Пепел на зеркале

ГЛАВА 23. Сломанные крылья Продолжение флэшбэка о соколиной охоте. 26 января 1982 года (1 Раби аль-Акхар, 1402 год хиджры) Лагерь на побережье Хор-аль-Адаид Еще до первой полоски зари, сразу после утреннего намаза, эмиры аль-Сауди покинули лагерь с малой свитой — все участники тайной поездки поместились в четыре внедорожника. Салон одного из автомобилей был полностью предназначен для птиц и собак (1). Верблюдов и лошадей отправили в заповедник днем ранее, чтобы благородные животные успели достаточно отдохнуть и встретили охотников свежими и бодрыми, готовыми к долгому преследованию добычи. Якуба не взяли в заповедник: отец решил, что он еще слишком юн и нерасторопен для участия в столь сложном турнире, и лично принял на себя заботы о любимом соколе принца Амира. Якуб поначалу расстроился — ему очень хотелось посмотреть на Юлдуза в настоящем деле. Белому балобану предстояло оправдать свое имя и стать самой яркой звездой предстоящей охоты, выиграть главный приз для принца и принести ему еще больше почета и славы. «Как благосклонен к тебе Аллах, Нур Джемаль!» — с завистью подумал Якуб о своем прекрасном друге. — «Кожа твоя белее, чем соколиные перья, а кудри сияют ярче полуденного солнца, потому тебе и сопутствует удача во всех делах! Уж ты-то точно все увидишь, раз господин берет тебя с собой вместо меня!» Помогая отцу с последними сборами, он напросился проводить его до машины, а на стоянке, среди общей суматохи, сейчас же стал искать взглядом Нур Джемаля, чтобы украдкой дать последние наставления и пожелать удачи в поездке. К его удивлению, друг так и не появился. Принц Амир сел в свою машину в компании принца Зафара, вместе с ними в салон забрались верные телохранители, и кортеж тронулся в путь. Помахав вместе с остальными провожатыми вслед удаляющимся джипам, юный сокольничий решил все-таки отыскать Нур Джемаля, поскольку счел его отсутствие дурным знаком. Быть может, он чем-то разгневал принца, и тот в наказание оставил наложника взаперти на все время своего отсутствия, с приказом давать ему только хлеб и воду? «Защити его Аллах!..» — взмолился про себя Якуб, не понаслышке знакомый с крутым нравом сиятельного эмира, и во все лопатки побежал к шатрам, чтобы поскорее развеять мрак безвестности. В лагере еще было тихо и сонно, но постепенно начиналось утреннее движение, и слуги сновали между кострами, колодцем и кухонными палатками, чтобы приготовить первую трапезу. Якуб расспросил о Нур Джемале тех, кого знал, но слуги только пожимали плечами или отвечали уклончиво: — Ищешь человека из свиты эмира — так иди к хранителю покоев! Он нынче поставлен за главного. Якуб и сам догадывался, что принц Амир препоручил своего златокудрого раба заботам почтенного Зейнала; тревожить слугу столь высокого ранга было страшновато, и ему понадобилось не меньше четверти часа, чтобы набраться храбрости. Большой походный дом эмира внутри был разделен на несколько покоев. Якубу повезло застать Зейнала в первом же из них. Хранитель пребывал в добром расположении духа, возлежал на тахте и наслаждался душистым свежесваренным кофе. Рядом на низком столике стоял поднос со сладостями и сушеными фруктами. Старательно соблюдая дворцовый этикет, юноша низко склонился перед ним, и, не смея поднять глаз, обратился к мягким кожаным туфлям, расшитым золотыми и красными шелковыми нитями: — Нижайше прошу прощения, что посмел обеспокоить тебя, почтенный Зейнал… — Чего тебе, соколик? — благодушно вопросил хранитель. — Я слышал в разговоре двух прислужников кухни, что Нур Джемаль не поехал сопровождать сиятельного эмира. — Чьи-то уши — чересчур длинные, а чей-то язык чересчур болтлив… но сболтнул чистую правду. И что с того? — А… где же