Пепел на зеркале

ГЛАВА 15. Признания 19 апреля 1992 года, Марсель, Ла Корниш, дом семьи Колонна По распоряжению донны Марии Долорес, воскресный выпуск «Ле Монд» старательно прятали от Руди, но ближе к вечеру, когда в столовой уже накрывали легкий ужин для оставшихся гостей, злосчастная газета все-таки попала ему в руки. Дядя Джу спокойно оставил ее в курительной комнате, предполагая, что племянник, практически расставшийся с привычкой вдыхать табачный дым, сюда точно не заглянет — но у судьбы были свои планы, и все вышло иначе. Семейные разговоры за обедом так или иначе крутились вокруг помолвок и бракосочетаний, детей и важности своевременного обзаведения потомством. Старшие родственники умиленно наблюдали за внуками, сидевшими за детским столом, хвастались их успехами и многозначительно посматривали на братьев Колонна, намекая, что им тоже пора бы найти себе достойных спутниц жизни. К удивлению Руди, Вито на сей раз не стал искрометно отшучиваться, а горячо поддержал брачную тему и заявил, что очень скоро представит родне свою избранницу. Это сообщение вызвало фурор, от Вито сразу же потребовали подробностей, но он отказался отвечать, «чтобы не спугнуть удачу». Причину сочли уважительной, но донна Катарина, тетушка Соньи, начала ахать, вздыхать и жаловаться на легкомыслие молодежи, играющей святынями и безрассудно разрушающей выгодные союзы, вопреки мнению родителей, желающих им добра… Диего прекрасно понял, в чей огород запустила камень тонкая старушечья рука, и, проигнорировав попытку Соньи обратить слова тетушки в шутку, произнес яркий монолог об «устаревших понятиях», что подменяют добровольный любовный союз подобием узаконенной проституции. Донна Мария Долорес красноречия гостя не оценила и тактично предложила обсудить что-нибудь менее волнующее… Диего не посмел спорить с хозяйкой дома и пристыженно опустил глаза, но неожиданно ему на помощь пришел Вито и выразил полную поддержку: — Ты совершенно прав, мой друг! Брак по расчету, навязанный против воли, не сильно отличается от работорговли! Рабство и торговля телом давным-давно запрещены — отлично, но законодателям следует быть последовательными! Нужно признать уголовными преступниками всех, кто мешает влюбленным соединиться, будь они хоть родители, хоть священнослужители, хоть коварные друзья! Что ты на меня так смотришь, Руди? Хочешь поспорить со мной? — Нет, не хочу… просто не припомню, чтобы ты раньше был таким радикалом в семейных вопросах. — Погоди, еще и не то увидишь! — горячо пообещал Вито, и донне Марии Долорес снова пришлось мягко урезонивать не в меру разошедшегося сына. Руди не переставал удивляться поведению брата и в конце концов пришел к выводу, что в самом деле пропустил какое-то важное изменение в личной жизни Прилипалы. Всего неделю назад тот буквально умирал от любви к Элизе и горевал из-за ее предательства, и вот уже собирается сделать предложение другой невесте!.. Причем не похоже было, что это поступок «назло» — Вито в самом деле выглядел влюбленным, и у него загорались глаза при одном упоминании о новой загадочной избраннице. Расспрашивать брата прямо сейчас, за общим столом, не было никакой возможности. Руди решил разобраться с этой интимной тайной немного позднее, но сразу после обеда им надолго завладели дети, а потом — Сонья… За пару часов сиесты из него едва не вытрясли душу. Сначала — подвижные игры, под занавес — роль исповедника, было от чего устать. