Пепел на зеркале

ГЛАВА 21. Одержимость 29-30 апреля 1992 года Между Каннами и Грассом, в получасе езды от Ниццы Вилла «Жасмин», собственность дона Мануэля де Лары Спокойное и мирное предложение Дирка разделить вечернюю трапезу, последовавшее в разгар нервной беседы, застало Руди врасплох — и, не сдержавшись, он возмущенно воскликнул: — К черту ужин! Вы же толком не ответили ни на один вопрос, герр Мертенс, зато допросили нас обоих так пристрастно, словно грешников в… исповедальне! «Или, как это принято теперь называть у вас, инквизиторов… иезуитов… не знаю, что тут ближе к истине! Церковном трибунале?» — Omnia tempus habent — всему свое время, синьор Колонна. И сейчас — время ужина. Родольфо собрался возразить, но Анхель едва уловимым жестом призвал его обуздать язык и смущенно обратился к Дирку: — Простите, герр Мертенс… Наше вторжение к вам нарушило заведенный порядок, мы оба это понимаем… и не хотим обременять вас своим присутствием сверх необходимого. — Вот оно что! — Дирк покачал совиной головой. — Отказ от трапезы — довольно странный способ восстановления порядка, вы не находите, месье? — Увы, я не вижу другого способа прямо сейчас… — В таком случае я позволю себе настоять на приглашении! — веско проронил Мертенс — и тут же улыбнулся со столь искренним радушием, что повторный отказ совместно преломить хлеб выглядел бы верхом неприличия, на грани оскорбления: — Кристиан не простит мне, если я отпущу вас голодными, угостив одним лишь чаем, и вы так и не отведаете его восхитительной меренги. По лицу Анхеля было видно, что он счел меренговый аргумент более чем убедительным. Родольфо переглянулся с мужем и в свой черед высказался за обоих: — В таком случае… мы принимаем ваш «выбор без выбора», герр Мертенс, но и вы пообещайте, что не отпустите нас без нужных ответов! — Не тревожьтесь об этом, синьор Родольфо, — заверил Дирк. — Вы получите искомое, даже если придется заниматься поисками всю ночь напролет. Но не обессудьте, если вместе с ответами появятся и новые вопросы. — Что угодно, лишь бы не то, что сейчас… — почти сдавшись на милость прорицателя, тихо пробормотал Колонна. Он уже не в первый раз испытывал на себе влияние странной силы, дарованной Мертенсу то ли небесами, то ли преисподней, и это было не самое приятное чувство: как будто невидимая рука давила на затылок мягко и тяжело…

****

Стол для ужина накрыли в главном доме, на веранде второго этажа. Наверх из сада вела широкая мраморная лестница. Поднимаясь вслед за Дирком по округлым ступеням, Родольфо и Анхель невольно прижались друг к другу плечами и покрепче взялись за руки. Они чувствовали себя детьми, которых чародей ласковыми речами и обещаниями заманил в лесную глушь, в свое таинственное жилище… Оставалось только верить, что творимая волшба будет исключительно доброй, и все, что произойдет с ними на вилле «Жасмин» — обернется благом. Дневной свет почти полностью угас. На небе яркие и бесстыдные закатные краски, растушеванные сумерками, превратились в теплые пастельные тона, с холмов наползала и все гуще заливала дом сине-сиреневая дымка. Чем темнее и холоднее становилось на воздухе, тем уютнее выглядела полукруглая веранда, освещенная старинной подвесной лампой в виде птичьей клетки — и толстыми свечами в бронзовых канделябрах. Несмотря на то, что хозяева виллы «Жасмин» вели замкнутый образ жизни и не отличались жизнерадостной беспечностью, здесь явно умели принимать гостей по высшему разряду. Массивный дубовый стол, покрытый камчатной скатертью, уставленный серебряной посудой и бокалами из сияющего домского хрусталя, (1) смотрелся торжественно и нарядно, а витавшие в воздухе ароматы угощений сделали бы честь лучшим ресторанам Лазурного берега. Навстречу вечерним посетителям выступил высокий и худой мужчина, необычайно красивый, с острыми чертами лица и глубоким взглядом темных глаз, не менее проницательным, чем у Дирка. — Добрый вечер, господа, добро пожаловать… — голос его звучал суховато, но мягко, подобно скольжению чернильного пера по шелковой бумаге. Черные как смоль волосы, без единой седой нити, и золотисто-смуглая кожа выдавали уроженца юга Испании. Однобортный черный костюм, без всяких излишеств и украшений, смотрелся бы крайне уныло на любом другом, но этому мужчине, в сочетании с особой горделивой осанкой, придавал особую мрачную элегантность. — Добрый вечер, дон Мануэль! — отозвался Руди с предельной учтивостью, и Анхель присоединил к его словам свое приветствие. Не составило труда догадаться, что перед ними предстал ни кто иной, как дон Мануэль де Лара. Викарный епископ Парижской архиепархии пару лет назад оставил церковное служение, переехал в Прованс и жил на своей вилле тихо и скромно, замкнувшись в почти полном уединении, как в монастыре, хотя и не оставил полностью дел милосердия и по-прежнему много занимался благотворительностью. Родольфо никогда прежде его не видел, но был изрядно наслышан об этом удивительном человеке. Анхель же, во время одного из своих тайных визитов к Мертенсу, удостоился чести лицезреть дона Мануэля, но то краткое знакомство «на уровне посольств» было не в счет.

