«Девушка»-ромашка

      Вэй Усянь:       Небольшое озерцо, круглое и мелкое, дрожало прозрачной водой: через собственное отражение, пыльное, потное и растрёпанное, можно было рассмотреть на дне песок и мелкие камни…       Вэй Усянь кинул поводья помощнику и опустился возле воды на колени. Зачерпнул полные пригоршни, умыл лицо и шею — в ладонях вода казалась противно-тёплой, но щёки и лоб приятно холодила. Умылся ещё раз и, не утерпев, расстегнул и распахнул рубашку и нижнюю рубаху до пояса и с наслаждением плеснул озёрной водой на грудь, а потом провёл мокрыми руками по плечам, а после — по шее до самого затылка… И шумно выдохнул:       — Эх-а-а-а!..       — Мистер Вэй, воды бы…       Мистер Вэй снова погрузил руки в воду, теперь по самые локти — озерцо взволновалось, закружило поднятые со дна песчинки…       — …набрать… — вопрошавший помощник грустно скривился.       Вэй Усянь вздохнул и приготовился объяснять что, во-первых, на надо было просить расторопней, а во-вторых, довольно будет немного подождать: песок опять осядет и…       Именно в этот момент совсем рядом строгий и недовольный голос произнёс:       — Едете в Земли Племён? Платите пошлину!       Шериф Вэй обернулся на оклик и тотчас же схватился за револьвер: недовольный голос, как оказалось, принадлежал индейцу! Молодому — Вэй Усянь мог бы сказать, что они ровесники, высокому, напоказ прямо державшему плечи и спину — точно пугало с поля проглотил, облачённому в серый офицерский мундир. Глядел «офицер» чуть с прищуром, внимательно и надменно, но это кислое выражение не могло окончательно испортить красоты его лица — до того правильными были черты! Однако достоинство и серьёзность образа почти полностью низводила причёска: вместо по-приличному остриженных волос — две лежавшие на плечах косы… Рядом с «офицером» стояли ещё двое краснокожих, простоволосых и одетых поплоше: в серых же штанах, небелёных рубахах и мокасинах; один из них держал наизготовку винтовку.       Молодой «офицер» бросил короткий взгляд на револьвер в чужой руке, нахмурился сильнее и повторил:       — Платите пошлину!..       Индейцы!       Да ещё не абы какие дикари, а те, что звались «цивилизованными»! Да ещё, кажется, мнившие себя какой-то властью в Диких Землях!..       Точно мало было за последние дни других неприятностей и другой сволочи и отребья!..       Дурные и неразумные люди, и просто мрази всех мастей будто сговорились попортить шерифу Вэй побольше крови!       Сперва, ещё в палаточном городишке, заартачился баунти хантер: требовал, чтобы шериф отпустил его домой вместе с помощниками и караваном, отнятым у долговязого бандита — пришлось напомнить, кто платит «охотникам» деньги и пообещать написать Цзян Чэну, чтобы вот этому наглецу не давал больше ни цента! Потом почти час искали одного из помощников, назначенных в дорогу — он нашёлся в палатке местной крашеной леди, был изрядно пьян и посмел орать, что «Не желает покидать прекрасную мамзель!» Товарищам пришлось отвесить ему изрядных тумаков, чтобы привести в чувство. После этого все наконец двинулись в путь: шериф Вэй, трое его помощников и долговязый мерзавец, пойманный у палаточного городишки, на запад, двое помощников и конфискованные у мерзавца мулами и вороным жеребцом Шестого Названого Брата — на север, обратно к «Дому меж озёр»…       От одной только мысли о том, что вышло с Шестым, долговязого мерзавца — мразь! Тварь! Ублюдка! Кусок койотчего дерьма! — хотелось пристрелить на месте!.. Нет! Придушить! Своими собственными руками, так, чтобы не только слышать, как хрустнут, но чувствовать пальцами, как разойдутся, смещаясь, позвонки… Чтобы видеть собственное отражение в полезших из орбит глазёнках…       Когда Вэй Усянь кивнул на вороного жеребца: «Так на чём же он поехал?» — долговязый ублюдок изменился в лице и у шерифа пропали всякие сомнения: дело было нечисто! Решив не затягивать