тогда Нур Джемаль, если не со своим господином? — Там, где сиятельный эмир оставил его. — В лагере? — В лагере. — Здесь, в главном шатре? Зейнал сдвинул брови, настойчивое любопытство младшего сокольничьего начало утомлять его: — Я вижу, твой язык резвее самого быстрого верблюда, а вопросов ты задаешь столько, что, будь они финиками, у меня уже заболел бы живот! Говори прямо, зачем тебе понадобился Нур Джемаль? Якуб совсем смутился, прижал ладонь к быстро стучащему сердцу и пролепетал: — Прошу прощения, почтенный, что мои расспросы утомили тебя… я только хотел позвать Нур Джемаля в соколятню — посмотреть на беркутов, которых сиятельный эмир вчера выиграл у шейха Хамада! — Ээээ, беркуты!.. С этой ерундой приходи за ним после аль-зухра… а лучше и вовсе после аль-асра, он раньше все равно не поднимется. (2) — Зейнал сделал жест, прогоняющий посетителя, словно назойливую муху. Якуб понимал, что все больше рискует получить трепку, но никак не мог отступить, так ничего толком и не узнав о друге: — Обычно Нур Джемаль просыпается с первыми лучами солнца! О почтенный, что же с ним стряслось, раз он до сих пор лежит в постели? Заболел? — Нет, здоров, хвала Аллаху, милостивому и милосердному! Но подняться не может никак. — Значит, сиятельный эмир поколотил его? — Хммм… пожалуй… Всю ночь охаживал беднягу без пощады, уложив на ковер спиной вверх и уткнув лицом в подушки… а мальчишка кричал так, словно сам маляк-аль-маут (3) явился по его душу! — дородный хранитель покоев притворно вздохнул и осуждающе покачал головой, но спрятал похотливую усмешку в бороде, подкрашенной хной. — Ай, Аллах! Ему же надо оказать милосердие… принести свежей холодной воды и травяную мазь от синяков! — всполошился Якуб. Живейшее сочувствие юноши к участи друга отнюдь не было притворным, но Зейнал вновь беспечно отмахнулся: — Не стоит тебе тревожить Нур Джемаля, я уже позаботился о нем лучше, чем родная мать! Дай ему отдохнуть, а сам ступай-ка к Ахмеду, у него испеклись лепешки и мутаббаки (4) и дошел до готовности маргуг (5). Скажи, что это я тебя прислал и велел накормить. Пусть он как следует набьет твое тощее брюхо, а то новые беркуты спутают тебя с зайцем и унесут в своих когтях! — Да прольет Аллах поток милости на тебя, почтенный Зейнал, за оказанную щедрость! Поняв, что больше Зейнал ему ничего утешительного не скажет и в покои эмира не пустит, Якуб низко поклонился и, пятясь, выбрался из шатра на солнечный свет. Страх за прекрасного друга с глазами небесного цвета и желание повидаться с ним во что бы то ни стало наполнили отвагой его сердце и победили голодное урчание в плоском животе. Улучив момент, когда одни сокольничьи разошлись пить кофе, а другие унесли своих птиц на разминку перед дневным состязанием, он прокрался в опустевшую соколятню и сейчас же бросился в ту ее часть, что была обращена к жилищу эмира и почти примыкала к ней. Приподнял тяжелый ковровый полог, ловкой змейкой проскользнул под ним, ползком пересек короткий проход, и, молясь, чтобы его не заметила наружная охрана, пролез под вторым таким же ковром — и оказался в покоях эмира. В нос сразу ударил тяжелый мускусный аромат разогретых благовоний, а из густого полумрака на дерзкого незваного гостя сверкнули два желтых глаза. Раздалось низкое гортанное рычание, от которого сердце Якуба забилось, как сокол в тенетах — и ушло в пятки. Леопард, вольготно растянувшийся на подушках, в ногах спящего под шелковым покрывалом юноши, приподнялся, оперся на мощные передние лапы и приготовился к прыжку. Звякнула и натянулась цепочка, пристегнутая к ошейнику, и толстый хвост зверя сердито забил по пятнистым бокам… — О Аллах, защити меня! — дрожащим голосом взмолился Якуб и упал на колени; Аллах