Ночные снайперы

      Жизнь в больших городах всегда казалась Вэй Усяню похожей на гигантскую воронку, а люди — на фигурки театра теней, сделанные из промокашки: такие же безликие, такие же хрупкие и незначительные.       Воронка беспрестанно кружилась, швыряя туда-сюда лихим водоворотом и иногда выкидывая изломанное и отработанное, а люди обретали личность, лишь когда задерживались рядом чуть дольше, чем на десять мгновений, но Вэй Усянь считал, что господина, месяц назад поселившегося по соседству с ними, он сумел бы заметить и в бурном потоке городской суеты.       Господин был широкоплечим и очень высоким, с ровными и правильными чертами спокойного лица, с внимательными светлыми глазами, со смолянисто-чëрными волосами, отращенными чуть пониже лопаток и обычно забранными в строгий хвост; одевался он просто, но безупречно, и чаще всего носил классического кроя светлые рубашки, такие же светлые или тëмные брюки и пальто; уходил из дома рано, а возвращался поздно, и пересекались они с Вэй Усянем изредка только по утрам либо вечерами.       Вэй Усянь, никогда не бегавший за девушками и вообще никак ими не интересовавшийся, господином впечатлился настолько, что впору было задаться вопросом — а всё ли в порядке у юноши с ориентацией? — но сам он очень быстро со своим специфическим интересом смирился, а родню ни его мысли, ни, тем более, чувства не заботили.       Да и не было у него настоящей родни.       Вэй Усянь, взятый на попечение Цзян Фэнмянем, отцом Цзян Чэна и Цзян Яньли, всегда держал в уме, что он им не кровный: Юй Цзыюань, супруга главы семейства, никогда не уставала об этом напоминать.       Осень в этом году выдалась аномально холодной; Вэй Усянь, поступивший в выпускной класс, совсем распоясался и на учëбу окончательно плюнул, посещая школьные часы лишь потому, что домой его раньше второй половины дня не ждали, а шататься по промозглым улицам стало слишком неуютно уже в октябре.       В октябре господин к ним под бок и заселился, сняв пустующие апартаменты на той же лестничной площадке — Вэй Усянь впервые столкнулся с ним как-то утром, когда выскочил вслед за Цзян Чэном, одновременно пытаясь завязать ботинок, натянуть второй рукав наполовину надетой куртки и прожевать кусок хлеба, и обнаружил, что сводный братец, характером обладающий на редкость прескверным, успел уже вызвать лифт и уехать.       В семнадцатиэтажном доме, проживая на двенадцатом этаже, дожидаться этой чудо-кабинки можно было довольно долго; Вэй Усянь, беззлобно Цзян Чэна обругав, нажал на кнопку вызова и уже без спешки стал завершать стремительные утренние сборы, начав с того, что дожевал сэндвич.       Потом он оправил куртку и принялся за ботинок — а пока завязывал тугие и вредные шнурки, дверь соседней квартиры издала короткий щелчок, и спустя пару секунд Вэй Усянь узрел перед собой чьи-то ноги в отутюженных до стрелок чёрных брюках и начищенных до блеска туфлях.       И туфли, и брюки оказались мужскими; резко вскинув голову от неожиданности, Вэй Усянь увидел перед собой незнакомого человека, невесть откуда взявшегося и теперь вместе с ним тоже ожидающего прибытие лифта.       От человека струился лёгкий сладковатый запах сандала, и у Вэй Усяня странно заныло под ложечкой, когда он вдохнул непривычного аромата полной грудью.       Но самое главное — человек этот оказался настолько красивым, наделëнным такой безупречной мужественной красотой, что Вэй Усянь чуть рот не распахнул от изумления.       Кроме второй квартиры — пустовавшей столько, сколько юноша себя помнил, — взяться незнакомцу больше было неоткуда, и Вэй Усянь решил проявить себя вежливым соседом (он и мнил себя вежливым).       — Доброе утро, господин! — широко и лучезарно улыбаясь, поздоровался он, кое-как затолкав торчащий кончик шнурка под шнуровку ботинка.       Господин в ответ лишь скосил глаза, невесомо кивнул и немного, как показалось Вэй Усяню, отодвинулся в сторону.       