Четыре наследника Тёмного Лорда

Голова раскалывалась на части, пока Нотт пытался собраться с мыслями. Тело ломило так, словно кости вот-вот вывернут его на изнанку, а по венам будто текла кислота, разъедающая их изнутри. Поверхность мозга зудела так, что хотелось разодрать череп к чёртовой матери, а ещё была боль… Бесконечная, нестихающая боль бродила внутри каждой клетки, делая существование анимага невыносимым. Даже если остатки морфия ещё блуждали по организму, то они больше не справлялись с мучительной агонией, разрастающейся под кожей. Каждое движение давалось тяжело, отзываясь эхом в коридорах извилин. Рассуждать разумно стало сложно ещё пару суток назад. Теодор чувствовал, как хворь обсасывает каждую кость, как воспаляет нейроны, как заставляет суставы скрипеть. Избыточная энергия, скопившаяся внутри, сделала из анимага огромный воспалённый гнойник, который никак не мог разорваться, хотя тело распирало так, что кожа трещала от напряжения, даже когда он просто сгибал пальцы. Ни одно зелье не спасало, а наркотики работали недолго. Организм выжигал седативные вещества с такой скоростью, что хотелось выть. А когда Нотт увидел блядский белый отблеск в глазах Леонарда, то боль стала во сто крат сильнее и почти порвала нервную систему пополам. Анимаг точно знал, что этот ублюдок и самоуверенная бабища, напавшая на него около дома, были связаны. Как минимум их присутствие для него ощущалось одинаково опасно. Но вот что было куда более подозрительным: Теодор знал, что не сделал Гроссу больно. Когда его лучевая кость хрустнула в двух местах, то на блядских губах Леонарда проявилась еле заметная ухмылка, и только спустя секунду он издал неправдоподобный, по мнению анимага, стон. Этот засранец был либо больным мазохистом, либо не воспринимал боль в привычном понимании, несмотря на то, что его тело было весьма хрупким и ничем не отличалось от других волшебников. По началу Нотт подумал, что у этого выродка схожая с ним биология, но «пострадавший» целые сутки провёл в лечебнице, чтобы нарастить кость заново. А если бы их организмы работали хоть на каплю схоже, то этому мудаку понадобилось бы не больше пяти часов, чтобы восстановиться полностью, даже если бы Теодор размолол его руки в труху. От того, что Грейнджер находилась в одной палате с немцем, большую часть времени хотелось перегрызть ему глотку прямо в больнице. И анимаг не сделал этого только потому, что не был уверен в своём контроле: навряд ли ему хватило бы одного трупа. Бешенство застилало глаза, а вместе с болью делало из него почти неразумного зверя, способного мыслить лишь инстинктами. Отрывки памяти выжигало нещадно: он не помнил, как именно оказался у больницы Святого Мунго и что делал по дороге сюда. В памяти отразилась только застилающая мысли боль от превращения. Нотт чётко помнил, как каждая его кость ломалась и рвала плоть, как от давления внутри головы чуть не треснул череп, а ступать лапами по мрамору Атриума было так же невыносимо, как по раскалённым углям. И при этом Теодор не мог никак логически объяснить себе, почему Леонард представляет угрозу, хотя был уверен в этом больше, чем в собственном имени. Потребность в убийстве ещё никогда не брала верх над остальными чувствами настолько явно. Но сейчас анимаг неотрывно пялился на больничное крыльцо, не в силах совладать со своим взбунтовавшимся разумом. Он не мог отвлечься или прерваться хотя бы на секунду. Кровь застыла на подушечках пальцев плотной коркой, а розово-алые разводы на рубашке недвусмысленно намекали на своё насильственное происхождение. Ещё немного, и у Нотта начнут течь слюни, как у оборотня в самый разгар полнолуния. Гермиона покинула больницу Святого Мунго несколько часов назад, а потому сейчас Теодор еле успевал отгонять от себя мысли о массовом убийстве. Трепыхающиеся на периферии остатки человечности призывали остановиться и проанализировать происходящее, но превалирующий инстинкт охотника плевать хотел на все моральные нормы. Эта часть подсознания не считалась с желаниями владельца, она