Пепел на зеркале

ГЛАВА 29. Тень за плечом

Небосвод рассыпается. Рушится твердь.

Распадается жизнь. Воцаряется смерть.

Ты высоко вознесся, враждуя с судьбой,

Но судьба твоя тенью стоит за тобой.

(Абу Аль-Атахия)

Десятью годами ранее 8 октября 1982 года (21 Зу-ль-хиджа, 1402 год хиджры) На широких площадях и узких улицах Джидды, в центре и на окраинах, и даже за городской границей, на много миль вокруг, царило необычайное оживление и возбужденное ожидание… С конца второй декады Зу-ль-хиджа к морским воротам Саудии стягивались именитые и богатые гости из всех эмиратов, султанатов и княжеств Аравийского полуострова. Каждый из них желал принять участие в ежегодном развлечении: большой ярмарке самых дорогих в мире верблюдов. В программу входили «конкурс красоты» самых породистых производителей и верблюжьи скачки с колоссальными ставками и не менее грандиозными призами. Сезон состязаний открывался осенью и длился до поздней весны. Многие участники, вместе со своими лучшими верблюдами, переезжали из города в город, чтобы не пропустить ни одного этапа. Первый город выбирался по жребию. В этом году высокая честь открытия сезона выпала Джидде. Амир минувшей весной объявил о своем твердом намерении участвовать в самом престижном забеге, носившем название «Золотой». В Золотом забеге состязались лучшие животные из королевских питомников. Выставлять на него верблюдиц (1) имели право только принцы крови и представители высшей саудовской знати, из числа приближенных ко двору. Гонка, где в качестве наездников выступали юноши и мужчины знатного рода, включала пять дистанций от тысячи пятисот до семи с половиной тысяч метров; абсолютный чемпион, претендующий на гран-при, должен был опередить соперников в большинстве забегов, и набрать больше всех очков в финальном матче по верблюжьему поло. Как и на соколиной охоте, между соперниками на бегах заключались сложные пари. Зрители делали баснословные ставки. Призовой фонд для победителей составлял свыше десяти миллионов долларов. Самым главным и почетным призом стала сабля из чистого золота, с рукоятью, украшенной крупным сапфиром и усыпанной бриллиантами — ее пожертвовал из королевской сокровищницы новый правитель Саудии, король Фахд (2). Принц Мохаммед, ближайший советник короля и отец Амира, внес в качестве приза за второе место великолепный спорткар, собранный по его личному заказу в США, лучшими мастерами на заводе Форда. Другие призы тоже были значительными и роскошными: быстроходная яхта, сертификат на владение финиковой плантацией, мощный американский внедорожник новой модели, идеальный для участия в автопробегах через пустыню. Ставками в частных пари, помимо драгоценностей и серьезных денежных сумм, становились соколы, верблюды и племенные жеребцы арабской породы. …До начала гонки оставалось несколько часов. Абу Юсуф с тревогой наблюдал за Амиром, примеряющим костюм наездника, и все еще не терял надежды отговорить любимого воспитанника от опасной затеи.