Вэй Усяня это обидело, и он уж было насупился, но любопытство взяло верх.       — Ну разве ж так можно, господин? — неодобрительно поцокав языком и покачав головой, спросил он. — Мы же с вами сейчас вместе на лифте поедем — а там-то и гораздо теснее, и места меньше чем здесь.       Господин немного помолчал, а затем Вэй Усянь впервые услышал его голос — глубокий, бархатистый и чуточку хрипловатый:       — Едь первым. Я подожду.       Такого поворота событий Вэй Усянь не ожидал и оскорбился уже основательно — а когда он оскорблялся, рот его и язык, в зависимости от ситуации, степени обиды и личности обидевшего, начинали болтать всякое без оглядки, дабы ужалить побольнее.       Всю его вежливость мигом как рукой сняло.       — Ой-ой, господин, ну не боитесь же вы, в самом деле, что я начну там, в лифте, к вам приставать? — выдал первую ехидную язву он, не сразу сообразив, что такое несëт.       Глаза господина на этой фразе едва-едва заметно расширились, брови с сомнением приподнялись, но лицо осталось по-прежнему каменным и невозмутимым, и сам он продолжал молчать. Вэй Усянь, до крайности уязвлëнный его невозмутимостью, решил тогда заупрямиться. Откинулся спиной на стену подле лифта, скрестил руки на груди и решительно объявил:       — Ну и ладно. Раз так, то не поеду и я. Подумаешь, в школу опоздаю — ха! Тоже мне, велика потеря. А вот ты, господин, точно опоздать не захочешь, куда ты там направляешься.       Мужчина ничего не ответил и на это.       Лифт, подтянув стальные троссы, к этому моменту уже незаметно подобрался к двенадцатому этажу.       Двери медленно разомкнулись, и господин, пока ещё не понимая, что имеет дело с Вэй Усянем, уверенно шагнул внутрь…       Но стоило только створкам поползти обратно к середине, смыкаясь, как Вэй Усянь, удачно и точно рассчитав нужный момент, молниеносно рванул вперёд и буквально ужом просочился между ними, не дав защемить ни части тела, ни клочка одежды — и тут же загородил панель с кнопками, не позволив также и остановить движение кабинки.       Зачем ему понадобилось всё это проделывать, что и кому он пытался доказать — Вэй Усянь не знал и сам.       Победоносно ухмыляясь, он вскинул подбородок, чуть сощурился и уставился на господина, надеясь хоть на какую-то реакцию: раздражение, возмущение, отвращение, восхищение — всё перечисленное сгодилось бы почти одинаково, хотя последнему он, конечно же, был бы куда больше рад, но…       Лицо господина всё так же выражало абсолютное ничто, разве что брови его чуть схмурились, а глаза…       Глаза оживились ровно настолько, чтобы Вэй Усянь наконец-то поверил, что его хотя бы заметили.       Молчание в лифте, размеренно, с рассудительной неторопливостью ползущем от этажа к этажу, становилось почти невыносимым, и Вэй Усянь попытался завести разговор:       — А вы недавно переехали сюда, господин?       Вопреки его ожиданиям, тот внезапно откликнулся — хоть и немногим отклик его разнился от молчания:       — Мгм.       Обычно Вэй Усянь всегда мог найти, за что уцепиться в разговоре, чтобы его продолжить, и сам зачастую говорил куда как больше, чем его собеседники, но тут даже и он не нашёлся, что сказать, и почему-то резко сник, ощутив, что выдохся.       Остаток пути они провели в гробовом молчании, запах сандала окутывал тончайшим флëром, Вэй Усяню становилось всё неуютнее и нервознее; в какой-то момент ему поневоле подумалось, что, в сущности, лифт их сейчас лишь немногим и отличается от гроба.       Этакого могильного мобильного гроба на двоих.       Когда же электронный голос объявил первый этаж, а двери разъехались, выпуская на волю, то он даже вздохнул с облегчением и, смутившись, первым выскочил наружу, бросившись догонять Цзян Чэна.       Но такое приключение не могло пройти бесследно, и весь день до самого глубокого вечера Вэй Усянь возвращался мыслями к утренней встрече, думая и думая об этом странном человеке.

