«Девушка»-ромашка

      Сяо Синчэнь:       — Я… — Сюэ Ян попробовал вывернуться — Сяо Синчэнь не дал, — Я ей написал!.. Я ей записку оставил!..       Он и дальше будто бы пытался высвободиться, но не было в этих попытках его обычной силы и опасной ловкости — бился точно птица в силках:       — На столе! Прямо… прямо под её бутылкой!.. С виски недопитым!.. Я ей написал! Написал, что уплыву! На пароходе!.. И что вернусь! И когда вернусь! А она… Она что, не могла… подумать, что пароход… может задержаться?!.. ДУРА!!! — внезапно рванулся по-настоящему и всё-таки вырвался!       И зашептал из темноты громко и страшно:       — Я ей сказал… Я ей говорил… А она… Она… Я вернулся… Вернулся… Стучал… Стучался! Стучался всё ей! А она… — Сяо Синчэнь безуспешно ловил во тьме чужие руки, — Она… Я стучался! А потом кричать ей стал! «Открывай!» А она… А потом соседи… хозяева: дом их был — пришли и… И рассказали!.. — ночь замерла — Сяо Синчэнь кинулся вперёд и сумел поймать!       Но Сюэ Ян, точно не замечая ладоней, что теперь вновь сжимали его собственные, продолжал:       — Рассказали, что она… что она… И я пошёл… пошёл к ней… И там… А я… Я же ей… Я ей принёс… ЕЙ! — и вдруг завыл! Страшно, по-звериному, — У-у-у-у!.. Ы-ы-ы… Ду-у-у-ур-р-р-а-а-а-а-а!..       Всё ещё не зная, в чём же была причина, и потому опасаясь, что неосторожным словом может сделать только хуже, Сяо Синчэнь молча сжал Сюэ Яна в объятиях: такого сильного, храброго, злого… опасного, не дающего себя — и своего сладкую в обиду — и сейчас такого хрупкого…       Обнимал, гладил по спине и по напряжённым дрожавшим плечам, и несколько раз коротко поцеловал в висок…       Наконец звериный утробный вой стих, и Сюэ Ян обессиленно уткнулся лицом Сяо Синчэню в шею…       — Ян-Ян, я здесь… Не надо, не терпи — поплачь, если нуж…       Сюэ Ян просипел в ответ:       — Не буду я! Из-за… из-за этой дуры… Я же ей написал!.. А она… — боднул Сяо Синчэня лбом в плечо, — Она…       — Она… — Сяо Синчэнь почувствовал, что и его самого колотит, — она тебя не дождалась?       — ДА!       Не находя больше слов, Сяо Синчэнь снова обнял — и впервые за сегодняшний вечер его обняли в ответ! Крепко, до боли в рёбрах!       Сюэ Ян несколько раз судорожно втянул ртом воздух, но так и не заплакал… А потом спросил: зловеще и при этом с какой-то почти детской наивностью:       — Знаешь, что она сделала?       — Н-нет…       — Она… вздёрнулась… Повесилась!.. ДУРА!       — Как? — ошарашенно прошептал Сяо Синчэнь.       — На верёвке! Ха… — но глумливый смешок почти тотчас же сменился подвыванием, — У-ы-ы-ы!.. Я… Я вернулся… А она… Соседка та сказала: она всем говорила… перед… перед этим… что я наверное утоп наверное… или сбежал куда… от неё… И всё, не вернусь теперь!.. Плакала…       Сяо Синчэнь только открыл рот — Сюэ Ян рявкнул:       — Лучше б дальше виски свой пила! И пиво! И… ром тот жжёный паршивый!.. И дрыхла бы!..       — Ян-Ян…       — Тупая дура!..       Выходило, что мать Ян-Яна сгубило отчаяние в разлуке с сыном. И ещё… и роль мог сыграть alcoholismus: лишить несчастную и, насколько можно было судить, одинокую женщину ясности мышления, усилить душевные терзания, ужас неизвестности и предчувствие возможной потери…       — Ей было невыносимо думать, что она потеряла тебя. Она любила тебя и…       Сюэ Ян передёрнул плечами, вскинул голову и зарычал:       — Если любила — что ж она сдохла-то? А?! Что ж она бросила-то ме…       Он не закончил: «…бросила меня!» — осёкся…       Не дожидаясь, пока он снова попытается вырваться, Сяо Синчэнь стиснул его в объятиях… Всякие слова были бесполезны: взрослый и посторонний мог, глядя со стороны, понять, что над бедной женщиной взяли верх одиночество и бессилие перед, как ей верно казалось, возможно уже свершившейся потерей, ожидание известия настолько кошмарного, что лучше было бы