Пепел на зеркале

ГЛАВА 24. По следам на песке Ночь с 29 на 30 апреля 1992 года Вилла «Жасмин» Руди открыл глаза — его окружала чернильная темнота, без единого проблеска или светлой тени. В пересохшем рту чувствовался странный кислый вкус, горло же саднило так, словно в нем скрипел песок Сахары. Голова была тяжелее чугунного котла. «Где я, черт возьми?.. Где Анхель?» — он пошарил рукой вокруг себя, и, не обнаружив в пустоте ничего, напоминающего живое тело, с усилием разомкнул губы и прохрипел: — Анхель!.. Анхель! Над ним сейчас же зажегся мягкий свет, знакомые руки обняли, знакомое лицо склонилось к его лицу, и знакомый голос тихо заверил: — Я здесь, хабиби. — Ты здесь! Отлично! — Руди выдохнул, провел рукой по лицу — ему казалось, что оно покрыто слоем желтой пыли — приподнялся на кровати и осмотрелся по сторонам. Еще с минуту перед глазами плясала взвесь песка и тумана, прежде чем он сумел сфокусировать взгляд. Окружающая обстановка отнюдь не поражала роскошью. То, что Руди поначалу принял за свод шатра, оказалось скошенным потолком мансарды со слуховым оконцем. Комната, простая и узкая, словно келья, была ему совершенно незнакома, и по доброй воле он бы никогда не выбрал ее для ночлега. — А где я… точнее, где мы? Эта каморка — не номер в «Негреско», и уж точно не наша спальня на вилле! Нас что, похитили джинны и заперли в сундук, или — того хуже — в лампу?.. — он усмехнулся, давая понять, что шутит. Шутка вышла довольно натянутой, однако Анхель ее оценил и усмехнулся в свой черед: — Пожалуй, с тобой в самом деле произошло нечто подобное, о свет моей души! Это я перенес тебя сюда… а как тебе известно, я немного джинн. — Перенес меня? Ты? — Да, я. — Хотел бы я на это посмотреть! Должно быть, ты и впрямь нес меня прямо по воздуху, потому что я совершенно не помню, чтобы дошел сюда на своих ногах. — Это неудивительно. — А вот и нет! Я же вешу, как бык породы миури, ты сам мне об этом сколько раз говорил! — Ну нет, дорогой мой… при всем моем уважении — всего лишь как полугодовалый бычок! Ненамного тяжелее той штанги, что я на тренировке выжимаю лежа. — Хватит хвастаться своими мускулами и прессом! — фыркнул Руди. — Меня и Геркулес не втащил бы в одиночку под самую крышу! Да так, чтоб я даже не проснулся! Нет, тут явно не обошлось без твоих джиннских штучек… ковра-самолета или… на чем вы, джинны, еще летать можете? Анхель поднял руки в жесте «сдаюсь»: — Ладно, ты меня поймал. Один бы я не справился, и мне помогал Колумб. — Колумб, надо же! Скажи еще, что джинн призвал в помощники самого святого Христофора! (1) — недоверчиво отмахнулся Руди, но Анхель поспешил окончательно прояснить дело: — Я говорю о Кристиане, моем друге Кристиане. Он прежде носил прозвище Колумб, а теперь в учениках у герра Мертенса. — Ах, да… этот Колумб! — Руди озадаченно потер лоб. — Значит, мы все еще у Дирка! Только вот я вообще ничего не помню, после того, как отведал того странного чая! Ох, дьявол, он все-таки туда что-то подмешал, и совсем не безобидную марихуану! — Ты не помнишь, что произошло во время ужина? — Анхелю очень не хотелось задавать подобный вопрос и вообще затевать долгие беседы. Он предпочел бы снова уложить Руди на подушки и стеречь его сон до утра; но Дирк дал ему строгие наставления, что делать, если Руди проснется ночью, и Анхель, боясь еще больше повредить мужу, не посмел ослушаться. — Какого ужина?.. Эээ… я что, опять впал в этот проклятый сон наяву, когда я — словно бы и не я, а кто-то другой? — Родольфо похолодел, осознав, что с его рассудком и памятью происходит нечто пугающе-странное, почти как у Анхеля много лет назад. Он схватил своего джинна за руку, крепко сжал и потребовал: — Скажи мне честно, все как есть! Если я схожу с ума, то лучше мне услышать об этом от тебя… Больше