****

Двумя неделями ранее Вилла в Джидде За последние месяцы, особенно после внезапной кончины любимого дяди, короля Халида (3), здоровье принца сильно пошатнулось: по утрам его мучили нестерпимые головные боли, по ночам он страдал от бессонницы. Два или три раза с ним случались обмороки в спортивном зале, но врачи приписали это обезвоживанию и переутомлению от слишком интенсивных тренировок. Амиру предписали снизить нагрузки и соблюдать питьевой режим, что было завуалированным намеком — не употреблять алкоголь, табак и наркотики. Разумеется, принц пренебрег обоими советами: он стыдился телесных немощей, терпеть не мог врачей и считал свое плохое самочувствие чем-то временным, не заслуживающим серьезного внимания. У Абу Юсуфа было на сей счет собственное мнение. Он пытался внушить Амиру, что игнорировать боль — все равно что бить собаку, лаем предупреждающую, что в дом залез вор. Говорил и о грехе гордыни, ведь отказ от лечения может привести к преждевременной смерти, а для мусульманина это ничуть не лучше самоубийства. Амир отмахивался и на все находил только один ответ: — Прекрати каркать, вредный старик! До ранней могилы меня доведут не мигрени, а твоя вечная воркотня! Голова моя болит от забот и женских капризов, только и всего! Скачки, состязания — вот мое лекарство, отрада души, и даже не думай, что я от них откажусь из-за нелепых докторских страхов! Абу Юсуф не сдался легко — поговорил с Нур Джемалем, и вскоре Нур Джемаль, наутро после страстной ночи, заговорил с принцем словами Эфенди, убеждая повелителя подумать о своем здоровье и в этом году не принимать личного участия в Золотом забеге. Амир, хотя ему и приятна была внезапная забота любовника, распознал игру старого учителя. Он только посмеялся над незатейливым заговором, а потом прижал Нур Джемаля к своему сердцу и, осыпав жадными поцелуями, прошептал: — Это же все для тебя, мой золотоволосый ангел! Я все делаю только ради тебя, чтобы ты мог гордиться Амиром, чье злосчастное сердце иссыхает по тебе, подобно колодцу в пустыне! Только твоя улыбка проливается на меня благодатным дождем, и только звездное пламя твоих глаз дает мне силы жить в этом чужом мире, полном мерзости и греха… Анхель терпеливо выслушал привычные страстные признания, вернул принцу объятие и нежный поцелуй, но после настойчиво проговорил: — Амир, я умоляю тебя… будь же благоразумен! Эфенди прав — ты нездоров, ты в самом деле сильно переутомился… Садиться в седло в таком состоянии рискованно, мой господин! Прошу тебя, откажись от гонки, доверь поводья Шамс твоему старшему сыну! — Сауду? — Да, Сауду! Ему как раз исполнилось шестнадцать, он прекрасный наездник, ты же сам его обучал. Он давно ждет твоего позволения принять участие в бегах! И Шамс его знает и любит… Амир усмехнулся и покачал головой: — Шамс совсем как ты, Нур Джемаль: она упряма и своенравна, и не станет слушаться новичка. Рука Сауда пока недостаточно тверда. Пусть подождет еще год, тогда я, возможно, уступлю ему эту честь. — Лучше уступи сейчас, не томи его еще целый год! Пусть Сауд проедется в седле Шамс, и даже если он не завоюет первый приз, то участие в гонке, на виду у отца и деда, прольется на его сердце, как сладкий бальзам. — Проигрыш не порадует мужчину из рода аль-Саудов! — решительно возразил Амир, но сейчас же смягчил тон и дотронулся кончиками пальцев до подбородка Анхеля: — Неужели твое сердце никогда не радуется моим победам? Львенок выдержал испытующий взгляд и тихо ответил: — Радуется, но… ты ведь знаешь, что оно всякий раз леденеет от страха за тебя, мой господин. По-настоящему меня делают счастливым совсем иные вещи… — Вот как! И что же осчастливит тебя больше моего выигрыша на этих скачках? Говори смело, я не стану наказывать тебя за правду! — Если мы с тобой снова отправимся в Париж этой осенью, то о большем я и мечтать не стану. Ты давно обещал мне новое путешествие! Разве ты сам не говоришь всегда, что Париж действует на тебя как эликсир жизни, дает и силы, и счастье? — У тебя на уме один только Париж, Львенок! — ответил Амир с раздражением и нескрываемой горечью. — И не только на уме, но и на сердце, раз ты так туда рвешься каждую осень! Смотри, как бы я не начал ревновать к этому соблазнителю, что сводит тебя с ума и занимает все твои мысли, не оставляя мне ни единого шанса! — Нет, Амир… это не так. Париж влечет меня, потому что я любуюсь им вместе с тобой, и… — Ну что?.. — В этом городе ты становишься другим… тем Амиром, добрым, веселым и великодушным, которого я хотел бы видеть всегда, тем, кого я могу любить… Амир, не ждавший такой беспощадной правды, охваченный противоречивыми чувствами, тяжело дыша, схватил Анхеля за плечи и требовательно спросил: — Ну а здесь, в Саудии, ты меня не любишь вовсе? Я здесь все тот же, что и там! Мои признания всегда идут от самого сердца! Неужели твои губы каждый раз лгут мне, когда произносят слова любви? — Не думай обо мне плохо, Амир, не терзай себя понапрасну! — Анхель ласково положил руки на грудь принца и коснулся губами его губ. — Я думаю о Париже, потому что знаю: ты тоже думаешь о нем. Ты любишь его больше, чем Джидду. Пока мы в Париже, я могу спокойно дышать и не бояться ни за твою жизнь, ни за свою… — О, глупый мальчик… глупый и добрый мальчик… — растроганно пробормотал Амир и снова заключил Анхеля в крепкое объятие. — Ничего и никого не бойся! Твоя жизнь в безопасности, пока я рядом, а я буду рядом с тобой, пока жив… — Да… — прошептал Анхель. — Этого я и боюсь, мой господин: двойного удара судьбы. «Если меч падет на твою шею, Амир, то и моя жизнь не продлится дольше, чем до заката солнца того же дня…» — он не высказал вслух свою горькую мысль, но понял по участившемуся дыханию принца, по внезапной дрожи его сильных рук, что Амир подумал о том же…