с разговорами: Шестому и ушедшим с ним людям могла требоваться помощь, да и много чести было бы лживой мрази — шериф Вэй велел помощникам обойтись с долговязым так, как и подобало с отребьем: стащить из седла и тут же поколотить так, чтобы тот не вздумал от этого сдохнуть, надолго лишиться чувств или обезъязычить, но и сбежать или сопротивляться больше бы не мог, попутно обыскав и обезоружив…       Когда всё это было проделано и помощники утирали пот со лбов, а с кулаков — кровь, Вэй Усянь спрыгнул со своего жеребца, вручил одному из своих людей повод и, нагнувшись, дёрнул долговязую мразь за разорванный ворот: так, чтобы мразь зашлась хрипом — и ровным, спокойным голосом потребовал рассказывать быстро, правду и по делу всё, что вышло с Шестым помощником, его лошадью и его людьми…       Увы, просто и ясно заданный вопрос хоть и был услышан, но не был понят — ублюдок вздумал юлить! По его словам выходило, что в погоне за вэньским упырём Шестой повёл бывших с ним людей к границе с Индейской территорией, где налетел на караван с контрабандой. Перебил бандитов, забрал их мулов и хлопок, и приказал долговязому проводнику как раненому отвести всё добро в город и дожидаться там — здесь шериф Вэй скрестил руки на груди, давая понять, что раздражён: никогда бы такой дельный, а главное справедливо презиравший всяческий сброд человек, как Шестой не доверил вести часть свои дел какому-то проходимцу! Однако долговязый мерзавец упорствовал, помощники шерифа Вэя поколотили это отребье ещё дважды, но безо всякого толка — тот продолжал стоять на своём: что был послан Шестым в город вместе с бандитским караваном, ждал там, как было велено, самого Шестого, да не дождался и на свой страх вернулся — и нашёл на тайной тропе, ведущей в Неизведанные земли, только вороного жеребца… В то, что Шестой Названый Брат мог просто бросить, да ещё на бандитской дороге, своего коня, мастью и статью которого, за сходство с жеребцом самого мистера Вэя, всей душой гордился, тоже не верилось — Вэй Усянь вздохнул и приказал помощникам приложить лживую сволочь о кулаки ещё разок… Тут-то долговязый признался, что, как показалось ему, видел Шестого Названого Брата убитым. Оттого, если было верить его речонкам, и решился забрать вороного… Звучало, при том, что вороной жеребец был здесь, перед Вэй Усянем, а самого Шестого не было, более правдиво. Но уж больно скомкано — пришлось поручить помощникам «расспросить» ещё разок. «Последний!» — пообещал шериф Вэй и как наворожил: то ли «расспросы» были на сей раз слишком «многословны», то ли, когда прозвучало имя вэньского упыря Сюэ Яна, сам шериф сдержался недостаточно: когда тряхнул, а потом пихнул на землю «ответствовавшего»:       — Что ж ты раньше молчал, мерзавец?!       Шестой был человек решительный и сильный, ещё в Войну с Солнцем показавший, что в честном поединке может справиться с почти любой бандитской сволочью. Но в честном поединке. А вот упырь — мразью, у которой была в ходу всяческая подлость!       — Почему он сразу, как напал на след, не послал ко мне?! — ответа не было: мерзавец валялся у ног Вэй Усяня без чувств!..       Всё дальнейшее прошло в большой спешке. Страх за Шестого — и искорка надежды, что тот всё же ещё жив, не желавшая, вопреки услышанному и заподозренному, гаснуть в сердце Вэй Усяня — гнали вперёд. И уже вечером того же дня, отправив домой двоих помощников — самых молодых, неопытных и неосторожных — и колодезной водой и оплеухами приведя долговязого в себя довольно, чтобы это отребье ещё могло сгодиться в проводники, шериф Вэй с остальными людьми отправились с ним к той самой бандитской тропе, называемой среди местного сброда, как мимоходом удалось узнать в городишке, Белым руслом…       До того самого «Русла» вышло почти трое суток пути на запад. За долговязым мерзавцем-«проводником» оказался нужен глаз да глаз: сперва он всё прикидывался