«Девушка»-ромашка

      Вэй Усянь:       К вечеру удалось «выспросить» всё. Во всяком случае, больше долговязый подонок не путался в своих словах и не шепелявил сквозь выбитые зубы ничего нового.       По его рассказу, если отбросить все недомолвки, откровенную, хоть так и непризнанную лжецом ложь, а также попытаться увязать все противоречия, коих, вопреки всем усилиям помощников в «расспросах»: один из них вместе с чужим вывихнул и свой палец — осталось довольно, выходило так: на пути к границе Шестой Названый Брат и посланные с ним встретили контрабандистов и Шестой, верный долгу законника, конечно же не мог отпустить эту сволочь, своими бесчестными делами обкрадывавшую округ… Случилась перестрелка, бандитов ней удалось положить, а гружёных мулов — захватить.       По дороге вышла ещё неприятная встреча с немолодым гринго и скво, не проявившим должного уважения к законникам и не пожелавшими рассказать, кого повстречали в Русле прежде чем Шестого — однако Шестой Названый Брат, как человек благородный, пощадил их недостойные жизни…       Наконец добрались сюда, к дощатой хибаре, промеж местного сброда: контрабандистов, краснокожих и беглых висельников и каторжников — называемой «Приютом». Здесь на улице ждало три лошади: рыжий жеребец, прежде принадлежавший долговязому мерзавцу, а потом отнятый у него вэньским упырём Сюэ Яном, и ещё белая и гнедая — и горел костёр, над которым висел котелок, а дверь «Приюта» закрыта. Шестой тотчас же подъехал, спешился и взялся за кучерское ружьё — любимое его оружие, как нельзя лучше подходившее для стрельбы в тесной комнатёнке: в двух-трёх-четырёх ярдах совершенно беспощадное, одинаково отлично превращавшее в труху и ошмётки и стены, и мебель, и тела преступных мразей, посмевших встать на пути закона, шерифа Вэя и его людей. Следом за Шестым спешился баунти хантер — тот самый, тело которого так же нашли здесь — и они не мешкая ворвались в хибару! Началась пальба, потом поднялся крик — долговязый клялся, что слышал среди прочих и вопли упыря Сюэ Яна! Потом всё стихло. А потом из хибары принялись палить… Тут долговязый мерзавец долго божился, что стрелял в ответ и лишь когда не смог перезарядить раненой рукой был вынужден спасаться бегством — Вэй Усянь велел одному из помощников осмотреть стены хибары и крутой берег за ней и помощник нашёл лишь одну свежую дыру от пули в стене. Пришлось «расспрашивать» суровей — мерзавец сознался, что пальнул один раз и дал дёру! Именно тогда увёл и вороного жеребца Шестого Названого Брата…       «Если ты, — сказал тогда Вэй Усянь, — выстрелил в стену… через стену, значит, дверь, выходит, была закрыта? Иначе ты стрелял в открытую дверь, разве нет? А если ты стрелял в стену, то, значит, не мог видеть, а значит, и точно знать, что тогда творилось внутри. Выходит, и знать наверняка, что, когда ты трусливо бежал, мои люди были уже мертвы, ты не мог! Выходит… они могли быть тогда ещё живы! А ты… ты забрал у них коня! Одного ли?.. Признавайся, подонок!» Тут долговязый мерзавец принялся валяться в ногах — на первый раз шериф Вэй пинком отшвырнул его. Но потом счёл, что с этой сволочи будет больше толку, если «смилостивиться», и обещал подумать о прощении — своём и о каторге — от округа и штата, если подонок расскажет всё без утайки…       И мерзавец признался: тогда он испугался и бежал! И никого!.. НИКОГО ВОВСЕ тогда ещё не видел убитыми! Двоих убитых он нашёл на следующее утро, когда вернулся к хибаре…       — Зачем вернулся? — спросил Вэй Усяня, в который раз едва сдерживая раздиравшую душу ярость!       