****

8 октября 1982 года (21 Зу-ль-хиджа, 1402 год хиджры) — Пояс! — потребовал Амир, и двое слуг тут же принялись оборачивать вокруг талии господина широкую полосу малиновой ткани, расшитую золотом — сложный орнамент состоял из чувственных силуэтов розы Таифа (4), переплетенных со строками из Ибн-Хазма (5), которые принц выдавал за суфийские поучения. Стоя перед большим зеркалом в тяжелой раме, Амир придирчиво разглядывал свое отражение. Из холодной пустоты на него смотрел тяжелым настороженным взглядом высокий черноволосый мужчина. Этот мужчина казался ему незнакомцем, только недавно выпущенным из заключения в темном зиндане (6). Лицо, обычно загорелое, сияющее здоровьем и жаждой жизненных удовольствий, сейчас было изжелта-бледным, осунувшимся, как после приступа лихорадки. Белки глаз стали красноватыми. Под глазами обозначились темные круги. Лоб, еще недавно по-юношески гладкий, прорезала глубокая борозда. Губы обветрились и покрылись трещинами — так раньше бывало только после поездок по самым опасным местам пустыни Руб-эль-Хали, в «жаровне Аллаха»… «Я стал похож на одного из тех призраков, которых так боится Мунира…» — принц невесело усмехнулся и решил, что Эфенди, изрядно надоевший ему за последние месяцы своими настойчивыми уговорами, похоже, все-таки прав: «Мне все же стоит съездить в Женеву… попить этой их хваленой минеральной воды, и вообще всерьез заняться здоровьем». Словно в подтверждение правильности его дум, в правом подреберье возникла привычная гостья: тупая боль, не настолько сильная, чтобы помешать сесть в седло, но неприятно назойливая. Амир уже знал, что вслед за ней придет и дурнота, так что до позднего вечера он не сможет смотреть на еду без отвращения. Конечно, Эфенди и Нур Джемаль в два голоса будет уговаривать его «скушать хоть что-нибудь», и конечно, он согласится, позволит своему златокудрому счастью кормить его из рук, но едва ли сможет проглотить больше пары горстей маклюбе. Из-за вынужденного поста, длящегося уже не первый месяц, с почти полным воздержанием от красного мяса и сладостей, Амир заметно исхудал, но мышцы, благодаря постоянным тренировкам, были в превосходном тонусе. Для гонки на верблюдах так было даже лучше — чем легче наездник, тем выше шансы на победу. Абу Юсуф, присутствовавший при одевании господина, молчаливо и внимательно разглядывал его, неодобрительно покачивал головой, теребил сухими пальцами длинную белую бороду и что-то бормотал себе под нос — может, молитву, может, суфийский заговор… Амиру было все равно — ведь не помогало ни то, ни другое. Абу Юсуф больше не спорил с принцем, не приводил ему, горячась, цитаты из медицинских трактатов арабских и христианских лекарей, но Амир предпочел бы вынести любой спор, любые дерзости от своего учителя, чем созерцать немую скорбь и страх, застывшие в его глазах. Как будто Эфенди прозревал будущее и не видел там ничего утешительного для Амира, не находил там ни одной сбывшейся его мечты… Тяжелое многозначительное молчание Абу Юсуфа, вкупе со страхами Львенка, заставляло Амира постоянно возвращаться мыслями к тому, о чем он предпочитал не думать вовсе, полагаясь на Судьбу и ее высшую волю. Возможно, он куда успешнее гнал бы от себя мысли о смерти, если бы не внезапная кончина дяди Халида. После пышных похорон дяди прошло несколько недель, но маляк аль-маут, унесший его душу, не желал уходить, кружил на черных крыльях поблизости от дворца… Сперва по недосмотру нерадивого слуги на соколятне погиб Махлаб — один из любимых беркутов Амира; через пару недель скончался от старости Зейд, распорядитель кухни, которого Амир помнил еще ребенком, и буквально накануне гонки случилась еще одна беда. Зухра, любимая кобылица принца, тонконогая красавица редчайшей изабелловой масти, не могла разродиться так долго, что жеребенок