Пепел на зеркале

ГЛАВА 17. Миражи «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный» (Песнь Песней) 20 апреля 1992 года, Марсель, проспект Либерасьон, 3 Апартаменты братьев Колонна Колонна ехал домой, как пьяный, мучаясь от такой жгучей боли в груди, словно за ужином у родной матери его напоили ядом. Теплые руки Анхеля были единственным средством, которое могло бы помочь и успокоить боль, и Руди жаждал исцеления. Он отчаянно нуждался в объятиях того, кого любил всем сердцем. Любил — и думал, что хорошо знает. По крайней мере, до сегодняшнего вечера… В душе завывали сотни демонов, и в их нестройном хоре отчетливо проступала главная тема: «Пора признать очевидное: ты ни черта о нем не знаешь! Ты очень мало знаком с Эдгаром Штальбергом, и еще меньше — с настоящим Самумом, значит, можешь ошибаться и в Анхеле! Вспомни: когда вы впервые встретились, он был взрослым мужчиной, а не пятнадцатилетним юношей… Вот и подумай, сколько ты в действительности пропустил!» Обычно Руди легко справлялся с мерзкими голосами искусителей, но на сей раз ему нечего было возразить. Сирокко, горячий ветер с юго-востока, рождающийся в раскаленных внутренностях Сахары, никогда не приносил марсельцам хорошей погоды — только мигрень и дурные вести. Родольфо Колонна на сей раз получил Муниру Нахди, дочь египетского нувориша. Нежданное появление этой женщины, претендующей на время и внимание Анхеля, а походя сумевшей свести с ума Вито, оказалось более чем неприятным сюрпризом. По дороге домой он без конца крутил в голове все, что поведал ему брат, злился, негодовал и взывал к Анхелю, хотя и знал, что не получит немедленного ответа: «Если тебя в самом деле разыскала старая подруга, почему ты о ней и словом не обмолвился? Мунира! Надо же! Какое дурацкое имя! Значит, это из-за нее ты не полетел в Марсель вместе со мной! Сослался на встречу в редакции «Ле Монд», а сам пошел на тайное свидание в Люксембургском саду! Да и после ты мне ничего не рассказал… и если бы Вито спьяну не проболтался, я бы так и остался в дураках! Какого черта, Самум! Что вообще происходит!..» Фривольная история о «близкой дружбе» бывшего невольника с «настоящей арабской принцессой, прекрасной, как пери» весьма напоминала бульварную сплетню. Если бы Колонна прочел нечто подобное в «Пари Матч» или во «Франс Диманш», то не удержался бы от язвительных комментариев по адресу газетных писак, готовых скормить доверчивым читателям совсем уж немыслимое рагу… Увы, изготовителем варева с перчинкой выступил не голодный охотник за сенсациями, а вполне благополучный Витторио Колонна, оказавшийся не просто свидетелем, но и прямым участником событий. Руди знал младшего брата как облупленного и без труда определял, когда тот врет или фантазирует. На сей раз Вито не врал, но если не солгал брат — значит, солгал Анхель… При одной мысли об этом Руди начинало мутить. В его картине мира «Анхель» и «ложь» были несочетаемыми понятиями. По крайней мере, до сегодняшнего вечера… «Все люди лгут время от времени, все люди что-то скрывают… я и сам не святой, черт возьми! Но ты, Анхель!.. Я называл тебя ангелом, потому что был уверен, что ты-то никогда не лгал, не лжешь и не солжешь мне! Что между нами больше нет никаких тайн, связанных с твоим прошлым, и в настоящем ты ничего от меня не скрываешь! Выходит, я в тебе ошибался?» — от невыносимого переживания, что его банально и пошло предал лучший друг, Руди хотелось биться головой о стену… но он никогда не считал причинение вреда самому себе достойным способом решать проблемы, и не собирался начинать. Последний отрезок пути Родольфо потратил на дыхательную гимнастику самураев, которой научил его Анхель; несмотря на первоначальный скепсис, он довольно скоро убедился, что чередование вдохов и выдохов в определенной последовательности