Сходу долговязый мерзавец не ответил, а когда принялся бормотать что-то невнятное — шериф его уже не слушал. И так было ясно: вернулся узнать, остались ли живые, и помародёрствовать!       «Подонок! — повторял про себя Вэй Усянь, — Подонок! Проклятое бандитское отродье! Если… Если бы не он… Если бы не оба эти мерзавца, Шестой Названый был бы…» Два подонка, два твари, которых непонятно почему ещё носила на себе земля: кровожадное, хитрое чудовище — упырь Сюэ Ян и трусливая, лживая падаль, что смела сейчас молить шерифа Вэя о милосердии — стали погибелью Шестого Названого Брата!.. А был ведь ещё подельник упыря! Эта мразь наверняка тоже как-то приложила свои и без того запятнанные кровью руки к безвременной смерти храброго законника…       — Если бы… — произнёс Вэй Усянь. Собственный голос был сух и бесцветен. И лишь в груди и перед глазами горело! — Если бы не твоё подлое бегство… Эти смерти — и на тебе!..       А ещё был «охотник»! Был и как будто бы пропал! Долговязый подонок продолжал твердить, что тот был заодно с упырём, но… Ухо шерифа ловило: повторял всякий раз слово в слово, точно музыкальная шкатулка свою простецкую мелодию! Точно боялся, что если отступиться от слов — и о деле сболтнёт лишнего!.. И голос подонка то звенел уверенностью, почти заносчивой наглостью, то вдруг тут же падал до стенаний, больше похожие на мольбы… Опыт и чутьё говорили: всё ещё лжёт!       Расспросов и «расспросов» было уже довольно — шериф Вэй решил припугнуть.       Кашлянул и, поймав тотчас же обратившиеся к нему взгляды помощников, быстро коснулся рукой сперва своей шеи, а потом губ.       Помощник закивали.       Вэй Усянь кивнул им в ответ — те схватили долговязого подонка и потащили прочь. На его вопль, полный ужаса, отчаяния и злости шериф Вэй ответил:       — Я обещал подумать о прощении, но прощения я не обещал! А твою душу… Может быть, небеса простят её за правду! Если ты сказал всю правду!..       Подонок надрывался криком. Люди шерифа подгоняли его пинками и зуботычинами. Подонок цеплялся за их руки и одежду…       Когда помощники швырнули его на колени возле земляной стены крутого берега, к мольбам добавились проклятия, но по сути дела: ни о Шестом Названом Брате, ни об «охотниках», ни об упыре Сюэ Яне — в вое и стенаниях не было ни слова!       — Гнида! Всех вас… — голос долговязого мерзавца задрожал и сорвался в хрип…       Вэй Усянь уже почти был готов усомниться в своей догадке. Однако всё же выждал, пока один из помощников достанет револьвер и щёлкнет, взводя курок…       …хрип обернулся рыком:       — Гниды! Перерезать! Туда вам!.. всем!.. Кровь пустить! Как свиней! Как… Мало: надо было самому всех!..       — Всех? — Вэй Усянь сделал помощнику знак остановиться: дуло револьвера было уже приставлено мерзавцу к голове. Двое других помощников повисли у долговязого на плечах, не давая ни встать, ни брыкнуться, — Всех надо было? Надо было — всех? Значит, вышло не всех? А кого? Отвечай!       Повисла тишина. Лишь волны ручья плескались омерзительно звонко…       Вэй Усянь мысленно сосчитал до пяти и уже занёс руку отвесить мерзавцу затрещину, как тот дёрнулся, тряхнул головой и извернулся так, что уставился шерифу в глаза. Самому ему при этом в лицо уставилось револьверное дуло.       — Вас, гнид! — рожа долговязого побелела совершенно, но глаза теперь светились диким огнём, — Гнид шерифских! Всех! ВСЕХ! От вас… дерьмо одно деловым! Вы… хуже падали всякой! Как клопы! Кровопийцы! Бляди законничьи! Округа шлюхи! Цепни! Ничего людям — всё себе!..       Он рванулся ещё раз — Вэй Усянь не двинулся с места, только сжал кулак. Но пересчитать остатки зубов у сволочи не пришлось: помощники удержали мерзавца.       