задохнулся, так и не успев появиться на свет. Принц давным-давно разуверился во всемогуществе и справедливости Аллаха, в глубине души он вообще сомневался в существовании богов, но это не сделало его свободным от суеверий. Все эти смерти, случившиеся одна за другой, произвели на него тяжкое впечатление. Мрачные знаки угнетали душу, а теперь еще и зеркало бесстрастно отразило его неприглядный нынешний облик, весьма похожий на восставшего из гроба мертвеца. Вскоре должно было начаться состязание, очень рискованное, и, по мнению Львенка, в самом деле угрожающее жизни принца… Еще раз посмотрев на себя и все обдумав, Амир решился сделать именно то, чего до последнего момента надеялся избежать. Слуги закончили одевать принца. Он отпустил их и жестом пригласил Эфенди сесть в кресло и выпить душистого чая. Служанка Муниры как раз принесла серебряный поднос, в качестве знака любви и внимания от своей госпожи, с пожеланиями господину победить всех соперников… Кроме чайника, на подносе стояли корзинки со свежими финиками, ломтиками подвяленной дыни и благоухающими гроздьями белого винограда. На отдельном блюде высилась горка кунафы (7) с белым кремом и фисташками. Нур Джемаль, вошедший вместе со служанкой, поднял чайник, чтобы разлить по стаканчикам бодрящий настой, но Амир неожиданно приказал: — Оставь меня наедине с учителем! Аметистовые глаза невольника удивленно взглянули на принца, и сердце Амира мгновенно утонуло в горячем меду… ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить строгий тон и непреклонный вид: — Ступай, Львенок. Разрешаю тебе проведать Шамс, узнать, как она себя чувствует перед гонкой. Только не вздумай трогать ее и тем более — угощать финиками! — Твоя воля священна, мой господин. — Анхель внезапно решил проявить полную покорность, поклонился, но, прежде чем выйти из покоев, переглянулся с Эфенди, как будто хотел подать ему тайный знак. «Заговорщики…» — Амир усмехнулся про себя, выждал, пока легкие шаги Нур Джемаля затихнут, потом поднялся и на всякий случай выглянул за дверь, чтобы проверить, не подкрался ли упрямец обратно к порогу, чтобы подслушать тайный разговор. В просторной галерее не было никого, кроме охраны, и принц вернулся к своему учителю. Нерешительность сковала ему язык… к счастью, Эфенди понял его без слов и заговорил первым: — Я понял, мой господин, что ты хочешь доверить мне нечто важное. Все, что войдет в мои уши, будет сохранено здесь… (он дотронулся до лба) и здесь (рука старика легла на сердце). Как верный слуга, я исполню твою волю, какова бы она ни была. — Ты как всегда прав, учитель. Только твоя мудрость может послужить мне надежной опорой… Хоть я и не собираюсь в ближайшие годы оставлять этот мир, но рука Аллаха уже написала мою судьбу, и увы, я не знаю ее до конца. — Да будет Всевышний милостив к тебе, ниспослав еще долгие годы жизни! — отозвался Эфенди и молитвенно воздел обе руки к узорчатому потолку. Четки из жадеита, обвитые вокруг сухого запястья, глухо застучали друг о друга. — Такой грешник, как я, едва ли может полагаться на одну милость Всевышнего! — отмахнулся Амир с достойным порицания безразличием. — Мое сердце будет спокойно лишь в том случае, если ты, Абу Юсуф, мой верный друг, мой отец… согласишься исполнить мою последнюю волю. В глазах Эфенди блеснули слезы, и он взволнованно ответил: — О, я надеюсь избежать подобного испытания! Аллах гораздо скорее призовет мою душу, ведь я уже глубокий старик. — Я тоже надеюсь, что тебе не придется брать на себя печальный долг, но в последнее время ты сам проявляешь немало беспокойства о моем здоровье. Разве не так? — Так. Твоя беспечность и упрямство в столь важном вопросе очень огорчают меня… — Можешь утешиться! Я решил, что последую твоим наставлениям и сразу после состязаний отправлюсь в Европу на лечение. Но