Пепел на зеркале

ГЛАВА 30. Падение в Джаханнам 8 октября 1982 года (21 Зу-ль-хиджа, 1402 год хиджры) К началу праздничных состязаний в пригороде Джидды поспешно завершилось строительство нового стадиона-ипподрома с выводным рингом: предназначенный для конных и верблюжьих бегов, он был гораздо больше и лучше прежнего, и с трех сторон огорожен прочными двойными брусьями по внутреннему и внешнему периметру, за которым толпились зрители. Для королевской семьи и придворных высокого ранга построили большую крытую трибуну с восточной стороны, ее полы устлали коврами коврами, а перегородки задрапировали шелковыми знаменами, с вышитыми на них именами и девизами участников состязаний. Высокая центральная ложа трибуны предназначалась для короля, его братьев, старших сыновей и принцев Ас-Судайри (1), ложи по правую руку от монарха занимали его многочисленные младшие сыновья и племянники со своими отпрысками, на левой помещались придворные и приближенные короля и принцев. Именно туда, за полчаса до старта гонки, Эфенди и поднялся, вместе с Анхелем и сыновьями Амира, порученными его заботам и присмотру. Сауд, Амаль и Халид — подростки, в возрасте от шестнадцати до четырнадцати — хоть и были недовольны, что их отправили на левую трибуну, но держались с учителем почтительно и вежливо. На отцовского же любимца поглядывали с фамильным высокомерием, но от наглых «шутливых» выходок по его адресу тоже воздерживались: все трое боялись гнева Амира. К тому же любое нарушение порядка на трибуне считалось дурной приметой, способной повредить участникам состязаний. Получив дозволение, принцы резво заняли стулья в первом ряду ложи и стали налаживать бинокли, чтобы ни в коем случае не пропустить начало забега и видеть все в мельчайших деталях. Анхель заботливо усадил учителя и встал за его креслом, как и положено скромному слуге, но Эфенди, в нарушение всех правил, указал ему на свободное сиденье рядом: — Займи это место, Нур Джемаль, оно сегодня твое по праву. Ты здесь не для того, чтобы прислуживать, с этим справятся и другие. Когда Анхель безропотно занял предложенный стул, Эфенди ласково похлопал его по колену и обратил взор направо, туда, где сразу за королевской ложей располагались места сыновей покойного короля Халида. Именно там уже виднелись две фигуры: сухопарая — принца Зафара, грузноватая и нескладная — принца Маджида, всегда следовавшего за старшим братом, как верблюжонок за своей матерью. Любимчик Зафара вертелся на своем кресле и радовался, словно ребенок, впервые приведенный на ярмарку. Он беспрестанно о чем-то болтал, и то и дело дергал старшего за рукав, призывая его взглянуть на то, что привлекло внимание. Усталый вид, полуприкрытые веки и плотно сжатые губы Зафара в полной мере отражали его безрадостное настроение, но брату он неизменно улыбался и снисходительно отвечал. Он позволял Маджиду все, что не переходило грани приличий. Темные глаза, бесстрастно обозревающие стадион и трибуны, оживились лишь дважды — когда к публике, верхом на Балькис, белоснежной верблюдице, выехал его племянник Азиз, и когда он заметил Эфенди, в окружении сыновей Амира. Зафар пристально разглядывал эту группу красивых юношей и довольно скоро распознал Нур Джемаля, одетого с такой строгой скромностью, что скорее напоминал шакирда (2), чем избалованного фаворита. Тем временем у стартовой линии собрались почти все участники бегов. В тягучем ожидании начала состязаний, они красовались перед королевской трибуной, демонстрируя высоким зрителям своих прекрасных верблюдиц и нарядные костюмы, и каждый раз, проезжая туда-сюда, собирали дань восхищения: аплодисменты и ободряющие пожелания. Каждый спортсмен твердо верил, что именно ему достанется главный приз, а болельщики, поставившие на него свои кровные деньги, молили Аллаха о ниспослании удачи. Суммы последних