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал вечерний аперитив: пользуясь тем, что дамы еще не прибыли в гостиную, дядя Джу решил повеселить мужчин и рассказал парочку откровенно скабрезных анекдотов «про голубых». У дядюшки и в мыслях не было задеть гордость племянника, напротив, он тем самым давал понять окружающим, что шутки над «жеманными и манерными» никоим образом не соотносятся ни с кем из представителей славного рода Колонна. Родольфо принял подачу и посмеялся вместе со всеми, хотя у него руки чесались как следует врезать драгоценному дядюшке по уху… Боясь уступить этому желанию, он отставил недопитый бокал и сбежал из гостиной, чтобы дать себе время остыть. Ноги сами привели его в бывший кабинет отца. Берлога Никколо Колонны была сохранена в том же виде, что и при жизни владельца, и поддерживалась в безупречном порядке. Руди надеялся найти здесь надежное укрытие от праздничной сутолоки и утомительной болтовни, и старая комната, затененная плотными шторами, не обманула его ожиданий: обволокла тишиной и знакомыми запахами фиалкового корня, темного рома и вишневого табака. Казалось, сам отец обнял его за плечи и бережно усадил в свое любимое кресло из буйволиной кожи. «Ах, папа… Пока ты был жив, мы с тобой часто спорили, даже бранились, как два пирата, но, черт возьми, как же мне тебя не хватает! Дорого бы я дал за то, чтобы ты снова орал на меня в этом кабинете, и стучал кулаком по столу… вместо того, чтобы слушать в стотысячный раз подначки дяди Джу, вместе с глупыми анекдотами про пидорасов!» Руди грустно усмехнулся, вспомнив, что отец однажды сгоряча пообещал выгнать его из семейного бизнеса, «если не прекратишь развратничать с матросами и докерами» — а он, тоже сгоряча, заявил, что «на бизнес мне наплевать, и я скорее курить брошу, чем трахать парней!» «Видишь, папа, я тебе солгал насчет бизнеса, а ты, получается, лгал мне насчет твоих собственных грехов… точнее, только одного, но какого! А вот курить я действительно почти бросил, и моего единственного парня у меня никто никогда не заберет!» Он медленно выдохнул, борясь с нахлынувшими переживаниями, и снял трубку со старомодного телефона, чтобы позвонить домой, чтобы услышать хотя бы голос Анхеля. К его разочарованию, на звонок ответила Ольга. Хорошей новостью было то, что самочувствие любимого улучшилось, а плохой — что его все еще беспокоят кашель и боль в горле. Экономка сообщила, что «синьор Эдгар принял все нужные лекарства, выпил травяной отвар и теперь уже, наверное, спит», и деловито осведомилась: — Хотите, чтобы я разбудила синьора Эдгара? — Нет, ни в коем случае! — Руди рассердился, что ему задают вопрос, ответ на который очевиден, и еще раз строго велел Ольге тщательно заботиться о подопечном и выполнять любые его кулинарные капризы, даже самые странные. Положил трубку, встал и направился к потайной двери, скрытой в углу кабинета. Дверца, замаскированная бордовой драпировкой, вела в курительную комнату. Родольфо зашел туда вопреки обещанию, вот уже год как данному Анхелю и самому себе: вне дома не прикасаться ни к сигарам, ни к сигаретам, а дома изредка курить только наргиле, приготовленный заботливыми руками мужа. Опустившись на турецкий диван и взяв из коробки тонкую «гавану черри», некогда особенно любимую им, Руди испытал сильный укол вины, но легко сумел договориться со своей совестью в образе Самума с укоряющим взором: «Да ладно, джинн… всего одна сигарилла перед ужином! Это не в счет!» Он ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки, блаженно откинулся и уперся затылком в мягкую и прохладную диванную спинку. Единственное, чего ему хотелось — это побыть в тишине и покое, после того, как на его взмокшей шее два часа подряд висели и катались верхом племянники и крестник. Дети Лауры до боли в животе закормили «лошадку» марципаном и шоколадными яйцами, а сын Диего и Соньи шаловливо растрепал крестному гриву и, наверное, в сотый раз стащил у него деревянную шпильку с жемчужиной, скреплявшую самурайский пучок. «Какой-то заговор мелких воришек…» — ухмыльнулся Руди, вспомнив девчушку из бистро, несколько дней назад ловко присвоившую заколку из волос Анхеля. Внутри усталого сознания, понемногу плывущего в туман сладкой дремы, сейчас же отозвался голос любимого: «Да, придется нам с тобой вновь отправиться в Киото, чтобы пополнить разоренную коллекцию канзаши… ну или заглянуть в «Тасаки», где ты покупал мне пасхальный подарок!» (2) «Если этот детский