«Девушка»-ромашка

      Сяо Синчэнь:       — Ну слушай! Так уж и быть, расскажу тебе… сказку… Про Миссисипи… Раз уж ты вцепился в это всё крепче, чем шавка подзаборная зубами… — Сюэ Ян воззрел на Сяо Синчэня с вызовом: ждал. Например, возмущённого или обиженного: «Прошу тебя, выбирай слова!..»              За прошедшие четыре дня мысль: «Я ничего не знаю… Ян-Ян ничего не говорил мне о своём детстве!..» превратилась в наваждение: как бы ни пытался отогнать её или забыться, занять себя другими, более насущными размышлениями и делами, именно с этой мыслью Сяо Синчэнь просыпался перед рассветом, держал путь по индейским прериям днём и засыпал поздним вечером. Незнание стало главной причиной того, что он, уже, казалось бы, повидавший в своём опасном приключении довольно добрых и деловых людей — а то и откровенных бандитов, висельников и головорезов — казалось бы, поднаторевший в понимании их методов, приёмов и манер, купился всё же на «рассказ» Вэнь Чжулю! Попался точно мальчишка на историю: лживую ли, или лживую лишь отчасти — призванную разжечь любопытство к её предмету, а после — сострадание к её рассказчику!..       Первые два дня, пока ещё остро ощущалось commotio cerebri: ныл затылок и то и дело мутило от ровного шага Малыша — Сяо Синчэнь был избавлен Сюэ Яном от всех хозяйственных и походных забот: тот сам управлялся и с припасами и водой, и со «школяром» — последний вёл себя неизменно смирно и, вопреки положению, в котором оказался, дружелюбен со своими пленителями, коих всё ещё именовал «достопочтимыми господами». Слыша это, Сюэ Ян каждый раз кривился и цыкал:       — Клюв закрой, достопочтимый!       Приходилось шептать ему:       — Не нужно! Зачем ты так? Он же…       — Вежливый, да?       — Да.       — И покорный?       Уже слыша в чужих словах подвох, Сяо Синчэнь всё равно кивал:       — Ну да…       — Ага, помню я ещё парочку таких же покорных! Мисс… Тоже всё старались глаз не подымать! Один… одна, помню, была до того покорная, до того сердечная, что всё раненых, подстреленных жалела… А потом, говорят, стоило только тем, кто покрепче был, разъехаться, только добрые люди этих мисс и видели, ха!.. Так что, этот может… учудить чего со своей покорностью!..       Но «школяр» лишь вздыхал и хлопал глазами: не попытался ни пуститься вскачь, ни отстать, не спорил, не ругался, не сыпал проклятиями и даже к совести «достопочтимых» не взывал — ехал чуть впереди, а если случалось заметить попутных или встречных, особенно индейцев, осаживал свою серую кобылку и жался к «достопочтимым».       В первый день он попросил лишь об одном: позволить ему вечером спуститься с лошади «по природной нужде». Просьба была исполнена, причём пленители не только отвязали его от стремени, но и развязали ему руки — это было волею Сяо Синчэня, но вовсе не из жалости, а исключительно из соображений практичности и чистоты! — а после поделились с пленником нехитрым ужином — пленник был до того растроган, что будто разучился говорить: всё восторженно ахал, ойкал и всплёскивал руками! И ахнул без восторга, когда после еды Сюэ Ян снова потребовал: «Руки!»       