будто бы от последнего «разговора» с помощниками шерифа Вэя сделался увечным, а когда пара этих помощников имела глупость решить ему поверить — попытался пуститься в бега! Однако был быстро схвачен и в назидание поколочен…       «Русло» оказалось глубоким, сильно разветвлённым оврагом, по дну которого тёк ручей. Проехав по нему с милю, Вэй Усянь и его спутники налетели лоб в лоб на трёх бандитского вида голодранцев, тащившихся на тощих клячах, и случилась перестрелка! Когда из противников в живых остался только один, из развилки впереди вылетела пара индейцев не менее дурной наружности: уже по их оскалам и прищурам можно бы не сомневаться, что место этим людям на каторге. Или в петле. Индейцы, выпучив глаза, уставились сперва на Вэй Усяня, а после на пристреленных доходяг, потом разразились воинственными воплями и выхватили из-за пояса по револьверу! Перестрелка возобновилась. Опыт и удача были и в этот раз на стороне шерифа и его людей: и белого, и обоих краснокожих положили, отделавшись одной убитой лошадью.       После этого долговязый совсем помрачнел, а на оплеуху одного из помощников мистера Вэя: «Что кривишься, мразь?» — злобно прохрипел: «Всем вам здесь… шеи свернут!.. Да по пули в брюхо!.. Белое русло… Здесь нельзя…» — ещё одна зуботычина заставила его примолкнуть…       А ночью этот ублюдок опять попытался сбежать…       А ещё через день всё было кончено…       Русло пошло под горку, потом — пошло порогами, потом — запетляло, а потом его берега разошлись: под отвесным бежал ручей, а возле другого, более пологого, была высохшая каменистая отмель, кое-где на ней торчали пучки серого тростника. Уже здесь ноздри тронул тошнотворный запах давно гниющего мяса — запах смерти…       Русло ещё повернуло — возле отвесного берега оказалась сколоченная из старых, потемневших досок хибара, похожая на сарай, с распахнутой дверью, с навесом по дальней стене и коновязью под ним…       Задыхаясь не столько от тухлой сладковатой вони, сколько от осознания, что могло быть её причиной, Вэй Усянь послал вперёд помощника. Тот сперва заробел, потом втянул носом воздух и зашёлся лающим кашлем, и лишь когда товарищи и сам мистер Вэй наградили его суровыми порицающими взглядами, собрался с духом и проехал вперёд…       У хибары остановился, снова закашлялся, и его лошадь попятилась — Вэй Усянь прикрикнул на него. Помощник наконец совладал с собой и с конём, подъехал ближе к хибаре, и, склонившись из седла, заглянул в дверь…       — Тут никого!       После этого подъехали и все остальные. По приказу шерифа двое спешились и вошли в хибару — внутри действительно не оказалось никого. Только давно засохшие пятна и лужи крови: на полу — много, на стене — в двух местах и выше одного из них в доске застряла пуля…       На мгновение Вэй Усянь испытал облегчение. И тотчас же — вновь отчаялся: только от пролитой крови не мог стоять такой смрад!       Помощники ещё раз осмотрели хибару — с тем же результатом. Однако стало ясно, что по крови что-то волокли… А потом один решился её обойти…       За коновязью рос тростник — в этом-то тростнике и нашли два трупа. Оба были раздеты — вернее сказать, обобраны, как это бывало у почти всякой бандитской жертвы — до исподнего и уже сильно тронуты разложением. И всё же высокий рост и широкие плечи одного почти не оставляли сомнений — Шестой! У этого тела оказалась раскурочена голова: нижняя челюсть и темя… Баунти хантер ещё что-то говорил про то, что, видимо, убийца стрелял снизу вверх и попал в подбородок, а потом пуля вышла… а сердце и разум Вэй Усяня уже заволокло чёрной пеленой…       Шестой Названый Брат был смелым и ловким, умел быть осторожным и умел быть безрассудным… Он был преданным товарищем по детским забавам, в которых неизменно видел Вэй Усяня своим предводителем, был одним из тех, кто с резвой юности восхищался им, шёл за ним и всегда был готов поддержать