умереть, лишь бы не слышать… не знать его… Но было ли возможно объяснить это ребёнку, так мечтавшему помочь свой матери, помочь во всю меру его детских сил? Ребёнку, пустившемуся ради неё в авантюру с пароходом, в какую и не каждый более взрослый пустился бы? Обрёкшему себя на тяготы и опасности — и выдержавшему их — ради неё? Он думал, что будет ей помощником и более того: будет тем, кто примет, кто возьмёт на себя всю ответственность за неё и заботу о ней… А стал… — почудилось, точно меж рёбер, под самое сердце — воткнули огромный зазубренный нож, холодный как лёд, и теперь проворачивают, а ты цепенеешь бессильный: если даже взрослый и посторонний невольно подумал это, подумал так — что же мог подумать ребёнок? Что он подумал о себе? Ледяной нож рвал и кромсал душу — хотелось плакать, выть… лишиться сил, чтобы не чувствовать этой боли… кусать или резать себе пальцы, лишь бы заглушить её другой болью, лишь бы забыть о ней хоть на мгновение… Что же тогда он, его Ян-Ян, чувствовал тогда?!       — Я н-не з-зн-наю… — Сяо Синчэнь услышал, что стучит зубами, и заставил себя сделать глубокий вдох прежде чем продолжить, — Я н-не знаю, что тогда вышло… ч-что именно и как вышло с твоей матерью, но — в-в этом нет твоей вины!       — Да я знаю! — бросил Сюэ Ян вдруг так, точно речь шла о какой-то досадной мелочи, вроде опрокинутой на стол тарелки, а не о мыслях, сердце и душе ребёнка — о страшных мыслях… о его собственных душе и сердце… Это пугало. И рвало душу сильнее прежнего…       — Ян-Ян, ты… ты не понимаешь…       Сюэ Ян перебил:       — Сказал же: знаю я! — отстранился — но вывернуться из объятий не попытался — и зашипел змеёю, — Чья вина, с того я уже… Так с него взял: никогда не забудет!       Первой мыслью, когда Сяо Синчэнь только услышал «Чья вина, с того я уже…», было: «Значит, что бы там не вышло, виновного — или того, кого Ян-Ян посчитал виновным — уже нет в живых» Но когда следом прозвучало: «…никогда не забудет!» — пронзила ужасная догадка!       — Это… — прошептал Сяо Синчэнь, — То, что случилось с твоей матерью… случилось из-за господина Чана?.. Того самого, с парохода?.. И у него… — показалось, что снова даёт о себе знать commotio cerebri: закружилась голова и начало подташнивать, — был сын?.. То есть, три сына?       — Да! — голос Сюэ Яна вошёл в грудь вторым ножом, раскалённым добела.       В последовавшем недолгом молчании Сяо Синчэню почудилось, что тот спрашивал себя: вонзить ли огненное лезвие поглубже — распороть правдой, или вырвать, оставив зияющую рану недосказанности… И выбрал первое:       — Что, ничего не спросишь больше?       И Сяо Синчэнь счёл единственным честным исходом покориться этому выбору:       — Но что… как это всё вышло?       — Что «всё»? — огненный нож дрогнул — в груди дрогнуло болью:       — Что… связывало твою маму с гос… мис… этим Чаном?       Сюэ Ян хмыкнул.       — Да ничего почти! — произнёс Сюэ Ян нарочито медленно и ровно: старался владеть собой, — Она дура была, я ж тебе сказал… А ублюдок этот… плантатором быть хотел…       Он сделал ещё паузу — Сяо Синчэнь вдруг почувствовал, как студёна и ветрена сегодняшняя ночь. Где-то совсем близко в прериях протяжно и низко завыл какой-то зверь…       Сюэ Ян щёлкнул зубами, словно бы тоже от холода — и продолжал:       — Мы… мы на Большой реке жили… На Миссисипи… В Арканзасе… В *** — это на берегу, на самом юге штата… Там все…       …Сяо Синчэнь забыл, как дышать…       — …Там все, знаешь ли, хотят быть плантаторами… Хотели: тогда чёрных не освободили ещё… Вот и мой… у меня… отец… — голос задрожал: на едином слове, — тоже хотел… Говорю же: все хотели!.. Знаешь, говорят: «Хлопок — белое золото Юга!»