Чей поцелуй?

Глухой длинный плащ с глубоким капюшоном, в общем-то, неплохое укрытие. Если ни с кем не говорить и никого не касаться, то могут и не заметить. Дар Реми разит тех, с кем он вступает в какой-то контакт. Разговаривает, трогает, смотрит в глаза, целует. И прочее. Дар разит тех, кто слышит его пение и игру на арфе, видит его танец, вдыхает его запах, пьет заваренный им чай, читает написанные им стихи. Ложится в приготовленную им постель. Если он ничего не делает, то дар затихает, хотя и не гаснет, конечно. Сбегать из дома было безумством, пусть и в плаще, но у Реми не было выбора. Он должен увидеть прославленного Ставленника, отмеченного, избранного и ведомого богом. Того, кто родился и вырос в крошечной деревушке, затерянной в лесах, и за пару лет прошел путь от неграмотного простака до Владыки духовенства объединенных земель по ту сторону моря и мужа тамошней правительницы. Его слава любимца Надмирья так гремела, что долетела даже до этого берега. Если всю жизнь ты нес божественную любовь в одиночку, не зная больше никого, заклейменного поцелуем, то разве можно упустить возможность встретиться со своим братом? И попробовать спросить у него, почему то клеймо вознесло его на вершины, когда сам Реми остается рабом?.. Чтобы попасть в город в этот великий день прибытия заморских высочайших жрецов, Реми пришлось тайком влезть в повозку с овощами, приготовленными на продажу. Он избавил повозку от двух ящиков редиски, на их место поставил один большой пустой ящик и забрался в него. Да, на базаре в Дорменде торговец Пыжик обнаружит дерзкую подмену, но не выдаст Реми Лиаму, потому что тогда крепко влетит обоим. Пыжик будет обливаться тревожным потом до тех пор, пока Реми, нагулявшись, не вернется в ящик, а потом так же доставит его домой и побежит пить капли от нервного расстройства. Реми жаль его, но у него не было выбора. Он должен увидеть Ставленника. Того, кто способен разговаривать с духами, с животными, птицами, деревьями и облаками. Кто неуязвим для огня, воды, ножа и скверного слова. Кто одним взглядом изобличает лжецов, плутов и злоумышленников. Кто каждую ночь ведет беседы с богом в Надмирье, и каждое утро возвращается в Мир еще мудрее, благороднее и блистательнее. Тяжеленький плотный Дорменд освежен небесно-голубыми полотнищами с белоснежным парусом — флагом дружественного Лореоса. Полотнища развешены у главных ворот и на главных улицах, у ратуши и у Первого Храма. На базаре их нет, и народу там меньше обычного — занимают лучшие места на маршруте высоких и славных гостей. Путь от ворот до Первого Храма гости должны пройти пешком — такова традиция Дорменда, и им в знак уважения подобает ее соблюсти. Крыши на маршруте истыканы лучниками, а внизу пространство забито стражей. У припозднившегося Реми маловато шансов на хороший обзор и никаких шансов приблизиться к Ставленнику и заговорить с ним. Если он бросится навстречу этой святой легенде, его дар ему не поможет. Знатные и почтенные особы смогут представиться Ставленнику во время приема, и Лиам мог бы попасть на этот прием, но он не тяготеет к религии и не любит официоз. Он и фигурки богов держит в доме только как дань памяти покойной матушки, а на недавнюю церемонию вручения наград отличившимся ученым и деятелям явился в розовом костюме с расклешенными штанами и в широкополой шляпе с пышными атласными цветами. Когда Реми обмолвился о встрече Ставленника, Лиам скептически дернул бровью и промолчал, и это было явным отказом. Потому Реми ничего не оставалось, кроме как освободить повозку от редиски и занять ее место. Широкая прямая улица, ведущая от главных ворот к центру города, поделена на полосы. В серединке у нее пусто, а по краям — тесемки плотной толпы, перемеженной стражниками. На балконах домов столько людей, сколько смогло туда впихнуться. Деревьев тут нет, иначе, наверное, их бы облепили до опасного скрипа и проседания веток. Чудом урвав себе неплохое местечко на высоком крыльце Дома декоративно-прикладного искусства, Реми трет лоб через капюшон, вытирая пот. День снова очень жаркий, темно-серый камень зданий и мостовой, набрав в себя пекла, испаряет его в воздух, помогая солнцу греть. Ткань плаща плотная, людские тела вокруг горячие, еще и толкаться пришлось, пробиваясь на крыльцо, а толкаться Реми вообще-то нельзя — его дар могут заметить. От всего этого накала лета, возбужденного предвкушения и тревоги кружится голова. Хочется пить, и Реми сетует на бестолкового себя, не догадавшегося взять с собой небольшую бутыль воды, которая отлично поместилась бы в карман плаща. Толпа вокруг необычайно сдержанна и тиха — не сочится тем гулом, который обычно наполняет толпы. Никто не переговаривается, не шутит, не посмеивается, не жалуется на зной. Бойким жизнелюбивым дормендцам такая степенность не свойственна, но все-таки сейчас она объяснима. Ставленник, конечно, яркая