разбой продолжится и дальше, проще будет наладить производство канзаши прямо в Марселе… но если бы я выбирал, где оказаться с тобой прямо сейчас, то перенес бы нас в тот чудесный маленький татами-отель… у него еще оказались практически бумажные стены… помнишь?» «Да, немного неловко вышло… Наверное, хозяева отеля решили, что ночью началось землетрясение!» «Или что в их уютный чайный домик забрались два диких мустанга!» «Или заселился Кинг Конг с приятелем Годзиллой. Хорошо, что японцы такие воспитанные и невозмутимые…» «Да, по их лицам ничего не прочтешь и не узнаешь, о чем они думают! Нам с тобой наутро никто даже слова не сказал, только мило улыбались и кланялись…» «Ты прав, надо будет как-нибудь повторить поездку в Киото…» «Оххх, любовь моя, как же ты умудрился заболеть под самую Пасху! Мне сегодня так не хватает тебя рядом…» «Прости, хабиби, меня и самого это страшно огорчает и злит… но скоро я буду здоров и последую за тобой повсюду, о халиф моего сердца!» «А знаешь… в то же время я рад, что ты не присутствовал на этом дурацком обеде и не слышал ни одной из тех гадостей и глупостей, что выпали на мою долю вместе с пасхальным барашком!» «Тебя снова огорчили родственники?» «Не огорчили, а разозлили! Просто выбесили до красных глаз!» — Руди вздохнул и ощутил, как брови опять сходятся над переносицей, а зубы плотно сжимаются. Приятная расслабленность мгновенно улетучилась. Адреналин, вскипевший в крови, разрушил астральную связь: прекрасный образ Самума померк, растаял, как утренний туман, и певучий голос больше не звучал в сознании столь явственно… От досады Руди едва не сломал зажатую в пальцах сигариллу. Сунул ее в губы, щелкнул зажигалкой, раскурил и с удовольствием сделал первую глубокую затяжку. Почувствовав себя лучше, он протянул руку за пепельницей и обнаружил лежащую рядом толстую газету — «Ле Монд», воскресное приложение; зачем-то взял ее и пробежался взглядом по первой странице с заголовками статей. Интервью с премьером Квебека, генетические опыты на мышах-мутантах, авиакатастрофа в Нигере и политические дрязги в Афганистане совершенно не заинтересовали Родольфо. Он машинально развернул газету на середине. Наткнулся на заметку, что в департаменте Рона-Альпы должности председателей комиссий теперь предоставляются защитникам окружающей среды, и цинично хмыкнул: — Эээ, господин Мийон, (3) как же вы так прогнулись под «зеленых»! Видать, они и вас как следует полили мазутом и закидали дохлыми чайками! Сразу за экологическим разворотом последовала рубрика «Поступь века», где дискутировался щекотливый вопрос: можно ли простить непростительные поступки — теракты, пытки, взятие в заложники или убийство детей? Тема была настолько неприятна Руди, что он не стал вчитываться. Просмотрел по диагонали следующую статью — религиозную полемику о понимании сущности пасхального воскресенья — и не удержался от язвительного комментария: — Ничего себе! С каких это пор язычники борются за душу, а христиане за тело? Ересь какая-то! Он сердито перевернул страницу… и в первую секунду решил, что из-за крепкого табака у него случилась галлюцинация. С газетного листа в него буквально выстрелил знакомый взгляд, и блеснула солнечная улыбка… та самая улыбка, которой Анхель всегда улыбался только ему! — Да что со мной такое… джинн, ты снова мне мерещишься, или это просто сон?.. — Родольфо потер глаза и убедился, что не спит, а в «Ле Монд» действительно размещена фотография Анхеля. Снимок предварял большое интервью под многообещающим заголовком: «Зло, которое я видел под солнцем» (4) «Аааа, как же я мог забыть, что сегодня вышло то самое интервью, которое тебе навязала эта проныра Жако! А ты даже не потрудился мне напомнить, хитрец!» — Руди получше расправил разворот с интервью и с жадностью всмотрелся в газетный портрет. Можно было только догадываться, какие соображения двигали Анхелем, когда он предоставил для публикации это редкое юношеское фото, давным-давно