лишь застилала зрение кровавой пеленой, выбирая наилучшую стратегию для убийства. В лечебнице было запрещено трансгрессировать, а камины использовали только лекари. Гросс не сможет никуда деться. Он выйдет рано или поздно, а потому анимаг чувствовал, что ему никуда не стоит торопиться. Курить хотелось до ужаса, но сил на перемещение не было. После превращения Нотт растерял столько энергии, словно пробежал кросс до Ла-Манша и обратно, периодически прерываясь на разбой с поножовщиной. И хотя на теле не было ни одной царапины, мышцы нервно трепетали и скручивались при каждом вдохе. Движения потеряли пластичность и осторожность, зато чувствительность к внешним раздражителям, вроде яркого света и громких звуков, только усилилась. Нотт при всём желании не смог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем Леонард появился на пороге лечебницы. В воображении сразу запестрили багровые тона, а на лице анимага появилась идиотская маниакальная улыбка. Желание разобрать грёбаного немецкого консультанта на волокна проступило потом внутри вен, подталкивая его навстречу своей жертве. Никаких хитрых стратегий. Просто убить. Грязно и незамысловато. — Долго ждал? — достав чёрный портсигар, Гросс вытащил сигарету, не поднимая взгляд. — Не знал часы посещения, — огрызнулся Теодор, сделав ещё пару шагов. — Что ж, логично, — спокойно ответил Леонард, отступив вбок, чтобы освободить дорогу спускающейся позади женщине. Теодор замешкался, когда услышал хлопок трансгрессии и потерял противника из виду. Машинально оглянувшись по сторонам, он увидел своего оппонента на углу больницы неспешно курящим. Этот мудак явно решил поиграть, но у анимага не было совершенно никакого настроения на подобные развлечения. Гросс ленивым неспешным шагом зашёл в проулок, к запасному входу, и остановился рядом с урной, где персонал устроил себе курилку. Агонию под кожей Нотта начал заглушать голос ненависти, и он лишь брезгливо фыркнул, понимая, что его жертва сама загнала себя в угол. — Паршивая привычка. Вроде как бросил, — цокнул Леонард и глубоко затянулся едким тяжёлым дымом, — но иногда всё равно тянет. Его размеренность бесила, но как только Теодор решил прервать ненужный скучный монолог, все сухожилия в теле скрутило. Такое привычное и лёгкое превращение показалось освежеванием заживо. Перед глазами появились мутные разводы, а все позвонки затрещали так, словно сейчас вылетят к чёртовой матери. Нотт мотнул головой, пытаясь придти в себя, но сделал только хуже. Тупая тянущая боль превратилась в острую и режущую, захватив на все мышцы разом. Как оголенный нерв, который макнули в кислоту. — Кажется, ты хотел побеседовать, — нечётко проступающий силуэт в трёх ярдах от анимага так и не шелохнулся, — однако, думаю, это стоит отложить, пока ты в себя не придёшь. — Я тебе башку оторву, — прошипел Теодор, пошатнувшись. Земля под ногами расползалась, а окружение плыло, смешиваясь в блевотную мешанину красок. Склеивать буквы в слова становилось почти невыполнимой задачей. — Активные дебаты — это вполне обоснованно, — стряхнув пепел, продолжил Леонард. — Понимаю. Тебе досталась интересная, целеустремлённая женщина, не обделённая внешними достоинствами, — он одобрительно кивнул. — Такую стоит отстаивать. Ещё одна попытка Нотта превратиться чувствовалась как вспоротый желудок. Во рту появился вкус собственной печени, а гортань сдавило. — Хлебало закрой, — раздражённо выдавил Теодор, не различая реальность за болью, стиснувшей тело. — Не вздумай к ней приближаться. Гросс выпустил табачный дым сквозь зубы, выбросил окорок в урну и подошёл к собеседнику ближе. Анимаг даже не смог оценить, насколько близко, из-за своей прострации. Конечности стали ватными, а в районе груди появилось давление. Он увидел перед лицом белую вспышку, и всё разом исчезло. Боль исчезла. Теодор внезапно осознал, что тяжёлая чужая рука сгребла в охапку ткань на его груди и крепко удерживает, пока соперник стоит к нему практически вплотную, укоризненно приподняв бровь. Его белые глаза