и любопытная диковина, но в первую очередь он жрец, и не абы какой, а главный жрец сразу нескольких крупных городов и бессчетного множества мелких городков и деревень между ними. Пиетет к духовенству традиционно глубже и трепетнее, чем к светским высоким чинам и правителям. Ожидающий народ затаился и готов перестать дышать, когда сакральная процессия явится их терпеливым взорам. Солнце успевает хорошо перевалить за зенит, когда делегация, наконец, подступает. Тишина в толпе достигает своей кульминации. Наверняка, многие молятся, но беззвучно, про себя. Реми не молится — он так упрел в своем маскировочном одеянии и так измучился жаждой, что не помнит ни одного слова ни одной молитвы. Многие привстают на цыпочки, тянут шеи, а у Реми очень выгодная позиция на крыльце, ему не нужно тянуться. Он хорошо видит. Слепящая белизна туник, оборчатая пышность мантий, изящество сандалий, грубость клейм, решетками опоясывающих голые предплечья, тяжесть драгоценных кинжалов на поясах — вся атрибутика та же, что в Дорменде, но отчего-то выглядит она внушительнее и краше. Во главе процессии — исполинский молодой мужчина с заплетенными в толстую косу каштановыми волосами и суровым квадратным лицом. Он. Тот самый. Реми весь дрожит и подкашивается, не веря собственному разуму. Перед ним — избранник бога. Такой же любимец Надмирья, как он сам, только предназначенный для величия и свершений, а не для того, для чего предназначен Реми. Слезы смешанных эмоций быстрыми реками бегут Реми в ворот, и он не замечает их. Ставленник шагает так гордо и эпохально, будто он сам немножко бог. Будто он сандалиями в Мире, а митрой — в Надмирье. На выступлениях Реми зрители иногда падают в обмороки от избытка чувств, а сейчас он сам готов рухнуть. Жара и жажда подталкивают его к тому же. За плечами Ставленника — пара десятков жрецов, сияющих белизной одежд и самоцветами кинжалов, но они сливаются для Реми в неясную массу. Процессия движется не быстро и не медленно, она так же молчалива, как встречающие, и скоро она доберется до Первого Храма, куда простому люду не будет хода. Реми беззвучно рыдает от досадной мимолетности этого великозначительного события. Вот Ставленник поравнялся с ним, а через миг уже прошел мимо. Не задержавшись, не отметив, не выделив своего брата из скопища горожан. Не заподозрив, что он не единственный, кто благословлен свыше. — Куда, безумный?! — кто-то хватает Реми за локоть, шепотом и жестом пресекая его неосознанный порыв. — Пристрелят же. Реми замирает и сглатывает всхлип. Неужели он действительно хотел кинуться к Ставленнику, охраняемому пуще городничего и старшего судьи вместе взятых? Какой ужас! Согнувшись под тяжестью понимания, что чуть было нелепо не погиб, Реми осторожно поворачивается к своему случайному спасителю. Тот стоит у гладкого деревянного столба — из тех, что подпирают тяжелый козырек большого крыльца, и сам небрежно подпирает этот столб плечом. Его вольготная поза и лихое выражение лица выглядят вызывающе, если не оскорбительно. На худой смуглой щеке у него странный треугольный шрам, грубый и неприятный, а в черных тугих кудрях, собранных в свободный хвост, тонкие седые прядки. Он молод, но, видимо, потрепан жизнью, хотя сейчас вовсе не выглядит несчастным. В темных глазах, обращенных вслед процессии, плещется веселье пополам с насмешкой. — Ты в курсе, что жрецы в Лореосе не носят исподнее? — тихо-тихо спрашивает он у Реми, не поворачиваясь к нему, но чуть наклонив в его сторону голову. Реми фыркает: — Сам проверял? — Просто знаю. — Угу, как же. Реми благодарен ему за то, что помешал в помутнении совершить жуткую глупость, но непочтение к священнослужителям его раздражает. Зачем он вообще сюда пришел, если визит Ставленника не представляет для него важности? — Мог бы проявить больше уважения к тому, кто способен читать невидимую Книгу тайны мироздания, — не выдержав, укоряет его Реми едва слышным бурчанием. Нахальный незнакомец отвечает ему откровенным сочным смешком. — К сказкам о Ставленнике у меня бездна уважения — я же сам их и сочинил, — потешается он. — Этот Ставленник обычные-то книги не слишком умеет читать, не то что невидимые. Реми шалеет от столь грязного кощунства. Забывшись, он сбрасывает с себя капюшон и рывком поворачивается к бесстыднику, готовый схватить его за грудки и ушибить затылком о столб. — Ты… — шипит он в кипящем гневе, но осекается, наткнувшись взглядом на знакомое лицо в публике на противоположной стороне улицы. Там, на противоположной стороне, приятель Лиама — такой вредный и гадкий, что обязательно выдаст Реми, если заметит. Он не сможет просто смолчать о том, что видел его в городе одного. Похолодев, Реми набрасывает капюшон обратно и делает шаг назад, наступив кому-то на ногу и не сообразив извиниться. Нужно скорее вернуться к Пыжику и забраться в ящик. В ящике его точно никто не разоблачит.