пари, заключаемых тут же, на трибунах, росли тем выше и быстрей, чем меньше оставалось времени до первого забега. Одним из последних перед трибуной показался Амир на сухощавой светло-рыжей Шамс. Сперва, пустив верблюдицу размеренной рысцой, он обратил к публике лицо и ладонь, вскинутую в горделивом приветствии. Потом проехал назад «испанским шагом» и уже прицельно приветствовал сыновей. Юные принцы, едва завидев отца в седле, вскочили на ноги и принялись самозабвенно выкрикивать его благородное имя, аплодировать и размахивать шарфом с вышитой на нем надписью: «Аллах любит храбрых сердцем». Отдельный долгий взгляд достался Нур Джемалю. Ради него, и только ради него, Амир остановил Шамс перед трибуной и заставил ее покрутиться вправо и влево, как будто красуясь перед зрителями. На самом же деле все это время он неотрывно смотрел на своего прекрасного любовника… Нур Джемаль, обладавший острым зрением, знал лицо Амира до мельчайшей черточки, умел по самому легкому движению бровей или губ угадывать его настроение — и сейчас без труда прочел страстное признание в любви, неразличимое для посторонних… Он прижал пальцы к своим губам и тоже послал Амиру нежный привет на крыльях ветра, но сердце почему-то сжалось в тягостном предчувствии. «Успокойся, он превосходный наездник, Шамс слушается его коленей, как влюбленная одалиска, да и забег не такой уж длинный, и одуряющего зноя сегодня нет. Ты и опомниться не успеешь, как все закончится, и Амира будут славить как победителя!» Отец Амира, нынешний губернатор Медины, и к тому же занимающий высокое место в королевском совете, в последнюю очередь удостоился персонального приветствия от сына. Поклон Амира был почтительным, но не слишком старательным. Мохаммед бин Абдулазиз едва заметно кивнул в ответ, но его тонкие губы не тронула даже тень улыбки. В коротком взгляде, которым обменялись эти родственники по крови, не было ни капли тепла или искреннего душевного волнения. Распорядитель гонки, забравшись на высокий узкий помост, сперва разразился витиеватой хвалебной речью в честь короля Фахда, украсившего своим присутствием открытие сезона, а затем перешел к подробному поименному представлению участников заезда — и людей, и верблюдиц. По давней традиции, в первом заезде стартовало девять всадников. Амир, верхом на рыжей фурии Шамс, выступал под счастливым номером семь. (3) Основным его соперником был Азиз бин Вахид, под номером четыре, верхом на Балькис — белоснежной верблюдице необычайной красоты и баснословной стоимости. В прошлом сезоне именно она сумела обойти Шамс в трех заездах из пяти и принести главный приз своему владельцу, Зафару. До этой обидной неудачи Амир занимал первое место три года подряд, и сейчас был настроен во что бы то ни стало вернуть себе титул чемпиона. Пронзительные звуки зурнов и шалмеев (4) возвестили участникам, что им пора занять позицию на стартовой линии. Первый круг в тысячу пятьсот метров был разогревочным, далее дистанция пробега удваивалась с каждым новым стартом. В пятом раунде состязания участники должны были непрерывно преодолеть уже семь с половиной километров: так испытание резвости уступало место испытанию выносливости верблюдиц и наездников. Участники Золотого забега выстроились на старте в одну линию. Верблюдицы ревели от волнения, наездники с трудом сдерживали их от преждевременного заступа за черту — эта ошибка могла обернуться дисквалификацией. Вторая фанфара дала команду тренерам и помощникам покинуть зону состязаний и убраться за внутреннее ограждение. Наконец, распорядитель взмахнул вымпелом и прозвучал ружейный выстрел: долгожданный сигнал был дан. Верблюдицы в едином порыве ринулись вперед, высоко вскидывая ноги и постепенно набирая резвость в свободном беге. Шамс и Балькис сразу вырвались вперед, обогнав других участников на корпус, и