всего Руди пугало то, что он действительно не помнил ни самой вечерней трапезы, ни момента, когда отключился. Как будто его душу похитили прямо из садовой беседки и отправили в Аравию, пока некий дух по-хозяйски распоряжался оставшимся без присмотра телом. В мозгу назойливо вспыхивали обрывки уже знакомых видений: пустыня, уходящая за горизонт, верблюды, сокол с белым оперением, кружащий над рыжеватыми песками, мужчины в белых одеяниях и развевающихся арабских платках, вооруженные саблями, гонки на внедорожниках по барханам… От попыток вглядеться повнимательнее в эту чертовщину и вслушаться в чужую гортанную речь у него начинала болеть голова, и сердце колотилось, как после тяжелой силовой тренировки. Обычно Анхель не затруднялся с ответом на его вопросы, и самую неприятную правду умел высказывать одновременно и честно, и тактично. На сей раз что-то пошло не так — муж прятал глаза и мучительно долго подбирал слова, чтобы в конце концов произнести пораженческую фразу: — Боюсь, ты мне не поверишь. Давай дождемся утра и поговорим с Дирком. Он объяснит лучше. — К дьяволу Дирка! Я сыт по горло его объяснениями! Они ни хера не помогают! Мы ехали сюда, чтобы найти средство от общих ночных кошмаров, а теперь что же — еще и наяву их проживать?! — Я сам такого не ожидал, хабиб… Знакомое любовное обращение, обычно всегда волновавшее и возбуждавшее Родольфо Колонну, неожиданно привело его в бешенство: — Прекрати так называть меня! Вообще не хочу больше слышать от тебя ни слова по-арабски! Мы, черт побери, оба французские граждане, вот и будем говорить друг с другом по-французски! Уяснил? — Да… — губы Анхеля дрогнули, прекрасное лицо застыло бесстрастной маской, и Руди мысленно взмолился: «Только не вздумай добавить это проклятое «мой господин»! Иначе я за себя не ручаюсь!» Фамильная штальберговская сдержанность взяла верх над всеми прочими чувствами. Анхель проглотил обиду и негромко пообещал: — Хорошо. Я перестану использовать арабский в нашем общении, раз тебе это так неприятно. Колонна почувствовал стыд и хотел уже попросить прощения за свою резкость, но в следующую секунду муж добавил: — Ты мог бы сказать мне и раньше — я всегда уважал твои желания… — и завуалированный кроткий упрек заставил Руди разозлиться еще больше: — Знаю, тебе нравится все восточное, и будь твоя воля, ты бы всю нашу жизнь превратил в сказку «Тысячи и одной ночи», но с меня хватит! Я больше не желаю играть в джиннов, гулямов и халифов! Мы в Европе, черт возьми! В двадцатом веке! В цивилизованной светской стране, а не в чертовой пустыне со средневековыми порядками! Ты понял меня? — Да. Играм конец. Прости, что втянул тебя в собственное безумие. — Анхель, как всегда, обошелся минимумом слов, в стремлении погасить конфликт. Вот только его бледное лицо, склоненная голова и приглушенный голос напомнили Родольфо именно то, что он всеми силами старался забыть: обстоятельства первой встречи, когда старый слуга представил ему золотоволосого юношу как «раба синьора Никколо». Видеть Анхеля униженным было непереносимо, и с губ Руди сорвалось: — Никуда ты меня не втягивал и ни в чем не виноват! Я сам заигрался и потерял берега. Мы вместе попались в ловушку прошлого, но мы из нее вместе выберемся, обещаю! «Вот только понять бы — как!» — докончил он про себя, досадуя на собственное бессилие найти выход из этого лабиринта. Чужой дом в качестве пространства для поисков верного решения никоим образом не подходил. Руди резко сел, спустил ноги с постели и заявил: — Было ошибкой искать здесь помощь. Мы немедленно уезжаем! — но вдруг у него сильно кольнуло в сердце, и боль, словно молния, пронзила левый висок… — Блядь, как же больно! — он стиснул голову обеими руками и зажмурился. — Что с тобой?.. — арабское слово застряло у Анхеля