холодно блуждали по лицу Нотта, оценивая его состояние. — Ты обзавелся силой, о которой не имеешь ни малейшего понятия, и семь лет использовал её как хотел, невзирая на предостережения и правила, — с долей пренебрежения проговорил Леонард, когда Теодор сдавил его запястье так, что оно затрещало. — Ну что ж… Он разжал руку, словно ничего не почувствовал, и его радужки вернулись к небесно-синему оттенку, а вместе с этим тело вновь заполонила тянущая жгучая боль. После долгожданных секунд безмятежности сдавливающие спазмы, текущие вдоль скелета, показались ещё сильнее, чем прежде. Анимаг рухнул на колени, и его вырвало бордовой густой массой. — Ты выскажешь мне всё, что думаешь, когда будешь способен связать больше пары слов или хотя бы прекратишь загибаться от боли, — спокойно добавил Гросс и склонился ближе. — Хотя, судя по всему, ты забьёшься в какую-нибудь нору и будешь надеяться, что умрёшь раньше, чем сойдёшь с ума… В его словах проскальзывало еле уловимое сожаление. Однако Нотту едва ли было дело до чужих высокопарных рассуждений. Он знал, что чёртов немец прав. Теодор не был дураком и прекрасно понимал, что большая сила не достаётся просто так. И физические страдания при получении клейма являлись лишь верхушкой айсберга. Вместе с обретением печати волшебник навсегда лишался свободы. Она оставалась лишь условностью: новообращенный анимаг мог покинуть Пето, но лишь до тех пор, пока его расколотая личность не начинала разваливаться на мелкие куски в бесполезной попытке справиться с возрастающей силой. В лучшем случае колдун просто умирал, а в худшем уничтожал всё до чего мог дотянуться. И виной тому была дикая нестерпимая боль от магии, переполняющей клетки. Организм переставал справляться с проходящими через него потоками энергии и преобразовывал их в одно из самых примитивных фундаментальных ощущений, которое первым попадалось под руку. Всё вокруг превращалось в раздражители, выводящие анимага из равновесия: звуки, запахи, цвета, люди… Чаще всего волшебник приходил в себя уже после того, как вырвал селезёнку близкого человека, пытающегося помочь. В самых запущенных случаях обезумевшее животное уничтожали службы госбезопасности, но подобное происходило крайне редко. Зато столь показательная неспособность владеть собой способствовала возвращению в Пето хотя бы за тем, чтобы избавиться от боли или скрыться от людей. Те, что поудачливее и повнимательнее, направлялись в деревню анимагов сразу после первых выпадений из реальности, а иные и вовсе не покидали приют хищников. Но никто из них больше себе не принадлежал. Если стая позовёт — анимаг явится, где бы он ни находился. Без вопросов. Без размышлений. Без права выбора. Взамен на силу и жизнь Пето требовало преданности. Безусловной, непоколебимой, вечной. И Нотт не хотел становиться постоянным членом этой проклятой секты. Он не мог стать покорным солдатом, даже в теории. А если они захотят выжечь Британию до тла? Или сожрать всё живое в радиусе трёх миль, потому что в соседнем лесу закончились олени? Теодор видел этих волшебников. Они были опасны даже по одиночке, а в стае могли сотворить непоправимое. И Теодора не интересовали их мотивы. Судя по практикам и магии, которые применялись в деревушке, они не сильно считались с моралью, а уж то, что анимаги могли доверить такую силу черт знает кому, тем более не делало им чести. Они не брали обещаний, не заключали договоров и ничего не требовали, однако всё равно были убеждены, что к ним вернутся. Вот такой безвозмездный дар, не оставляющий за одарённым никакой возможности определять свою судьбу. — Смерть смирённого мученика не подходит под твою биографию, — с лёгкой иронией продолжил Гросс, когда Нотт наконец откашлялся и смог вдохнуть. — Ты использовал власть, которую тебе любезно предоставили, а теперь не хочешь платить по счёту, — он поджал губы, когда анимаг поднял на него затуманенный взгляд. — Наверное, чудесно было знать, что твои противники падут, заранее? — Леонард выпрямился, запустив руку в карман. — Продолжим