очень быстро приводит в порядок нервы — и срабатывает нисколько не хуже коньяка и сигарет… Самураи не подвели даймё и на этот раз. Ему стало намного лучше еще до того, как машина свернула с бульвара и заехала на паркинг. Входя в квартиру, Руди чувствовал полную готовность вернуть ситуацию под контроль здравого смысла. Неизбежный разговор с Анхелем, тяжелый и неприятный для обоих, вполне мог подождать до утра. Врываться ураганом в общую спальню, врубать яркий свет, вытаскивать любимого из постели и драматически требовать «объяснений» — такое поведение пристало истерическому герою теленовеллы, но никак не Родольфо Колонне! К тому же он знал по опыту, что ночь умеет подсказывать решения, и многие проблемы, вечером лежавшие на сердце тяжелым камнем, наутро кажутся задачей для первоклассника. Коты радостно выбежали ему навстречу — он приласкал их, улыбнулся Ольге, вышедшей с кухни вслед за котами, и как ни в чем не бывало спросил: — Ну, как поживает твой пациент? — О, уже намного лучше, синьор Родольфо! — добродушное лицо экономки озарилось ответной улыбкой. Руди хмыкнул: — Это прекрасно, но я рассчитывал на более развернутый ответ! Ольга потупилась, понимающе кивнула и собралась было дать полный отчет о состоянии больного, но не успела сказать даже нескольких слов. Дверь спальни бесшумно открылась, и Анхель вышел в коридор собственной персоной. На нем был черный шелковый халат, завязанный у пояса, и… судя по босым ногам, больше ничего. Золотые волосы, свободные от канзаши и прочих парикмахерских ухищрений, мягко вились вдоль щек, ниспадали на плечи и как будто окутывали фигуру лунным сиянием. Аметистовый взгляд, устремленный на Руди, был полон любви — и обжигал сильней, чем аравийское солнце… Все лишние участники сцены сразу же испарились — или Руди попросту перестал их видеть, слышать и замечать. Первые же слова, сорвавшиеся с губ Анхеля, попали ему точно в сердце, словно горящая стрела в бочку с порохом: — Хабиби, как хорошо, что ты вернулся!.. Я ждал тебя… и волновался… У Руди закружилась голова и пересохло во рту: даже если бы он захотел всерьез воспротивиться любовной магии своего джинна, то все равно бы не смог. Халиф схватил гуляма в объятия, едва тот приблизился на расстояние вытянутой руки, прижал к сердцу и выдохнул прямо в губы: — Почему ты волновался?.. — Потому что время позднее, а ты дважды не ответил на мой звонок. — Я?.. — Руди с трудом припомнил, что действительно не брал трубку мобильного, потому что боялся в пылу гнева наговорить лишнего. — Да, ты. Где ты был? — голос Анхеля, как всегда, звучал очень мягко, но тон был строгим, с явственными нотками ревности. Губы его, пахнущие вишней, оказались в такой опасной и соблазнительной близости, что Руди мгновенно воспламенился и не мог думать ни о чем, кроме поцелуя. Поцелуй произошел буквально в следующее мгновение и… продолжался гораздо дольше нескольких секунд. Между Халифом и Самумом никогда не бывало иначе, с самого первого свидания. Смешивая дыхание с дыханием возлюбленного, лаская его язык своим, жадно вжимаясь бедрами в его бедра, Руди сгорал от страсти, почти умирал от удовольствия и в то же время чувствовал суеверный страх от того, какую громадную власть над ним приобрел золотоволосый Самум за прошедшие три года… В короткой паузе для вдоха он только и сумел прошептать: — Пойдем… пойдем! — и, не размыкая объятий, подтолкнул Анхеля в сторону спальни. …Полчаса спустя они лежали рядом на сбитых простынях, крепко обнявшись, тяжело дыша, взмокшие, и упирались друг в друга лбами, покрытыми испариной. После ретивых занятий любовью с бурным окончанием Руди обычно засыпал как убитый, но сегодня и сейчас сна не было ни в одном глазу, хотя ночь давно уже вступила в свои права. Он хотел поговорить с Анхелем, задать ему миллион