Пепел на зеркале

ГЛАВА 14. Горькое лекарство

«Его дарят похмельем сладким слёзы.

Шипы — не стражи ли царицы розы?»

Саади

“Любовь — это роза.

Каждый лепесток — иллюзия,

Каждый шип — реальность».

Шарль Бодлер

19 апреля 1992 года, Париж, авеню Фош, 65 резиденция семьи Нахди аль-Фуад Звонок отца разбудил Муниру гораздо раньше обычного. Она попыталась отговориться недомоганием, но Зубайда молча вложила ей в руку телефонную трубку и вышла из спальни, чтобы не мешать беседе своей госпожи с почтенным родителем. Сейид (1) Мансур, как обычно, не стал тратить лишних слов и сухо сообщил дочери, что намерен приехать к ней с визитом — и поговорить не в ресторане, а за домашним обедом, с глазу на глаз. Подобные встречи с отцом никогда не сулили ничего хорошего, и всякая сонливость слетела с Муниры раньше, чем она успела сказать «до встречи». Зубайда тоже знала привычки главы семейства и, быстро приготовив для Муниры бодрящую ванну с травами и морской солью, поспешила на кухню, чтобы лично заняться трапезой. Обычно, лежа в теплой воде и клубах пены, благоухающей розмарином, ванилью, можжевельником, мятой и апельсином, Мунира чувствовала себя отдыхающей богиней и предвкушала приятные события наступившего утра, но сегодня настроение было безнадежно испорчено. Она не сомневалась, что визит отца имеет только одну цель: устроить дочери гневный разнос из-за очередного не в меру бурного увлечения, и не столько из-за самого факта, сколько из-за «неумения прилично вести себя на людях». Это означало, что светские хроникеры все-таки пронюхали об ее экстравагантной поездке в Диснейленд, на стремительном желтом «бугатти», пилотируемом сыном марсельского миллиардера, владельцем сети отелей и ресторанов… и красивым, как кинозвезда. Наверняка шпионская фотокамера ушлого охотника за эксклюзивом щелкнула их парочку и накануне, в «Ритце», и поздне — поблизости от романтического замка Монвилларжен. Замок, превращенный в отель, показался Мунире и Вито надежным убежищем, но, вероятно, они были чересчур самонадеянны и беспечны, как большинство любовников. Налетевшая страсть увлекла обоих и заставила забыть об осторожности — последствия не заставили себя ждать. «Ах, красавчик с бархатными глазами… ты заманил меня в свою постель, будто козу в колодец, и вот теперь я не знаю, как выбраться!.. — но не могу не признать, что оно того стоило…» — Мунира покраснела от воспоминаний о безумной ночи и ненадолго нырнула с головой в воду, словно желая смыть соблазн и самую память о нем. Это было бы сделать намного проще, если бы Витторио удовольствовался единственным свиданием и не искал новых встреч. Мунире казалось, что наутро, после весьма горячего прощания под душем, она достаточно ясно дала понять молодому марсельцу с телом греческого бога, что не собирается продолжать. Почему-то он воспринял ее деликатные слова с точностью наоборот и… всего через сутки заявился к ней домой, как ни в чем не бывало! Вместе с ним прибыла корзина великолепных свежих роз — кремово-золотистых и алых. Витторио определенно привык к легким победам и был убежден, что его не просто встретят как дорогого гостя, но и прямо у порога упадут в объятия, чтобы продолжить совместный праздник сладострастия. Холодность дамы настолько обескуражила поклонника, что он почел за лучшее принять ее поведение за дразнящую игру, вызов и побуждение к решительной атаке. Витторио сразу же признался в любви и… принялся доказывать делом серьезность своих намерений. Уклониться от его буйных объятий