На второй день утром, перед тем как отправились в путь, «школяр» попросил разрешения «размять ноги» — и под суровым взглядом Сюэ Яна пару раз туда-обратно прогулялся мимо лошадей. А поздним вечером, когда ради телесных нужд и перекуса был опять освобождён от пут, попытался завести разговор:       — Ох, достопочтимые господа, спасибо, спасибо вам! Я, признаться, готов был и поголодать, и потому ваша доброта… Спасибо, спасибо вам! Ох! А ведь даже… даже не назвался вам! Меня зовут…       — Да нам плевать! — осадил один из «достопочтимых», — Думаешь, если так разозлишь, что пристрелю тебя всё-таки, так на могиле твоей надпись оставлю, кто ты был? Нет! Да у тебя и могилы не будет — где пулю схватишь, там и брошу!.. Так что примолкни!..              В этот вечер — уже в ночь — когда «школяр» уснул, Сяо Синчэнь впервые завёл с Сюэ Яном о том, что теперь не шло из головы…       — Ян-Ян, мне нужно… с тобой поговорить… — юноши сидели рядом, набросив на плечи одно на двоих одеяло, недалеко от спавшего пленника и недалеко от стреноженных лошадей — медленно щипавших траву чёрных силуэтов на фоне чёрно-звёздного неба.       — Поговорить? — Сюэ Ян повернулся и обжёг дыханием Сяо Синчэню щёку, — А ты бедовей меня, выходит? Ха! Ну давай поговорим… Только тихонько… — и припал «разговором» к щеке, а потом к губам так жарко и жадно, не воспылать и не ответить ему было невозможности…       …переводя дыхание после «сказанного» Сяо Синчэнь прошептал:       — Послушай… я правда хотел поговорить…       — Об этом что ли? — по голосу было понятно, что речь о «школяре».       — Нет, не о нём…       — А о чём? Плохо тебе? Хуже стало? Голова…       — Нет. Нет-нет, мне лучше… Я… Но я действительно хотел поговорить о том, что вышло…       Сюэ Ян прорычал:       — Убью эту суку! Найдём мисс твою… нашу! — и тогда эту тварь найду и прибью!       Пришлось даже поймать его за локоть:       — Тише… — и кивнуть на спящего, — Тише-тише… Я хотел сказать: это из-за меня всё вышло… Дважды из-за меня…       — «Дважды» — это как?       — Во-первых, это из-за меня он… Вэнь Чжулю…       — Сука-Чжулю…       — …узнал, что у нас есть деньги… то есть, что у нас есть что-то ценное с собой. Когда мы с ним ходили на рынок, а когда вернулись — тебя и лошадей не было…       …       Выслушав, Сюэ Ян подытожил:       — Не теряет хватки ублюдок краснокожий! Всегда такой был: всё подмечал! Точно невзначай то туда, то сюда, то к одним, то к другим сунется, иногда как будто сболтнёт чего — и что-нибудь да непременно заметит! И — тишком всегда! Сука!..       — А во-вторых… Хотя на самом деле это всё же «во-первых»… было… Я ведь тогда совсем не подумал о том, что вышло… что он увидел… не подумал не только из-за того, что за тебя испугался… То есть, главное, конечно, из-за этого! Но не только! Понимаешь… — всё было к слову: Сюэ Ян только что сам сказал, что в манере Вэнь Чжулю было «как будто что-то «сболтнуть», и всё же Сяо Синчэнь заробел: слишком личной казалась и слишком тронувшей его душу была эта «болтовня»…       — Ну! Что «понимаешь»?       — Понимаешь, я… Я… совсем не видел от него… то есть, в нём опасности! То есть перестал видеть! Потому что… потому что…       — Пожалел!       — Да!       — Да ты вечно убогих всяких…       — Нет, не поэтому…       Сюэ Ян фыркнул:       — Да ну? — в его голосе слышалась беззлобная усмешка — Сяо Синчэнь решился:       — Да, из жалости тоже. Но главное… Я… Мы с ним говорили… Ещё до того, как ходили на рынок… И он рассказывал…       — И о чём же?       — О тебе!       — Да ну! — брошено было с издёвкой — невозможно было понять, глумится Сюэ Ян над глупостью Сяо Синчэня сегодняшнего, решившего, что тема его разговора с индейцем может удивить, или над глупостью Сяо Синчэня прежнего, не заподозрившего неладное, когда тот самый разговор состоялся? — И что он набрехал тебе? А, ну ясно: рассказал тебе, небось, какая я сволочь? И многих Стариковых «знакомых» вспомнил, кого я… кто до сегодняшнего дня не дожил? А его, небось, пожалеть просил? Говорил, небось, что боится, что прирежу я его всё-таки? Или пристрелю!.. Так ведь?       — Нет. Да. Не совсем…       — Это как?       — Он и правда говорил, что надеется… Что ему кажется, что наше с тобой знакомство сделало тебя преж… э-э-э-э… сдержанней! Да, сдержанней! И он надеется, что поэтому ты всё же не убьёшь его…       — Сдержанней, значит? От нашего знакомства?       Опасаясь, что беседа может повернуться к недавнему: Вэнь Чжулю, его пристальным взглядам и белому одеялу, и так и не коснуться того, ради чего затевалась, Сяо Синчэнь решил сделать вид, что не расслышал:       — Но главное, из-за чего… из-за чего я перестал его опасаться: он рассказал… То есть говорил, про то, как вы с ним познакомились! Или лучше сказать, первый раз встретились…       — Да ну! — Сюэ Ян даже обернулся. Видеть его лица Сяо Синчэнь не мог, но взгляд на себе чувствовал. И изумление в голосе слышал, — Вот уж не думал, что он про самого себя болтать будет! Он же там… хорошо они там с А-Чао тогда замазались!       — С Вэнь Чао? — переспросил Сяо Синчэнь, — Нет, там было не про Вэнь Чао. И вообще не про…       — А, тогда ясно! — голос зазвенел яростью, — Меня, значит, главным вором выставил? А может, ещё и набрехал, что я это всех ковбоев-перегонщиков перестрелял? Вот же тварь!       — Нет. Ни о чём таком он не говорил. Но надеюсь… надеюсь, ты мне сейчас расскажешь…       В ответ раздалось невнятное то ли хмыканье, то ли хрюканье, а потом надсадный кашель: «обличитель» подавился воздухом!       Сяо Синчэнь дал ему проперхаться, осторожно погладил по спине и сказал, тоже осторожно:       — Послушай, давай… Я знаю: ты сейчас или скажешь, что не хочешь об этом говорить, или вовсе попытаешься встать и сбеж… и пойти к лошадям. Или ещё… куда-то… А это… Не нужно так, прошу тебя! Я… я ведь и хотел сказать тебе… говорю, что всё вышло… всё так вышло с Вэнь Чжулю из-за того, что мы мало друг о друге знаем. Я мало о тебе знаю! И поэтому, когда он о тебе заговорил… заговорил о том, каким ты, по его словам, был прежде, мне конечно же стало любопытно! А в итоге я так его заслушался, что и к нему проникся участием… Поэтому давай… Прошу тебя, давай говорить начистоту! Чтобы впредь ещё раз не вышло… Давай хотя бы попытаемся!       На это снова хмыкнули, но хотя бы «сбежать» Сюэ Ян не попытался. Немного выждав, Сяо Синчэнь, опять погладил по спине и попросил:       — Расскажи…       — И что тебе рассказать?       — Во-первых, что это за история про тебя, Вэнь Чжулю, Вэнь Чао и перегонщиков?       — Во-первых? То есть, ещё и во вторых будет?.. — этот выпад Сяо Синчэнь оставил без внимания и после недолгого молчания был вознаграждён, — Да дурость там вышла на самом деле! Так, совпадение неудачное! Хотя, кому как…       — Ковбои-перегонщики — это было что-то, связанное со скотом?..       — Ага! У меня к одному из тех пастухов дело было, а у Стариковых людей — к тому, для кого они стада гоняли, свои дела… А потом ещё оказалось, что там и у суки-Цзиня свои дела были…       Сяо Синчэнь покачал головой: имя мистера Цзиня услышать и здесь он не ожидал.       Сюэ Ян подтвердил:       — Да, было! У него всегда дел много было! И сейчас есть! Даже в письмах, что у нас… в тех, что мы с тобой из его «сарая» взяли, и то про похожее есть… Тоже хватки не теряет, сука!.. В общем, совпадение вышло: я, когда разыскал, кого мне надо было, там уже Вэни их дела решали. Только не особо удачно: я, пока своё дело решал, ненароком и им подсобил живыми уйти. Ну а дальше… завертелось всё как-то!..       Сюэ Ян замолчал и Сяо Синчэнь счёл правильным не лезть с расспросами об том деле: из благодарности, что тот, не артачась, посвятил в главное, и, совсем немного — из затаённого страха перед подробностями, которые совершенно точно должны были быть не из приятных…       — Нет, об этом Вэнь Чжулю ничего не говорил. Он говорил…       — И о чём же тогда?       — О Миссисипи. И о пароходах. Вернее, об одном пароходе, на котором он служил… кочегаром…       Сюэ Ян хмыкнул:       — Что он кочегаром был, это и я тебе рассказывал!       — О том, как они ходили от Нового Орлеана до Мемфиса. И обратно. И как однажды, когда шли в Мемфис, пристали к западному берегу, и там, в городе… небольшом, к ним на пароход попросился на работу ребёнок, непохожий на обычных портовых мальчишек… И они…       Договорить Сяо Синчэнь успел: Сюэ Ян зашипел:       — Вот ведь… ублюдок!.. Койот брехливый — язык бы отрезать!..       Его реакция не оставляла сомнений — что-то из недавно рассказанного индейцем почти наверняка было правдой! Что-то — могло оказаться ложью. А что-то — самой отвратительной и подлой ложью: полуправдой, сплетённой из действительно имевших место событий и искусного, ловко вкраплённого в воспоминания о них, вранья. Или наоборот — недоговаривания…       Опять кольнуло мыслью о собственной глупой наивности — с губ сорвалось:       — Значит, это всё правда? Или неправда? Или не всё?!       — «Не всё» — это что?       — Не всё, что рассказывал Вэнь Чжулю!       Сюэ Ян буркнул:       — Откуда ж мне знать, что он там тебе рассказывал… набрехал? — и не захотел слушать, когда Сяо Синчэнь попытался пуститься в объяснения, — Не хочу я знать, что! И тебе… нечего! С этой сволочи станется… Говорил же тебе уже: у краснокожих бледнолицему хоть соврать, хоть ножом в спину пырнуть — не зазорно: мы же «васичу»!.. Это они только брехать горазды, что честные!.. А ты… нашёл кого слушать! Будто больше и некого!..       — Но ведь об этом я и говорю: некого! Я тебя уже спрашивал… когда-то раньше, и сейчас спрашиваю, но ты мне ничего не говоришь! Не рассказывал и не рассказываешь!       Повисло молчание…       …которое Сюэ Ян оборвал раздражённо-обиженным:       — А ловко ты вывернул! — и… со всей прытью, на какую был способен, вскочил, сбросил с себя одеяло и поковылял к лошадям!