сделанное для рекламы молодежной одежды. Эдгару Штальбергу, запечатленному на нем, было никак не больше шестнадцати лет. Белокурый юноша, с тонкими чертами лица и огромными сияющими глазами, во всем подобный прекрасному принцу из сказки, беспечно смотрел в объектив, не подозревая, что в недалеком будущем станет жертвой похищения… На втором снимке, старом и мутном, добрый десяток саудитов в нелепых одеяниях толпился на фоне вышек нефтеперерабатывающего завода. Лиц было толком не разглядеть, но Родольфо точно знал, что среди этих неизвестных арабов скрывается принц Амир аль-Сауд. Об этом человеке Анхель никогда не заговаривал первым и крайне неохотно отвечал на вопросы о нем, полагая, что молчание о прошлом — лучший способ предать его забвению. Руди был с ним согласен, однако ничего не мог поделать со своей ревностью и вспышками самой настоящей ненависти к богатому негодяю, вообразившему, что ему все позволено. В том числе и купить живого свободного человека, чтобы сделать из него игрушку для постельных забав или подобие дрессированного зверя… Заглавные фотографии в «Ле Монд» сопровождались ловко подверстанным интригующим комментарием: «Никто не знает, каким образом французский журнал мод попал в руки саудовского принца. Зато доподлинно известно, что именно этот образ из весенней коллекции семьдесят седьмого года стал роковым для юного Эдгара Штальберга. С него берет начало вся цепь последующих драматических событий: от поездки в Тунис на каникулы до ночного похищения в оазисе Сахары, и — многолетнего плена в далекой стране, во власти знатного арабского вельможи, заказавшего и оплатившего похищение. Звучит невероятно? Да, пожалуй; но сам главный герой этой истории снова подтвердил ее достоверность в беседе с нашим корреспондентом». После такого начала Руди ощутил сильнейшую горечь во рту и боль в мгновенно пересохшем горле. Он поперхнулся дымом и затушил в пепельнице недокуренную сигариллу. У него возникло малодушное желание отбросить газету, спрятать ее подальше, порвать — лишь бы не читать о том, чего он вовсе не хотел знать! Или, скорее, боялся узнать из первых уст, да еще в ранее неизвестных подробностях… «Ну уж нет! Никто не заставит меня, Родольфо Колонну, бояться правды, как бы горька она ни была! Если Анхель почему-то решил, что настало время открыть эту правду — я не могу отказаться узнать ее! И не откажусь…» Читая интервью, Руди не мог не отдать должное журналистскому мастерству Жаклин Тревельян. Эта дамочка очень ловко ставила вопросы, подогревая читательский интерес, и, подлавливая собеседника на деталях, не позволяла ему ускользать от прямых ответов. Она как стервятник кружила над Анхелем, прозрачно намекала на пикантную подоплеку похищения и в иезуитской манере добивалась признания, что похищенному не так уж плохо жилось в роскошном восточном дворце похитителя, где все было брошено к его ногам со сказочной щедростью… «Ах ты лицемерная сука! Умеешь подкрадываться со спины!» — яростно подумал Руди. — «Значит, по-твоему, Эдгар Штальберг — вовсе не жертва, а выгодоприобретатель!.. Выходит, ему все это нравилось, и он получил намного больше, чем потерял!» Колонна с отвращением встряхнул газету, словно надеялся, что циничные умопостроения журналистки осыпятся со страниц, как гнилые ягоды с веток, но увы, чернильные буквы держались прочно. «Скажи еще, что это вовсе не гнусные родственники продали его в рабство, а он сам подстроил свое похищение! Вот как ты все хочешь представить, поганая очковая змея?» Руди не ошибся в замыслах Жако. Настырную журналистку больше всего интересовали «глубины человеческого сердца». Она «обоснованно сомневалась», что молодой, красивый и щедрый саудовский принц в самом деле вызывал отвращение у юного пленника, и открыто предполагала, что все было «намного сложнее»: «Признайтесь, Эдгар — наверняка настал такой день, прекрасный или ужасный, когда ваши гнев и ненависть все же уступили место совсем иным