не остался глух к его призыву — человеческий вскрик, возня и шипение большой кошки разбудили Нур Джемаля. Он резко сел на подушках, и в руке его блеснул кинжал: — Кто здесь? Отвечай, или леопард порвет тебя на куски! — Нур Джемаль, это я, Якуб! Ради Аллаха, отзови это чудовище! Анхель выдохнул, узнав своего друга, отбросил кинжал и приказал леопарду: — Лежать, Шафран, тихо! Крупного зверя как подменили: он сейчас же перестал ворчать, широко зевнул — и снова растянулся на боку, как ни в чем не бывало. — Ты с ума сошел, Якуб!.. Что ты здесь делаешь?.. Как вошел сюда? Наверное, Зейнал снова упился финиковой водкой и спит теперь так, что его не разбудит даже китайская армия!.. Ох, глупец, посланный мне в наказание!.. Тебя могла схватить стража, мог растерзать леопард, и… твое счастье, что чернокожий Дангали уехал вместе с эмиром! Будь он сейчас здесь, убил бы тебя одним ударом! Сломал шею, как жалкому зайцу!.. Якуб смиренно молчал под градом несправедливых упреков, но смотрел на Нур Джемаля во все глаза. Он не понимал, почему любимый друг ведет себя так странно: кричит на него, бранится, но не стонет и не морщится от боли, и вовсе не похож на человека, которого нещадно избивали всю ночь напролет… Невольно скользя взглядом по стройному телу Нур Джемаля, едва прикрытому фанилой (6), он заметил на белой атласной коже странные темные следы. По их цвету и форме Якуб догадался, что это вовсе не синяки, оставленные палкой эмира, а отметины его же неистовой страсти. Щеки юноши вспыхнули стыдом от запоздалой догадки, он проговорил дрожащим голосом: — Не сердись, о услада моего сердца! Я искал тебя все утро по всему лагерю… не знал, где ты и что с тобой, вот и пошел спросить у Зейнала. — Помоги мне Всевышний! И что он сказал?.. — Сказал, эмир так сильно побил тебя ночью, что теперь ты лежишь пластом, и запретил мне входить. — Так почему же ты нарушил запрет? Что ждал здесь увидеть? — Я… хотел просто увидеть тебя, друг… узнать, как ты, и послужить тебе, если нужно! Анхель, невольно растроганный проявлением столь чистого чувства, погладил Якуба по щеке и горестно усмехнулся: — Не самое приятное зрелище, и уж точно не благочестивое. Твой отец побил бы тебя плеткой, если бы узнал о твоем поступке. Теперь ты убедился, что я жив и не покалечен? Тогда возвращайся скорее к сокольничьим, пока тебя не хватились! — Меня никто не хватится! — поспешно заверил Якуб. — Отец уехал с эмиром, забрал с собой Юлдуз и не оставил мне никаких поручений, а к беркутам аль-Тани запретил даже приближаться. Так что я свободен до его возвращения, а вернется он только завтра, если такова будет воля эмира… Прикосновение Нур Джемаля к щеке вызывало сладкую истому во всем теле, желание пасть на колени перед другом и… делать все, что он прикажет, пусть даже этот приказ стал бы прямым нарушением священных заповедей! Якуб схватил друга за руку, горячо сжал тонкую кисть и прижался губами к теплой ладони: — Прошу, Нур Джемаль, не отсылай меня! Или… прикажи мне что-нибудь! — Ты не слуга мне, Якуб! Перестань! — Анхель поспешно высвободил руку, но не из высокомерия, а из страха, что нежная горячность друга доведет их обоих до беды. — Но мы же друзья с тобой, разве не так?.. — Так, но… — Вот видишь, значит, я могу послужить тебе по своему желанию! Хочешь, принесу тебе свежих лепешек и сладостей? Ты, должно быть, ужасно голоден! — Не надо сладостей, Якуб, ты не… — Ну тогда кебаб прямо с огня! Все, что пожелаешь, я тебе достану, мой брат, моя душа, (7) клянусь Аллахом! — Я вижу, ты сам умираешь с голоду, потому все твои мысли только о еде! — рассмеялся Анхель, в свою очередь обрадованный, что может послужить другу. — Посмотри направо… видишь там поднос? Зейнал лично принес