в горле, но Руди все равно услышал непроизнесенное «хабиб», и ощутил новый приступ боли: казалось, что голову изнутри взламывают топором… Он схватился за мужа и что-то нечленораздельно простонал. Анхель сжал его в ответном объятии и выдохнул севшим голосом: — Тебе срочно нужен врач! Я звоню в госпиталь! — Нет! Не смей! Никаких врачей! — Не веди себя как ребенок! — Анхель попытался дотянуться до телефона, но Руди помешал ему: — Говорю тебе, врач не нужен! Воды, дай просто воды… и аспирина! Должен же у чертова колдуна быть и обыкновенный аспирин в аптечке! В странном доме, где они ночевали, желания исполнялись сами собой, будучи едва высказанными. Дверь в комнату — незапертая то ли по небрежности, то ли по беспечности — тихо отворилась. В предрассветном сумраке раздался знакомый низкий голос: — Держите! Это намного лучше, чем acidum acetylsalicylicum или ивовая кора. Прямо перед глазами Родольфо, как будто из воздуха, возник большой стакан с напитком зеленоватого цвета и очень приятным терпковатым запахом. Стакан держала человеческая рука, она соединялась с телом, одетым в мешковатый балахон, а тело принадлежало Дирку Мертенсу. Он совершенно бесшумно прошел в комнату, встал у кровати и теперь смотрел на молодых людей пристальным немигающим взглядом — так, должно быть, сова смотрит на зазевавшихся мышей, решая, с какой начать трапезу… Сравнение было до того неприятным, что по спине у Руди пробежала дрожь. Он не боялся Мертенса, но в его присутствии вдруг испытал что-то похожее на беспомощность. Пожалуй, со времен детства, когда родители впервые отвезли его в пансион и оставили там одного, без обожаемого брата, Руди не чувствовал себя настолько уязвимым. У него даже не хватило запала обругать Дирка за то, что тот вломился к ним посреди ночи, без приглашения и без стука. Все, что он мог сейчас сказать или сделать, как будто не имело никакого значения, потому что все решения уже были приняты — и приняты не им. Это ощущение было намного хуже мигрени. — Ну что же вы оробели, Родольфо? — добродушно проговорил Дирк и слегка покачал стакан вправо-влево, так что зеленоватая жидкость пришла в движение. — Берите смело, это не яд, а полезные и хорошо знакомые вам травы. Пейте не спеша, но сразу все — и через пять минут забудете о головной боли. — Сначала я. — возразил Анхель, и, прежде чем Руди успел помешать ему, стремительно выхватил стакан у Дирка и отпил из него. — Похвально ваше самурайское рвение, месье, только опасения ваши совершенно напрасны, хоть и не беспочвенны! — усмехнулся Мертенс и с невинным видом заметил: — У вас, в отличие от синьора Колонны, голова не болит, так что оставьте ему правильную лечебную дозу. Поскольку поступок Анхеля не оставил Руди выбора, он молча взял стакан с зельем и выпил до дна. Колдун не солгал: ему быстро полегчало. Во рту остался освежающий привкус перечной мяты, а зловредная швейная игла, буравившая висок, как будто превратилась в льдинку и растаяла без следа. Дирк, хотя его никто не приглашал, как ни в чем не бывало пересек комнату и уселся в кресло, спиной к окну, за которым все больше светлело. Анхель и Руди выжидательно смотрели на него, и он первым нарушил повисшее молчание: — Мда, молодые люди, задали же вы мне задачку… Пасха была совсем недавно, у дона Мануэля забот по горло, встречи, поездки — я должен ему помогать, как смиренный слуга, а вместо христианских дел милосердия вынужден сидеть тут с вами и отваживать прицепившихся покойников! И кого — не грешных католиков, или, на крайний случай, заблуждающихся баптистов и лютеран, а диких сынов Ближнего Востока! Мне-то казалось, что с этим покончено еще три года назад, и ничего серьезнее ваших фантомных болей, Анхель, не случится… как же я ошибался! — В чем вы ошиблись, герр Мертенс? — настороженно