Дети Терры

      Весна привнесла новые краски в жизни всех обитателей колонии. Даже самые хмурые и мрачные из них очаровались нарождающейся листвой и тёплым солнцем, сбросив покров угрюмости. Преобразился и Михаил. С вылета, начавшегося как их обыденный кошмар, но закончившегося неожиданным откровением, он стал меньше ругаться с Кайером, предпочитая больше думать о нём, чем драться с ним.       Кайер сын охотника. Не то, чтобы Михаил считал его аристократом, раз уж он водился со знатным Форком. Но манеры и сдержанность, которую в отношениях с Михаилом могли позволить себе немногие, заставили его думать, будто Кайер хотя бы из семьи интеллигентов-учёных. Их прибыло с Сафид гораздо больше, чем военных, к которым Кайер так стремился. Михаил решил, что он делает это в пике семье, которой, как оказалось, у него не было. А может быть, у Кайера осталась мать? Почему он о ней не говорил? Мысль о том, что Кайер может оказаться круглым сиротой, таким же, как Михаил, будоражила его сознание и странным образом сближала их. Однако Михаил запрещал себе об этом много думать. Кайер не говорил ему не только про мать, но и про отца. Было бы странно, если бы он вообще захотел с ним о чём-либо поговорить. До такой степени Михаил засел у него в печёнках.       И всё же знать, есть ли у Кайера родные, Михаилу с того разговора хотелось нестерпимо. Однако приблизиться к нему, сделать вид, что их знаменитые отношения не так уж плохи, было отвратительной идеей. Да и Михаил не смог бы. Поэтому его жажда приоткрыть завесу прошлого Кайера скорее напоминала зуд в ампутированной конечности, от которого невозможно избавиться и остаётся только мучиться.       Куда проще и в определённой степени приятнее было размышлять над тем, как Кайер, будучи сыном охотника, сломал атлантову систему особых привилегий аристократии. В других колониях титулы лучших пилотов имели атланты положением не ниже богатых внешних послов и членов их семей. Впрочем, послами тоже становились обычно аристократы. О том, чтобы дать пробиться пусть и талантливому, но простолюдину, в таких колониях, как 1-ая, 2-ая или 7-ая речи даже не шло. Но это было глупо, особенно, принимая во внимание милитаризацию атлантового общества.       Кайер, пусть и родился в свободной от феодальных предрассудков 3-ей колонии, тоже имел мало шансов на успех. Но он преуспел и даже завел дружбу с наследником самого крупного состояния среди аристократов 3-ей колонии. Интересно, он подружился с Форком до того, как стал делать первые шаги на военном поприще, или уже после? Михаилу казалось это важным для понимания его успеха. Форк Эйле и его имя могли помочь неизвестному Кайеру обратить на себя внимание. А потом ему помог и Михаил, однако этим вниманием Кайер не хвастался. Форк был его другом, а Михаил… кем же он считал Михаила? Досадной занозой или ножом, приставленным к горлу? Михаилу не хотелось быть ножом и даже занозой. В глубине души он желал, чтобы кто-нибудь назвал его другом.       Или хотя бы перестал называть социопатом. Это было унизительно, ведь Михаил им не был.       Сообразив, что мысли завели его в дебри, в которых он неожиданно захотел более близких и доверительных отношений с Кайером, Михаил ощутил ледяной укол в сердце. Кайер атлант, такой же монстр, как и те, что убили их с Анной родителей. И если Анна не понимала, какое предательство совершала, якшаясь с этими ублюдками, то Михаил совершенно точно понимал.       