его сюда по приказу эмира. Там целая гора еды, но я пока что не проглотил ни крошки. Как будто знал, что один не в меру рьяный сокольничий нанесет мне визит и останется завтракать! Якуб неохотно отвлекся от восхищенного созерцания Нур Джемаля, повернул голову и в самом деле узрел позолоченный поднос, уставленный расписными блюдами под тяжелыми крышками. Отдельно возвышались горка свежеиспеченных лепешек, кувшин со щербетом и сосуд с лимонной водой. — Ты приглашаешь меня разделить с тобой это богатое угощение? — обрадовался Якуб. — Конечно. Окажи мне честь и будь моим гостем. — О, блеск твоей щедрости подобен сиянию твоих золотых волос в лучах солнца, любимый друг… да сохранит Аллах твою красоту! Да осыплет он тебя всеми дарами! — рассыпаясь в восхвалениях, Якуб и правда ощутил, как в его животе заскулили голодные салюки. Он проворно вскочил на ноги, намереваясь перенести поднос поближе к ложу, но не тут-то было. Пятнистый страж, потревоженный резким движением, снова вскинул голову и глухо заворчал… — Тише, Шафран! Ты тоже получишь свою долю! — мягкий голос и властная рука Нур Джемаля, опущенная на шелковистую шкуру, успокоили зверя в один момент. Теперь ничто и никто не мешало пиршеству. Усевшись на подушки вокруг подноса, оба юноши набросились на еду так, словно голодали много дней, скитаясь по бесплодной пустыне. В знак дружеской приязни они кормили друг друга из рук лучшими кусочками мяса, как это делают братья или любовники, шутили и от души смеялись. Поначалу они еще старались шептаться и приглушить смех ладонями, но вскоре позабыли об осторожности и болтали в полный голос обо всем на свете. Зейнал, конечно, услышал их голоса, и даже подсмотрел в тайную щель за молодыми людьми — не замышляют ли они чего дурного, не нарушают ли порядков, заведенных в доме сиятельного эмира. Картина открылась волнующая, но вполне невинная. Юноши сидели рядом на подушках, ели, пили и обменивались ласковыми прикосновениями, порой очень смахивающими на любовные… но ни один из них не позволял себе чего-то большего. Пару раз ладонь сокольника как бы невзначай соскальзывала с плеча на бедро наложника, но тот сразу же отстранялся, мягко и решительно. Невидимая черта, отделяющая баловство от запретного удовольствия, так и не была пересечена… Зейнал остался доволен Нур Джемалем, хотя в глубине души немного сожалел о его верности эмиру. Сам он был достаточно опытным и мудрым придворным, чтобы закрыть глаза и на более откровенные шалости молодых и полных сил гулямов. Отсутствие господина подарило им редкую возможность полениться, побаловать друг друга изысканными лакомствами и предаться менее дозволенным радостям, которым хранитель покоев мог бы порадоваться и сам, тайно наблюдая за ними. «Все, что происходит под кровлей, сокрыто от глаз Аллаха. А чего не видит Аллах, то позволительно скрыть и от эмира!» — решил Зейнал и, договорившись со своей совестью, снова отправился вкушать сладости и блаженную дремоту. **** Поздний вечер того же дня. Побережье Хор-аль-Адаид. Впоследствии Анхель никак не мог вспомнить, кому из двоих — ему или Якубу — пришла в голову идея отправиться за дюны, на пляж, подальше от лагеря, и окунуться в теплое соленое озеро. Это в любом случае было глупым расточительством пресной воды, необходимой для омовения после купания; Зейнал не преминул бы как следует отчитать обоих и обвинить в пренебрежении порядком, но ужасные события, разыгравшиеся тем же вечером, мгновенно затмили эту угрозу и вытеснили из памяти все приятные моменты той прогулки. За несколько часов Нур Джемаль и Якуб наигрались вдоволь и наплавались до изнеможения в воде прозрачной и синей, как весенние небеса. Потом они беспечно валялись на лимонно-желтом