сперва мне предстоит гонка, как испытание моей воли и мужества… и я не сбегу в последний момент, не откажусь от борьбы, даже если вы оба — ты и Львенок — броситесь под ноги моей Шамс! Так вот, Абу Юсуф, на случай, если удача покинет меня и произойдет непоправимое… — Защити тебя Всевышний от столь черных мыслей, Амир! — в непритворном страхе воскликнул Эфенди. Принц властным жестом призвал учителя успокоиться и слушать, не перебивая: — Я уверен, что выдержу эти скачки и завоюю первый приз. Мы с тобой еще посмеемся над всеми твоими страхами, мой добрый наставник! И все-таки… из благоразумия я должен позаботиться о Львенке. Решить его судьбу, если вдруг удача мне изменит. Выслушай же до конца, поклянись, что исполнишь мою волю! — Я даю тебе слово, мой господин. — Ты ведь помнишь мою позорную тайну, доверенную тебе зимой… Я, жалкий безумец, проиграл моего Львенка, но отказался отдать его Зафару! Хуже того, я до сих пор не смог исполнить и другое условие Зафара: не развелся с Мунирой, чтобы отдать ее вместо Львенка. — У тебя есть уважительная причина, мой господин. Принцесса Мунира носит твоего ребенка. — Да, но не останется же она вечно беременной! Через пару месяцев мой сын появится на свет, и только тогда я смогу расстаться с Мунирой. Передать ее брату и закрыть мой долг перед ним… — Ты должен щедро одарить принцессу, Амир, за ее благородное согласие принести такую жертву. — Разумеется, ты мог бы и не говорить мне об этом! Я осыплю ее золотом и драгоценностями, подарю ей виллу на Средиземном море, сделаю все для того, чтобы ей не в чем было упрекнуть меня. Вот только если Мунира… — Амир запнулся и помрачнел, и Эфенди с тревогой спросил: — Что? Что «если», сынок? — …овдовеет раньше, чем родит, то наше соглашение утратит силу. Мунира вернется под власть своего отца и ни за что не согласится войти в гарем Зафара! Да и в любой другой гарем — тоже, она любит только меня, и не думай, что я этого не знаю или не ценю! Это все судьба, злая судьба! — Я понимаю твой страх. Если принц Зафар не получит обещанную женщину, он снова захочет забрать юношу, который ему не достался. — Да! Он заберет моего Львенка раньше, чем мое тело успеют обмыть для похорон… ооо, мне невыносима сама мысль об этом! — Амир с силой схватился за лоб, чувствуя, что голову снова пронзили насквозь стрелы огненной боли. — Мне тоже, мой господин. Что же ты мне прикажешь сделать, чтобы предотвратить столь горький жребий для несчастного мальчика? — На этот случай я уже отдал приказ Дангали. Он своими руками лишит Львенка жизни, быстро и милосердно. — проговорил Амир твердо, но все же голос его дрогнул. Дрогнула и рука, когда он поднес к губам стаканчик и сделал глоток остывшего чая. Эфенди едва сдержал крик ужаса. Первым его порывом было выразить несогласие с жестоким приказом, но он слишком хорошо знал своего воспитанника, и еще лучше знал его отца, жестокосердного принца Мохаммеда бен Абдулазиза, которого родственники и слуги за глаза называли демоном и Королем зла. Вместо того, чтобы оспаривать решение Амира, Абу Юсуф осторожно спросил: — Какого же участия ты ждешь от моих слабых рук, мой господин? — Жду, что ты, если получишь печальную весть о моей смерти, проявишь достаточную расторопность, чтобы усыпить бдительность Львенка. Ты должен сразу увезти его с виллы, в Аль-Ахсу (8). Там Дангали встретит вас и сможет без помех исполнить свой долг, ему не помешают в этом люди Зафара. Я прошу тебя, Абу Юсуф, потому что мой Львенок никуда не пойдет с Дангали. Он слишком боится его, тебе же доверяет безгранично. — Как мне поступить потом с телом Нур Джемаля, мой господин? — Абу Юсуф всеми силами старался сохранять самообладание, чтобы не разрушить доверия и побудить Амира высказаться до конца. — Совершите над ним христианские обряды. Потом сожгите и соберите