уточнил его бывший пациент. — В истолковании беспокоящих вас снов и видений. Я приписывал их попыткам вашей души совладать с прошлым и закрыть эту книгу воспоминаний, как прочитанную. Но теперь вижу иное: этот ваш араб после кончины не упокоился с миром, и не желает отпустить своего пленника на свободу. Возможно, книга, в которой вы столь откровенно рассказали свою историю, пробудила принца Амира от посмертного забытья — примерно как громкий телефонный звонок или удар колокола! Ваши воспоминания, переложенные на бумагу, напитали бесплотный призрак силой Логоса… Да, да, каждое сказанное, и уж тем более — написанное слово обладает великой силой, молодые люди! — Дирк усиленно закивал головой, на манер чтеца Корана, подкрепляя сказанное, и вдруг мрачно добавил: — Впрочем, столь же вероятна и другая причина, что намного хуже… — О чем вы? Что за другая причина? — Могло случиться и так, что кто-то из поныне здравствующих родственников или друзей эмира сознательно применил древнюю магию, чтобы призвать его дух… Вы меня понимаете, Анхель? — Понимаю, и даже слишком хорошо, герр Мертенс! — Вам страшно? — Не стану скрывать, я в полном ужасе! — Ну наконец-то вы испугались по-настоящему… — Дирк вздохнул с явным облегчением и хотел продолжить, но Анхель помешал ему и горестно воскликнул: — Да кто бы не испугался на моем месте?! Ведь все это началось из-за меня, из-за моего необдуманного решения откровенничать о своей жизни в Саудии! — Сделанного не воротить, месье, пролитая вода уже ушла в песок. И потом вы к себе слишком строги. Мы не знаем наверняка, с чем теперь столкнулись и в чем причина — в книге или в магии. Одно я знаю точно — неупокоенный дух умершего не своей смертью, рано или поздно заявился бы к вам. — Пусть бы ко мне, но не к Руди!.. Неосмотрительные горячечные слова мужа, похожие на сожаление о выборе призрака, заставили Руди покраснеть от смешанного чувства радости и ревности. Неприятней всего было осознать, что эти переживания, растворенные в его душе морской солью — как будто чужие… пришедшие из другого мира. «Вот, значит, как! Этот гнусный саудит стремится выжить меня из собственного тела, лишь бы добраться до Анхеля! Блядь, час от часу не легче… надо все-таки почаще ходить на мессу и на исповедь!» — голову снова стиснуло обручем боли, но, к счастью, приступ продлился всего несколько секунд — травяной настой делал свое дело. Дирк ясно видел, какой ад творится в душе Колонны, но сохранял беспечность и продолжал беседовать с Анхелем, словно учитель в классе, проверяющий, хорошо ли ученик усвоил урок: — Мотивы призраков не всегда ясны нам, живущим. Лишь вступив с ними в ментальный контакт мы можем прояснить, что им нужно от нас, тех, кто находится по эту сторону черты, отделяющей бытие от небытия. — Да что тут прояснять! И так уже понятно, чего хочет этот арабский черт! — вскинулся Родольфо. Дирк посмотрел на него с изрядной долей скепсиса: — Если бы это было вам понятно, вы бы не приехали ко мне, и наверняка давно нашли бы способ с ним договориться. — Сомневаюсь, что договориться тут вообще возможно! Vade retro Satana! (2) — все так же резко ответил Руди, но и этот новый выпад Мертенса ничуть не смутил и не сбил с цели: — Вы ведь изучали суфизм, Анхель, и вам знакомы мистические учения Востока; наверняка вы слышали и о хаввас, арабской симпатической магии, и об ильм-ас-сихр — черной, запрещенной магии?.. (3) — Да, мне приходилось слышать об этом… и даже сталкиваться… но тогда все выглядело простым ярмарочным развлечением, или, наоборот, напоминало научные опыты — как раз похожие на те, что вы проводите здесь. — Значит, вы сможете своими словами объяснить синьору Родольфо, что такое подселение, или обмен душами… последнее мы еще называем одержимостью. И чем оно ему