и поцелуев было нелегко; еще сильней борьбу осложняло полное нежелание Муниры бороться. Пуговицы на блузке расстегнулись словно сами собой, грудь выскользнула наружу и легла точно в мужскую ладонь, а легкая шелковая юбка и тонкие кружевные трусики вообще ничему не мешали. Крепость готова была пасть, но сдаваться на милость победителя ни в коем случае не следовало. Мунире пришлось позвать на помощь охрану. Это было жестоко и несправедливо, но в тот момент она не видела иного способа разъяснить Вито, что «роман» между ними существует лишь в его фантазиях, и продолжение действительно невозможно. Появление двоих чернокожих громил неприятно удивило, но нимало не испугало Вито — он даже попытался оказать им активное сопротивление, проявив себя отчаянным, хоть и не слишком умелым бойцом; и Мунира снова выдержала мучительную борьбу с искушением отозвать псов, выгнать их вон, окончательно отбросить благоразумие и запереться с любовником в спальне на целый день. «Нет, нельзя, нельзя… Расстаться сейчас и больше никогда не встречаться — так будет лучше для нас обоих!» — напомнила она себе, и, стараясь не слушать, что там кричит Вито ей вслед, с равнодушным видом повернулась и ушла в самую дальнюю комнату. Ах, если бы он знал, чего ей стоило это равнодушие… Мунира безвыездно жила во Франции уже восемь лет, и ее здешний образ жизни был бесконечно далек от восточных семейных традиций и строгих религиозных предписаний. Она сполна использовала дар своей редкой природной красоты, принимала поклонение мужчин как должное и позволяла себе тайные любовные связи — обычно бурные и короткие, как летняя гроза, но никогда всерьез не затрагивающие души. В душе по-прежнему был отпечатан только один образ… и за все время вдовства с ней впервые приключилась история, сумевшая задеть сердце. Витторио оказался не просто остроумным красавчиком с приятными манерами — ему непостижимым образом удавалось одновременно возбуждать Муниру и заставлять ее смеяться до слез. Страстному и дерзкому напору марсельца сложно было противостоять. Мало того, удовольствие, полученное с ним в постели, было сравнимо с тем наслаждением, что когда-то дарил ей Амир на супружеском ложе… и в других неожиданных местах, о которых добродетельной женщине по идее не полагалось даже знать, не то что бывать там. Пожалуй, в некоторых моментах Витторио даже выигрывал у принца, поскольку не был эгоистом в постели и не распоряжался женским телом столь жестко и властно. Он легко угадывал желания любовницы и шел им навстречу, не дожидаясь, пока нежная просьба сорвется с губ. Под его руками Мунира таяла, словно масло на жаровне, и расцветала подобно жасмину в знойный полдень… Вито же не скупился не только на ласки, но и на слова, и восхваления, которыми он осыпал Муниру, сделали бы честь любому певцу газелей. (2) Неотвязные воспоминания о проведенной вместе ночи горячили кровь и настраивали на романтический лад. — Я сейчас вся горю, мне себя не сдержать, Мне то слёзы, то кровь проливать, проливать. Я б хотела огнём свою душу поджечь, Но в душе моей ты, не могу её сжечь… (3) — прошептала Мунира и грустно вздохнула. Нужно было заканчивать омовение, одеваться, причесываться, накладывать дневной макияж, подходящий к случаю, и постепенно входить в образ серьезной и благонравной дочери Мансура Нахди. Она помнила о жестоком законе жизни: за все удовольствия рано или поздно приходится платить, и порой по самому высокому счету. Вот и сейчас один из таких счетов принесет ей родной отец.