****

Совместный ужин начался очень приятно. В сельской идиллии теплого весеннего вечера не проступало мрачных оттенков и не звучало тревожных нот. Беседа за столом потекла размеренно и плавно, словно Рона, величаво катящая свои волны через Прованс к Средиземному морю… Галантную атмосферу помогали поддерживать безукоризненные манеры дона Мануэля и талант рассказчика Дирка, помноженный на своеобразное чувство юмора. Простая и сытная деревенская еда была отменно вкусной, но Анхель не переставал задаваться вопросом, зачем Дирк собрал их всех за одним столом. Он достаточно хорошо изучил характер бельгийца, чтобы понимать — герр Мертенс никогда не действует импульсивно. Стало быть, и сейчас следует четкой цели. Подозревать Дирка в чем-то дурном не было ни малейшего повода, и все же Анхель опасался внезапного подвоха, как при встрече с цыганским гадателем, ловким мошенником и шарлатаном, играющим по-крупному на людских страхах и слабостях. «Успокойся, Нур Джемаль, ты же не девица!» — внезапно отчетливо прозвучал у него в голове властный голос Амира. — «В этом благословенном доме ничто и никто не угрожает ни тебе, ни тому похитителю сердец, кого ты называешь халифом! Вспомни, что не хозяин заманил вас к себе — вы сами, поправ все правила и приличия, вломились к нему на закате дня, да еще в священный для христиан месяц! Ты принимаешь свой стыд за страх, только и всего… Так вот: тебе нечего стыдиться, и я запрещаю тебе бояться!» Суровая нахлобучка от призрака, прилетевшая из прошлого, словно зеркальные осколки в вихре песчаной бури, отнюдь не успокоила Анхеля — скорее, ошеломила, как незаслуженная пощечина; ему стоило большого труда не подавать вида, что в голове творится форменный ад, улыбаться как ни в чем не бывало и поддерживать общий разговор. По счастью, халиф его сердца был рядом и превосходно держался, не уступая дону Мануэлю по части светских манер, ни Дирку по части остроумия; но шестое чувство джинна помогало постичь, что и халифу приходится нелегко. Они как будто стали фигурами на шахматной доске, в начале сложной и запутанной партии, когда первые ходы уже сделаны, но исход поединка далеко не ясен. В своей же человеческой ипостаси Анхель был в шаге от падения в пропасть разрушительного самообвинения. Он готов был призвать на свою голову громы и молнии, в наказание за все те проблемы и беды, что притащил в жизнь Руди три года назад…это «наследство» рабского прошлого до сих пор давало себя знать, висело на ногах и шее тяжестью золотой цепи. Пожалуй, герр Мертенс был единственным, кто мог ему помочь отцепить ее, поставить заслон проискам тайных врагов, и если уж не отвести полностью удар Судьбы, то предупредить о нем и смягчить последствия. **** Во время ужина Эдгар выглядел смертельно усталым и был наредкость неразговорчив, даже с учетом его обычной сдержанности. Родольфо волей-неволей приходилось держать фасон за двоих. Соблюдать правила, отчасти впитанные с молоком матери, отчасти вбитые строгими школьными воспитателями, было совсем не сложно. Привычно следуя ритуалу званого ужина «без галстуков», Колонна не допустил ни одной оплошности; воспитатели могли бы им гордиться, но все это было просто мишурой. Надводной частью айсберга. На веранде определенно происходило что-то странное, и отнюдь не все было в порядке. Нервы Руди, все еще взвинченные после беседы о духах и колдовских книгах, превратились в антенны, способные улавливать тонкие сигналы пространства. Ему вдруг стало до крайности любопытно, что за отношения на самом деле связывают Дирка и Мануэля — и мысли приняли не совсем уместный оборот… Священник и травник-целитель (а по сути, настоящий колдун!) — дружба между столь разными во всех отношениях людьми казалась невозможной, но все же существовала. И не просто существовала, но была тесной и нежной: уж в этом-то Руди не ошибался, глаз у него был наметанным. Дирк и Мануэль составляли нерасторжимую пару, в том не было сомнений, но скорее всего, им приходилось тщательно оберегать свою тайну. Частная