чувствам?» Эдгар не попался в ловушку и спокойно пояснил, что, разумеется, со временем стал испытывать симпатию и определенную привязанность к похитителю, но это чувство не родилось естественно, в ситуации свободного выбора, а было всего лишь проявлением стокгольмского синдрома. (5) Жаклин так и не удалось сбить его с толку, чтобы представить случившееся своеобразным «выигрышем в лотерею», романтическим приключением юного француза в песках Аравии. Не добившись своей главной цели — уменьшить тяжесть вины мачехи и сестры Анхеля — она дала себе волю в финальном комментарии к интервью и развернулась вовсю: «На Востоке верят в судьбу… верят, что все события нашей жизни, от рождения до смерти, начертаны заранее и предрешены. У нас есть основания полагать, что Эдгар Штальберг мог бы повторить стезю Иосифа Прекрасного, проданного в рабство родными братьями, но все же сумевшего стать любимцем и наместником фараона… но судьба распорядилась иначе. После гибели своего похитителя, ставшего покровителем, Эдгар страдал в неволе еще долгих семь лет. Об этом страшном периоде в его жизни — куда более страшном, чем золотая аравийская клетка! — много говорилось в книге Доминика Лабе. К сожалению, автор почти не уделил внимания судебному процессу, где Эдгару пришлось доказывать, что он имеет право и на фамилию «Штальберг», и на семейное наследство. Месье Лабе посчитал достаточным просто назвать имена тех, кого суд счел виновными, и отправил в тюрьму… Нам же кажется крайне важным задаться вопросом о возможности помилования заблудших и прощения раскаявшихся. Библейский Иосиф простил покаявшихся братьев, несмотря на несчастья, пережитые по их вине. И пусть мы живем не в библейские времена, но все же такие слова, как «искупление» и «прощение» не утратили своего сакрального смысла. Эдгар Штальберг ныне стал успешным бизнесменом, и отчасти «наместником фараона» в крупной известной компании… Теперь ему предстоит решить — поступит ли он, как Иосиф? Проявит ли доброту и милосердие к своей сестре Розамунде, томящейся в тюрьме, и сделает ли хоть что-то для облегчения участи той, что давным-давно признала свои ошибки и раскаялась в грехах? Читая книгу Доминика Лабе, не подвергая сомнению ничто из рассказанного в ней, и безусловно осуждая современное рабство во всех его проявлениях, мы все же считаем, что точка в истории Эдгара Штальберга и его сестры еще не поставлена». У Родольфо закружилась голова и зашумело в ушах. Газета выпала из его рук и разлетелась по ковру шуршащими серыми лепестками. Он встал с дивана и покачнулся, как будто стоял на шаткой палубе, хотя легкий послеобеденный хмель давным-давно выветрился… почва уходила из-под ног совсем по другой причине. «Все, с меня довольно… Никаких больше родственников, гостей и газет на сегодня! Еду домой! Я должен срочно увидеть Анхеля». Приняв это решение, Руди направился к двери, ведущей в коридор, но прежде чем он успел открыть ее, ручка повернулась как будто сама собой — и в курительную ввалился Вито. Ввалился так шумно и неловко, что зацепился за портьеру, висящую у входа, и запутался в ней, как рыба в сети: — Брррр, да что это за дрянь! Какого хера меня тут ловят, я же не акула… и не какой-нибудь… скат! И не морской кот! Судя по гасконаде брата, он был совершенно пьян, и Руди для начала решил помочь ему выпутаться из плотного тяжелого велюра: — Черт тебя возьми, Прилипала! Когда ты умудрился так нализаться… и чем? На аперитив не подавали ничего крепче хереса! Вместо внятного ответа, Вито обвил руками шею брата, уткнулся ему в плечо и залился слезами. Руди, не готовый к такому развитию событий, обнял его в ответ, помог сесть на диван, и, временно наплевав на собственные планы побега, устроился рядом: — Что стряслось, братишка, за ту четверть часа, что ты потерял меня из виду? — П-принцесс не существует! Вот что я понял за это время, брат! — прорыдал Вито и по-мальчишески стал вытирать глаза пальцами. — Нет никаких волшебных