понеслись ноздря в ноздрю. За ними вздымались тучи красноватой пыли, как будто верблюдицы пробудили самум. Наездники, посматривая друг на друга, подгоняли верблюдиц ударами пяток и громкими возгласами, но главные соперницы, белая и рыжая, не нуждались ни в каком подбадривании. Обе, вытянув шеи вперед, неслись широкой иноходью и не спешили менять аллюр. Всадники, балансирующие в седлах, их абсолютно не волновали: куда важнее было оставить позади раздражающую самку. Заложив первую дугу, цепочка всадников растянулась на добрую сотню метров, но на большом прямом отрезке отстающие попытались нагнать резвых лидеров. Размеренный бег сменился галопом, но расстояние не сократилось, даже напротив, увеличилось, и в следующий поворот, за пару сотен метров до финишной черты, Шамс и Балькис вошли уже с отрывом в два корпуса, но по прежнему вровень друг с другом. На повороте Шамс оказалась оттеснена на внешний контур и немного потеряла ход, но стоило ей вновь оказаться на прямой, как верблюдица резко прибавила скорость и быстро нагнала соперницу, а перед самым финишем обошла ее на целых полкорпуса! Первый круг вывел Амира в бесспорные лидеры. Болельщики на трибунах поддерживали фаворита скачек одобрительным гулом, но сыновья принца пришли в полное неистовство: вскочив со стульев, они так громко вопили и дудели в рожки, восхваляя отца и его искусство наездника, так бурно размахивали руками и потрясали семейным знаменем, что Эфенди был вынужден строгим голосом призвать их к порядку. Анхель не имел права столь открыто выражать свои чувства, хотя и знал в глубине души, что принц не стал бы бранить его — наоборот; но все же в присутствии многочисленной родни аль-Сауда, под постоянным прицелом чужих глаз, следовало соблюдать осторожность. Он молча вознес благодарность своему ангелу-хранителю, присмотревшему заодно и за Амиром, но успокаиваться было рано. Могучего всадника ожидало еще четыре заезда, и каждый последующий — в два раза длиннее предыдущего… На всем протяжении довольно долгой паузы между заездами, мудамиры давали наставления своим ракби (5), а конюхи проверяли и поправляли верблюжью упряжь. Некоторые наездники пользовались перерывом, чтобы утолить жажду, освежиться и стряхнуть с одежды красноватую пыль. Высоким гостям в ложах слуги подали прохладительные напитки и кофе с кардамоном. Эфенди вежливо отказался и от щербета, и от кофе, но Анхель взял с подноса стакан воды. В тот же момент какой-то слуга приблизился к Шамс, почтительно склонился перед Амиром и предложил ему освежающее питье в серебряной фляге. Принц охотно принял флягу, но, прежде чем приложиться к ней, устремил острый взгляд на трибуну… и без труда отыскал Анхеля, по совпадению тоже державшего в руке стакан с напитком. Амир улыбнулся, поднял флягу повыше, как будто салютуя возлюбленному, и, неотрывно глядя на него, выпил все до последней капли. Анхель послал принцу ответную улыбку и тоже осушил свой стакан до дна, мысленно пообещав Амиру: «Когда ты призовешь меня к себе этой ночью, чтобы праздновать победу, я буду ласковым и послушным…» По рядам публики попроще вовсю сновали ловкие торговцы, предлагая воду, сладости и чай, пока зрители бурно обсуждали итоги первого заезда. Мелкие ставки проигравшие выплачивали тут же, на месте, а выигравшие самодовольно усмехались, дразнили неудачников и спешили заключить новые пари «на чемпиона». Едва прозвучал сигнал к началу второго заезда, толпа помощников рассеялась, как по волшебству. На линии остались только всадники и верблюды. Сухой треск ружейного выстрела ознаменовал старт. Все повторилось в точности, как в первом заезде, но теперь Шамс уже в первые мгновения вырвалась вперед. Балькис висела у нее на хвосте примерно до середины дистанции. Когда гонка зашла на второй круг, белая верблюдица начала нагонять соперницу, сравнялась с