♠ ♠ ♠

      Некоторое время после этого они не пересекались, а соседняя квартира продолжала всегда без исключений, и днëм и ночью, топиться в безупречной тишине, и Вэй Усянь уже заподозрил, что никуда этот господин и не вселялся — скорее, просто смотрел жилплощадь, однако въезжать после их столкновения резко расхотел.       Он расстроился, не преминув себя мысленно отчитать и обругать — кто мог подумать, что подобная непосредственность отпугнёт этого красивого и статного мужчину! — но однажды поздним вечером, возвращаясь с пакетом продуктов из супермаркета, куда был с криками и руганью послан госпожой Юй, пребывающей в самом худом расположении духа, Вэй Усянь неожиданно снова повстречался с загадочным господином возле лифтов.       На улице шëл мелкий моросящий дождь того особого сорта, под которым промокаешь незаметно, но основательно, и пальто мужчины, его волосы, даже его лицо — всё было сплошь покрыто тончайшим слоем воды, поблëскивающей под тусклым и дымным светом подъездных ламп; не отставал и Вэй Усянь — тоже насквозь мокрый, с водой в хлюпающих кедах, водой за воротом и под капюшоном толстовки, и даже в пакетах с продуктами, где кое-что уже изрядно подмокло по пути к дому.       Встреча вторая совершенно выбила юношу из колеи — он смутился, нарисовал кривоватую улыбку на сведëнном нервной судорогой лице и неуверенно произнëс:       — А-а-а, это ты, господин… А я уж было решил, что ты предпочëл съехать, после того… Ну, после того, что я… устроил… в прошлый раз.       Очухавшись и успокоившись в тот памятный день, он запоздало осознал, что повëл себя, мягко говоря, просто безобразно, и очень пожалел о содеянном.       Образ господина как засел в голове, так и не выходил оттуда больше, и Вэй Усянь вспоминал: безупречную внешность, мужественные черты, бесстрастное лицо, внимательные светлые глаза, запах сандала…       Сейчас этот запах снова его настиг — ударом под дых — и тут же окутал тëплым обережным коконом.       Несмотря на все опасения Вэй Усяня, господин ему кивнул на этот раз уже не так поверхностно, а чуть более весомо, преспокойно зашёл вместе с ним в лифт и нажал кнопку нужного им обоим этажа.       Вэй Усянь осмелел и приободрился.       — Так значит, ты на меня не в обиде, господин? — спросил он, глядя прямо ему в непостижимо светлые глаза, по которым ровным счётом ничего не получалось прочесть.       Сегодня, потрясая резкими переменами, господин ему даже ответил:       — Нет.       Вэй Усянь тут и вовсе просиял и принялся всякое болтать: о том, что господина, верно, почти не бывает дома, раз никаких живых звуков из квартиры по соседству как не доносилось, так не доносится и теперь; о том, что погода этим октябрëм что-то не радует, а у него день рождения в конце месяца; о том, что тëтка Юй, должно быть, держит его, Вэй Усяня, за прислугу, потому что никого другого в магазин никогда не гонит, одного только его.       Рассказав всё что мог и под конец обнаглев настолько, что поведал незнакомцу своё имя в затаëнной надежде получить такое же ответное откровение, он вдруг резко смолк, подумав, что опять перешёл черту и бестактно вторгся в личное пространство человека — постороннего человека, которому и дела не было до его мыслей, жизни и проблем, — и пришлось обругать себя вторично, потому что Вэй Усянь, очевидно, никогда ничему не учился не только на чужих ошибках, а даже и на собственных.       Однако, когда они вышли из лифта на лестничную площадку, и Вэй Усянь скомканно попрощался с господином, тот неожиданно замер у дверей своей квартиры и, хмуря брови и заметно колеблясь, будто сражаясь с самим собой, тихо произнëс:       — Лань Ванцзи. — Помолчав, он с нажимом прибавил, поправившись: — Лань Чжань. Это моё личное имя.