п-пери… одни шлюхи! Кругом одни шлюхи и надменные ледышки! Если бы я мог, как ты, ебать одних парней, то и наплевать бы на них на всех… но кажется, я ее люблю!.. Люблю по-настоящему! Вот в чем ужас! — Кого? — Руди подумал про ветреную Элизу, дважды сбежавшую невесту Вито. Только ей одной пока удавалось доводить брата до отчаяния и пьяных слез, и превращать его сердце в кровоточащую рану… но ответ брата ошеломил его: — Муниру! Принцессу Муниру! Да, Акула, представь себе: на сей раз меня угораздило влюбиться в самую настоящую арабскую принцессу! Ну то есть… она не совсем принцесса… не по крови… Она дочь Мансура Нахди, ясно? И племянница аль-Файеда, нашего доброго знакомого! И… вдова какого-то там саудитского эмира! Вот так вот мне повезло, Руди! Только она меня не любит, ни капли! Она… знаешь… а, наплевать, скажу: она мной просто воспользовалась… да, как рабом! Ты спроси у Анхеля, как это бывает, уж он-то в курсе… — Эй… эй, братишка, да ты бредишь! — рациональный ум Руди категорически отказался принять сумбурный поток признаний за истину, но в сердце определенно нарастала тревога. — Nope. I’m fine, thanks! — Вито пьяно усмехнулся и ткнул его кулаком в плечо -шутливо, но чувствительно. — Ааааа… Выпивки тебе мало показалось, решил какой-то дрянью закинуться! — Родольфо крепко взял брата за плечи, притянул к себе вплотную и пристально всмотрелся в его лицо. Зрачки у Вито не казались ни расширенными, ни суженными, кожа не была ни слишком бледной, ни слишком влажной… но зато водочный шлейф в дыхании ощущался и не с такого близкого расстояния. Руди поморщился и покачал головой: — Ты с ума сошел — запивать херес русской водкой! — Т-ты прав… — Вито всхлипнул и снова улегся к нему на плечо. — Больше не буду так делать. Адская смесь, хуже абсента… здорово мне дало по мозгам… — Ааааа, даже не отрицаешь! Мозги надо беречь, братец, это тебе любой доктор скажет! А ты что творишь, а? Из-за своей Элизы пьешь, как дырка, вот уж сколько недель подряд… ясное дело, тебе и мерещатся то зеленые феи, то арабские принцессы! — Нет… не мерещатся… это все правда было… — возразил Вито и страдальчески добавил: — Я ее люблю! «Никогда не спорьте с сумасшедшим», — когда-то давно предостерегал герр Мертенс, и Руди решил последовать совету мудрого знахаря, знающего о человеческом теле и природе души намного больше дипломированных врачей. У него в уме быстро сложилась четкая и вполне вероятная картина всего произошедшего с братом: «Наслушался рассказов Анхеля, начитался этой проклятой книги, вот и начал грезить о восточных красавицах! Пошел на арабскую вечеринку аль-Файеда в «Ритц», чтобы гульнуть как следует и развеяться после Элизы — и после пары коктейлей втюрился в какую-нибудь танцовщицу ракс шарки! (6) Наверное, из-за нее ты и застрял в Париже… вообразил себе очередную любовь века! Хитрая бестия переспала с тобой, получила дорогой подарок — и дала для виду от ворот поворот, чтобы посильнее разжечь страсть, ну а ты принял все близко к сердцу! Оххх, Прилипала, как это на тебя похоже…» Родольфо уже набрал в легкие воздуха, чтобы на правах старшего в семье выдать вслух утешительно-поучительную речь и предложить брату выпить комбучи, чтобы не показываться пьяным на глазах у матери и племянников, но тут Вито пошевелился под его рукой и все тем же страдальческим голосом выдал: — Слушай, Акула, я сегодня вечером загляну проведать Эдди! Да, не спорь и не возражай, я все равно приду! — Нет! Он болен, а ты… подожди до завтра. — Не важно, больной он или притворяется, но у меня к нему много вопросов, и я их задам! Мунира меня вы… выставила, когда я к ней заявился в пятницу, вчера по телефону — и двух слов не сказала, а сегодня вообще трубку не берет! — Значит, устала от твоих домогательств! — сухо заметил Родольфо, начиная понемногу сердиться на все это представление. — Даже если эта дама и в самом деле с Ближнего Востока, она не обязана падать к твоим ногам и признавать тебя