? Золотопромышленниками быть хотели, ха!.. Золотодобытчиками… — тут вышла пауза, но совсем короткая, — Мой… отец… когда молодой был, столяром был… Но как-то, говорил… или соседи говорили? Или потом я уже это слы… не то ли шло у него, то ли… душа не лежала… А может, это вообще брехня!.. В общем, к приличным… к пятому десятку баксов он всё-таки подкопил. Женился. Ну пожили они… Дом обустроили… Потом… родили… — спина Сюэ Яна под ладонями Сяо Синчэня напряглась…       — Ян-…       К губам тотчас же прижали палец: «Молчи!»       — …сына… А потом решили, что хватит, хотят тоже быть плантаторами! Продал он мастерскую свою… Я её вот и не помню даже… И купили землю… Под хлопок… Сосед один побогаче был — помер, а наследники решили землю по частям продать… Тут бы и подумать: кто землю, да ещё у Большой реки, да ещё под хлопок, вот так продаёт? Не подумали… Но там много полудурков было: много кто из соседей прикупил тогда… Досталось всем как по лоскуту на одеяло… Ну и взялись: хлопок, табак… А наследники, говорят, как продали всё, в Мемфис уехали… Ну и… ничего земля особенно не родила! Год, второй… Кто-то из соседей, новых хозяев — кто поумнее был — продал это всё! А остальные… — Сюэ Ян глумливо подхихикнул и снова прижал палец к губам Сяо Синчэня: «Пока молчи!», — Вот тогда и оказалось, что есть такой хороший человек… деловой… достойный!.. — мистер Чан! И он всем, у кого беда на новой земле, помочь готов! А знаешь как? — и убрал палец, дозволяя говорить.       — Он… знал как правильно выращивать хлопок?       — Нет!       — Он… продавал… какие-то плуги, тяпки, мотыги? — к своему стыду Сяо Синчэнь внезапно обнаружил, что помнит и знает о хлопководстве чуть более чем ничего, — Продавал… лошадей? Или… вьючных быков?.. Мулов?       — Нет!       — Рабов?..       — Нет. Он давал деньги в долг!       — И дал их твоей семье.       — Да. Под урожай, который будет на следующий год. Только на третий год урожай опять плохой был!       — И он потребовал в уплату… вашу землю?       — А ты — смешок и в голосе издёвка, — деловой человек! Потребовал! Но не сразу: в тот год сказал, что даёт отсрочку… Правда не всем: некоторые из соседей уже тогда своих «плантаций» лишились. В его пользу. Некоторые — и ещё чего-нибудь: по мелочи: кому пару лошадей пришлось продать, кому — с жены перстни-серьги снять… Тогда казалось: дрянь… А оказалось — повезло им!.. На следующий год… — голос сделался тише и глуше, — Это я уже помню… Так правда, кусками: то… сё… урывками… Жара эта всё время! И — поле! Мне тогда оно огромное казалось: я тогда настоящих, больших плантаций и не видел ещё… — в голосе мелькнула горькая усмешка — Сяо Синчэнь осторожно притянул Сюэ Яна к себе и тот не сопротивлялся:       — Только не вышло всё равно ничего: урожай лучше был, но долг им не покрыть было! Они тогда, я потом уже узнал, долго уговаривали… ублюдка этого… Так не только у… у моих так вышло… Но он не уступил! Никому! Ещё и тюрьмой грозил: кому — долговой, кому — как мошенникам!.. Они дурачьё оказались! Полудурки: стали у города… ну знаешь, «отцы города» — бывает такая сволочь?.. защиты просить. Только городу, конечно, оказалось сподручнее с мистером Чаном дела вести! И всё равно, что он здесь только пятый год и наездами бывает — зато «городских отцов» не обидит! При капитале же ублюдок! И в округе у него, якобы, какие-то знакомства были… Вот потому и решились все дела тогда в его пользу — той же осенью, быстро, и решилось всё! И стал мистер Чан у нас крупный землевладелец!.. И ещё то тут, то там много чего владелец: за проценты, которые на его с-с-сук… ссуженные деньги за эти года набежали! Ну а дурачьё… хорошо в своих домах, а не на улице осталось! Осенью-то! Хотя… кого-то, парочку, кажется, и в долговую посадили… И мы… без земли остались… И отец слёг… как раз только снега пошли… Мать рыдала конечно… Вроде бы, говорила, сердце… Она вообще… любила порыдать… Дура!.. А он… храбрился. Говорил: «Главное, не должны никому больше — никакая собака больше нас не оберёт! И даже вот