песке, в закатных лучах постепенно приобретающем красноватый золотой блеск, и наблюдали за черепахами с красочными пестрыми панцирями (8). Рептилии, всегда казавшиеся Анхелю чрезвычайно медлительными и неповоротливыми, деловито сновали по берегу, занятые своими черепашьими делами, и совершенно не боялись людей. Он увлеченно рассказывал своему другу о привычках и повадках этого древнего вида животных, но соколятник не особенно интересовался черепахами, и не столько слушал, сколько упивался звуками голоса и любовался движениями губ того, кто стал для него прекраснее самого прекрасного принца… Незаметно приблизилось время аль-магриба. Со стороны походной мечети донесся и поплыл над вершинами дюн протяжный азан. (9) Печальный и чистый голос муэдзина, напоминающий о бренности земных блаженств, смутил друзей и заставил их сердца сжаться от тягостного предчувствия. Они не сделали ничего дурного, но чьи-то недобрые глаза могли исподтишка наблюдать за ними, а злой и завистливый язык соглядатая — всякого наболтать эмиру… Рисковать не стоило. Настала пора возвращаться в лагерь. Обоим юношам следовало как можно скорей разойтись в разные стороны. С особым тщанием привести себя в порядок, натянуть на лица привычные маски смирения и, в ожидании, когда с охоты вернутся эмир и старший сокольничий, делать вид, что ничего особенного между ними не происходит. Время нечаянной свободы стремительным песчаным ручейком утекало из колбы счастья в колбу порядка и предопределения. Оба знали, что всего через сутки их жизнь вернется в привычное русло, где будет полно забот и очень мало пространства для беспечных игр. Нур Джемаль с Якубом успели миновать гряду невысоких дюн, отделявших извилистую береговую линию с пляжами от равнины и выйти на тропу, ведущую к лагерю, когда вдали послышался рев мощного двигателя и засверкали фары. Юноши в испуге остановились: им навстречу мчал черный внедорожник — пыльный, огромный и грозный, как сердитый носорог. — Это Амир возвращается!.. — неосмотрительно воскликнул Анхель. — Почему так рано?.. Якуб ничего не успел ответить, его парализовало страхом: джип несся прямо на них, по целине, и вздымал колесами целые тучи песка. — Так… что бы ни случилось дальше — молчи! Говорить буду я! — Анхель схватил друга за плечи, оттащил чуть в сторону и требовательно встряхнул: — Ты понял? — Якуб ничего не понял и только обалдело кивнул… сердце его сжалось еще сильней, и он почувствовал себя зайцем в капкане. Внедорожник едва не сбил их, но в последний момент резко затормозил, обдав песочным дождем и бензиновой гарью; все его двери разом распахнулись. Первым на песок выскочил принц Амир с перекошенным от ярости лицом, следом высыпали телохранители. Последним из салона выбрался эмир-и-шикар, его лицо было белее измятой гандуры. Он поднял руку и что-то крикнул сыну, но прятаться или бежать для Якуба было уже слишком поздно. Принц ринулся на тощего соколятника, как разъяренный лев на ягненка, отшвырнул Анхеля, повисшего было у него на руке, и обрушил на Якуба беспощадные удары боевого кнута-скорпиона. Толстые витые шнуры с шипами в два счета превратили в лохмотья нарядную гандуру и разорвали беззащитную плоть, так что обрывки ткани перемешались с кровавыми лоскутами кожи. Якуб рухнул на песок, под ним расплылась темная лужа мочи. Дико крича от нестерпимой боли, несчастный корчился под ударами, сила которых и не думала ослабевать. Эмир-и-шикар упал на колени и, воздевая руки к небесам, призывая имя Аллаха, пополз к своему повелителю, моля о милосердии… Один из телохранителей заступил ему путь, когда же отец Якуба вцепился в его одежду и попытался оттолкнуть с дороги, тот подхватил пожилого хаджи, точно ребенка, и оттащил подальше