Его отец был миротворцем и больше всех, уж точно больше корыстолюбцев Альянса вроде Иэна или князя Тэхара, хотел договориться с атлантами без кровопролития. Но атлантам не нужен был мир с людьми. Им нужна была и остаётся единственно важной только Терра. Они устали бояться, что Николай Белый забудет о милосердии и его могучая сила сотрёт в порошок все колонии. Атланты убили его, уже потом осознав, что истинная добродетель, как и истинная жестокость, одинаково равно уживаются в сердце человеческом. Освобождённый от оков добродетели Николая, озлобленный и ослеплённый своей утратой Иэн Хильдерман раскрыл в себе потенциал настоящего монстра.       В этом отношении Михаил был гораздо ближе к Иэну, чем к своему родному отцу. Но в отличие от Иэна, он всё ещё не мог раскрыть свой потенциал. Это злило и угнетало его. Порой Михаил думал, что сделал бы, окажись у него сила отца. Уничтожил бы 2-ую колонию? Или испугался? Смог бы понять, почему этого не сделал его отец? Больше всего Михаил боялся узнать, что великий Николай Белый струсил, и только поэтому сел за стол переговоров. Что он сдался перед ответственностью и грузом вины, что устрашился помешательства, неминуемо настигавшего таких, как он. Медиумы всегда платят за использование силы во вред. Кто-то раньше, кто-то позже, но это происходит неизбежно.       А хотел бы Михаил уплатить такую цену?       Остановившись около дома, служившего ему прибежищем на время самоизоляции и отпуска, Михаил посмотрел на ряды окон. За одним из них находилась спальня Анны, с которой Михаил не виделся с их прогулки на катке. Лёд давно уже растаял, а он так и не навестил сестру. Направляясь сюда, он втайне надеялся увидеться с Анной. Рассчитывал, что она выйдет за покупками, и они случайно встретятся. На то, чтобы подняться и постучать в её дверь, у Михаила как всегда не хватало духа. Было легко нападать на Анну в замке Иэна, когда они оба были так далеки от атлантов, что могли позволить себе лишь несмелые суждения. В колонии Анна обрела голос, и он, конечно же, пошёл вразрез с голосом Михаила. Она больше не слушала его гневные тирады, а он стал побаиваться её осуждения и ещё больше — её возможного отторжения.       Слухи об Анне всё чаще доносились до его чутких ушей. Ей оказались по душе не только атланты, но и иная экзотика. Михаил видел Ясира Эль Захру всего пару раз и издали, но этого хватило, чтобы понять: пустынный гость не какой-нибудь сморщенный урюк, а пышущий здоровьем и силой красавец. Не только Анна, но и другие девушки не могли удержаться от соблазна оказаться ближе к нему.       Однако из слухов Михаил уяснил однозначно, что обществу молоденьких девиц Ясир предпочитает лишь одну из них — Анну. А кроме неё сулы. Чтобы он ни искал в подземельях сул, Михаил был уверен, Ясир спускался туда не за пророчествами. Ученик Аль-Хатиба не мог оказаться простаком. И от этого Михаила снедала смутная тревога. Зачем Ясир Эль Захра ошивается рядом с Анной? Уж не задумал ли он чего? В том, что между Анной и Ясиром есть якобы любовная связь, Михаил сомневался. Кайер не дал бы такому случиться и уж точно не стал бы молчать. К тому же, Михаил достаточно хорошо знал сестру. Хоть Ясир и был красив, Анна сама была любительницей поводить мужчин за нос. Так что в том, кто из них был одурачен, ещё нужно разобраться.       Постояв под её окнами, Михаил так и не набрался смелости подняться. Анна, конечно же, навстречу ему не вышла. Едва ли она знала, что Михаил сейчас рядом. Ведь ожидать от него чего-то подобного раньше не приходилось.