Который завращал глазами точно вконец обезумел и зарычал:       — Прибьёшь? Гнида! Все вы — жадные суки! Надо было… Все! Чуть только к власти — всё, всё в ручонки свои гребёте! Чтоб они отгнили! И… и помощник-гнида твой! И… ДА! — мерзавец качнулся вперёд, револьвер съехал к его виску, — И этот… «охотник» ваш, такая же гнида был! Да!.. Это я! Я его!.. Гниду!.. Как свинью!..       Чувствуя, что начинают трястись кончики пальцев, Вэй Усянь стиснул ладонь крепче:       — Что ты сделал? Отвечай!       Долговязый подонок снова поднял на него глаза:       — «Охотнику» твоему глотку… как свинье! Чтоб знал, гнида!.. У деловых… всё хотели себе захапать? Мулов… всё… Я тебе, гниде, про ублюдка Сюэ сказал! А ты? Кинул полдесятка баксов, как псине кость! А обещал, сколько вы, гниды обещали? А потом что? Потом и караван… мулов — тоже вам? Ну нет! А «охотник» ваш — межеумок, сука: не захотел с людьми делиться! Гнида! Вот за это его… — усмехнулся глумливо — и будто потерял и к шерифу, и ко всему вокруг, и даже к собственной шкуре всякий интерес, — Не вышло!.. Мы… Я… почти… не вышло. Жаль… Всех… Всех вас так надо — как свиней! Как гнид — передавить…       Из всех его воплей и проклятий выходило, что это именно он убил «охотника», того самого, о котором то лгал, что тот якобы подельник упыря Сюэ Яна, то отмалчивался… Но когда, где? И в сговоре ли с упырём?       — Отвечай! — потребовал шериф Вэй. Мерзавец осклабился: с надменной издёвкой, словно мнил себя правым или победителем — чувствуя, как сердце кипит болью потери и праведным гневом, шериф выхватил револьвер. Пальцы сами собой, привычно, звякнули курком, — Ты… Как ты это сделал? Когда? С кем ты…       Подонок будто и не слышал:       — Жаль, что его только!.. Тебя… И тебя надо было! Гниду! На дороге там! Раз уж… Раз уж догнал! Да, жаль… — и ощерился алой от крови щербатой пастью: полумечтательно-полузавистливо, — Тебя… Тебя может ещё цепной Сюэ загрызёт… Гниду!..       Выслушивать больше эту мерзость не было сил: лживая, бессовестная тварь, кровожадный бандит — едва дело касалось слабых или нуждавшихся в помощи, и последний трус — едва находился кто-то посильней, этот кусок ослиного навоза убивший, как оказалось, одного из людей Вэй Усяня, а ещё двоих — бросивший на смерть и мечтавший поубивать и самого шерифа, и всех честных, служащих закону и справедливости, имел наглость осмеивать и поносить и жертв своей подлости, и всех честных…       — …Жаль… — подонок закашлялся. Потом перхнулся и плюнул кровяной пеной Вэй Усяню под ноги — почти попал на сапог, — Так вас всех и надо!..       Даже в последние мгновения своей проклятой жизни оставался сволочью…       Грохнул выстрел.       Опуская руку с дымящимся револьвером, Вэй Усянь прошептал только одно слово:       — Мразь…       Помощники обыскали труп, но не нашли ничего стоящего внимания.       После обыскали оставшегося от мрази коня — нашли кошелёк, набитый золотыми мексиканскими песо, но дельного — опять ничего: ни писем, ни какой-нибудь странной записки, ни карты…       Помощники руками вырыли под склоном оврага, в стороне от воды ручья неглубокую могилу. В эту могилу уже ночью в свете вновь и вновь зажигаемых, и гаснущих, и снова зажигаемых спичек опустили Шестого Названого Брата и убитого вместе с ним баунти хантера.       Вэй Усянь первым кинул на их тела гость земли и сказал о том, что Шестой Названый Брат был смелым, умел быть осторожным и умел — безрассудным, был преданным товарищем…       Они ещё постояли над Шестым — и помощники принялись засыпать тела землёй…