя. Он костенел в своей ненависти с каждым новым созданным им джэбатом. Он делал великое дело — оберегал секрет появления джэбатов от Альянса. И ненавидел себя за это. Но больше себя он всё же ненавидел Смотрящих, толкающих его на путь очередного безумства, очередного греха. Последнего в его жизни.       Это должен был сделать Иэн. Марк был не готов взвалить на себя такое бремя. И к тому, что последует за столь безумным использованием парапсихической силы. Сделав это, Марк принесёт в жертву не только Иэна и жителей 2-ой колонии, но и себя. На этом его служба навсегда закончится.       «Хочу умереть», — было единственной мыслью Марка. Он боялся лишиться рассудка, но остаться в живых. А рассудка он лишится непременно. За такие преступления медиумы платили самую высокую цену. Это наказание должен был понести Иэн. А понесёт Марк.       Марк обхватил себя руками, как если бы в квартире стоял лютый мороз. Такой же, какой в его сердце. И лишь капля жгучей обиды на несправедливость, на общину и собственную судьбу не давала ему замёрзнуть насмерть. Будь проклята кровь, что течёт в его жилах! Кровь, дающая ему священное предназначение — быть Смотрящим! Кровь первых людей, и кровь последних. Марк не сомневался, что Смотрящие выстоят в этой войне. Только он этого уже не увидит.

***

      Михаил очнулся, обнаружив перед собой стену больничной палаты. Его первой реакцией была усмешка. Не трудно представить, что он будет пробуждаться так раз за разом, пока однажды не получит ранение, от которого его сердце перестанет биться. Во сне ему виделись взрывы и пожары, вокруг которых царил хаос и кричали люди.       Михаил поднялся на локтях и пошевелил механической ногой, выискивая увечья, из-за которых он вновь оказался на больничной койке. Но его тело было в порядке. Нахмурившись, он сел, свесил ноги и ещё раз посмотрел на нейропротез. Он всё ещё не привык к нему.       За окном светило солнце. Лето в колонии было совсем другим, нежели на пустоши Иэна. Днём здесь было тепло, ветер освежал, а не иссушивал кожу. Здесь вполне можно было жить. Как хорошо, что Иэн добился переезда для Анны! Это он, Михаил, был эгоистом, думая лишь о своей ненависти к атлантам. Кайер был неплохим, значит, были и другие нормальные атланты. Наверняка Анна сыскала уже сотню таких.       Его губы растянулись в улыбке. Михаилу захотелось навестить Анну и извиниться за то, каким глупцом он был. Анна во всём была права. Что бы он делал без неё?       Но соскочив с кровати, он почуял неладное. В памяти всплыло лицо Кайера с дорожками слёз, запах гари и витающие в воздухе клубы дыма, точно как во сне. На стуле висела чистая одежда. Михаил оделся в выглаженную рубаху и брюки, и его тревога усилилась. Анна была неряшлива, едва ли она могла отпарить такие ровные стрелки. Но кто же тогда принёс ему одежду?       Посмотрев на дату на своём браслете, Михаил остановился. Разбуженные сомнениями, к нему начали возвращаться воспоминания о последних событиях.       Лицо Кайера стало грязным от пепла, гарным воздухом было невозможно дышать. Они летели, и этот полёт напоминал кошмар из его сна. Как будто уже началась война, а они на поле боя. Но отчего Кайер плакал? Почему Михаил был на него зол? Разум сыграл с ним злую шутку, и Михаил не мог вспомнить, что произошло на самом деле.       Он вышел из палаты и увидел в конце коридора Кайера. Заметив Михаила, тот весь сжался, сделавшись как будто меньше не только в размерах, но и в значении.       — Что случилось? — спросил Михаил, дождавшись, когда Кайер подойдёт. — Я помню, как мы летели. Был пожар, я обидел тебя, — но увидев вытянувшееся лицо Кайера, он замолчал.       — Ты не помнишь? Впрочем, не важно. Я не могу об этом говорить, — сдавленно отозвался Кайер. — Просто не могу. Иди в штаб, а лучше сразу к Наану. Он теперь командир, я имею ввиду, Нулевого отряда. Война началась.       Кайер хотел было уйти, оставив растерянного Михаила одного, но передумал.       — Ты можешь использовать силу? — вдруг спросил он.       — В каком смысле?       — Проклятье, что тут непонятного? Ударь меня. Ударь, как ты умеешь! Ну же!       Он подбежал к Михаилу, схватил его за шиворот и приподнял над полом. К своему удивлению, Кайер получил мягкий незримый отпор.       — Да что с тобой? — разозлился Михаил, поправляя рубаху.       Но Кайер не ответил, и Михаилу ничего не оставалось, кроме как отправится к Наану Каси. Соблазн заглянуть к Анне был велик, но он решил вначале выяснить, что означали слова Кайера. События последних месяцев смешались в его голове, и восстановить их последовательность не удавалось, что настораживало и пугало Михаила. Не мог же он, в конце концов, проспать объявление войны! Странное поведение Кайера мучило его.       Михаил нашёл Наана Каси в казармах. Дождавшись, пока генерал колонии закончит речь, обращённую к членам Нулевого отряда, атлантам и медиумам с одинаково тревожными лицами, Михаил вошёл в аудиторию. Товарищи, выходящие наружу, глядели на него с неизменной грустью, природу которой Михаил понять не мог. Выражение лица Наана Каси было строгим, но в глубине его глаз виделась жалость, чересчур походившая на ту, что Михаил прочёл во взгляде Кайера.        Михаил отдал честь, ожидая, когда Наан Каси заговорит, но тот молчал. Тогда Михаил спросил:       — Началась война?       Наан кивнул и завёл руки за спину. Когда он делал так, его грудь выпячивалась колесом.       — Зачем вы отправляете с нами Яму Назу? Вы же знаете, они с Форком не ладят.       — Подслушивал? — спросил он, приглашая Михаила войти. Михаил послушался и сел за стол в центральном ряду. Аудитория для собраний напоминала учебный класс с тремя рядами парт и кафедрой перед ними. Наан остановился напротив, сочувственно поглядев на Михаила.       — Прошу прощения, но я не понимаю, что происходит, — сказал Михаил, глядя в глаза Наана. — Все ведут себя так, будто я неизлечимо болен. Но я ведь здоров.       Губы Наана тронула печальная улыбка.       — Мне уже доводилось видеть подобное. Память пытается ввести тебя в заблуждение, но горькая правда лучше, чем сладкая ложь. Послушай, что я скажу. Когда мы готовились к переселению на Терру, новое правительство располагало восьмью колониями, что давало им в восемь раз больше земли и ресурсов, чем было у нас, подданных императора. Они могли переселяться на Терру семьями, но у нас такой возможности не было. Поэтому атлантов, подходящих для переселения, отбирали очень тщательно. Не всегда случалось, что наши родные могли отправиться с нами. Мы были вынуждены оставить их. Семьи рушились, родственники лишались надежды когда-либо увидеться вновь. Больше всех страдали матери и отцы. Я сам был вынужден проститься с родителями. Моя мать умерла через год после нашего отлёта, а отец пережил её всего на десять лет. Я потерял самых дорогих мне атлантов, не имея возможности проститься с ними. Поэтому я понимаю тебя.       Михаил втянул шею.       — Почти трое суток прошло с тех пор, как на Иэна Хильдермана напали, — продолжил Наан. — Замок был разрушен, пустошь сожжена. Телепаты утверждают, что твой приёмный отец жив, и мы думаем, что он во 2-ой колонии. Однако ты должен понимать, что я отправляю туда ваше подразделение не для того, чтобы вершить суд, а чтобы взять колонию в кольцо и не дать атлантам покинуть её. Ни одному. Ты понял?       — А что Анна? — поджал губы Михаил. Ничто другое его в этот момент не интересовало.       — О ней нет никаких сведений.       Наан смотрел на Михаила, чувствуя всю тяжесть своих слов. Надежды на возвращение Иэна Хильдермана не было, ещё меньше, что Анне удалось спастись в огне. Но прагматичный ум Наана видел в случившемся ещё одну проблему, и его злило, что думал он именно о ней.       Сможет ли амбицеребрал, которого с таким трудом вырастил Иэн, быть полезен теперь, когда он был разбит потерей всех членов семьи? Не подвергает ли Наан жизнь Кайера Рая опасности, направляя его с нестабильным напарником в самое худшее для него место — ко 2-ой колонии, когда Иэн будет рядом, но помочь ему не будет возможности?