***

      В то время как Михаил бесцельно слонялся по колонии, думая о Иэне, своих родителях, Анне и Кайере, Кайер и Форк Эйле сидели в гостиной последнего, обсуждая Михаила.       — Я бы не стал на твоём месте расслабляться, — Форк отставил бокал с красным вином на журнальный столик и изучающе поглядел на Кайера. — Это временное явление. Даже нелюди вроде него иногда проявляют дружелюбие. Думаю, отсутствие нападок на тебя можно посчитать проявлением дружелюбия.       Кайер бросил на него хмурый взгляд.       — Не называй его нелюдью.       — Тебе можно звать его социопатом, а мне всего лишь нелюдью нельзя?       — Всего лишь? — усмехнулся Кайер, откидываясь на спинку дивана. Мебель в гостиной была вычурной, как и сама гостиная, и дом в целом. Вкусу отца Форка нельзя было позавидовать. Насыщенные синие, пурпурные и золотые оттенки в интерьере отсылали к традициям древней Персии, но кроме комбинации этих, казалось бы, превосходно сочетающихся цветов, больше ничто в этом большом богатом доме не говорило о чувстве прекрасного. — Это, между прочим, форменное оскорбление, — закончил мысль Кайер, поводя рукой по бархатной поверхности дивана.       Тяжеловесные портьеры, массивный камин, зажигающийся, чтобы согреть ещё по-зимнему холодные вечера, ковры с высоким ворсом — всё это отдавало душной традицией средневековой Европы. Если бы не прекрасные персидские цвета.       — Что-то я не вижу угрызений совести, когда он оскорбляет тебя. Но как хочешь, это твой выбор и твой напарник. Меня вполне устраивает его милая подружка Тонечка, — осклабился Форк, потирая бритую голову.       — Она не его подружка, — устало поправил Кайер.       — Да уж, у него вообще не может быть подружек.       — А вот с этим не могу не согласиться.       Они посидели в молчании, распивая вино и слушая тишину.       — Не понимаю, отчего они с Анной такие разные? Может, Михаила подкинули в младенчестве? — расхохотался Форк, но под очередным укоризненным взглядом Кайера стушевался. — Правда, разве могут быть родные брат и сестра до такой степени непохожими?       — Очевидно, могут.       Форк заскучал, и чтобы развеять скуку налил в свой бокал вина (бокал Кайера был до сих пор наполовину полон), и его глаза засветились новым азартом.       — Ты веришь, что Яма может присоединиться к Нулевому отряду? — Форк заметил, как поморщился Кайер, но сделал вид, будто увлечён своими мыслями: — Он столько лет игнорировал предложения Наана, что тот перестал оказывать ему эти почести.       На слове «почести» Форк криво ухмыльнулся. Об их с Ямой неприязни можно было говорить даже больше, чем о непростых отношениях Кайера и Ямы. Почему они невзлюбили друг друга, Кайер не понимал. Они имели претензии друг к другу уже в лётном училище, но говорить о них отказывались. В итоге Кайер и Форк вступили в Нулевой отряд, а Яма нет.       — А его что, кто-то позвал? — уточнил Кайер.       Форк окатил его одним из тех пронзительных взглядов, от которых по коже проходился холодок. Иногда так смотрел на него Михаил, и Кайер был уверен, что его мысли оказывались распятыми перед внутренним взором медиума. Форк медиумом не был, но умел посмотреть точно так же. И часто оказывался проницательнее некоторых провидцев.       — Хочешь сказать, ты не слышал? — осторожно уточнил он.       Кайер приподнялся на локтях. Спинка дивана вдруг показалась ему неудобной, словно вместо мягкой подушки в него упирался металлический валик.       — Наан хочет пригласить его снова, — продолжил Форк. — Мне кажется, на этот раз Яма согласится.       Они переглянулись. Оба помнили, что во время обучения в училище Яма Назу был самым талантливым из их троицы. Его нежелание вступать в боевое подразделение, а после выпуска остаться инструктором, было связано с его братом и памятью о нём, хранившейся в стенах училища. А ещё — с нежеланием работать с Кайером. Что могло заставить его передумать?       Прочистив горло, Кайер спросил:       — Думаешь, у него проснулась совесть и он решил поработать по-настоящему?       — Думаю, он всё же решил свести с тобой счёты, — мрачно сообщил Форк, и в гостиной повисло траурное молчание.       