****

Мансур Нахди всегда ел умеренно, и Зубайда приготовила легкий обед по-александрийски: махши, эггу, лепешки с хумусом, баранину в йогурте и шоколадный пудинг с тахини. (4) Блюда, расставленные на столе, источали вкусные запахи, но ни у отца, ни у дочери не было аппетита. Оба едва прикасались к тому, что лежало в тарелке, и обменивались короткими пустыми фразами, что всегда предшествуют долгому и неприятному разговору. Отец изредка бросал на дочь сердитый взгляд, но Мунира предпочитала держать глаза скромно опущенными, в надежде, что напускное послушание хоть как-то смягчит справедливый гнев. Причина отцовского раздражения, без сомнения, пряталась на страницах толстого воскресного приложения «Ле Монд». Мансур обычно никогда не читал эту газету, оставаясь на протяжении многих лет верным «Эху», «Фигаро» и «Трибьюн», но сегодня принес с собой в столовую и демонстративно положил на край стола. Мунира дорого дала бы за то, чтобы первой заглянуть в подозрительное издание и подготовиться к обороне… отец это понимал и не собирался облегчать ей задачу. Наконец, она не выдержала напряжения и рискнула задать вопрос: — Тебя что-то беспокоит, папа? Плохие новости из Каира? — Из Каира? Нет, там все как всегда! В отличие от Парижа! — А… что особенного произошло в Париже, кроме назначения нового премьер-министра и открытия Диснейленда? — все так же вкрадчиво поинтересовалась Мунира. — Это я хочу узнать у тебя! Во что ты опять ввязалась?! — внезапно заорал отец с такой злобой, что дочь подскочила на стуле и едва не расплакалась от испуга. — О… о чем ты, папа? Не понимаю!.. — Ах, не понимаешь! Мало того, что ты, потеряв всякий стыд, показываешься на людях с очередным любовником… к счастью для тебя, в Париже подобное поведение никого не удивляет и не шокирует… но зачем ты встречалась снова с этим шайтановым отродьем?! — прежде чем Мунира успела сказать хоть слово, Мансур схватил газету, резко развернул, едва не порвав пополам, и сунул дочери в лицо двойную полосу с интервью: — Вот про кого я говорю! Не пытайся отрицать, что виделась и говорила с ним! Мунира дрожащими руками разгладила газетные листы и всмотрелась в мелко набранный текст, разбавленный фотографиями. С первого снимка на нее взглянул совсем юный Самум, одетый и причесанный по моде семидесятых, озаренный солнечной улыбкой — она никогда раньше не видела его таким счастливым и беспечным… На втором снимке была запечатлена группа саудитов, с логотипом «Aramco”(6) на заднем плане — судя по отвратительному качеству размытого изображения, его выдернули из какого-то давнего пресс-релиза, посвященного нефтедобыче. Бородатые мужчины в куфиях и дишдашах, примерно одного роста и телосложения, казались неотличимыми друг от друга, но принцесса сразу же узнала своего покойного мужа в окружении братьев и кузенов, вполне здравствующих и поныне. «Амир!.. Ты никогда не оставишь меня в покое!» — горло сжалось от удушающей смеси стыда и горя, и Мунира продолжала смотреть на фотографии, не в силах вымолвить ни слова. — Молчишь? Вот и я тоже потерял дар речи! — продолжал бушевать отец. — Какой позор! Как этот презренный распутник посмел обвинять наших благодетелей в таких грязных делах! Как посмел бросить черную тень на доброе имя твоего покойного мужа… а значит, и на тебя, и на всю нашу семью! Мунира смиренно дождалась, пока буря хоть немного утихнет, и самым кротким голосом проговорила: — Папа… ну мало ли о чем пишут французские газеты… Да, парижане падки на пикантные истории из жизни богачей, но кого это может волновать там, в Саудии? Все давным-давно забылось и быльем поросло. — А ты вдруг взяла да и вспомнила о прошлом! — не унимался Мансур. — Соскучилась по бывшему слуге своего мужа, который возомнил себя… даже не знаю, как его и назвать! Что за странную встречу ты ему назначила на виду у всего города, что за общие дела у тебя нашлись с этим ничтожным лгуном? — Послушай, я не знаю, зачем Эдгар все это затеял… Я прочла книгу и решила встретиться с ним, чтобы предупредить: если хочет сохранить жизнь, пусть закроет рот! Вижу, он меня не послушал… но в книге ни слова неправды не было, поверь мне, папа! Уж я-то знаю, что запятнать «доброе имя» моего мужа никому не