♠ ♠ ♠

      Последующие их встречи сделались такими частыми, что юноша очень скоро потерял им счёт.       Правда, господин из квартиры по соседству оказался неразговорчив и всё больше слушал, не рассказывая о себе ровным счётом ничего. Про него было непонятно, ни кем работает, ни откуда приехал, ни даже того, купил ли здесь жильё или только арендует, и Вэй Усяня это немного огорчало, но всё же так было лучше, чем никак совсем. Он стал стараться высчитать время, в каком часу Лань Ванцзи уходит с утра и во сколько возвращается вечером, стал стараться как-то так извернуться, чтобы отстать от Цзян Чэна и столкнуться с соседом: говорить легко и свободно при Цзян Чэне он не мог, и в такие — особо неудачные для Вэй Усяня — дни они с Лань Ванцзи ограничивались приветственными кивками.       Однажды ночью, засыпая в своей узкой односпальной постели в такой же узкой и тесной комнатушке, выделенной ему лишь по той причине, что подросший Цзян Чэн уже больше не желал делить с ним одну комнату, Вэй Усянь поймал себя на страшном: он думал о Лань Ванцзи больше, чем о ком бы то ни было.       Кажется, он думал о нëм двадцать четыре часа в сутки, потому что нередко этот красивый и молчаливый мужчина появлялся даже у юноши во снах.       Сны характер носили до крайности сумбурный, и Вэй Усянь мучился наутро стояком, не понимая толком причины: они ведь просто были рядом друг с другом в этом сне, откуда-то струился мягкий витражный свет, рука Лань Ванцзи приятной тяжестью покоилась у Вэй Усяня на плечах, и…       И он бы мог поклясться, что ничего более — а потом понимал, что так ведь даже страшнее и хуже: получается, у него стояло просто потому, что ему руку положили в сновидении на плечо.       В те дни, когда им с Лань Ванцзи удавалось пересечься, и они вдвоём поднимались на лифте, Вэй Усянь всегда радовался, что оба жили на двенадцатом этаже — и лишь жалел, что не на семнадцатом: ещё целых пять междуэтажных перегонов он мог бы вместе с ним провести.       Лань Ванцзи, хоть о себе и не рассказывал, продолжая в целом оставаться всё таким же несловоохотливым, слушал теперь Вэй Усяня с большим вниманием; глаза их, точно примагниченные, сцеплялись взглядами, не разрывая контакта всю недолгую дорогу, и пускай даже Вэй Усянь не знал, о чëм Лань Ванцзи думает, всё это было так хорошо — и так невыносимо одновременно.       Лифт, который он ошибочно сравнил в их первую встречу с гробом, далеко таковым не являлся и был излишне для них двоих просторным, и юноша едва ощущал, как доносятся от Лань Ванцзи нотки сандалового одеколона…

♠ ♠ ♠

      Постоянство кратких встреч оказалось недолгим.       Что-то сломалось в отлаженном механизме одинаковых будней, и Вэй Усяня в преддверии дня рождения подстерегла коварная чëрная полоса.       Строго говоря, день рождения у него был не настоящий — никто не знал, когда именно он родился, в какой день и в каком месяце, — но тридцать первого октября кто-то сдал его в приют, а сотрудники приюта, навскидку определив, что ребëнку нет ещё и года, недолго думая, эту самую дату днëм рождения Вэй Усяня и вписали.       Вэй Усянь же так привык к этому тридцать первому числу, что почти не задумывался о его точности — всё равно его день рождения Цзяны столь торжественно, как дни рождения кровных отпрысков, никогда не праздновали и, уж тем более, не считали чем-то настолько особенным, чтобы стараться избегать в него ругани и склок.       Впрочем, в этот раз дела обстояли далеко не так просто, и конфликт, давно исподволь назревавший в их недружной семье, наконец дозрел до взрывоопасного состояния.       Не то чтобы Вэй Усянь был единственным бельмом на глазу у Цзянов.       