Чей поцелуй?

Шкаф очень узкий и тесный. В нем можно стоять и можно сесть, согнув ноги, прижав коленки к животу. Долго так не посидишь — ноги затекают, поэтому приходится больше стоять. Реми не боится тесных замкнутых пространств, не паникует в них, иначе не смог бы съездить в город в ящике для овощей, но все-таки это наказание — одно из его самых нелюбимых. Потому что внутри темно, тихо, душно, скучно. Потому что запереть могут надолго, не выпуская в туалет, и, если приспичит, дальше будешь торчать в шкафу вместе с тем, что наделал. Вообще-то, это даже не шкаф. Одежда и другие вещи там никогда не хранились. Этот вертикальный гроб сколотили специально для наказаний. Реми не единственный, кто время от времени становится его узником. Реми всего лишь один из множества рабов в поместье Эттеналь. В чем-то у него особое положение, конечно, а в чем-то нет. Оказалось, что его манипуляции с редиской были кем-то замечены. Кем именно — Лиам не сказал, и теперь Реми подозревает всех. Тот ябедник сначала молчал, поэтому Реми удалось добраться до города и затеряться в нем, но, когда его хватились дома, начались выяснения, а Лиам умеет выяснять. Была отправлена погоня, организованы поиски. Поиски увенчались успехом, когда Реми вернулся на базар к повозке и Пыжику. Теперь Реми уже сколько-то часов томится в заточении, но его по крайней мере не били. Пыжик и ябеда наверняка отхватили кнута, который Лиам, пребывая в поместье, всегда носит на поясе. Ябеда — за то, что не сразу сообщил. О своем побеге Реми не жалеет. Он сделал то, чего не мог не сделать. Этого хотел тот бог, что поцеловал его в тринадцать лет. Или богиня — не принципиально. Пусть из этой встречи ничего не вышло, пусть даже самой встречи, по сути, не вышло, но ведь главное в жизни — сделать! К тому же, Ставленник не исчез из Мира в тот самый миг, когда прошел мимо Реми, не заметив его. Он будет гостить в Дорменде какое-то время, посещать храмы, площади и другие места, произносить речи, благославлять, наставлять. Может быть, даже принимать исповеди. Реми многое бы отдал за то, чтобы попасть к нему на исповедь! Оказаться с ним один на один! Но… Второй раз трюк с овощной повозкой не сработает. Потребуется придумать что-то другое. Самое тяжелое в отсидке начинается тогда, когда уже клонит в сон. Стоя спать очень сложно, а, если заснуть с подогнутыми до упора ногами, их потом поди разогни. После такого сна болеть будет все. Реми надеется, что его выпустят к ночи, но понимает, что могут не выпустить и к следующей. Лиам ни на что так не злится, как на побеги. Когда Реми вернулся домой, Лиам не сказал ему ни слова. Прошил долгим ледяным взглядом, развернулся и ушел. Когда злится, он становится ужасно далеким, как будто отодвигает Реми от себя за тридевять земель, куда-то в вечную мерзлоту. Он никогда не кричит, не ругается, не швыряет вещи в стену, не бьет рукой. Реми вообще не помнит, чтобы он когда-то на кого-то повышал голос. О том, что Лиам зол, можно догадаться по ощущению вечной мерзлоты. Когда сидишь в шкафу, в голову лезет много мыслей, но все они мелкие, рваные, бестолковые. Ни за что не получается ухватиться, ничего не получается развить. Хочется отвлечься на что-то приятное, но все приятное распадается на куски, между которыми кольями торчат мысли о том, как затекла поясница, какие жесткие доски под задницей и много ли уже прошло времени. Время в шкафу вообще никак не отследить, особенно, если все-таки проваливаешься иногда в полудрему. Чаще всего Реми вспоминает свои выступления. Он любит петь и любит, когда его слушают. Когда ему аплодируют, выкрикивают комплименты, пожирают его взглядом. Румянятся, облизывают губы, шлют ему воздушные поцелуи. Он помнит, что причина любви публики вовсе не в его таланте и обаянии, и что люди восторгались бы не меньше, зачитывай он со сцены сведения об урожае и надоях, но в его жизни слишком мало радостей, чтобы запрещать себе получать удовольствие от популярности, пусть и ненастоящей. Еще