грозит. — Да что за дикая чертовщина! Хотите сказать, что я и впрямь одержим этим бесом?! — Колонна слушал очень внимательно и все прекрасно понял без пояснений Анхеля. — Очень похоже, что так оно и есть, Родольфо, — Дирк огорченно развел руками. — Плохая новость в том, что мне еще ни разу не доводилось сталкиваться с таким упрямым и сильным неупокоенным духом, которого не возьмет ни одна христианская молитва. Канонический обряд экзорцизма здесь вряд ли поможет, а в арабских же заклинаниях я не силен. — А есть хорошая новость? — Есть. Вы у меня далеко не первый одержимый пациент, и обычно я справляюсь. Намерен справиться и на сей раз, с Божьей помощью, и при условии, что вы дадите свое согласие на то, чтобы совершить… экскурсию в чужое прошлое, скажем так. — Опять хотите применить гипноз и заставить меня галлюцинировать? Знаете, это не очень-то приятно… намного хуже похмелья, и совсем не так весело, как курение травки! — Верно, но я и не обещал вам веселья и удовольствия. Лекарство может быть очень горьким, а лечение — болезненным. — Хватит иносказаний! Объясните толком, чего вы от меня ждете? — Я ничего не жду — заинтересованное лицо здесь вы. Мое дело, как обычно, выяснить причину болезни и назначить лечение. Причина ясна, и план лечения тоже понятен. — Пока не вижу никакого «плана», одни туманные намеки! Что нужно делать? — Нужно вступить в контролируемый контакт с духом-преследователем, вызнать источник его беспокойства и предложить помощь. Это самый надежный путь заставить призрака успокоиться и оставить вас. Но… это станет возможно лишь в том случае, если вы развяжете мне руки, и я смогу выполнить свою часть работы. — Ваши руки не связаны, герр Мертенс, но вы сами говорили, что нужно осознанное согласие. Значит, решение в любом случае остается за нами! — напомнил Анхель. Он с тревогой наблюдал за Руди, который всем своим видом выражал протест, и, конечно, Руди не полез за словом в карман: — Вот спасибо! Всю жизнь мечтал сняться в «Изгоняющем дьявола»! Говорю вам, я не подхожу для роли медиума, я вообще терпеть не могу всякую чертовщину! Почему вы не можете поболтать с этим живым покойником без моего участия? Вы же все это отлично умеете! — Потому что призрак не со мной, а с вами, именно с вами установил ментальную связь. — Каким образом установил?.. — Да хотя бы через тот перстень, что хранится у вас дома в шкатулке. Прощальный подарок принца, который вы, Анхель, сохранили. — Ах, вот оно что! Ты и про перстень ему рассказал! — Руди взглянул на мужа с таким гневом, словно тот в самом деле выдал постороннему человеку семейную тайну. — Послушай, я… — начал было Анхель, но Дирк бесцеремонно вмешался: — Вы общались со мной как с врачом, но ваши мотивы сейчас не имеют значения. Речь о вас, Родольфо. Вы тоже знали, чей это перстень. Вспомните — вы его трогали, примеряли хоть раз? Щеки Руди вспыхнули от стыда, и он впервые промолчал, не найдясь с ответом. Тяжелое золотое кольцо с превосходно ограненным сапфиром, в обрамлении бриллиантовых звезд, и правда хранилось в апартаментах на бульваре Либерасьон. Точнее — в резной шкатулке из эбена, что стояла на столике в общей спальне. Руди не мог ясно припомнить, надевал ли хоть раз кольцо Амира на свой палец, но точно трогал его, держал в руках и разглядывал искусную работу ювелира… Дирк разрешил его мучительные сомнения: — Впрочем, сейчас это не так важно, как свидетельства самого факта связи — ваши сны и галлюцинации. Решайте же, да или нет. Ну а вам, Анхель, придется побыть моим ассистентом, и слушаться меня во всем, до самого конца, как бы лихо не пришлось в процессе. — Я смогу это выдержать, герр Мертенс… — Я в вас не сомневался. Итак, что вы скажете, Родольфо? — Мне нужно подумать! — отрезал Колонна, намеренно не смягчая свой тон. Ему