ней и пошла бок о бок. Азиз решил использовать шанс выйти в лидеры, он удвоил свои старания, Балькис рванулась как стрела — и выиграла у Шамс целый корпус! Амир сделал все, чтобы сократить досадный разрыв: настойчиво высылал Шамс, побуждая прибавить, и даже пустил в ход короткий хлыст; разозленная верблюдица оскалила зубы и удвоила усилия — и стала быстро настигать Балькис. — Не сдавайся, мой принц! Да сохранит тебя Пресвятая Дева! — забывшись, воскликнул Анхель на языке своей далекой родины — но, по счастью, никто из его соседей, увлеченных гонкой, не обратил на внимания на этот внезапный всплеск сильного чувства. Казалось, что опасность миновала — Шамс снова поравнялась с Балькис, но вдруг Амир перестал нахлестывать верблюдицу и сильно пошатнулся в седле. Из груди множества зрителей вырвался испуганный крик, Анхель же прошептал одними губами: — Амир!.. — и так побледнел, что Эфенди испугался обморока, и, ухватив его за локоть, сильно сжал: — Очнись, Нур Джемаль!.. Скажи мне скорей, что там произошло? Мои слабые глаза мало что видят с такого расстояния… Анхель видел все — видел отчетливо и так ясно, словно обрел внезапно зрение сокола, но почти ничего не слышал: звуки вдруг стали низкими, тягучими, невнятными, как будто приглушенные толщей воды… Слова учителя не смогли проникнуть сквозь эту преграду. Не ответив Эфенди, Анхель вскочил со своего места и, прижав руки к сердцу, готовому вырваться из груди, продолжал напряженно следить за всадником на рыжей верблюдице. Вот принц выронил хлыст, ухватился обеими руками за подушку седла и, наклонившись вперед, едва ли не лег на горб верблюдицы… Вот Шамс, почуяв неладное, резко сбавила ход и затормозила так, что клубы пыли обгоняющих соперников скрыли и ее, и всадника от зрителей. Когда пылевое облако рассеялось, по трибунам пронесся ропот и громкий горестный стон… Люди напряженно всматривались и едва могли поверить своим глазам: рыжая верблюдица, сильно отстав, продолжала бег… но уже без наездника. Амир упал с седла и больше не поднялся — остался лежать без движения на красной земле беговой дорожки. К принцу сейчас же ринулись смотрители состязаний, а за ними — двое крепких чернокожих слуг с носилками. От главной трибуны, через все поле, к месту происшествия бежал, переваливаясь, врач — в зеленой чалме, белом халате и с медицинским чемоданчиком в руке. Амира тем временем подняли с земли, уложили на носилки и унесли с беговой дорожки на внутреннее поле. Возле пострадавшего сразу собралось человек десять, так что носилки оказались полностью скрыты от зрителей. Когда медик, наконец, добрался до принца и, растолкав помощников, склонился над телом, напряжение на трибунах достигло предела… казалось, еще секунда — и над стадионом заблещут молнии и разверзнутся небеса, чтобы дать дорогу джиннам и самому Маляку аль-Маут. Этого не случилось, но зато закончился забег: Балькис финишировала с большим отрывом от остальных, но ее победа не смогла надолго отвлечь внимание зрителей от группы людей на внутреннем поле. Врач выпрямился, что-то сказал тем, кто окружал его, и по отчаянным жестам, воздетым к небу рукам и прочим приметам скорби, стало ясно — принц Амир Амаль бин Мохаммед бин Абдулазиз аль-Сауд погиб на месте. Душа наездника уже распрощалась с телом, и прибывшая машина скорой помощи оказалась бесполезна. Ничего исправить в свершившемся было нельзя… Первыми на страшное известие отреагировали сыновья Амира — они вскочили со своих мест и ринулись прочь с трибуны, призывая отца надрывно и горько, как раненые птицы. Эфенди при всем желании не смог бы их остановить — он и не пытался, потрясенный не менее принцев. Старик сгорбился в своем кресле и вцепился узловатыми пальцами в бархатные подлокотники, боясь, что душа его не выдержит потери и тотчас отлетит вслед за душой любимого воспитанника, что