жизнь мирян, сколь угодно богатых и знаменитых, все меньше зависела от консервативных традиций и морали, но католическая церковь в отношении своих слуг была куда строже, чем самый придирчивый привилегированный акционер. «Потому и прячутся здесь, в провансальской глуши… где вокруг на километры нет никого, кроме виноделов и парфюмеров, богатых вдовушек и пожилых актеров на пенсии!» Сравнивать их внешность и манеру поведения было еще интереснее. Дон Мануэль, воистину прекрасный мужчина, выглядел прирожденным аристократом; он держался очень просто, но в каждом жесте и в каждом слове проявлял изящество и благородную учтивость; Дирка Мертенса ни за что не назвал бы красавцем даже самый расположенный к нему человек, речь и манеры его были грубоваты — и все же эти двое, испанец и бельгиец, были парой, дополнявшей друг друга, как части диптиха. «Выходит, святой Георгий не уничтожил дракона, но осыпал розами, обуздал и приручил… (2) а может, все наоборот: дракон обольстил и околдовал божьего слугу!» Руди настолько смутился от пришедшего на ум сравнения, граничащего с кощунством, что неудержимо покраснел, и тут же нашел оправдание всему, что видел: «Э, да какая разница? Все равно один без другого — будто тело без тени, или душа, разделенная надвое!..» Он никак не мог отделаться от переживания, что так и должно быть, только так и правильно — Творцу всего сущего угодно соединять противоположности в любовном союзе, а не разделять вечной враждой. В сердце же крыльями бабочки затрепетала радость, что между ним и Анхелем все просто и ясно, и нет особой нужды прятаться. Взаимное чувство, соединяющее их не менее крепко, чем супругов, было настолько свято, что Руди не отрекся бы от него даже перед лицом Всевышнего. Если дон Мануэль больше походил на изысканного вельможу с портретов Веласкеса, чем на сурового священника с полотен Сурбарана (3), то Анхель рядом с ним выглядел как юный языческий бог, созданный кистью Леонардо, полный чувственного соблазна и жизненных сил. Его редкая красота отнюдь не меркла на фоне яркой внешности испанца — наоборот, сияла, подобно голубому бриллианту в золотой оправе… Руди не в силах был отвести глаза от своего возлюбленного и восхищался так, как будто увидел впервые в жизни. Обстоятельства той первой встречи запечатлелись в его памяти до мельчайших деталей и до сих пор вызывали стремительное сердцебиение; но Руди внезапно захлестнуло новое и незнакомое чувство. Больше всего оно было похоже на бурную, болезненную страсть, замешанную на ревности, и рождало собственническое стремление спрятать Анхеля от всего мира: «Запереть на сто замков, скрыть за толстыми стенами, чтобы никто не смел к тебе приближаться! Не смел касаться тебя даже взглядом! Я не хочу делить тебя с кем бы то ни было, и не могу потерять тебя! А вздумаешь покинуть меня — я сам тебя убью! Но даже Смерти не уступлю тебя, тут же последую за тобой, ведь ты мой… ты только мой!» Страх утраты, которой он будет не в силах пережить, пробрал мерзлым холодом до самого нутра… и неожиданно для себя Руди понял принца Амира. Понял настолько хорошо, что испугался еще больше — как будто, выпив волшебного зелья, настолько утратил самоконтроль, что некто другой прокрался ему в голову и завладел рассудком! Ему захотелось вскочить, опрокинуть стол, расшвырять посуду и заорать во весь голос: «Что, черт возьми, здесь происходит!» — а после схватить Дирка, встряхнуть хорошенько и потребовать подробного отчета, что за наркоту он добавляет в свой хваленый травяной чай… А проклятый колдун и в ус не дул — сидел себе напротив, ел меренгу, усмехался и уж наверняка знал во всех подробностях, о чем думает и переживает неосторожный гость. — Хабиб, что с тобой?.. — шепот Анхеля коснулся уха легчайшим теплом и немного привел Руди в себя. — Ничего… так… лезет в голову чертовщина всякая… наверное, все от того чая… — не сводя с мужа жадного взгляда, он нащупал пальцы Анхеля, крепко, до боли, сплел их со своими и прижал к своему бедру; другой же рукой потянулся