всякое предложенное тем приключение, не боясь ни того, куда это приключение может завести, ни гнева опекунов — четы Цзян… Был верным сердце, честным и достойным человеком, всегда стоявшим на страже закона… Возможные дурные последствия таких шалостей обошли Шестого Названого Брата стороной, а уже в молодости — не сгубили опасности прерий, пощадила Война с Солнцем, не смогли достать во множестве перестрелок сволочь и бандитское отребье всяческих сортов, что шныряли порой по родному и всем соседним округам… И вот…       — Как это вышло? — спросил Вэй Усянь одними губами.       Никто не ответил.       — Я спрашиваю: как это вышло?!       Двое помощников наконец опомнились и зуботычинами заставили мерзавца-проводника заговорить…       Сперва долговязый настаивал: он был послан Шестым Названым Братом в город, но потом вернулся и нашёл только вороного жеребца… Но поверить в это, видя своими глазами то место, где почти наверняка всё и случилось, не смог бы и последний глупец! А глупцом Вэй Усянь не был…       — Ты нашёл здесь всё в том же виде, что сегодня? — спросил он долговязого, изумляясь, как тих и страшно глух собственный голос.       Долговязый замешкался было, но кивнул.       — Отчего же не нашёл… — повернуться к останкам Шестого Названого Брата не было сил, — никого?..       — Ну так… не видел!.. В кустах же…       — Не видел? И не… — было трудно дышать. Вэй Усянь закашлялся.       — Так, наверное, свежие ещё были…       «Свежие»! Точно о забитых телятах или курах! Даже о телятах и курах — когда Цзян Чэн заводил о своих фермерских делах — невозможно было подобное слушать!..       — Свежие?! А… — через раз дышать ртом не помогало: в горле першило не преставая, — Значит, не видел и не… почувствовал? А почему внутрь не зашёл? Почему там не посмотрел?       — Так заходил! И там никого…       — Значит, что там никого, ты увидел, а следы, что по полу кого… что-то тащили, не увидел?       Мерзавец разинул рот, его глазёнки заметались с Вэй Усяня то на тела, то на хибару… Потом — на помощников шерифа и им за спины — на лошадей…       Наконец он выдавил из себя:       — Ну… так ж… так неясно ж было, кого… — и подлые глазёнки опять забегали…       — Неясно? А почему же ты тогда говорил, что эта кровожадная собака… этот подлец Сюэ Ян убил Шесто… моих людей, а не наоборот?..       — Ну так… конь-то ваших людей остался…       — Конь мог сбежать, если не был стреножен! Или его могли сменить на другого, получше… Так почему ты решил…       Мерзавец не ответил…       Шериф Вэй стиснул зубы. Потом глубоко вдохнул — и всё равно в голос дрогнул от гнева и отчаяния разрывавших сердце:       — А может быть… может быть, ты заодно с этой падалью? С… — на память пришло, что говорили, что видели: у упыря Сюэ Яна есть сообщник! Могла ли это и правда быть вот эта долговязая сволочь? По описаниям — нет! Но кто сказал, что сообщник был только один? В груди свело, — С… ними? И может ты здесь и помог этой мрази? И сейчас нас за нос водишь? Или может быть, думаешь, мы все не слышим, что ты врёшь? Что недоговариваешь? Что путаешься в словах?.. А может… может ты оттого тут и глазами шаришь: ждёшь, что твои подельники и нас перестреляют?! И сложишь нас — в эти ж кусты?! Только смотрю — ты что-то невесёлый! Не дождался? Обманули тебя, свинью, однокорытники?       От этих слов долговязый дёрнулся, а когда увидел и понял, что и Вэй Усянь, и его помощники смотрят на него во все глаза и понял, что они, верно, справедливо приписали его смятение своей правоте — принялся клясться, что «никогда не бывал в сговоре с ублюдком Сюэ!» Речь его сделалась тороплива, а физиономия побелела — испугался по-настоящему! Вот только чего? Того, что ему не верили! Но вот оттого ли, что на самом деле не сговаривался? Или всё же внезапная догадка Вэй Усяня была правильной: эту сволочь бросили сообщники?       — Говори! — приказал шериф Вэй, — Говори и знай: мы все наслушались тебя довольно! И мы слышим… Я слышу, когда ты лжёшь! Когда недоговариваешь!.. И если до этого времени тебя, подлого мерзавца, ещё могла бы спасти моя добрая воля и радость: если бы мои люди… мой помощник, вопреки твоим словам и недомолвкам, был бы жив… Но сейчас — только правда ещё может спасти твою душу! Отвечай: что ты здесь видел? Кого? Что ты здесь делал?..       Произнося это, Вэй Усянь всё больше подавался вперёд, и долговязый, хоть и был выше и глядел на шерифа сверху вниз, попятился. А с последними словами мистера Вэя — налетел спиной на кого-то из помощников, отчего вздрогнул и побледнел больше прежнего.       — Говори! — повторил Вэй Усянь, — Или не жди больше никакой… моего терпения! Что ты здесь…       Долговязый выпалил:       — Я видел… видел: они дохлые уже были!       — Как? — кулаки сами собой сжались, — Когда?       Долговязый метнулся взглядом на руки мистера Вэя и зачастил:       — Так вернулся когда! Вернулся… сюда… Вернулся, зашёл… а тут… оба дохлые они уже… не воняли ещё только!.. И… — он облизал губы, на скулах вспыхнули отвратительные пунцовые пятна — и тотчас погасли, опять сменившись бледностью, — И конь! Конь на улице ещё! Стоял! Вороной вот тот! — заозирался на лошадей, — Да, видел! А что делать было? Я ж… Рука! Раненый ведь! Только… Только дверь… Что без руки делать? Вот и… Они здоровые оба! Что сделать было?.. Только дверь оставил… открыл! Чтобы не… Чтобы не пахло слишком уж там от них! И… и к вам! К вам поехал…       Ухо резануло ещё одно слово.       — Значит, ты видел, что оба были мертвы?       — Да!       Оба! А должно было быть трое: Шестой Названый Брат и двое данных ему в помощь «охотников»! Это окончательно убеждало: эта сволочь, подобие человека, что стояло сейчас перед шерифом, лжёт так же привычно, как харкает на землю или сморкается в свой драный рукав! И столь же мерзостно не прячась! Привычно, почти напоказ!.. Лжёт так, что уже путается в своём вранье! Или… наоборот? Только теперь и заговорил правдиво?.. А ещё — тела! Их было только два!       Внутри всё дрожало от негодования, но Вэй Усянь глубоко вдохнул и заставил себя спросить почти спокойно:       — А кто — оба?       — Ну вот эти… которые здесь!.. Помощник ваш и… как его? И ещё межеумок с ним один! С которыми мы сюда тогда приехали…       — Вы с ними сюда приехали? — переспросил шериф Вэй — в груди дрожало всё сильнее, — Когда?       Долговязый открыл было рот — да так и замер! В его взгляде отчётливо промелькнули бессильная ярость — и животный страх! Страх почти загнанного, полудохлого зверя — хищника или падальщика, но сейчас лишённого своих когтей и зубов и чувствующего, осознающего собственное бессилие!..       Вэй Усянь бросил, стараясь, чтобы это вышло холодно и свысока:       — И «оба» — а где же третий? Вас ведь с тобой должно было быть четверо!       Долговязый уронил челюсть, его губы уродливо скривились и задрожали, а глазёнки опять заметались: затравлено-по-звериному… — шериф Вэй перехватил этот взгляд:       — Ну?!       — Так… Так он…       — Так где же был четвёртый, если вы приехали сюда только втроём?       — Так он… ещё у границы… убёг… Не захотел…       — Куда?       Долговязый пожал плечами — нарочито:       — Так кто ж знает?.. Ваши люди…       — А почему ты не сказал об этом раньше?       — Так… побоялся! — мерзавец опустил глаза, делая вид, что заробел. После того, как видел на его лице истинную гримасу ужаса, этой нелепой игре и распоследний дурак бы не поверил!       — Чего ж побоялся?       — Что… Да что вы… что он убёг, с горя… обозлитеся…       — Побоялся рассказать, что один из моих людей, как ты говоришь, жив, но бежал, но не побоялся — рассказать, что двое других убиты? Что же по-твоему для меня большая потеря?       