под силу — Амир и сам с этим отлично справлялся! — Молчи! Я и сам знаю про распутство твоего покойного мужа, пусть милосердный Аллах простит ему грехи и упокоит его душу! Но как мне теперь объясняться с его братьями, моими компаньонами, которые часто бывают во Франции, получают французские газеты и наверняка прочитают эти… измышления! — Мансур брезгливо ткнул пальцем в газетный разворот. Мунира опустила голову и сказала совсем тихо, словно говорила сама с собой. — Зачем вообще что-то объяснять… лучше сделать вид, что мы ничего не знаем. В конце концов, Эдгар со своими откровениями рискует только собственной головой, это он болтает недозволенное, а наша семья тут совсем ни при чем. — Ах, как все красиво и просто у тебя получается, о мудрейшая из женщин! — ядовито отозвался Мансур. — Одно только забыла: Аллах не вынет мысли из твоей головы, чтобы вложить в голову шейха Зафара бин Халида! У этого ходжи (7) всегда есть особое мнение по всем вопросам… Надеюсь, ты все-таки помнишь, что он для нас сделал, и чем ты обязана лично ему! — Если бы я и хотела забыть, ты все равно не позволишь… — Мунира начала злиться и с трудом сдержала порыв добавить: «…а тебе как будто нравится пресмыкаться перед ним только потому, что он тоже аль-Сауд!» — Неблагодарная! Позор моих седин! Ты просто нагло пользуешься моим мягкосердечием, а мне ведь придется держать ответ перед Аллахом за попустительство твоим похождениям! — Папа, прекрати взывать к Аллаху, ты же сам всегда говоришь, что он не видит и не слышит ничего, происходящего под крышей… — Мунира не могла сказать отцу в лицо — «ты же не веришь в бога!» — но не сомневалась, что он прекрасно понял ее намек. — Всевышний на то и Всевышний, что у него есть тысячи глаз и ушей, способных видеть и слышать повсюду! И множество ртов ежесекундно докладывают ему о проступках каждого! — Мансур тоже не мог прямо сказать дочери, что боится отнюдь не Всевышнего. В существовании мудрого и справедливого Творца он разуверился давным-давно, еще в начале шестидесятых, когда Насер (8) со своими приспешниками затеял безумные социальные преобразования и лишил семью Нахди обширных земельных угодий, табачных фабрик и предприятий по переработке хлопка… Благодаря дальновидности и предусмотрительности прежнего главы семейства, часть богатства удалось спасти и спрятать во французских банках, но многое пришлось начинать с нуля, потом и кровью создавать лучшее будущее на обломках прошлого. Помогали в этом отнюдь не молитвы, и опасности тоже исходили не с неба. Вот и сейчас Мансур стремился оградить любимую дочь и самого себя не от далекого божества, карающего и мстительного, а от не менее мстительных людей, обитающих на земле и способных причинить быстрый и болезненный вред. Мунира не могла читать мысли отца, но догадаться, о чем он думает, не составляло труда. Она устало вздохнула, понимая, что ей совершенно некуда деться от напоминаний, на какие жертвы пришлось пойти Мансуру Нахди, чтобы вызволить ее из саудовского плена… и в каком неоплатном долгу вся их семья находится перед шейхом Зафаром вот уже десять лет. Зафар бин Халид, двоюродный брат Амира, в свои тридцать с небольшим занимавший высокий пост в «Аль-Мухабарат Аль-амма», (9) пошел на должностное преступление и помог устроить отъезд (а точнее — побег) принцессы в Париж. Он также милостиво согласился закрыть глаза и на дела, которые принц Амир вел с конгломератом (10) «Нахди групп», и на подозрительные счета своего кузена, с подозрительными проводками в зарубежные банки… разумеется, его слепота имела свою цену. Мунира никогда не вникала в бизнес, которым занимались ее отец и муж, справедливо считая, что это не ее ума дело; но порой жалела, что не понимает сути тайного договора, заключенного между Мансуром Нахди аль-Фуадом и Зафаром бин Халидом аль-Саудом. Шейх Зафар приезжал во Францию не чаще пары раз в год, никогда явно не участвовал ни в каких сделках «Нахди групп», не сидел на переговорах и не подписывал документов; были только пышные обеды и ужины, походы на скачки и спортивные матчи, и обязательное посещение Оперы. Мансур Нахди принимал шейха как дорогого гостя, устраивал приемы в его честь, сам ездил к нему в гости на виллу в