Цзян Фэнмянь, хоть это всеми силами и замалчивалось, супругу свою взял не по любви: союз этот ему навязали родители, чтобы скрыть порочную ориентацию сына и в долгосрочной перспективе отбелить его репутацию. Как водится, счастья их брак никому не принëс — ни самому Цзян Фэнмяню, ни его жене, ни их детям… ни Вэй Усяню, что было самым абсурдным во всей этой цепочке. Какая-то размолвка приключилась у Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань накануне дня рождения Вэй Усяня, и госпожа Юй, которая никогда о его празднике не помнила, знатно отыгралась на юноше, срывая свой гнев.       Масла в огонь плеснул Цзян Чэн.       Какое бы бесчисленное множество раз ни получал он от матери едкую, полную презрительного сожаления фразу «Будто не знаешь, что люди болтают!» — а прежде обычно никак не реагировал, разве что отворачивался и кривил лицо.       В этот же день, не сдержавшись, огрызнулся и он в ответ:       «Так ещё больше скоро болтать будут!».       И сейчас это касалось отнюдь не Цзян Фэнмяня.       Сейчас это было сказано применительно к Вэй Усяню.       Откуда Цзян Чэн прознал, каким хитрым образом понял и выведал — так и осталось для Вэй Усяня загадкой, но разразился страшный скандал, такой невиданной силы, что даже Цзян Фэнмянь, пока разбирались да орали, собрался и тихо ушёл из дома.       Вэй Усянь, избитый и обруганный, своё восемнадцатилетие встретил под домашним арестом; хотя с этого дня он формально считался уже совершеннолетним и не обязан был подчиняться чужим приказам, всё же привычки бунтовать против тех, кто давал ему кров и еду, за ним не водилось.       А со дня следующего госпожа Юй, без предупреждения распахнув в его комнату дверь задолго до будильника, громовым голосом с армейским тоном велела, чтобы вымëтывался немедля же в школу.       Досталось неудобств и Цзян Чэну за необдуманное стукачество: его тоже разбудили ни свет ни заря и отправили вместе с Вэй Усянем.       Но и это было ещё не всё: оказалось, что возвращаться они теперь должны были строго после окончания занятий, и Цзян Чэн, по чьей милости всё это и случилось, только зверел и материл Вэй Усяня сквозь зубы.       Так прошёл день, другой, третий; Вэй Усянь с тех пор ни разу не увиделся с Лань Ванцзи: ритмы их будней больше не совпадали — а даже если бы и совпали, рядом теперь всегда без исключений находился Цзян Чэн, который был хуже сторожевой собаки.       Минула полная неделя.       Из квартиры по соседству продолжала в любое время суток сочиться безупречная тишина, так что Вэй Усянь не знал, проживает ли всё ещё там Лань Ванцзи или уже съехал. Тоска точила юношу изнутри: он ведь даже ничего такого не думал и не хотел — ему вполне достаточно было их нечастых и коротких разговоров и встреч, — и не понимал, чем заслужил подобное наказание. Чаша его терпения наполнялась очень медленно — но однажды всё-таки наполнилась, и возмущение хлынуло через край.       День тот у него в школе выдался на редкость неудачным: он ничего не выучил, а учителя, как назло, будто сговорились и с утра спрашивали с него домашнее задание. Вэй Усянь выкручивался как мог: придумывал истории, выдвигал гипотезы, рассказывал нежизнеспособные теоремы собственного сочинения, рисовал страшные формулы, в которых пожилой, сухонький и сутулый преподаватель так долго разбирался, застыв у доски и оглядывая испещрившие её надписи сквозь стëкла круглых очков, что громкоговоритель успел проснуться и объявить время отдыха — но на уроке английского языка запал его предсказуемо иссяк, и он с позором провалил проверочный тест, а поток невезения окончательно прорвал выстроенную им хилую плотину. Когда же он, с присущей ему тонкой язвой на кончике языка, решил под конец учебного дня поспорить с преподавателем истории, небезосновательно усомнившись в том, что хоть десятая часть из написанного в учебниках является правдой, то был наконец наказан: ему велели остаться после занятий и в одиночку отмыть весь класс.       Что, разумеется, в текущих условиях означало, что останется с ним вместе и Цзян Чэн.       Не выдержав отборной и сочной ругани последнего, прибавившейся ко всем прочим неудачам, Вэй Усянь психанул, послал всё к чëрту и просто сбежал из школы прямо посреди занятий, выбравшись в туалете через окно.