на жизнь осталось… До весны дотянуть… А к весне я отлежусь — и придумаем что-нибудь! Руки инструмент помнят — устроится всё!..» А через неделю после Нового года его и похоронили… — Сюэ Ян резко подался ближе, одной рукой схватил Сяо Синчэня за рубашку, а другой — и зажал ему рот, — Молчи!.. Мать… ревела опять конечно!.. И… и тогда уже… Нет! Не было тогда такого!.. Если толь иногда!.. Тогда она… плакала только! Соседи… много кто, таскались тогда: кто посочувствовать, а кто… у кого осенью всё ещё хуже нашего вышло, те то дров, то ямса, то просто… погреться просились…. А весной, едва снег просел, пришёл к матери человек от мистера Чана и сказал: «Надо, вдовушка, долги платить! Мистер Чан человек добрый, горе твоё понимает, но и деньги счёт любят! Мистер Чан и так оттого, что муж твой умер, вам отсрочку с осени дал! Правда за зиму ещё проценты набежали…» А она ему конечно: «У нас всё выплачено!» А он ей: «Основной долг, да муж твой покойный землёй закрыл. Но вот проценты на него…» А она говорит, конечно, что и проценты выплачены! Что и бумаги на это есть, от мужа остались! И полезла за бумагами… — ладонь Сюэ Яна, всё ещё лежавшая на губах Сяо Синчэня, задрожала, — а бумаг… нет! И чёрт их знает: может, их и не было никогда, может, набрехал ей муж-покойник, а может… мало что ли их было, тех, кто к ней всю зиму таскался?.. Она переполошилась, побежала к городскому нотариусу: у него же ещё свой список со всех городских бумажонок должен быть… И у него нашлись… бумаги… на основной долг! Она рыдать конечно… Клялась, что бумаги были! И что она их самолично своими глазами у мужа видела! И я… — ногти Сюэ Яна впились Сяо Синчэню в щёку, — я ей верю: не такого она была ума, чтобы так складно набрехать!.. И рыдала… от души всегда… Вот только в городском совете ей против бумажек не поверили! И пришлось… — впились, казалось, до крови… — пришлось ей опять проценты… отдавать… А знаешь, там сколько за зиму набежало? — ладонь наконец соскользнула, давая ответить:       — Нет.       — А как раз на наш дом! Он хоть и невелик был, но…       Даже если проценты и правда не были выплачены осенью, вместе с передачей земли в счёт основного долга, а отец Сюэ Яна, Сюэ-старший, слукавил своим домашним, чтобы не волновать их, так как надеялся расплатиться позднее, например, в следующем году, история эта всё равно была дурная: почему люди от мистера Чана не напомнили вдове о долге сразу как только она начала распоряжаться всем имуществом покойного супруга? Почему не сообщил городской нотариус? И куда делись бумаги семьи Сюэ о покрытии основного долга? Даже если проценты не были уплачены и потому бумаг на них не было, бумаги на основной долг должны были быть… И наконец, как так вышло, что долгов набежало ровно на то имущество, что осталось у несчастной вдовы? Или лучше спросить: почему человек от мистера Чана не пришёл за долгом раньше, пока его ещё можно было покрыть меньшей суммой?       На всякий случай Сяо Синчэнь осторожно спросил:       — Ян-Ян, ты… ты помнишь это всё ещё… ещё с тех пор, как… как всё это случилось? Или… ты потом ещё что-то узнавал?..       — Не веришь? — прорычал Сюэ Ян. Рубашка Сяо Синчэня под его рукой всхлипнула, но выдержала, — Что ж ты…       — Нет, я не об этом… — только сейчас Сяо Синчэнь понял, как прозвучали его предыдущие слова, — Верю! Конечно я верю… Я знаю…       «…знаю, что когда ты говоришь так, как говоришь сейчас, ты честен…»       — …знаю, что ты рассказываешь так, как знаешь и помнишь! Но ведь ты сам говорил, что тебе тогда было немного лет — может быть, в силу возраста ты что-то не запомнил? Или твои родители и вовсе тебе чего-то не говорили? Потом… когда стал старше, ты не пытался… об этом узнать?..       