к лицу любимого и, презрев приличия, ласкающе коснулся атласной щеки: — А ты, золотой свет в ночи моей жизни, как ты себя чувствуешь? Почему твое прекрасное лицо бледнее зимней луны, Нур Джемаль? Стоило этому арабскому имени, в обрамлении пышных речей, отнюдь не несвойственных Родольфо Колонне, сорваться с губ халифа — Самум вздрогнул, как от удара хлыстом… а Эдгар Штальберг понял, что медлить нельзя. Схватил стоявший перед ним высокий стакан с водой — и с силой плеснул Руди прямо в лицо: — Меня… зовут… Эдгар! Убирайся! — Аааааххх… — ошеломленный Руди закашлялся и хрипло выдохнул не своим голосом: — Анхель!.. Что ты творишь!.. Ведь это же я… — Тебя нет! Убирайся прочь! — Imperat tibi sacramentum Crucis, omniumque christianae fidei Mysteriorum virtus! (4) — негромко поддержал дон Мануэль, как будто совсем и не удивленный произошедшим. Дирк, бесстрастно наблюдавший эту экстравагантную сцену, тоже одобрительно кивнул и, пока Колонна восстанавливал дыхание и протирал глаза, вынес свое решение: — Браво, Эдгар, браво! Вижу, вы теперь готовы поработать всерьез. — Нет! Никакой больше работы подобного рода, к тому же без нашего согласия! — резко возразил Штальберг, положил руку на плечи Родольфо и встал. — Мы немедленно уходим! Я не ожидал подобного от вас, герр Мертенс! — Подождите, месье, прошу вас… сядьте и дайте мне минуту, чтобы все объяснить! — вмешался дон Мануэль. Эдгар, хотя и не выпустил Руди из полуобъятия, сам не зная почему, подчинился мягкому голосу и успокаивающему жесту испанца. Он снова занял свое место, но взгляд его остался холодно-настороженным, а тон голоса — враждебным: — Только из уважения к вам, дон Мануэль, и к вашему сану… мы задержимся еще на несколько минут и выслушаем ваше «объяснение». — Да какие, к дьяволу, объяснения! И так понятно, куда вы клоните! — Руди окончательно пришел в себя и вырвался из рук Анхеля. Сейчас ему было абсолютно плевать на манеры; он вскочил с кресла и взревел, как разъяренный бык: — Эти двое развратников сговорились и опоили нас чем-то! Вот увидишь, сейчас будут нам внушать всякую ересь про голодных духов! А дальше пригласят пройти с ними в дальние комнаты, с коврами и свечами, и предложат пройти ритуал, чтоб избавиться от власти призраков… только сперва придется избавиться от одежды, потом от всякого стыда… а потом… потом… ну уж нет! Вы его не получите! Анхель не раз видел Родольфо в гневе, но никогда его не боялся, даже в тех редчайших случаях, когда сам становился причиной яростной бури, сейчас же, глядя на возлюбленного, испытал самый настоящий, парализующий ужас. Перед этим чувством оказалась бессильна магия джинна и мало помогала христианская молитва. Свирепая гримаса до неузнаваемости исказила лицо Колонны, голос тоже изменился и вновь обрушил на сотрапезников странные речи: — Нур Джемаль мой! Я не позволю никому из вас коснуться его, даже пальцем притронуться, слышите, вы, хитрые отродья Иблиса! Лукавые шайтаны! Уберите свои грязные лапы от моего Львенка! Или я снесу с плеч ваши гнусные головы! Руди подался вперед и замахнулся так угрожающе, словно в руке у него и правда была сабля. Анхель рванулся к нему, но Дирк оказался проворнее. Рука колдуна тоже взлетела вверх, и… два невидимых клинка столкнулись в воздухе. Между недавними сотрапезниками как будто выросла прозрачная стена. — Exspecta! (5) — властно проговорил дон Мануэль, и Дирк сейчас же отозвался почти кротко: — Bene. — посмотрел на Родольфо в упор и приказал: — Спать! Руди потерял баланс и зашатался, но не уступил сразу — из его рта вырвалось хриплое арабское ругательство, и тогда Дирк повторил свой приказ по-арабски, на диалекте неджд (6): — Num! Глаза Родольфо закрылись, рука безвольно упала; он снова покачнулся и едва не рухнул прямо на стол. Анхель подхватил его, удержал и бережно уложил в кресло. — Позвольте я вам помогу… — как ни в чем не бывало предложил Мертенс, но получил яростный отпор: — Нет! Не подходите! Не смейте его трогать! — Как хотите. — Дирк отступил и стал наблюдать