один заменил ему всех нерожденных сыновей. Губы Абу Юсуфа беззвучно шевелились, снова и снова повторяя слова молитвы, в то время как Анхель, тяжело осевший на пол у ног учителя, обеими ладонями стиснул лоб, покрытый холодным потом, и твердил на своем родном языке: — Нет. Нет. Я не верю… Ты не умер. Ты не умер. Нет! Тем временем на поле собралась целая толпа. Приближенные принца выстроилась вокруг носилок с мертвым телом и, воздевая руки к небесам, громко молились. Сыновья Амира, едва добежав до отца и убедившись, что он действительно погиб, разразились отчаянными воплями и рыданиями. Амаль рвал на себе одежды и волосы, Халид катался по земле и посыпал голову пылью, а Сауд застыл недвижно, как соляной столб, но его бледное лицо и судорожно стиснутые губы изобличали страшную душевную муку. Гонка была тотчас остановлена. Громкоговоритель донес до всех присутствующих ужасную весть, после чего сразу же зазвучал азан: умерший больше всего нуждался в молитве. Эфенди и сам был бы рад присоединиться к скорбному хору, умолять Творца, чтобы грехи Амира были прощены, душа его благополучно преодолела огненный мост, избежав низвержения в Джаханнам, и благополучно достигла райских садов Джанната… Он хотел бы утешать, наставлять, поддерживать всех, кто любил Амира, и поскорее раздать за него щедрую милостыню — но его призывали совсем иные, сугубо земные заботы. Настало время исполнить обет, который он принес принцу всего за несколько часов до его смерти. Эфенди с тревогой взглянул на правую трибуну, но ни Зафара, ни Маджида там уже не было. Младшего принца наверняка увели подальше от скорбного зрелища, чтобы не волновать и без того нервную и впечатлительную натуру, а старший исполнял свой долг, на правах главы королевской службы безопасности: отдавал распоряжения относительно расследования этого странного несчастного случая. Абу Юсуф знал, что первыми на подозрении всегда оказываются слуги, жены, наложники и весь ближний круг. Нужно было бежать, немедленно скрыться! Старик резво вскочил с кресла, схватил за руку Анхеля и настойчиво потащил за собой, прочь с трибуны, прокладывая путь через толпу, напирающую снаружи. Юноша, бледный как мел, абсолютно раздавленный горем, следовал за ним с безразличием лунатика. Когда они вдвоем, никем не замеченные и ни разу не остановленные, выбрались за пределы стадиона, Эфенди вцепился в плечи Анхеля и как следует его встряхнул: — Смотри на меня, мальчик, смотри и слушай внимательно! От того, что я скажу сейчас, зависит и твоя, и моя жизнь! Ты ведь не хочешь, чтобы твоим новым господином оказался Хромой Зафар? Анхель не двигался и смотрел на своего наставника пустыми глазами, но упоминание хромоногого демона привело его в чувство и заставило содрогнуться с головы до ног: — Нет! Лучше смерть! Эфенди сжал плечи несчастного еще крепче, желая, чтобы благодетельная боль помогла ему полностью полностью завладеть вниманием юноши, и медленно заговорил: — Я вывел тебя оттуда, чтобы исполнить последнюю волю нашего господина, да будет милостив к нему Аллах! Ты покоришься всем моим приказам и не станешь задавать никаких лишних вопросов, ты понял меня, Нур Джемаль? — Да, учитель… — Прекрасно! Ты помнишь лавку башмачника Муртазы, куда я приводил тебя за сандалиями? — На рынке Аль Бавади, недалеко от колодца? — Да! Ту, что по соседству с седельником Гафуром. — Помню… — Тогда сейчас, не медля ни полвздоха, ты отправишься туда! Скажешь Муртазе или его сыну, что я прошу приютить тебя до первой утренней молитвы. — Зачем?.. — Затем, что там тебя точно не станут искать, молодой осел! Запомни: ты не должен ни в коем случае показываться на вилле или вблизи дворца, ни в других местах, где тебя могут увидеть наши слуги или люди Зафара. Особенно остерегайся попасться на глаза Дангали! Ты понял меня? — Да, учитель… — голос Анхеля