нашу беседу, если ты выживешь. Я никуда не собираюсь сбегать, даже если ты станешь мягким и пушистым. Его удаляющиеся шаги звучали хуже, чем траурный набат. За двадцать пять лет жизни Теодор впервые испытал на себе снисхождение соперника. И даже если бы анимаг предпринял попытку это изменить, то наверняка смотрелся бы ещё более жалко. Уперевшись ладонями в землю перед собой, Нотт сплюнул остатки крови и прикрыл глаза. Ему нужна была помощь даже вопреки его собственному желанию. По плечам проползли судороги, и Теодор глубоко выдохнул, собирая остатки расколотого разума по крупицам. Ему был нужен друг, который поймёт его без слов, сквозь бессвязное мычание и даже если Нотт захочет его убить. — Малфой… — беззвучно выдохнул он, собирая остатки сил. Стерев дрожащей рукой кровь с подбородка, Теодор поднялся, ощущая, как подкашиваются ноги и дрожит всё тело. Ему не хватит ни сил ни концентрации на трансгрессию. Вероятнее всего, его раскидает кусками по всей Британии при первой же попытке. Нотт опёрся плечом на стену лечебницы и уставился на вход для персонала. Попытка открыть дверь увенчалась успехом только с третьего раза, оставив его почти без сил. Одеревеневшие ноги передвигались с натугой, а если бы не лекарь, спускающийся на перекур, то лестница и стала бы пристанищем истощённого анимага. Было даже удивительно, что его не добили там же с учётом его репутации, но, видимо, инстинкт самосохранения у работников больницы был куда выше, чем ненависть. А потому Теодору предоставили тонизирующую настойку и с натянутой улыбкой открыли камин, через который он буквально вывалился в поместье Драко. Тишина вокруг была настолько громкой, что затошнило. Показавшийся в дверном проёме эльф моментально скрылся из виду, стоило Теодору только открыть рот. Возможно, решил предупредить хозяина о плачевном состоянии, но уже спустя десять минут тяжёлого волочения вдоль коридора стало понятно, что волшебник ошибся в своих предположениях. Если бы хозяин отсутствовал, то домовик предупредил бы, но дело явно было в другом. Толкнув приоткрытую дверь в кабинет, Нотт опёрся на дверной косяк. Хозяин поместья восседал в своём кресле, разглядывая какую-то цепочку в руках. — Ты издеваешься…? — небрежно отшатнувшись от двери, буркнул Теодор. Драко промолчал, даже не подняв на него взгляд, а лишь продолжил медленно прокручивать вещицу в руках. Анимаг сделал несколько кривых шагов и остановился, заметив на полу подсохшую струйку крови, ведущую к гостевому креслу. Она расширялась, перерастая в лужу, которая всё ещё лениво пополнялась от ручейка с женской руки, свисающей с подлокотника. Сердце ударилось о рёбра и замерло. Малфой положил знакомый браслет из треугольных пирамидок, на стол, заляпанный кровавыми каплями, и поднял на друга тяжёлый взгляд. — Она дурно на тебя влияла, — равнодушно проговорил легилимент. — Сама пришла. Хотела попросить помощи. Ледяные пальцы удушья легли на горло, однако Нотт себя пересилил, сделал ещё пару неровных шагов и остановился. На красивом лице ещё играл румянец, и если бы не рваные порезы, то можно было бы счесть, что Гермиона просто уснула. Только вот неестественная поза и вскрытая от уха до уха шея говорили совершенно о другом. Запачканные кровью волнистые волосы кое-где прилипли к одежде и коже мелкими прядками. — Этого не может быть… — осторожно протянув пальцы к остывающему телу, прошептал Теодор. Он смотрел в карамельные потухшие глаза и не понимал, как довёл её до этого. Припухшие покрасневшие веки недвусмысленно говорили о том, что она плакала. Много плакала. И всё это из-за него. Это Нотт виноват в том, что с ней случилось. Она бы никогда сюда не пришла, если бы он оставил ей хоть какой-то выбор. Анимаг больше не чувствовал её мурашки на коже, зато ощущал, как чернеют мысли. Сознание окутывало грязью и ненавистью ко всему живому. У него больше нет ни одной причины пытаться держать себя в руках. Оставив осторожный поцелуй на виске Грейнджер, Теодор уже знал, что будет делать. Он убьёт их. Убьёт всех, кто допустил это.