♠ ♠ ♠

      Шатался неприкаянно по улицам он долго.       Достаточно долго, чтобы небо успело основательно стемнеть, а мобильный телефон — до отказа наполниться угрозами всех сортов: как от брошенного им в школе Цзян Чэна, так и от госпожи Юй, которую уже успели ввести в курс дела.       Возвращаться домой при таком-то раскладе было форменным самоубийством, и Вэй Усянь уже катал и обдумывал в голове крамольную мысль: а не попробовать ли взять да и позвонить Лань Чжаню в дверной звонок, всё объяснить и напроситься ночевать к нему, а там…       Что именно должно было случиться там — Вэй Усянь не знал, но в мечтах его было тепло и уютно, как в облаке сладкой ваты из чужого детства.       Затея эта, в общем, была не так уж плоха, если не считать того, что двери их квартир находились на одной лестничной площадке, и шанс нарваться на кого-нибудь из домашних был очень велик.       Внезапно Вэй Усянь впервые призадумался: а приятен ли он Лань Чжаню? симпатичен ли? Лань Чжань, вне всяких сомнений, был человеком необычайной красоты, но и сам Вэй Усянь считал о себе, что весьма неплох внешностью.       Желая в очередной раз убедиться в этом — и заодно привести себя немного в порядок перед тем, как рискнуть заявиться к Лань Ванцзи незваным поздним гостем, — он остановился у витрины какого-то закрытого магазинчика, достаточно тëмной и чëрной, чтобы можно было разглядеть в ней отражение, одëрнул красную спортивную куртку, оправил капюшон с воротником, стащил с забранных в хвост волос резинку и запустил в них пальцы, принимаясь распутывать: за день всё это превратилось в один кошмарный колтун, а ведь обычно же выглядело хорошо.       Вэй Усянь волосы стриг крайне редко — в основном под давлением и руганью госпожи Юй, — и в этот раз с момента последней стрижки они успели отрасти у него аж по лопатки и вот-вот готовились их перегнать.       Нравились ли господину Лань Ванцзи длинные волосы?       Наверное, нравились, раз он и сам такие отпускал.       Рассудив так, Вэй Усянь кое-как собрал обратно разлохмаченную гриву, пригладил чëлку, потом снова её растрепал, и опять пригладил, и…       Вдруг понял, что не так-то легко ему собраться с духом, чтобы осуществить задуманное: это только в мечтах своих он был дерзким да смелым, а в реальности…       В реальности он был, пожалуй, дерзким и тупым.       Погрустнев, он раздражëнно дëрнул завязки на воротнике, сунул стынущие от сырости руки в карманы и обречëнно побрëл вдоль по улице, понимая, что ни к кому он не позвонит и не заявится ни в какие гости: приплетëтся нашкодившей псиной домой, и быть ему снова битым.       Чем ближе подходил Вэй Усянь к дому, тем стремительнее таяли остатки его шаткой и жалкой решимости; он уже было вытащил даже телефон, прикидывая, как бы этак умаслить Цзян Чэна и что бы пообещать, чтобы тот хоть немного его перед своей кошмарной матерью прикрыл и защитил от её неистового гнева.       Пока он обдумывал своё положение, ища несуществующие пути к спасению и бессмысленно тыкая в кнопки телефона — не успел заметить, как оказался у семиэтажного паркинга, расположенного аккурат посередине между его домом, крохотным клочком городской зелени и длинным рядом разноцветных мусорных контейнеров. Паркинг, в равной степени похожий и на ожившего робота из ме́ха-аниме, и на корявую поделку из древнего конструктора, торчал некрасивой грудой металла, и Вэй Усянь, проходя мимо него, вдруг замер, резко поднял голову от экрана мобильного телефона и пару раз сморгнул.       