Марн-ля-Кокетт… но в промежутках между приемами и визитами ходил мрачнее тучи и принимал успокоительное; ну а после того, как Зафар наконец-то отбывал к раскаленным пескам своего королевства, Мансур сейчас же отправлялся на полмесяца в Швейцарию — «поправить здоровье и подлечить нервы», как он объяснял домашним. На сей раз отец изменил традиции и никуда не поехал после встречи с Зафаром, зато внезапно вспомнил о добродетели и явился к дочери, чтобы донимать ее упреками и наставлениями. Он все говорил и говорил, никак не мог успокоиться, и Мунира чувствовала, что начинает терять последнее терпение: — Папа, я не понимаю, чего ты хочешь от меня!.. Я не собираюсь больше встречаться с Эдгаром и не имею никакого отношения к интервью, которое так возмущает тебя! Мое имя там даже ни разу не упомянуто, ни прямо, ни косвенно! Вот, выпей воды, остуди свой гнев… — Лучше бы ты сама набрала воды в рот и держала его на замке! Я еще не закончил! Раз ты упрямишься и не признаешь своей вины, давай обсудим твоего нового воздыхателя! Мунира давно была готова к тому, что отец заговорит о Вито — и даже глазом не моргнула: — Какого воздыхателя, папа? — Какого? Да того самого, что катает тебя по всему Парижу в желтом спорткаре и возит в Диснейленд! Того самого, с кем ты ужинаешь в «Ритце»! — Мы во Франции, и я теперь француженка, как и ты. Кататься на машине и ужинать в ресторане — не преступление… — Да, да… ты француженка и феминистка! Такая же, как твоя мать! Прекрасно знаешь свои права, так позволь напомнить тебе твои обязанности, и наш уговор: не делать откровенных глупостей, о которых рано или поздно доложат шейху Зафару! Если уж ты отказываешься идти замуж за его младшего брата, то могла бы построже соблюдать этот пункт! Мунира прижала пальцы к вискам: — О, нет, папа, только не начинай снова… Ты еще в прошлый раз обещал, что поговоришь с Зафаром начистоту и объяснишь ему, почему я никогда не стану женой слабоумного Маджида! — Я сдержал свое обещание! — Мансур побагровел от негодования. — Ты не хочешь снова замуж — и я, на правах отца, отказал принцу Маджиду в твоей руке! Зафар был недоволен, но ему и в голову не пришло оспаривать мое решение! Хорошо бы и ты выполняла все обещанное, а не позорилась, как последняя… — Папа! Не говори того, о чем пожалеешь! — А ты не указывай мне, дочь, что я должен и не должен говорить! Я и так позволяю тебе слишком много, с самого детства… и вот до чего ты дошла! Тоже мне, почтенная вдова! — Послушай, Амир погиб десять лет назад, и я пролила по нему целые реки слез… но даже в Саудии меня не заставили бы пожизненно носить траур и сидеть взаперти! Я имею право встречаться, с кем хочу! — Но только не в отеле, который принадлежит Маджиду! — «Ритц» принадлежит дяде Мохаммеду! (11) И он точно его не продавал! — Не прикидывайся дурочкой! Я говорю вовсе не про «Ритц», а про «Монвилларжен»! Мунира покраснела, окончательно убедившись, что отец знает не только о поездке в Диснейленд, но и в курсе, каким было продолжение… Она не имела привычки отрицать очевидное и храбро взглянула в глаза Мансуру: — Да, мы отдыхали в «Монвилларжен»… но причем тут Маджид? Его там точно не было! — Да при том, что Зафар недавно купил для него этот отель, и расчеты по сделке прошли через мой банк! Все документы оформлены, и Маджид уже стал законным владельцем! — О… вот это дурная новость… почему ты не сказал мне раньше, папа? — Потому что и предположить не мог, что моя дочь настолько беспутна! Как вас угораздило из сотни отелей в округе выбрать именно злосчастный «Монвилларжен»? Это была твоя идея? — Нет. — Аааа, значит, тебя туда притащил этот марсельский щеголь! Я не удивлюсь, если он сделал все это нарочно, по наущению того лживого распутника, который ныне себя величает Эдгаром Штальбергом! Да еще и ведет дела со старшим братом твоего воздыхателя… и судя по той же прессе, их связывают не только деловые отношения! — Папа, ну что за паранойя! Причем тут Эдгар? Он… — Мунира вдруг вспомнила, что познакомилась с Витторио благодаря Эдгару, и прикусила язык. У нее мелькнула кошмарная мысль, что отец не так уж неправ, и она против воли оказалась втянутой в чужую интригу. — Вижу по твоему лицу, что ты начала кое-что