Они посмотрели друг на друга: шериф и приграничное отребье — Вэй Усянь поймал на чужом лице уже знакомое выражение страха и злости. Но на единый миг сквозь него мелькнула ухмылка: наглая, презрительная — и следом долговязый мерзавец рухнул перед Вэй Усянем на колени и, не поднимая головы, заголосил, что:       — …третий ваш — и есть ублюдка Сюэ подельник!       — Как?!       Могло ли услышанное быть правдой? Зная наглость упыря, его бесчеловечную хитрость, помня устроенную им для спасения Вэнь Чао подлую и жестокую выходку, кровавый налёт на город и школу, а так же то, как презрительно он отзывался перед шерифом Вэем об остальных вэньских головорезах, его же прихвостнях и пособниках, и что этот опасный выродок, решив податься в бега, не только застрелил двух ближних людей Вэнь Жоханя, но и грозил самому Старому Вэню, да изловчился так, что сумел-таки уйти живым, ожидать от него можно было чего угодно! Могла ли тварь, сумевшая найти среди бандитской сволочи сволочей особенных, гнилых насквозь, настолько, что осмелились ради вызволения от заслуженной кары преступника застрелить старого учителя — достойного человека и грозить смертью и быть готовыми нести эту смерть школярам, детям, и на сей раз сыскать себе в помощь сволочь, что пробралась бы на службу к законникам как «охотник» или — найти сволочь, готовую предать, промеж «охотников»? Ни того, ни другого исключать было нельзя: за своих помощников шериф Вэй мог бы ручаться вполне, но не за нанятых для дела баунти хантеров — тех вела не совесть, не вера в справедливость и закон, а лишь звон монет…       И всё же ухмылка долговязого проходимца не давала покоя…       Проходимец между тем твердил:       — Он! Он и… и помог!.. Тут… двоих ваших!.. Этих! Перестрелять!.. Перебить!.. — и в голове крутилось, что звучит-то складно, но уж больно к месту…       И ещё ухмылка.       И все прежние недомолвки…       — И ты сам это видел? Своими глазами?       Долговязый воскликнул:       — Видел! Вот как вас вижу! — глаза его при этом, однако, глядели в землю. Было ли это совпадение, дурная игра случая?       — А ты?       — Я? — охнул долговязый.       — Да, ты!       — Да едва живым сбёг! Коня… На коня — и скакать!       — То есть, выходит, пока мои люди… верные мне люди!.. здесь… дрались с этими тварями и гибли от их рук, ты, видя это, сбежал по-тихому?       — Так я… — он расправил плечи и даже зыркнул на Вэй Усяня, как тому показалось, с неподдельной обидой, — раненый же!       Чем, однако, не сбил последнего с догадки:       — А конь?       — Так да, на коня и…       — Вороной!       — Что… вороной? — голос долговязого сделался глуше и тише.       — Когда ты его забрал?       — Так… — и пропал совсем.       — А мулов когда?       Долговязый мерзавец не ответил. И не поднимал больше головы. Вэй Усянь сделал шаг в сторону и взглянул на него в профиль — лицо мерзавца опять кривилось звериным страхом.       — Молчишь? — чутьё шерифа, законника, хорошо знавшего повадки мразей всяческих мастей, подсказало: он уже выбил у проходимца почву из-под ног — оставалось лишь добить, не дав измыслить новой выдумки, — Тогда я тебе скажу! Если, как ты лжёшь, когда всё началось, ты лишь сбежал отсюда на своём коне, бросив моих людей без хоть какой-то помощи, то почему те мрази, что их застрелили, не забрали вороного и караван? Почему позволили тебе их взять? И почему, убив моих людей, не взялись сразу за твою гнилую шкуру? Раз ты, как лжёшь, видел моих людей уже убитыми, значит должен был остаться один против троих? Так как же эти три сволочи дали тебе уйти?.. Отвечай!       Мерзавца опять заколотило. Он бросил взгляд на Вэй Усяня — взгляд исполненный и дикого ужаса, и жалкого, готового вот-вот обратиться самоуничижением и мольбами, отчаяния, и безмерной злобы… Можно было бы продлить его агонию — но «зверь» был слишком мелок и мелочен, и оттого мерзок.       Шериф Вэй и велел помощникам «расспрашивать» лживое отребье, не жалея ни кулаков, ни сапог, ни…