вдруг вспомнились тётушка Лу и тётушка Бригитта. Родные сестры отца, по заветам итальянской крови, панически боялись привидений, порчи и всегда носили на себе амулеты от сглаза; их суеверия обычно служили поводом для веселых подначиваний на семейных обедах. Руди и Вито на пару соревновались, кто пошутит над тётушками смешнее, и как-то в канун Рождества даже устроили им розыгрыш с призраками… за что были жестко отруганы и наказаны отцом. Никколо запер братьев в своем кабинете и долго поучал, что ни в коем случае нельзя нарушать покой мертвых и тревожить потусторонний мир каким-то иным способом, кроме благочестивой молитвы в день поминовения! «Вы понятия не имеете, с чем играете, балбесы, и как дорого могут обойтись вам подобные шуточки!» — гремел отец, и сквозь распавшуюся пелену времени Руди снова слышал его голос и видел суровое, красивое лицо отчетливо, как наяву… «О, как ты, оказывается, был прав, папа! Если уж ко мне приходят гости с того света, то лучше ты, чем какой-то мерзкий рабовладелец из Саудии!.. Эх, мне сейчас очень пригодился бы один из талисманов тётушки Лу!» Тем временем Дирк решил не дожидаться быстрого ответа. Тяжело поднялся с кресла, по-совиному моргнул и заключил: — Хорошо, думайте. Теперь я оставлю вас наедине, чтобы вы могли принять решение и обо всем договориться. Если решение будет положительным, то через час я жду вас в садовом павильоне — том самом Анхель, где три года назад мы отпустили на волю Самума и вернули вам память. В ином случае ровно в семь утра вам будет подан завтрак, а после него вы уедете, и больше никогда не станете тревожить меня в неурочное время. Он слегка поклонился обоим, хромая, вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Час, отпущенный на раздумья, еще не истек, когда двое молодых мужчин, бледные и решительные, крепко держась за руки, возникли на пороге садового павильона…

****

Десятью годами ранее 26 января 1982 года (1 Раби аль-Акхар, 1402 год хиджры) Катар, пустыня Месаид — Почему твой златокудрый талисман остался в лагере, а не сопровождает тебя, брат? — спросил Зафар, едва караван внедорожников тронулся в путь по пескам, розовеющем в предрассветной мгле. — Ему нездоровится, — сухо отозвался Амир: у него и так сердце было не на месте, и любопытство Зафара, таящее в себе лукавую ловушку, плеснуло масла на тлеющий огонь. — Это досадно. — Почему? Какое тебе дело до самочувствия моего раба? — Меня удивляют твои вопросы, брат! — угол рта Зафара слегка дернулся. — Разве ты не проявил бы обеспокоенность, узнав, что белая верблюдица, которую ты жаждешь получить, как приз за победу, захромала еще до начала состязания! Амир скрестил на груди руки, его глаза гневно блеснули, но голос звучал по-прежнему надменно и твердо: — Мне не о чем тревожиться, потому что я выиграю! От Дохи до Эр-Рияда, от Дубаи до Багдада, ты не найдешь сокола искуснее и быстрее, чем Юлдуз! — Расстояние от земли до луны не так велико, брат, как твоя беспримерная гордыня! — покачал головой Зафар. — Если бы я не закрывал свои уши от таких речей, подобно верблюду в самуме, то побоялся бы даже снимать клобук с головы моего сапсана! — Ну, пока уши твои все же ловят мои слова… Так послушай еще: если Балькис внезапно захромает, тебе придется дать погонщику тысячу палок, и отдать мне взамен что-то не менее ценное… например, своего рыжеголового шахина! (4) — Благодарение Аллаху, Балькис в добром здравии, и шкура погонщика останется нетронутой… Зафар начертил в воздухе знак, отводящий беду, и, погладив холеную бороду, продолжил выспрашивать: — Кто присматривает за Нур Джемалем, пока ты в отъезде? С кого мне придется спросить, если удача от тебя отвернется, ты с досады бросишься на нож, а я не найду свою награду в добром здравии? — Спрашивай с меня, если