прах в золотую урну. После дождитесь удобного случая и похороните в моей гробнице… — Я понял тебя, мой господин, и сделаю все, что должен… но вот что беспокоит меня. Уверен ли ты, что Дангали, этот жестокий и алчный убийца, останется так же предан тебе в посмертии, как и при жизни? Амир нахмурился: — Что ты пытаешься мне внушить, Абу Юсуф? Я не понимаю твоих загадок, у меня слишком болит голова! — Твой черный великан Дангали слишком любит деньги и сладкую жизнь. Вспомни Якуба, избитого тобой соколятника: ты велел выгнать мальчишку прочь, едва смерть выпустила его из своих когтей, но Дангали ловко пристроил Якуба в свиту твоего брата… и получил за это награду. — Ты полагаешь, Абу Юсуф, что Дангали посмеет нарушить мой приказ и отдаст Львенка Зафару, чтобы заслужить тем самым его благосклонность? — Прости, что внушаю тебе сомнение в верности Дангали, но… раб есть раб. Он гораздо больше нуждается в благосклонности живого господина, чем в благодарности умершего. Амир помрачнел еще больше и несколько минут молча обдумывал сказанное учителем; Абу Юсуф читал его лицо, как открытую книгу, и видел, какие сложные чувства обуревают несчастного принца. Наконец, благоразумие и любовь одержали верх над гневом и страхом. Амир провел рукой по взмокшему лбу и проговорил хриплым голосом: — Если Дангали кажется тебе ненадежным, тогда приказываю тебе сделать так, чтобы Львенок не достался Зафару! Знаю, ты любишь моего ненаглядного мальчика, как собственного сына, значит, ни за что не допустишь, чтобы он стал игрушкой в руках этого хромоногого демона! Эфенди встал и, подойдя к Амиру, преклонил перед ним колено, несмотря на попытки принца остановить его и усадить снова на подушки. — Мой господин, я беру в свидетели самого Всевышнего, что исполню твою волю в точности, как ты и приказал мне! Зафар никогда не получит Львенка, я прослежу за этим. — голос старика звучал торжественно, убедительно и так печально, что Амир едва не разрыдался. Принц не мог позволить себе такой слабости и, проглотив комок, вставший в горле, крепко обнял своего старого учителя и прошептал: — Помни же свою клятву! Эфенди понял, что победил, и сумел вырвать у демонов преисподней невинную жизнь Нур Джемаля. Теперь слово, данное принцу Амиру перед лицом Всевышнего, не обязывало его к непременному убийству прекрасного юноши. Напротив — оставляло простор для собственного и благого решения задачи по устройству дальнейшей судьбы Анхеля. Примечания: 1. В гонках чаще всего принимали участие именно верблюдицы, поскольку они легче самцов и более резвые. Потомство от лучших верблюдиц-победительниц забегов кратно возрастало в цене. 2. Фа́хд ибн Абду́л-Ази́з ибн Абдуррахма́н А́ль Сау́д — пятый король Саудовской Аравии, правивший с 13 июля 1982 по 1 августа 2005 года. Девятый сын короля Абдул-Азиза от своей жены Хассы ас-Судайри. 3. Ха́лид ибн Абду́л-Ази́з ибн Абдуррахма́н А́ль Сау́д — четвёртый король Саудовской Аравии, правивший с 1975 по 1982 год. Пятый сын короля Абдул-Азиза от своей жены Аль-Джаухары бинт Мусаида аль-Джилюви. Младший брат принца Мохаммеда, отказавшегося от престола в его пользу. Скончался от инсульта летом 1982 года в возрасте 69 лет. 4. Роза Таифа — необычайно красивая и ароматная роза, из гавани Таифи, между Меккой и Джиддой. Национальный цветок и символ Саудовской Аравии. 5. Ибн-Хазм — автор «Ожерелья голубки», знаменитого трактата о любви, написанного в 11 веке. 6. Зиндан — подземная тюрьма, часто выглядит как глубокая яма в земле, куда заключенного спускают на веревке и откуда невозможно выбраться самостоятельно. 7. Кунафа — египетская сладость, представляет собой кусочки теста или трубочки из него, пропитанные сладким молоком с медом и приправленные взбитыми сливками или заварным кремом. 8. Аль-Ахса — оазис в пустыне, между Джиддой и Мединой.