от места экзекуции. Ни отчаянные вопли мальчишки, ни слезы его отца, не тронули сердце эмира. Сейчас он был похож кровожадного гуля (10), демона пустыни, жаждущего отведать человеческой плоти и упиться страданием… Всего раз его рука замерла, пока принц переводил дыхание — и снова взялась за дело, осыпая жертву жестокими ударами, в сопровождении отборной брани: — Зловонная гиена! Шелудивый шакал! Жалкое отродье свиньи и крысы, рожденное на горе отбросов! Ты, ничтожный червяк, гнусный богомерзкий колдун, зачаровал моего сокола! Сковал его крылья своими заклятьями! Украл мою победу, а теперь посягнул еще и на мое сокровище! Я переломаю все твои кости, спущу с тебя шкуру от макушки до пят! Отрублю обе руки по самые плечи, нечестивец! И ноги тоже, чтобы остаток своей жалкой никчемной жизни ты провел, ползая по грязи и выпрашивая подаяние! Нет, языка ты тоже будешь лишен! И глаз, что посмели лицезреть запретное! И губ, которыми ты посмел осквернить… — Амир! Прекрати! Остановись! — Анхель, придя в себя от шока и полуобморока, полученного при падении, вскочил и сбоку налетел на принца, в тщетной и опасной попытке отобрать у него кнут: — Ты наказываешь невиновного! Бей меня, это была моя идея!.. В этот миг ужаса и смертельной угрозы он заговорил на языке своей далекой родины. Певучая мелодия французской речи проникла в уши обезумевшего принца, как волшебный эликсир — и кровавая пелена, застлавшая сознание, дрогнула и начала расступаться… — Не указывай мне, кого бить! И не лезь под руку, несчастье моей жизни! Пошел прочь! С тобой я разберусь позже! — по-французски ответил Амир и тут же, снова перейдя на арабский, бросил короткий приказ чернокожему телохранителю: — Отведи его в машину и запри там! Дангали, огромный нигериец, немедленно сгреб Нур Джемаля в охапку, стиснул железными лапищами и, не обращая внимания на его протесты, понес к джипу. С помощью второго телохранителя затолкал пленника в душный салон, вытащил ключ из замка зажигания и запер дверь снаружи. Анхель едва не разрыдался от бессильного отчаяния: не было ничего хуже, чем наблюдать сквозь запыленное стекло, как гневный ревнивец насыщает свою ярость, истязая несчастного Якуба… В этот горький миг он от души пожелал, чтобы безвинная кровь жертвы пала на голову Амира, не захотевшего прислушаться ни к голосу разума, ни к призыву милосердия. …Мальчишка затих, сжался в клубок и больше не вздрагивал под ударами. Амир, бледный, дрожащий, покрытый потом и кровавыми брызгами, остановился и, тяжело дыша, сделал знак Дангали. Телохранитель склонился над соколятником, удостоверился, что тот без сознания, но жив, и глухо промолвил: — Он больше не чувствует ударов, повелитель. Как загнанный верблюд. Прикажешь добить его? — Нет! Пока что с него довольно. Но это дело еще не закончено! Принц презрительно плюнул на недвижное тело, отшвырнул окровавленный кнут и медленно пошел к джипу. Едва оказавшись на сиденье рядом с Анхелем, он сухо приказал, не глядя в его сторону: — Подай мне воду и платок! — Тебе? Ты монстр, чудовище! — Анхель, впервые за несколько лет позволивший себе высказать в лицо принцу именно то, что думал и чувствовал, отшатнулся от него с нескрываемым отвращением: — У тебя достаточно слуг и без меня! Мне противно даже сидеть с тобой рядом, дышать с тобой одним воздухом! А теперь можешь избить меня, как Якуба, или позвать своего палача, чтобы тот свернул мне шею! — Ты все сказал? — с неожиданной болью ответил Амир и коротко взглянул на своего Львенка, так зло зарычавшего на него — и не ведающего, что сам является и главной причиной событий, разыгравшихся в заповеднике, и невольным виновником чудовищного позора своего господина. — Нет! Сейчас же прикажи отвезти Якуба в