вопросов, убедиться, что между ними все по-прежнему, и никакая тайна из прошлого не в состоянии разрушить их священный союз… Интуиция настойчиво шептала: «Будь осторожен!» — а он искал и никак не мог выбрать верную интонацию для начала, чтобы объяснение не перешло в ссору. — Хабиб, ты ничего не хочешь мне рассказать? — тихо спросил Анхель… и как будто бросил Руди спасательный круг: глупая скованность исчезла, и нужные слова моментально нашлись: — Нет! Я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал… или, по крайней мере, объяснил! — В таком случае спрашивай. — Кто такая Мунира? — Похоже, ты уже знаешь, кто она. — Ты встречался с ней в Париже и ни слова не сказал мне! Почему?! — Прости меня, хабиб… — Прощу, когда объяснишь, почему скрывал! — Я ждал подходящего момента для разговора. — О, превосходно! Сколько же ты собирался ждать — месяц, год? — Не так долго. — Ты напрасно не учел, что Вито не умеет хранить даже свои тайны — что уж говорить о чужих! — У меня нет от тебя тайн, я просто… — Анхель запнулся, и Руди резко и насмешливо закончил за него: — Ты просто ничего не говорил! — Спрашивай. Теперь я расскажу все. — Что тебя на самом деле связывает с этой женщиной? — выпалив свой главный вопрос, Руди перевел дыхание и добавил чуть мягче: — Я тебя не допрашиваю, просто хочу знать правду о ваших отношениях. Только не вздумай угощать меня сказкой насчет возвышенной дружбы на почве любви к арабской культуре! Я не Вито… и знаю, что ты с женщинами не дружишь, потому что не доверяешь им! — Вот тебе раз. Пойду расскажу завтра Сонье, что, оказывается, мы с ней не друзья… Или, по-твоему, Сонья — не женщина, а свой парень? — хотя голос Анхеля звучал совершенно серьезно, без тени насмешки, Руди вдруг показался самому себе ревнующим глупцом, персонажем комедии, каким-нибудь Арнольфом или Альцестом… (2) Ему стало смешно и стыдно. Он хорошо знал этот хитрый приемчик своего джинна: если тучи сгущаются из-за ревности или обиды, не нужно пускаться ни в оправдания, ни в объяснения. Улыбка на лице разгневанного халифа — солнечный луч, разгоняющий грозовые облака… но Руди сейчас было совсем не до веселья, и уж тем более не до шуток: — Не пытайся отвлечь меня! Я задал прямой вопрос! Будь любезен ответить прямо и честно, хотя я не уверен, что… — он внезапно оборвал свою речь, испугавшись, что если произнесет вслух то, что лежало на сердце, призраки окончательно обретут кровь и плоть; но Анхель слишком хорошо знал своего любимого, чтобы не прочесть невысказанное в складках губ, в выражении глаз, и печально проговорил: — …Что можешь доверять мне, как раньше. Ты ведь именно это хотел сказать, хабиб? — Если бы хотел, то и сказал бы! — рыкнул Руди. — Не выдумывай того, чего нет! Я просто хочу знать правду, и ничего кроме правды! Он сдавил любовника в таком неистовом, жадном объятии, что будь тот более хрупким — рисковал бы получить трещину в ребре… но Анхель был крепок, силен и всегда готов разделить страсть Родольфо в любых проявлениях, даже если она напоминала вызов на бой. Почти три года прошло с того памятного дня, как Родольфо Колонна стал свидетелем особого сеанса целительства, больше похожего на магический ритуал, и участником духовного путешествия, где Анхель заново соединил потоки прошлого и настоящего, вернул память о самом себе. (3) Это был незабываемый опыт для обоих, сблизивший влюбленных сильнее, чем клятвы перед алтарем сближают новобрачных, но больше Руди не желал знать ничего о рабском прошлом Анхеля. Он считал страшную тему закрытой навсегда, не желал слышать никаких новых имен, особенно восточных, и принципиально не прочел ни одной страницы книги Доминика Лабе. Вот только неизвестная ему Мунира, похоже, не пожалела времени и прочла пикантный бестселлер от корки до корки. Прочла — и