за развитием событий. Дон Мануэль, напротив, не проявлял никакого интереса к происходящему — сидел, опершись лбом на сложенные руки, и бормотал молитвы. Видя, что лицо любимого смертельно побледнело и покрылось испариной, Анхель сам едва не потерял сознание, но воля в нем всегда была сильнее телесных слабостей, и сейчас тоже победила. Он разорвал на Руди воротничок, прослушал биение артерии — и, к своему удивлению и огромному облегчению, ощутил, что пульс совершенно ровный, не учащенный и не замедленный… и дышит муж так спокойно и глубоко, словно спит дома, в своей постели. Дирк вернулся в свое кресло, подождал с минуту и, поймав гневный и полный враждебности взгляд Эдгара, спокойно проговорил: — Вижу, вы убедились, что с вашим другом все в порядке. Сердце его бьется ровно, жизни ничто не угрожает. Пусть пока отдыхает, ну а мы поговорим начистоту. Вы ведь уже поняли, что здесь произошло? — Я понял… предостаточно насмотрелся на подобное — и на Востоке, и на тех дивных тематических вечеринках, что иногда устраивал хорошо знакомый вам Мастер Пуни! Вы… воспользовались моей глупостью… моей избыточной откровенностью… и всем, что узнали из книги Доминика Лабе, чтобы навести на Руди гипнотический транс и сделать из него медиума! Говоря проще — вы призвали сюда дух Амира! Зачем?! Неужели думаете, что он расскажет вам больше, чем я?! — О своем хромом брате — несомненно. И об остальных членах семьи, включая ту самую жену… прекрасную и соблазнительную, точно гурия. Амир умер, это верно, однако большинство его родственников вполне живо, и, насколько я понял из вашего рассказа, и некоторых других источников — именно эти живые и здоровые люди представляют вполне реальную угрозу для вас, для Родольфо и отчасти для синьора Витторио. — Вы… вы… я даже не знаю, как вас назвать!.. — Анхель в самом деле не мог найти нужных слов и чувствовал, что ему не хватает воздуха. — Дон Мануэль, простите, но я не понимаю, как вы, служитель церкви, можете позволять подобные эксперименты над живыми людьми… которые вам доверились! — Именно то, что я — служитель церкви, очень хорошо знающий ее вековую историю, помогает мне спокойно и с полным пониманием относиться к экспериментам над людьми, — сухо ответил Мануэль и посмотрел Анхелю прямо в глаза. — Finis sanctificat media, (7) вам следовало бы помнить об этом… и если вы веруете в нашего Господа как в Отца, и в святую Церковь, как в Мать, то само мое присутствие здесь должно было вас успокоить и убедить, что цель мастера Мертенса исключительно благая и богоугодная… Христос истинный врач душ и телес наших, но, как известно, Он же создал и лекарей, и лекарства… и здесь, сейчас, лекарь — это Дирк, вы с вашим другом — больные, пришедшие за помощью, ну а я, смиренный грешник, могу лишь поддержать вас молитвой. — Мы ничего подобного не просили… и не предполагали! Руди просто устал от всего этого, ему и так достается в последнее время… и я тоже пребываю в отчаянии, что не могу сам справиться с призраками прошлого. Мы приехали в надежде, что вы, герр Мертенс, успокоите нас и поможете избавиться от всех этих кошмаров! — возразил Анхель, отпил глоток воды, чтобы смочить пересохшее от волнения горло, и заговорил с еще большей горячностью: — Да, я виноват, что помог выходу книги, разворошившей осиное гнездо, и снова привлек к себе внимание семейства аль-Сауди; да, это по моей вине Вито ввязался в сомнительную любовную историю с Мунирой… да, есть риск, что кто-нибудь из родственников Амира захочет свести со мной счеты; но все эти риски минимальны, пока мы находимся на территории Франции, или даже на борту круизного лайнера! Дирк покачал головой: — Вот здесь вы очень ошибаетесь, Эдгар. — В чем? — В оценке имеющихся рисков. Они не эфемерны, увы — более чем реальны. И дело вовсе не в мести уязвленных саудитов. Опасность подстерегает вас там, где вы ее не ждете. — Вы теперь говорите не как врач или философ, а как ярмарочный прорицатель, герр Мертенс! Выскажитесь яснее! — Нет. Дальнейшее я вам открыть