лагерь, чтобы его осмотрел врач! То, что ты сделал с ним, это… — Замолчи! — Амир властно закрыл Анхелю рот. — У меня болит голова, и нет никакого желания слушать твои причитания! Отец со слугами сделает для своего сына все, что нужно… ну а теперь прояви еще раз свое милосердие, о почитатель Исы, (11) позаботься обо мне, несчастном! Он устало вздохнул, сполз спиной по сиденью и… улегся головой на колени любовника, столь жестокого к нему сейчас, и — Аллах свидетель! — несправедливого. — Ты… невыносим… — дрогнувшим голосом промолвил Анхель, но все же не оттолкнул принца. Амир прикрыл болящие глаза и повторил: — Принимайся за работу, оботри меня от крови этого недостойного щенка… «Будь у меня кинжал, я бы не раздумывая пустил кровь тебе, проклятый сын шайтана!» — все еще кипя от ненависти, подумал Анхель, но руки его сами привычно потянулись к бутылке с холодной водой и коробке с чистыми хлопковыми платками. Смочив ткань, он сложил ее вдвое и приложил ко лбу Амира, но, прежде чем начать омовение, заставил себя спросить: — Может быть, ты расскажешь, что привело тебя в такую ярость и помутило твой разум? Неужели все из-за проигрыша в каком-то дурацком состязании?.. — Не смей ни о чем выспрашивать меня, если не хочешь, чтобы я пожалел о принятом решении! Поверь, оно далось мне непросто, и обойдется очень дорого! Мы сегодня же возвращаемся в Джидду. Примечания: 1. Речь идет о салюки — древнейшая порода борзых, которую арабы традиционно используют для охоты на зайцев, газелей и другую мелкую дичь. 2. Аль-зухр — обеденный намаз, после полудня и до 15 часов, аль-аср — послеобеденный намаз, примерно в 17-18 часов. 3. Маляк-аль-маут — ангел смерти в исламской мифологии. Соответствует Азраэлю в иудейской и христианской мифлогии 4. Мутаббак — пирожное из слоёв тонкого теста с начинкой из мяса, овощей или сыра. 5. Маргуг — кусочки мяса, тушёные со специями, овощами и рисом. 6. Фанила — подобие легкой облегающей майки, обычно надеваемой под гандуру. 7. У арабов очень специфичная манера общения, эмоциональная, даже экзальтированная. Например, даже в деловых разговорах взрослые мужчины могут называть друг друга «милый», «любимый», «брат», «моя душа» — и это никак не связано с вопросами сексуальной ориентации. Дружеские связи так же отличаются повышенной эмоциональностью, и в них не табуирован телесный контакт: пожимания рук, объятия, поцелуи. Запретной остается только область гениталий, но… и здесь бывают исключения) 8. На берегах «внутреннего моря» (фактически морского залива) Хор-аль-Адаид сложилась уникальная экосистема, в которую входят фламинго, черепахи, лисы и национальное животное Катара — аравийский орикс. Извилистая береговая линия залива является излюбленным местом гнездования морских черепах бисса (настоящая каретта). Этих находящихся на грани исчезновения черепах многие считают самыми красивыми из-за их красочных панцирей. 9. Аль-магриб — время вечерней молитвы, после заката солнца. На символическом уровне этот намаз связан с неизбежным концом жизни. Азан — призыв муэдзина на молитву. 10. Гуль — (араб. غُول‎ [ɣuːl]; англ. ghoul) — мифическое существо и фольклорный персонаж, оборотень в арабской, персидской и тюркской мифологиях. Обычно изображается как существо с отвратительной внешностью и ослиными копытами, которые не исчезают при любых превращениях. В доисламском фольклоре гули — оборотни, живущие в пустыне вдоль дорог и охотящиеся на путников, которых убивают, а затем пожирают. Также крадут детей, пьют кровь, воруют монеты, грабят могилы и поедают трупы. Постоянно меняют форму, превращаются в животных, в особенности в гиен, и в молодых привлекательных женщин. 11. Иса — Иисус Христос. В исламском вероучении — пророк Иса.