***

      Михаил не помнил, как пришёл домой. Очнулся лишь у двери квартиры, в которой жила Анна. Кайер говорил, что она до сих пор пустует. Осталось ли там хоть какая-то память о сестре?       Михаил не отдавал отчёта в своих действиях. Он пошёл на хулиганство и использовал парапсихическую силу, чтобы вскрыть замок. Удивительно, что после пережитого у него всё ещё оставалась сила. Грудь Михаила пронзила ледяная стрела. Неужели он был настолько бессердечным?       Рука потянулась к двери, но, чтобы толкнуть её, Михаилу пришлось приложить неимоверное усилие. Ему казалось, если он увидит пустую квартиру Анны, всё встанет на свои места. До сих пор он не до конца понимал, что произошло. Не верил, что может больше никогда не увидеть Анну.       Он всё же вошёл внутрь, притворив за собой дверь. Его встретила широкая прихожая, такая же безликая без вещей, как и комната, в которую он зашёл. Открыв шкаф, где Анна хранила свои картины, Михаил скривился от запаха скипидара.       Вот и всё. На всём свете от Анны остался лишь этот запах, да и тот скоро исчезнет.       Сев на корточки, Михаил закрыл лицо руками и тихо застонал. Тяжесть на сердце увеличивалась с каждым новым вздохом. Этот омерзительный, ненавистный Михаилу запах в мгновенье ока стал родным. Он дышал глубоко, словно хотел надышаться на всю жизнь.       Сколько бы времени он ни провёл в квартире Анны, ему было мало. Сожаления о том, что их встречи были редки, впивались под рёбра зазубренными клинками. А осознание их горечи разрывало сердце на части. Ещё ни разу в жизни Михаил не ощущал себя таким ничтожеством, как теперь.       Его ноги занемели, и Михаил улёгся на пол, свернувшись клубком. Да так и пролежал несколько часов без мыслей, наблюдая за закатом. Запах скипидара стал едва различим. Выветрился или Михаил принюхался, было не важно. Ему не хотелось уходить. Казалось, выйдя, Михаил разорвёт последнюю ниточку, соединяющую его с Анной. Глупость, но для Михаила было важно. Он забыл родителей. Прошло много лет, но дело было не в этом. Он помнил, что образы отца и матери стали тускнеть в его сознании спустя несколько месяцев после их смерти. Словно память стирала их внешность, их голоса и привычки. Через год Михаил уже не мог восстановить в памяти их лица. И если бы не фотографии, совсем бы забыл.       Он боялся, что нечто подобное случится и с Анной. Михаил хотел остановить время, чтобы запечатлеть её в памяти. Её улыбку, смех и запах. Но Михаил знал, что это невозможно, и он всё равно её забудет. Анна останется лишь именем, ощущениями, событиями, но её образ сотрётся так же, как стёрлись образы родителей.       Михаил встал и стиснул зубы. Он ничего не мог с этим поделать. Как и с тем, что Анны больше нет. Она была в замке. И если не погибла под завалами, то сгорела в огне.       Но возможно Иэн ещё жив. И если у него есть крохотная надежда спасти приёмного отца, Михаил сделает всё возможное.