понимать! — удовлетворенно констатировал Мансур, перевел дыхание и снова набросился на притихшую дочь с жестокими упреками: — Я на многое в твоем поведении готов закрыть глаза, но только до тех пор, пока это не угрожает твоей жизни или не вредит моему бизнесу, который для меня все равно что жизнь! Представь, что будет, если Маджид узнает про твои похождения в его отеле, сочтет себя оскорбленным и нажалуется шейху Зафару! Представь, что будет, если у братьев Аль Сауд начнется вражда с семейством Колонна! И мы окажемся втянуты только потому, что ты открыто встречаешься, с кем не надо, и проводишь ночи в отелях! Мало того, что на мою голову обрушится гнев Зафара, мне еще и придется расхлебывать все те неприятности, что может устроить моему бизнесу эта марсельская семейка… распутников и содомитов! — Побеспокойся лучше о шейхе Зафаре, папа… Он твой компаньон, и… я понимаю, твои дела сильно зависят от его благоволения! Марсельцы же ничего тебе не сделают. — О, мне бы твою убежденность! Много ли ты понимаешь в том, какие дела и с кем я веду? Пусть Колонна и не так могущественны, как Аль Сауды, но в их руках — все Средиземное море, контроль над транспортными перевозками! Я не хочу враждовать с теми, кто помогает мне возить грузы, не хочу по твоей милости терпеть убытки в каждом порту! Потому запрещаю тебе, как отец, встречаться с марсельцем! Забудь его! Мунира опустила голову и тихо произнесла: — Считай, что я его уже забыла… но боюсь, что он не сможет так скоро забыть меня. И ты не сможешь ему приказать, папа. Примечания: 1. Сейид (араб. — господин, глава племени) — почётный титул мусульман, возводящих свою родословную к пророку Мухаммеду. В раннее средневековье в Аравии сейид — представитель родовой и племенной аристократии. В средние века, в новое и новейшее время титул сейида нередко присваивали себе многие мусульмане разных социальных слоёв, независимо от происхождения. 2. Подразумевается любовная песня в жанре «газель». 3. Стихотворение Робиа Балхи, персидской поэтессы X века. 4. Махши — египетский аналог голубцов, основной ингредиент — капуста со специями, подается как закуска фактически к любому блюду. Эгга — вариант омлета, запекается обычно с овощами и травами. 5. «Эхо» (Les Echos) — первая ежедневная французская финансовая газета, придерживается экономической либеральной позиции. Основной конкурент «Трибьюн», также имеющей финансово-экономическую направленность (публикует фондовые показатели и анализирует состояние рынков). «Фигаро» — старейшая ежедневная газета новостей в области внутренней и внешней политики, экономики, культурной и общественной жизни во Франции и за рубежом. Считается умеренно-правой, в отличие от леволиберальной «Ле Монд». 6. Saudi Aramco (полное наименование — Saudi Arabian Oil Group) — национальная нефтяная компания Саудовской Аравии. Одна из крупнейших нефтяных компаний мира по показателю добычи нефти и размеру нефтяных запасов. На неё приходится около 12% мировых запасов нефти, 10% её добычи и 14% экспорта. Является источником до 80% доходов в саудовский бюджет. 7. Ходжа — в данном контексте подразумевается почетный титул, общее значение «почтенный человек», «высокопоставленный человек», «сановник». 8. Гамаль Абдель Насер (15.01.1918 — 28.09.1970) — египетский революционер, военный, государственный и политический деятель, второй президент Египта (1956–1970). Насер возглавил свержение короля Фарука в 1952 году и в том же году начал земельную реформу. В 1956 году он стал президентом Египта, а в 1962 году начал осуществлять широкие социалистические реформы и модернизацию страны. В то время многие богатые семьи («олигархи», как сказали бы сейчас) столкнулись с национализацией и конфискацией своих активов, а также пострадали из-за сотрудничества с британцами и французами. 9. «Аль-Мухабарат Аль-амма» — Служба общей разведки Саудовской Аравии. 10. Конгломерат компаний — (от лат. conglomerates — скопившийся, собранный) — объединение фирм, иногда — юридическое лицо, в состав которого входят компании, осуществляющие предпринимательскую деятельность в различных отраслях экономики. 11. Отель «Ритц» был куплен египетским миллиардером Мохаммедом аль Файедом еще в 1979 году.