осмелишься! — усмехнулся Амир. — Ну а пока умерь свою прыть, братец… и похоть тоже! Ты уже грезишь, как вкушаешь шербет, а ведь мы еще не прибыли в заповедник! Смотри, как бы не сглазить самого себя! — Это пустые суеверия, брат, да и наш путь будет не таким уж долгим — горизонт ясный, и бури не ожидается. В заповеднике все готово к нашему приезду, мы сможем начать сразу же… как только повторим условия нашего пари в присутствии эмир-и-шикара. — Зачем повторять условия? Я хорошо все помню, и твоя память не слабее моей! — Да… но ты, Амир, был так сильно пьян в тот вечер, когда мы поспорили насчет охоты, что не смог бы написать собственного имени… — Не тебе меня судить! Ты и сам пил отнюдь не воду и не верблюжье молоко! — Верно, мы оба были пьяны и усиленно мостили себе дорогу в Джаханнам! (5) — легко согласился Зафар и обнял Амира за плечи, давая понять, что им движет вовсе не осуждение, а сугубо прагматические соображения: — Вот почему я и настаиваю на повторении условий и оглашении ставок, в присутствии эмира-и-шикара, и наших друзей из Дохи. Мне, знаешь, не хотелось бы потом получить обвинение, что я ввел тебя в обман, хитростью заставил поставить твоего Нур Джемаля против моей Балькис… А то ведь ты знаешь нашего кади в Джидде: он обожает семейные тяжбы! — Я не собираюсь обращаться к кади, вот еще! Я просто уверен, что выиграю в моем любимом состязании, иначе никогда не поставил бы… не стал бы с тобой спорить! — Может быть, ты протрезвел и передумал? Что ж, тогда откажись от данного слова прямо здесь, при свидетелях, которых как раз ровно четыре! — Зафар кивнул на телохранителей, с деланным безразличием и глухотой преданных слуг разглядывающих пейзаж за окнами внедорожника. — Я не передумал! — отрезал Амир, хотя искушение последовать тонкой подсказке брата и отделаться малым позором, изменив свою безумную рискованную ставку, было как никогда велико. — Из нас двоих именно ты, брат, выглядишь лисицей в поисках лазейки! Боишься проигрыша и прилюдного позора своего хваленого сокола? Так скажи об этом сейчас, еще не поздно! Я пойму и соглашусь принять Балькис в дар в честь рождения моего следующего сына! Зафар пощелкал языком и поднял ладони вверх, словно призывал небеса в свидетели, что сделал все возможное ради смирения гордыни своего брата, но потерпел неудачу — и теперь им обоим в любом случае придется идти до конца. Примечания: 1. Тут есть игра слов, ускользающая от понимания, поэтому немного матчасти. Руди вытесняет Кристиана по прозвищу Колумб, но помнит Христофора Колумба — открывателя Америки (тем более, что он почти его однофамилец). А есть еще и святой Христофор, который известен, в том числе, тем, что перенес через реку самого Христа под видом мальчика.Особенно любит святой Христофор тех, чья жизнь связана с водой — лодочников, моряков, рыбаков, мостостроителей, серфингистов, яхтсменов; так что Руди справедливо считает его своим покровителем. 2. Vade retro satana (церковная латынь, означающая «Прочь, сатана», «Отойди, сатана» или «Отступи, сатана») — средневековая западно-христианская формула экзорцизма, записанная в рукописи 1415 года, найденной в бенедиктинском аббатстве Меттен в Баварии; ее происхождение традиционно связывают с бенедиктинцами. 3. В исламском учении магии и колдовству отводится серьезное место, эти явления также делятся на разрешенные и запретные. Симпатическая, или естественная магия, которая использует скрытые свойства природных веществ и явлений, относится к разрешенным, в противовес «ашар» — колдовству и чародейству, стремящемуся изменить естественный ход событий. 4. Рыжеголовый шахин, он же рыжеголовый сапсан — редкая и дорогая порода соколов, водится на северо-востоке Саудовской Аравии. 5. Джаханнам — ад у мусульман, подобие девяти кругов у Данте.