Кайер был почти напуган. Четыре года, прошедшие с разрыва отношений с Ямой, отдалили его от бывшего товарища, и теперь Кайер едва ли мог представить, о чём тот думал и что чувствовал. Отголосок вины за произошедшее с его братом врезался в сердце Кайера, и дышать становилось труднее.       Воспользовавшись заминкой Кайера, Форк принялся исподволь изучать его. Соседство с Ямой не сулило Форку ничего хорошего, но из них двоих у Кайера был более тяжёлый груз за плечами. Бедный, несчастный Кайер! В этом мире нельзя быть столь сердечным и сочувствующим, это непременно обернётся катастрофой.       — Не переживай зря, — Форк дотянулся до него и похлопал по плечу. — Наан ещё ничего не сделал, и, может, не сделает. Я просто думал, что ты в курсе этих слухов.       Кайер устало покачал головой.       — Они в любом случае дошли бы до меня. Хорошо, что я узнал от тебя.       Сжав ладонь Форка, он посмотрел на него с благодарностью. Судьба подарила ему друга, о котором многие могут только мечтать. Сидеть на диване в безвкусной гостиной и говорить о важном, вспоминать прошлое и чувствовать себя в безопасности дорогого стоит. Рядом с Форком Кайер заново обретал крылья, обрезанные Ямой. Они отрасли кривыми и безнадёжно испорченными, их снова терзали и трепали, Яма — молчаливым презрением, Михаил — неприкрытой враждебностью, Анна — своей нелюбовью, которую так трудно было принять. Но благодаря Форку крылья у Кайера были. Он казался островком безопасности и надёжности, гарантом того, что хоть что-то в жизни Кайера останется неизменным.       — Спасибо, — тепло улыбнулся Кайер. Воспоминания о Яме и его осуждении дружбы с Форком, ещё одним ножом втыкающиеся в спину Кайера, притупились в сознании, уступая место расслаблению. Нелепая гостиная снова показалась уютной, а размеренное глубокое дыхание Форка — успокаивающим.       Яма наверняка завидовал Кайеру, сумевшему подружиться с аристократом. Кроме душевного удовлетворения эта дружба приносила ему ощутимые привилегии, главной из которых была всхожесть в святая святых атлантов — мир известности и возможностей. Смог бы Кайер удостоиться внимания Анлуана Вхарата, пусть и опального, но всё же князя, не будь этой ниточки, соединяющей Кайера с миром знати? На Яму, более талантливого, нежели Кайер, Вхарат внимания не обращал. Потому ли, что тот тихо отсиживался в училище, накапливая пыль на своих крыльях, отчего в других колониях о нём попросту не слышали? Или потому, что пока Яма отсиживался, Кайер занимал его место в небе, а Вхарат привык уделять внимание существующим проблемам, вместо гипотетических. Что будет, если Яма стряхнёт с себя четырёхгодовалую пыль и поднимется в небо? Затмит ли он Кайера? Перетянет ли внимание Вхарата на себя?       Об этом было лучше не думать.

***

      Когда Кайер ушёл, Форк долго сидел на диване, распивая вино и слушая треск поленьев в разожжённом камине. Терзания Кайера были для него как на ладони: плохой пилот, плохой товарищ, плохой атлант. От обилия этого прилагательного в обиходе Кайера у Форка рябило в глазах.       Он признавал, что Яма был талантливей их обоих, что Кайер мог помочь брату Ямы, но в его гибели не виноват. Однако вложить это в голову Кайера Форк не мог, и тот продолжал мучиться чувством вины. А вина, Форк знал это отлично, была самым разрушительным чувством. Сильнее ярости и губительнее ненависти. Она подтачивала Кайера, слепо повинующегося своим заблуждениям, истончая его год за годом. Форк знал, что настанет момент, когда душа Кайера станет настолько хрупкой, что сломать её сможет даже незначительное событие. А с таким напарником, как Михаил Белый, в неотвратимости грядущего можно было не сомневаться.       Форку казалось странным, что два таких непохожих, но в тоже время во многом одинаковых существ, встретились в огромном мире, чтобы усугублять травмы друг друга и множить непонимание. Тогда как им стоило поговорить один на один, сняв маски и обнажив уродливые лица жертв трагических обстоятельств, породивших у одного комплекс неполноценности, а у другого — ненависть к миру.       На губах Форка показалась едва заметная улыбка. Бокал в его руке качнулся и замер, а винный след медленно пополз по прозрачной стенке, стекая вниз капля за каплей и присоединяясь к пурпурно-вишневому напитку, замершему на дне бокала.       Ну что за глупцы?