Он был почти уверен, что видел, как знакомая ему высокая и плечистая фигура Лань Ванцзи только что показалась в переулке между торцом дома и краем этой уродливой конструкции — и сразу же растворилась в темноте.       Могло ли статься так, что Лань Ванцзи уже начал мерещиться, потому что его хотелось увидеть, или же тот действительно вышел куда-то вечером — Вэй Усянь не знал, но сейчас ему приятнее было даже погоняться за иллюзией, чем возвращаться туда, где его ждало неминуемое наказание.       Он свернул в закоулок, ускоряя шаг, лëгким бесшумным бегом преодолел его русло, чтобы не упустить призрак полюбившегося господина, и выскочил на противоположную сторону парковки.       Если с фасада этот многоярусный паркинг был просто некрасивым, а с боковины, укрытой тенью семнадцатиэтажного побратима-дома, ощущался жутковатым, то с задворок и вовсе выглядел как соты осиного улья. Задний двор представлял собой неуютный и неухоженный закуток: справа, за громадным каркасом парковки, выстроилась шеренга мусорных баков, и оттуда в любое время суток, а летом — с удвоенной силой, наносило кисло-сладкой овощной гнильцой, прямо перед глазами Вэй Усяня тянулся бетонный забор, отгородивший двор от пешеходной зоны и проезжей части дороги, а с краëв забора имелось по дыре, куда могла заехать легковая машина, и, таким образом, двор этот был сквозной — но при этом достаточно укромный и укрытый от посторонних взглядов.       Далеко не сразу Вэй Усянь заметил, что прямо посреди двора, притаившись под сенью нелепого стального улья, стоит автомобиль с погашенными фарами. Несмотря на то, что мотор был заглушен и свет в салоне не горел, там совершенно определëнно находились люди.       Чутьё сразу же велело Вэй Усяню как можно скорее отсюда уходить. Отползти, развернуться, пронестись по тесному и тëмному крысиному лазу между паркингом и стеной дома, заскочить в подъезд и захлопнуть за собой дверь.       И тогда, возможно, всё ещё как-нибудь обойдётся.       Чутью Вэй Усянь доверять привык безоговорочно, беда была в другом: он никогда к нему не прислушивался, легкомысленно отмахиваясь, а потом неизменно жалел. Вот и сейчас, продолжая стоять столбом и щуря глаза в вечернюю синеву, он сказал себе, что должен хотя бы понять, кто находится в салоне машины: ведь не зря же он видел, как Лань Ванцзи…       Никакого Лань Ванцзи там не было и в помине.       Двое незнакомых людей с очень мрачными и недобрыми лицами уставились на Вэй Усяня в ответ.       Тот, кто помещался за рулëм, приоткрыл дверь.       Тот, кто сидел с ним рядом, сунулся за чем-то в бардачок.       В эту же самую секунду, вовлекая новых игроков в едва начавшуюся игру, во двор с левой стороны совершенно бесшумно вкатилась ещё одна машина — тоже с погашенными фарами и, вдобавок, с затенëнными стëклами, — преградив путь первой.       Теперь первые могли выехать из двора, только пятясь задом, что явно не способствовало ни скорости, ни маневренности.       Про Вэй Усяня там мигом забыли, а он так и продолжил маячить в тени крысиного проулка, уже не находя ни способности, ни сил — как, говоря начистоту, не находя уже и целесообразным, — покинуть это место.       