господином! — Жаль… я надеялся, что это у них в крови… ничего не понимаю! Зачем она так себя ведет со мной? Может, хотя бы Эдди мне объяснит!.. — Да что ты прицепился к Анхелю! — не выдержав, рыкнул Руди. — Он-то здесь причем? Откуда ему знать повадки арабских… женщин?! — То есть как — причем? Это же он познакомил меня с Мунирой! — О, ну хоть что-то новенькое… спьяну ты всегда несешь околесицу, но такого я еще не слышал! — Никакая не околесица… чистая правда, свои слова я и под присягой готов повторить! Говорю тебе: Эдгар меня с Мунирой и познакомил, и тогда я был совершенно трезв! — Ну и где же произошло столь знаменательное событие? — недоверчиво усмехнулся Родольфо, старательно делая вид, что внезапные откровения брата его нисколько не задевают и не тревожат. — В Париже, в Люксембургском саду… не далее, как в прошедший вторник! Он ее представил как свою давнюю знакомую, но знаешь, я начинаю подозревать, что они все-таки не просто знакомые! У них наверняка что-то было, а может быть и сейчас есть! Вот поэтому Мунира и прогоняет меня, не хочет ни видеть, не разговаривать! А я хочу точно знать и понимать, что происходит… да и тебе бы не помешало! И сегодня вечером мы спросим… мы оба спросим его! Примечания: 1. Ирисовый (фиалковый корень) — подземная часть ириса, который относится к многолетним травам семейства касатиковых. У ирисов красивые крупные цветки, но парфюмеров они не интересуют. Ценятся лишь корневища флорентийского и бледного ирисов. Корень ириса обладает нежным цветочно-древесным запахам. 2. «Тасаки» — японский ювелирный бренд, с 1954 года производящий украшения из жемчуга и бриллиантов. Компания владеет собственной жемчужной фермой и начинала с продажи классических украшений из жемчуга, но благодаря многочисленным совместным проектам, над которыми работала Tasaki, они смогли модернизировать свои изделия и расширить свою аудиторию. В Париже бутик Tasaki находится в отеле «Ритц». 3. Шарль Мийон — в тот период президент регионального совета депутатов от департамента Рона-Альпы (орган местного самоуправления). 4. Аллюзия к Библии, книга Экклезиаста (10, 5-9): «Есть зло, которое видел я под солнцем, это — как бы погрешность, происходящая от властелина: невежество поставляется на большой высоте, а богатые сидят низко. Видел я рабов на конях, а князей ходящих, подобно рабам, пешком. Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей. Кто передвигает камни, тот может надсадить себя, и кто колет дрова, тот может подвергнуться опасности от них». 5. Стокгольмский синдром (или травматическая связь) — это состояние, при котором у заложников формируется эмоциональная зависимость и привязанность к похитителям. Несмотря на прямую угрозу убийства или насилия, жертва сочувствует и сопереживает преступнику. Стокгольмский синдром не признан психическим расстройством, наоборот, считается адаптивным механизмом психики, направленным на выживание. На уровне поведения жертва демонстрирует принятие, послушание, выполнение требований, оказание помощи агрессору, что увеличивает вероятность положительной реакции — сокращения насильственных действий, отказа от убийства, согласия на переговоры. Для жертвы повышается вероятность выжить, сохранить здоровье. На психическом уровне синдром реализуется через идентификацию с агрессором, объяснение/оправдание поступков преступника, прощение. Такие механизмы позволяют сохранить целостность Я как системы личности, включающей самоуважение, любовь к себе, силу воли. Термин был впервые введен шведским психиатром Нильсом Бейерутом в 1973 году, по итогам исследования поведения заложников, которых террористы захватили в отделении банка в центре Стокгольма. 6. Ракс шарки — в дословном переводе с арабского «восточный танец», это ни что иное, как знаменитый танец живота, беллиданс. 7. Комбуча — ферментированный чай на основе чайного гриба, тонизирующий напиток, помогающий быстро протрезветь или избавиться от последствий похмелья.