дрогнул: горе душило его, и понемногу накатывал леденящий страх. Эфенди никогда еще не смотрел на него с такой суровостью, никогда не говорил так строго и даже злобно. — Тогда я сейчас посажу тебя в машину и ты поклянешься мне, что не станешь просить водителя менять маршрут или высаживать тебя где-то еще, кроме рыночной площади! Поклянись своей жизнью и душой Амира! — Клянусь… Но… что будет со мной дальше? — Дальше за тобой придут… ночью или на рассвете. — Кто придет? Эфенди, поняв, что творится в душе Анхеля, смягчился, погладил его по голове и сказал тихо и ласково: — Я. Я приду, не бойся, мальчик. Я поклялся нашему принцу, что, если Аллах внезапно призовет его к себе, верну тебя домой. — Домой? Но куда? Мой дом теперь здесь… — настал черед Анхеля вцепиться в худую руку учителя и сжать ее с отчаянной силой. — Увы, но это уже не так, Аллах свидетель… Ты должен вернуться на твою родину, во Францию. Такова последняя воля господина, и мы оба должны исполнить ее. Ты меня понял? Анхель, потрясенный этим известием, молча смотрел на Эфенди, и вдруг выдохнул: — Значит… я никогда больше его не увижу… я не могу так, Эфенди. — О горе мне! О чем ты говоришь? Аллах забрал Амира в свои небесные сады. Ему больше не о чем тревожиться на земле… только лишь о твоей судьбе! — Я не могу его оставить вот так… я должен увидеть его еще раз. Попрощаться с ним. — Это безумие! Оставь эту мысль, если не хочешь, чтобы слуги Зафара схватили тебя и отправили прямо к нему в гарем! Или того хуже — в подземную тюрьму! — гневно закричал Эфенди. — Мне все равно. Я должен еще раз увидеть Амира. Проститься с ним, даже если это станет последним моим поступком в жизни… — повторил Анхель с такой небывалой твердостью, что Эфенди признал поражение и сдался: — Ооо, маджнун! Хорошо, будь по-твоему! Я, старый осел, повешу на свою шею еще один жернов заботы, и сделаю все, чтобы ты, молодой осел, смог проститься с эмиром… но я должен найти тебя у Муртазы! Если я приду к башмачнику, и не застану тебя там, пропала моя седая голова! — Я буду ждать тебя у башмачника Муртазы! — с той же твердостью пообещал Анхель. На этом они попрощались. Эфенди жестом подозвал таксиста-индуса, скучавшего в новенькой иномарке, вручив ему несколько крупных купюр, назвал адрес — и шепотом дал строгое наставление. Таксист вытаращил глаза и закивал головой, убеждая почтенного старца, что все исполнит в точности. Тогда Абу Юсуф поправил платок на голове Анхеля, втолкнул юношу на заднее сиденье и, махнув на прощание, поспешил присоединиться к тем, кто оплакивал принца Амира прямо сейчас, на поле его несбывшейся славы. Примечания: 1. Ас-Судайри (араб. السديري‎) — влиятельный аравийский род, находящийся в родстве с королевской династией Аль Сауд, занимающий значительное положение в политической системе Саудовской Аравии с момента создания Королевства. Принцы из династии Аль Сауд начиная с XIX века часто берут в жёны представительниц рода ас-Судайри, поэтому матерями многих членов саудовской королевской династии были женщины ас-Судайри (в их числе основатель Саудовского королевства король Абдул-Азиз, а также его сыновья король Фахд, бывшие наследные принцы Султан и Наиф и король Салман). Наиболее влиятельные принцы клана назывались «семеркой Судайри», все они были сыновьями Абдулазиза и его любимой жены Хуссы бинт Ахмед аль-Судайри — в том числе и король Фахд (он был старшим). 2. Шакирд — ученик медресе, религиозного учебного учреждения, которое является аналогом духовной семинарии у христиан. 3.девятка считается у мусульман числом судьбы, а также числом планеты Сатурн. Семерка — самое священное число у мусульман (и не только), считается счастливым талисманом. 4. зурн, шалмей — духовые инструменты, издающие громкие пронзительные звуки 5. мудамир — дрессировщик, тренер верблюдов, ракби — наездник