оказалась под таким сильным впечатлением, что ринулась, как безумная, разыскивать загадочного Самума по всему Парижу… По словам Вито, приглашение на свидание с принцессой Анхель получил в доме у своего дяди, во время обычного обеда; брат тогда обратил внимание только на странную секретность, окружающую послание незнакомки, но Родольфо видел ситуацию гораздо шире. Мунира едва ли смогла бы добиться своей цели — вытащить Самума на свидание, если бы не потрудилась узнать его парижские адреса и распорядок дня. Наверняка подослала кого-то проследить за ним и собрать сведения. А тут еще и Вито вмешался, завяз в этой истории, как оса в меду… Вот уж совпадение так совпадение! Руди отказывался считать его случайным. Он чувствовал, что должен раз и навсегда разобраться в происходящем распутать ядовитый клубок интриг — пусть даже знание, которого он старательно избегал, предстанет перед ним в самой неприглядной наготе и причинит боль. **** Двенадцатью годами ранее. 29 мая 1980 года Марли-Ле-Руа, Лувесьен, ночной клуб «Паша» — Я не могу больше пить… Я хочу уйти отсюда! — Мунира, переодетая в мужской костюм, висела на плече у Анхеля, переодетого женщиной, и тщетно пыталась поймать равновесие. Голова у принцессы невыносимо кружилась от алкоголя, нервного мерцания разноцветных ламп и очень громкой музыки. Гладкий мраморный пол ночного клуба так и норовил ускользнуть из-под ног. «Я тоже хочу уйти отсюда… желательно, навсегда!» — подумал Анхель, вслух же сказал совсем иное: — Господин велел дожидаться его здесь. Мы не можем покинуть зал без разрешения господина. — Ты все можешь, Нур Джемаль!.. Не притворяйся! — простонала принцесса и еще крепче схватилась за плечи своей «подруги», с ног до головы закутанной в лазурный дамаст (4): — Ты… настоящий джинн, так он тебя называет, верно?.. Ты выглядишь, как ангел из садов благодати, но на самом деле ты — джинн, и очень злой джинн! Ты случайно стал его пленником, где-то в пустыне, ты ему служишь, но только по необходимости… Я знаю, ты убьешь Амира при первой возможности! Словно подтверждая внезапное обвинение, басы ударили громче, медленная композиция сменилась чем-то арабо-испанским, с рваным и возбуждающим ритмом; лампы замерцали еще ярче, зал попеременно окрашивался то сиреневым, то серебряным, то красноватым, и фигуры танцоров, хаотично двигающиеся в этом инфернальном освещении, напоминали уже не беспечных гуляк из парижского бомонда, а проклятых грешников в преисподней… Анхель знал по горькому опыту, что во хмелю Мунира становится опасной для себя и окружающих, поскольку перестает следить за языком. Вот и сейчас она бросала на ветер такие слова, за которые можно было поплатиться жизнью. По счастью, громыхающая музыка заглушала дерзкие речи. Здравый смысл, как всегда говоривший тихим голосом Эфенди, призывал Анхеля к особенной осторожности; поэтому он замкнул уста ключом молчания, пока поддерживал Муниру и вынужденно играл роль соглядатая. Нельзя было отпустить супругу принца ни на шаг, чтобы она не вздумала затеряться в разгоряченной толпе, в поисках забвения или мщения, а может быть, того и другого… Амир получал странное удовольствие от того, что во время французских каникул поил свою женщину спиртным у всех на виду; но юному секретарю строго-настрого запрещал даже пригубливать алкоголь, не говоря уж о том, чтобы напиваться пьяным… и показываться в таком виде на людях. «Ты можешь своевольничать в моих покоях, Львенок… можешь рычать, даже кусаться… ты знаешь, что твои проделки меня развлекают, иногда даже смешат! Наедине со мной будь таким, каким тебе хочется, пробуй все, что душе угодно, и чего пожелает тело! Но упаси тебя Всевышний позабыть о правилах, которые я для тебя установил! Обещаю, что для начала ты отведаешь моего кулака, а потом… потом получишь