Даже если бы он бросился бежать так быстро, как только мог, они бы всё равно его догнали. А если и не сами они, то быстрее пули Вэй Усянь пока бегать не научился тоже.       Горло ему свело удушливым холодком обречëнности…       …Всё дальнейшее произошло слишком быстро, и цепочка событий пронеслась одной стремительной волной — как раскадрованная лента, куда непредвиденно вклинился опасный двадцать пятый кадр.       Двери второй машины синхронно распахнулись.       Люди, сидящие в первой, тут же встрепенулись, что-то закричали, собираясь было выскочить наружу, но два коротких точных щелчка раскололи лобовое стекло, и они тут же попадали безжизненными мешками. На лбу у обоих осталось зиять по ровному винному пятну, откуда тоненькой струйкой сочилась кровь.       Откуда взялись эти выстрелы, где скрывался их источник — оставалось загадкой, но тех, кто выбрался из второй машины, подобный поворот нисколько не удивил: напротив, они повели себя так, словно всё было исполнено в наилучшем виде.       Один из них обернулся к Вэй Усяню, продолжающему возвышаться онемевшим истуканом у всех на виду, и сунул руку за пазуху, очевидно, собираясь достать пистолет и избавиться от лишнего свидетеля.       Его спутник тем временем направился к машине с убитыми людьми, где принялся что-то торопливо искать, перекидывая мешающие ему тела.       Чëрная сталь смертоносного ствола успела блеснуть под светом фонаря, горящего за бетонным забором и высвечивающего мелкую морось, как осеннюю мошкару…       Третий щелчок раздался в ночной тишине, и человек с пистолетом отшатнулся, будто от резкого тычка, а затем безвольно осел на асфальт.       И вот этот щелчок, как догадался ошарашенный Вэй Усянь, уже успевший попрощаться с жизнью, кажется, оказался совершенно не запланированным: теперь во втором автомобиле раскрылись задние двери, оттуда повыскакивали ещё люди, а тот, кто копался в чужой машине, исступлëнно и яростно заорал, бросая все свои дела и тоже выхватывая оружие…       В ту же самую секунду кто-то спрыгнул с открытой конструкции многоярусного паркинга.       Вэй Усянь успел ошалело вдохнуть сандалового одеколона, напоенного дождëм, успел разглядеть безукоризненно-спокойное лицо и пронзительно-светлые глаза, как в следующее мгновение его ухватили за запястье, до боли сжали тонкую кость и резко дëрнули, уводя за собой в крысиный проулок.       Лань Ванцзи — а это оказался он — вскинул руку, сжимающую укороченный автомат, целый град пуль уже знакомыми Вэй Усяню щелчками прошëлся по сложной хитросплетëнной конструкции паркинга, и этот град лишь на первый взгляд казался беспорядочным.       Что-то протяжно ухнуло и со скрипом просело.       Перемычки под неподъëмной для них тяжестью искривились и погнулись, складываясь карточным домиком.       Механизмы захвата и фиксации сдали, противооткатные башмаки выскочили из-под колëс, и автомобили, ничем более не удерживаемые, с оглушительным грохотом попадали один за другим на дно проулка, заваливая его грудой смятого и покорëженного металла и полностью преграждая противнику путь.       Лань Ванцзи резко выдохнул.       Опустил оружие.       Окинул взглядом баррикаду, оглядел потрясëнного, но абсолютно целого и живого Вэй Усяня с головы до ног и, не говоря ни слова и не выпуская его запястья из тисков крепких пальцев, потащил за собой.