Мерещилось, что Сюэ Ян буравит взглядом сквозь ночную тьму…       Сяо Синчэнь медленно, тихонько протянул руку, нащупал кулак, сжимавший грозившую превратиться в лоскуты рубашку, и накрыл этот кулак своей ладонью:       — Я знаю! Тебя! Я тебе верю…       Ещё несколько мгновений ночь смотрела зло, почти ненавидяще… Наконец хватка на рубашке ослабла:       — А я… тебе…       — Говорила она конечно… Ревела то есть… Вещи же собирать пришлось, а ребён… я. Говорю же, полудурок был: всё приставал: «А куда? А зачем? А почему?..» — голос Сюэ Яна дрогнул. Пальцы тоже задрожали — Сяо Синчэнь осторожно отцепил их от рубашки и переплёл со своими, — Соседи одни нас к себе пустили. Был у них… домик — вроде и флигель, а почти сарай. Только так всё равно лучше, чем на улице! И не приживалками: мать взялась сперва им, а потом и ещё соседям бельё стирать… штопать что-то… Некоторые, помню, совсем мелочи приносили какие: знаешь, кружева с воротников? Такие, из ниток?.. Может, мать и правда лучше других это умела… А может… может, жалели… Только это всё ненадолго было… А знаешь… почему?       — Почему?       — Потому что жалели сильно… Кто придёт — только и разговоры были, что о… Ну и она конечно реветь начинала… что одна совсем: ни надеяться, ни положиться… не на кого… А как говорили, что нестарая ещё, может, ещё за кого пойдёт — она больше в слёзы… Вот пара соседок и начала её жалеть: с собой принесут: «От пары рюмочек и спится лучше!» А она… дура… Сначала принесут, потом — принесут, а как уходить она оставить просит, а потом… оказалось, к питейному к чёрному ходу бегать стала — купить, чтобы «спалось лучше»… Потом… посылала кого-нибудь… — голос Сюэ Яна снова дрогнул, — Я её вторую зиму… трезвой уже и не видел… И всё равно ревела: «Вот оно как, без заботы-то… Одна ведь совсем — доля проклятая… Кто бы вступиться мог…» Языком еле ворочает, а всё своё порет: «Нет хозяина — и дома нет! Кто о женщине позаботится?.. Был бы живой — придумал бы что-нибудь, устроил бы как-то, а так… без мужчины… без хозяина…» А тут ещё и соседи обижать начали: не понравилось им, — Сюэ Ян фыркнул, — когда деньги стала вперёд просить, а за чистым придут — всё нестираное… нештопанное… Кто-то губы подожмёт, а кто-то — орать давай! Разбрешутся, как собаки… А она… сначала плакала, а потом — рукой махнёт: орёте? Да и орите: деньги-то уже… А я ей говорил тогда, чтобы штопку не брала, а только стирать… Ну что я наш… Пальцы только… иголкой… Говорил ей… А она… не слушала всё равно… Дура!.. Некоторые ещё стали побить грозиться… Это уже весной было… А потом… — голос упал до шёпота, — сосед… который к себе пустил, сказал, что если за ум не возьмётся, то пусть… или за постой платит пусть, или… или куда хотите идите…       — И тогда, — прошептал Сяо Синчэнь, — ты решил попроситься на работу на пароход…       — Да. Говорю же: полудурок! — брошено было горько и зло, — Думал, будут деньги и тот, кто заботится, так устроится всё и она… А она… — пальцы Сюэ Яна сжали руку до боли — Сяо Синчэнь притянул его к себе и обнял.       Нужно было подобрать верные слова…       — Она, твоя мама… и ты… Ты ни в чём не виноват…       Сюэ Ян уронил голову ему на плечо…       — И твоя мама…       …и прошелестел на ухо:       — Ненавижу её…       Сяо Синчэнь почувствовал, что дрожит на ледяном ветру: казалось, над «ненавистью» Сюэ Яна оказалось не властно время — так тих и страшен был его голос…       А память повторила: «Вы… во время Войны с Солнцем… прострелили колени Старому Чану, а потом… у него на глазах…»       — И Чан и… и его… его семья… Поэтому?.. Ты бы мог… мог бы… — жуткие слова, вылетавшие из собственного рта, чудились спасением, — его повесить…       — Да. — Сюэ Ян обнял нежно и медленно, как обнимают дети, ластясь к родителям… также когда-то сам Сяо Синчэнь ластился в своей матери… — Мог бы… — и также по-детски потёрся носом о чужое плечо и вновь уткнулся в него — будто прятался от всего мира, — Не хотел… Я хотел, что бы он жил. Жил — и помнил…