***

      Сюэ Ян:       В словах Синчэня была правда: пользуясь его наивностью и его непосвящённостью хотя бы в некоторые подробности жизни Сюэ Яна, его можно было смутить похожей на правду брехнёй, расположить, а после облапошить, а возможно, во что, конечно, почти не верилось, и попытаться настроить против Сюэ Яна…       …но воспоминания накатили тёмной, удушающей волной: воспоминания о собственной слабости, глупости, наивности, бессилии… Перед мысленным взором пронёсся город у реки, а следом за ним: поля хлопка… холодная, нетопленная комната и плачущая женщина… пристань, пароходы и чёрная вода… жар и уголь, летевший с лопаты в алое пламя… застилающая глаза злость и обида, крики; вода, чёрная, сливающаяся с чёрным небом, скрип колеса и шелест прибрежного тростника… непроходящая, невыносимая дёргающая и пульсирующая боль в руке и чистые, благообразные, достойные люди, презрительно кривившиеся и лишь иногда с брезгливой жалостью, бросавшие пару пенни… кровь, камень и кровь… синие мундиры… дерево с раскидистыми ветвями — оно служило виселицей… снова хлопок — плантация до горизонта… лодка среди звёзд и рабыня, что лучше всех собирала сахарный тростник… голод, от которого непрестанно ныл живот и рвало пустой кислой отрыжкой; бессильная, сжигающая заживо злость и разрывающая грудь ненависть…       — А ловко ты вывернул! — зашипел Сюэ Ян и, чувствуя, как голос срывается на скулёж, вскочил…

***

      Сяо Синчэнь:       Это было мелко и подло: выслушать и даже, казалось, услышать; услышать просьбу не сбегать, не бросать посреди разговора — и именно так поступить! Сделать то, чего умоляли не делать!       Поражённый, Сяо Синчэнь почти воскликнул: «Ян-Ян!» — и зажал себе рот рукой: довольно было просьб, которые не желали слушать и принимать!.. Отвратительней всего было, что в них не отказали сразу — сперва послушали, будто глумясь!..              На следующее утро о ночном разговоре юноши не говорили. И почти не говорили вовсе: только о завтраке, и о том, что белая кобыла устала идти в караване и оттого пыталась лягаться и кусать других лошадей — на это Сяо Синчэнь предложил ехать порознь, каждый на своей лошади, и его предложение было принято…       А вечером, когда уже решил, что перед сном попытается помириться, получилась неприятная ситуация: «школяр» после ужина опять попросился погулять, гулял вдоль лошадей и, остановившись, долго трепал Малыша по гриве. Когда он попробовал было тронуть и Синсин, та захрапела и почти цапнула его за руку, а её хозяин разразился площадной бранью, совершенно лишённой обычной витиеватости, зато исполненной ярости — вид у «школяра» сделался до того несчастный, что Сяо Синчэнь не сдержался и укорил, что кто-то просто вымещает на несчастном свою злость — в ответ глумливо хмыкнули:       — А ты догадлив!              Другой день — то есть, на четвёртый день пути — вновь начался с разговора о еде: ночь была холодная, утро пасмурным, поэтому решено было завтракать солониной, а закончился склокой: вечером «школяр» снова попросился на прогулку, снова прохаживался около лошадей, а когда задержался возле белой кобылы — Сюэ Ян рыкнул на него:       — Э, сумки седельные! Руки!.. Пальцы у тебя, гляжу, лишние? Так я отрежу! Или голова… рукам отдыху не даёт? Так и её тоже можно… отрезать! — и грозился связать пленника на ночь по рукам и ногам. Пришлось вмешаться — обошлось только руками… Напоследок Сюэ Ян цыкнул, — Да знаю я, из-за чего ты!.. А всё жалостливого из себя…полудурок!       Браниться в ответ Сяо Синчэнь не стал — сказал, что если нужно, готов поговорить, но поговорить спокойно. И… уже поздним вечером был вознаграждён: под мерное сопение спавшего поодаль «школяра» юноша тоже уже укладывался, когда рядом на конец одеяла плюхнулся Сюэ Ян и буркнул:       — Ну слушай! Так уж и быть, расскажу тебе… сказку… Про Миссисипи… Раз уж ты вцепился в это всё крепче, чем шавка подзаборная зубами… — и насупился.       — Если ты… на самом деле не хочешь… — не нужно ничего говор… — руку Сяо Синчэня — левую — нашла чужая рука и сжала почти до боли, требуя замолчать:       — Да иди ты к чёрту! Одно сказал, то другое: «Хочу» — «Не хочу!», «Скажи!» — «Не нужно!» Сам не знаешь, чего хочешь? Или всё достойного из себя… Блядство! Я сказал: «Слушай!»