не могу, пока не получу вашего согласия на это. Вполне осознанного и добровольного согласия! — Вы как-то не спрашивали согласия, угощая нас своим волшебным чаем… — Это совсем другое дело. Мне нужно было получить информацию из прошлого, которую иным путем не вытянешь… и заодно показать вам, с чем придется столкнуться. Теперь же речь идет о детальном просмотре возможного будущего. Здесь уже требуется согласие, еще раз скажу — добровольное и осознанное, от вас обоих. — Я могу говорить только за себя, но не стану ничего предпринимать, пока Руди полностью не очнется. Боюсь, что вам, герр Мертенс, и вам, дон Мануэль, придется еще раз давать объяснения. Прежде чем Дирк успел открыть рот, за него ответил Мануэль: — Конечно. Так и будет. Мертенс нахмурился и сердито взглянул на своего друга, чтобы упредить раздачу им новых заверений в благоприятном исходе опыта. — Будет, но сперва им придется дать обещание, что они оба примут во внимание все, что будет здесь сказано и сделано! В противном случае я ничем не смогу помочь! — тон бельгийца стал вдруг резким и неприятным, словно он устал изображать доброго волшебника и показал свое настоящее обличие — дракона или хищной ночной птицы. Анхелю снова стало не по себе, он опустил взгляд и крепко обнял спящего Руди… Мануэль, однако, не отвел глаз и проговорил с прежней твердостью: — Скажи им все прямо. Ничего не утаивай. Ты знаешь, кто отец лжи, а твой труд должен угождать Господу! — Ладно, Ману, оставь свои проповеди простецам из прихода Святой Репараты! — проворчал Дирк, но перечить испанцу не стал и повернулся к своим гостям: — То, чем я занимаюсь — не игра, не ярмарочное шарлатанство и уж точно не развлечение! Это наука, серьезная наука, и мне приходится платить за свои знания дорогую цену… Помогать людям подобным образом — тяжелый крест, и для меня сродни умерщвлению плоти! Но так уж и быть… я приоткрою для вас завесу будущего, чтобы спасти ваши жизни, когда вы окажетесь в самом сердце пустыни Неджд! Вижу, что вы готовы, Анхель; дело как всегда за малым — убедить вашего друга. Примечания: 1. Домский хрусталь (Daum cristale) — хрустальная студия, расположенная в Нанси, Франция, основана в 1878 году Жаном Даумом. Его сыновья, Огюст Даум и Антонин Даум, наблюдали за ее ростом в период расцвета ар-нуво. Даум — один из немногих производителей хрусталя, использующий для изготовления художественного стекла и хрустальных скульптур процесс pâte de verre — технику, при которой измельченное стекло упаковывается в огнеупорную форму и затем плавится в печи. 2. Святой Георгий и дракон — один из вариантов легенды о битве Георгия со змеем, популярный в Испании. Согласно ей, дракона удалось усмирить с помощью пояса, сплетенного из роз. По другому варианту — святой Георгий спасал принцессу от дракона, представ в образе рыцаря, а красные розы выросли из крови дракона. 3. Веласкес, Сурбаран — знаменитые испанские художники 17 века. Веласкес известен прежде всего как великий портретист, но в то же время мастер универсальной живописи. Был придворным художником Филиппа IV Испанского. Сурбаран — среди картин этого автора преобладают религиозные сцены, изображающие святых, мучеников и монахов. Для произведений Франциско де Сурбарана характерны простая композиция, благородство и естественные позы героев, резкий контраст света и тени. За последнюю особенность живописца прозвали испанским Караваджо. 4. Повелевает тебе таинство Креста, и всех тайн веры христианской благородство. (лат) 5. — Подожди! (В значении вроде — «Стой-стой!») — Хорошо. (лат) 6. Неджд, неджди́йский (не́дждский) диалект арабского языка — одна из разновидностей арабского языка, на которой говорят жители Неджда — центральной части Саудовской Аравии. 7. «Цель оправдывает средства». — фраза приписывается Никколо Макиавелли, однако другие источники отдают авторство Игнасио Лойоле, основателю ордена иезуитов; она также приписывается иезуитскому казуисту Антонио Эскобару-и-Мендозе, и включена в его «Книгу нравственного богословия».