настоящее наказание, соразмерное проступку! Не хочешь быть битым и наказанным — всегда помни о правилах!» Анхель всегда помнил о правилах. Вот и сейчас он был полностью трезвым — прямо-таки образец добродетельной скромности, невесть как попавший в дорогой притон на задворках Парижа. Мунира злилась и не оставляла попыток вызвать его на откровенный разговор: — Признайся, ты ведь желаешь Амиру смерти! Я знаю… я это вижу по твоим глазам… читаю по губам… и вот здесь, на лбу! — она с силой ткнула его длинным ногтем и попала бы точно между бровями, если бы он не успел отклониться. — Ааааа… отвернулся! Значит, я права, права! Анхель мог бы ответить: «Просто не хочу остаться слепым по вине менады, обезумевшей от можжевеловой водки и ревности…”(5) — но та часть его души, что приняла имя Нур Джемаль, была настороже. Он сумел сохранить спокойствие и ответил бесстрастно и сухо, как автомат: — Я всего лишь ничтожный раб, целиком покорный воле господина… и следую его приказу — ждать, пока он не закончит приватной беседы с принцем Зафаром и не позовет нас снова к себе. Мунира презрительно фыркнула: — Как хладнокровно ты лжешь, Нур Джемаль! Ты думаешь, я слепая, ничего не вижу, не понимаю?.. Это со мной Амир обращается, как с ничтожной рабыней, тебе же позволяет все!.. Ты полностью свел его с ума… С тех пор, как мы приехали в «город грехов», он провел со мной всего одну ночь… половину ночи! Без тебя же он не выдерживает и пары часов! Ты крепко держишь его золотой сетью! — Верблюд не правит бедуином, госпожа… и я — не наездник, а всего лишь золотой верблюд (6), слуга и забава для господина. — тщательно выстроенная фраза звучала красиво, как сложная фортепьянная гамма, но Анхель с трудом смог ее закончить. Тошнота подступила к горлу от омерзения к рабской маске, натянутой против воли, от ненависти ко всему, что вынужден был говорить и делать ради более-менее сносной жизни в Саудии, ради поездок в Европу — и смутной надежды, что однажды Амир сдержит слово и позволит ему постоянно жить во Франции и управлять отелем. — Ты не слуга… ты — оборотень! Ты обманом занял место рядом с Амиром… мое законное место! О, я сама убила бы тебя, убила, если бы только могла сделать это безнаказанно! А знаешь… я бы и его тоже убила, он это заслужил! — Мунира выдыхала обвинения в лицо ненавистного наложника, и Анхелю казалось, что на коже оседают ядовитые испарения… он сам удивлялся, что до сих пор не мертв — и находит в себе силы улыбаться и успокаивающе шептать: — Не стоит давать место темным помыслам, госпожа, и тем более — произносить вслух такие ужасные слова. Проклятия похожи на обоюдоострый клинок, они ранят не только того, на кого падают, но и того, кто их посылает… — Теперь ты угрожаешь мне, раб?! — Нет, госпожа… я хочу вас утешить. Принц Амир любит вас, а все прочее — не более, чем суета, иллюзия, мираж… Стоит ли тревожиться из-за миражей? Примечания: 1. Самураи принимали решения на протяжении семи вдохов. Если самураю это не удавалось, он переключался на что-то другое, поскольку это означало, что для решения либо не готов он сам, либо нет подходящих обстоятельств. 2. Арнольф — персонаж комедии «Школа жен», Альцест — персонаж комедии «Мизантроп». Обе пьесы написал Мольер. 3. Подробнее об этом рассказано в первой книге цикла («Не присылай мне роз»). 4. Дамаст — ни что иное, как знаменитый дамасский шелк (он же — камка, камча, дама). Одно — или двухлицевая ткань с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения. 5. Менады — опьяненные, одурманенные женщины, которые принимали участие в бешеных плясках в честь бога Диониса. По преданию, именно менады растерзали Орфея как «ненавистника женщин». 6. Здесь игра слов. «Нур Джемаль» — «прекрасный свет», но «джемаль» означает не только «красивый, прекрасный», но и «верблюд».