он часто вспоминает их с Лиамом путешествие в Плард. Теперь это главный город объединенных земель Лореоса, а тогда он был просто вольным городом, как Дорменд. Тогда они были очень юными, и у них еще ничего не было, и как раз там впервые случилось. Реми ничего не помнит о Пларде — ни какие там улицы, ни какие дома, дворцы, базары и наряды, ни даже долгое утомительное плаванье через море, но он очень хорошо помнит запах масла, которое Лиам вынул из кармана, когда они лежали вдвоем на широкой кровати в комнате их гостиницы. Реми ничего не помнит о той гостинице, кроме кровати и всего, что на ней случилось. Резиденция Ставленника тоже находится в Пларде. Предки дормендцев тоже когда-то приплыли из тех мест. Говорят, что самое лучшее вино тоже делают там, но Реми не пьет вино, и не знает, чем лучшее отличается от остальных. В Пларде нет рабства, но те, кто приплыл оттуда, сделали рабами местных селян. Эти люди умеют все прибирать к рукам. Родичи Реми не поймут его любви к Ставленнику. — Закрой глаза, — слышит Реми через доски двери шкафа и вскакивает на ноги. В пояснице, замученной долгой неловкой позой, больно простреливает. — Закрыл? — Да, — растерянно отзывается Реми. Доски шкафа очень плотно прилегают друг к другу, и в нем полная темнота. Такая, что с закрытыми и открытыми глазами одинаково. В нем можно было бы задохнуться, если бы не крышка из черной ткани, через которую проходит воздух. Слышен мягкий стук задвижки, потом едва заметное поскрипывание, и в лицо врезается ощущение свежего простора. Через сомкнутые веки заметен свет, который резанул бы отвыкшие от него глаза, не будь они защищены веками. — Подвинься, — тихо и мягко говорит Лиам. Реми вжимается лопатками в боковую стенку, вытягивается и даже втягивает живот, который и без того плоский. Шаг внутрь, снова поскрипывание и темнота. — Открывай, — разрешает Лиам. Он стоит в шкафу напротив Реми, близко-близко, но не касаясь. Тело Реми чувствует его через прослойку пустоты, оно реагирует, заряжается внутри, как грозовая туча. Кровь разгоняется, бьет в щеки, в уши. Волнение бежит по венам, скачет по волоскам на коже. Давит на ногти. Теплые губы касаются его лица и сразу отстраняются. Реми тянется лицом за ними, пытается догнать, но они уже потерялись в темноте. — Мне было очень страшно, — пуховым полушепотом говорит Лиам. — Когда я узнал, что ты в городе. Реми ищет ощупью его руку, находит и берет в свою. Лиам не мешает ему, слабо сжимает в ответ. — Это же толпа, Реми, — продолжает он. — Толпа всегда безумна. Они бы не просто изнасиловали тебя, а разорвали на трофейные клочки. Они бы не заметили, что ты уже мертв, продолжая вожделеть и рвать. Они бы забыли сами себя, если бы почуяли… Реми! Ты разве не понимаешь?! — Понимаю… Реми кажется, что шкаф накренился, оторвался от пола и плывет в простанстве. Что его дно плавно качается на волнах. Лиам, делящий с ним это запертое судно, уносит их обоих вдаль от всех берегов и твердей. — Я не буду жить без тебя, — шепчет Лиам, пуская рябь мурашек по поверхности черного моря. — Просто поверь, что, если с тобой что-то случится, я больше не буду жить и дня. Реми дергается губами вперед, чтобы закрыть ему рот, но находит щеку и вжимается в нее. Она душещипательно нежная, несмотря на вечер или ночь. У Лиама очень слабо растет щетина, он весь похож на шелковый белый цветок. Его тело, осанка и движения так изящны, что Реми иногда даже опасается сломать его чересчур ярким откликом на ласки. И он точно совсем не хочет расстраивать его, заставлять нервничать и бояться! И думать о таких ужасных вещах, о которых он сейчас говорит. — Пожалуйста, пообещай, что больше не сбежишь, — просит Лиам, уворачиваясь от губ Реми, но вдавливая ладони в его грудь и гладя ее. — Что мне больше не придется сходить с ума, ожидая твоего возвращения или страшных новостей. Обещай! И Реми обещает — глубоко, от всего сердца. Никакие Ставленники, надмирные поцелуи и боги не стоят грусти и тревог Лиама.