«Девушка»-ромашка

      Цзян Яньли:       Лань Сичэнь выпил ещё. Снова предложил и мисс Яньли — она снова отказалась. Отставил от себя бутылку и заговорил, почти всё время глядя в окно или в пол:       — Наш отец… Семья нашего отца была хорошего достатка. Да, я вам уже рассказывал… Когда дяде… дядя — младший брат отца… Когда дяде как раз исполнилось двадцать, умер их отец и наш отец остался наследником и владельцем дома, плантации и всего хозяйства. Отцу и дяде пришлось управляться со всеми делами… К счастью, у них были ещё родственники. Старшие. И дела шли хорошо. А ещё наш отец и его семья не жалели людей или денег, когда надо было помочь судье или шерифу и их помощникам: знаете, у законников случаются порой затруднения, по разным причинам?       Цзян Яньли знала и кивнула.       — Так что тогда… пока и за богатых людей, — «людей» господин Лань выделил голосом: имел в виду, как догадалась мисс Цзян, индейцев, — не взялись… не требовали переселения всех… наша семья и отец были в очень хороших отношения с судьёй и шерифом. А наша мать… Она… Она была совсем… Она жила совсем по-другому: ходила из города в город, часто в мужской одежде, торговала мелкими безделицами: пуговицами, иголками, шпильками… дешёвой тесьмой, старыми мокасинами… иногда всяким хламом… в сезон собирала и продавала ягоды… Бывало, нанималась на мелкие работы, порой как мужчина… Говорили… Потом шериф рассказывал отцу и дяде, будто бы узнал из других округов, что её несколько раз пороли за бродяжничество и за мужскую одежду и даже хотели посадить в тюрьму. Не знаю, правда ли это… В нашем городе мать искала работу, но не нашла и чтобы не замёрзнуть ночами: была уже поздняя осень — пробиралась ночевать в какой-то пристройке возле дома одного родственника моего отца. Кажется, это был его двоюродный дядя… Пробиралась тайком, конечно… Это был очень старый человек. Он рано вставал, рано ложился, гулял с маленькой собачкой… знаете, есть такие собачки для гостиных?.. И в один день он вышел утром. С собачкой. Собачка побежала по двору, что-то учуяла, побежала дальше… Он пошёл за ней, собачка прибежала к пристройке, стала скулить, потявкивать… Он испугался, что что-то неладное, принялся звать слуг… Мать услышала, как он кричал на улице, испугалась, что сейчас сбегутся люди, выскочила и попыталась убежать. Но он был всё ещё довольно ловок, схватил её за руку… Она стала вырываться, они стали бороться… Мать… — Лань Сичэнь протянул руку к бутылке. Но так и не взял её — положил руку на стол, — Мать толкнула его слишком сильно: она вырвалась, а он упал и разбил голову об угол той пристройки… Тут как раз подбежали его домочадцы — мать схватили, а ему послали за доктором. Доктор взялся лечить, но через несколько дней этот человек всё равно умер. После этого для матери были дороги только в тюрьму или на виселицу. Но… — господин Лань опять потянулся к выпивке, но опять удержал себя, — Наш отец увидел её, когда её держали под замком у шерифа. И отец… Дядя говорил, он словно… словно… словно разучился думать о чём-нибудь ещё! В первый же день он сказал, что женится на этой девушке! И, в конце концов, женился! Не знаю, как он уговорил семью умершего, возможно, всё дело было в том, что они тоже были родственниками, но знаю, что судье и шерифу, хоть они и называли себя друзьями, он отдал много денег… Маме… матери, как рассказывал дядя, он сказал, что если она пойдёт за него, он спасёт её от петли и будет хорошим мужем, и она… она согласилась… Отец заплатил и доктору, и дело оформили всё так, словно у матери случалось порой быть не в себе и тогда, на чужом дворе, у неё со страху случился припадок, и она оттолкнула старика в припадке… И её не стали судить как убийцу…       Лань Сичэнь замолчал и долго глядел в окно прежде чем продолжить.       — Он… Говорили, отец любил мать очень сильно. И очень боялся, что родня того старика всё же захочет навредить ей. Или что с ней случится другая беда. Первые несколько месяцев матери нельзя было и выйти из комнаты, которую для неё приготовили, на ночь к ней приходил наш отец, а днём при ней неотлучно был кто-нибудь из горничных. Отец говорил, что это на пару месяцев, пока всё не успокоится и случившееся несчастье не забудется, но вскоре оказалось, что мать в тягости и… и пока я не родился, её так и не выпускали… Родами она едва не умерла и отец… Наверное, он испугался и, когда она оправилась, ей всё же стало позволено выходить иногда в сад и даже иногда в гостиную. Для этого отец приставил к ней ещё крепкую негритянку, чтобы та ни на шаг не отходила от матери и при любом опасном или подозрительном деле могла схватить её за руку, а после сразу же доносила ему. Мне взяли кормилицу, а матери разрешалось приходить ко мне только раз месяц. Под присмотром, конечно… Не знаю, что мать чувствовала и думала тогда, что она говорила отцу, что он ей говорил… Иногда, если мать чем-то обижала отца… не знаю, чем… — было прибавлено очень торопливо, — тогда ей запрещалось и это…       Лань Сичэнь всё же взял бутылку и отхлебнул из неё.       — Всё же выпейте со мной, А-Ли!       Мисс Цзян стушевалась:       — Благодарю, но… но позвольте мне всё же отказаться…       Господин Лань позволил:       — Простите. Не буду больше вам предлагать, — сделал ещё глоток и отставил бутылку подальше, — Через два с половиной года мать сбежала. Её быстро хватились, и отец так перепугался, что послал рабов не только искать её, но и к шерифу. И её и нашёл один из помощников, помощников шерифа, и привёл в их контору. Мать плакала и просила отпустить её, а потом стала кричать и требовать судью. Судью, конечно, не позвали, но спросили, что ей нужно от него, и тогда она потребовала, чтобы всё, что она скажет, записали и передали судье. Она сказала, что на двор к старику залезла чтобы ограбить, что намеренно толкнула поймавшего её хозяина на угол дома: хотела убить его, потом обобрать его карманы, а после и поживиться в доме… Что она признаётся в этом гнусном поступке и гнусном желании, и готова клясться в этом под присягой. И требует, чтобы её заперли и судили как убийцу. Кто-то ответил ей, что тогда её скорей всего повесят, и она ответила: «Пусть лучше так!» Но её не повесили…       Лань Сичэнь повернулся и посмотрел на девушку так, что ей показалось, он просит о помощи.       — Не надо, господин Лань. Я вижу, вам тяжело — не надо больше об этом говорить…       — Нет!       — Простите?       — Надо… — Лань Сичэнь хлопнул ладонью по столу, — Нужно!       Мисс Цзян подавила тяжёлый вздох и постаралась говорить ровно:       — Её посадили в тюрьму?       — Нет. Её как признанную припадочную, а значит слабую разумом вернули под надзор мужа…       Лань Сичэнь замолчал, а Цзян Яньли поймала себя на том, что в «кабинете» внезапно сделалось зябко. Жутко, невыносимо зябко…       — Меньше чем через год мать родила А-Чжа… родила Ванцзи. Его тоже у неё забрали. Когда ему пошёл второй год, нас поселили в одной детской. Мать приходила к нам раз в месяц и старалась остаться как могла долго. Мы все вместе играли, разглядывали картинки, рисовали… При этом всегда были пара горничных или слуга, но мать будто не обращала на них внимания. Она рассказывала нам о городах, через которые ей случалось проходить, о разных зверях, птицах… Отец тоже приходил раз в месяц, но не вместе с матерью… Потом нам взяли учителя. Двух: один учил на английском, а другой на чероки. Мать также приходила каждый месяц, но со временем она… она очень похудела, осунулась, как… как будто надломилась. А потом… потом нас выслали на восток… — господин Лань снова отхлебнул виски, — Знаешь, А-Ли, я… я когда-то думал: почему она не сбежала тогда? Было столько шума, столько суеты в сборах… Прежний судья, как оказалось, уже год как умер, а с шерифом, когда стало ясно, что людей всё равно заставят уехать, такова уж воля штата, дружба у отца кончилась: шериф и его помощники обещали, что не станут вмешиваться, если нас пожгут или поубивают соседи… Думал… Думаю, она боялась оставить нас с братом… А потом мы добрались сюда. Не вот сюда, конечно, а на… кажется, — он усмехнулся. Грустно, но, как показалось мисс Цзян, и чуть язвительно, — кажется, это называется «на Территорию»? И здесь, я вам тоже уже рассказывал, здесь наш народ решил жить по-новому. И вернуть… вернуть какие-то из старых законов. Больше наш отец не мог запирать нашу мать, а она пошла к «бабушкам» и вождям и спросила у них, может ли она развестись, как разводились прежде женщины чероки со своими мужьями. И они ответили, что может, но должна отдать нашему отцу всё его имущество, что было у него до их свадьбы. Всё имущество, что было у нашей семьи, было нашего отца, потому мать по закону предков забрала нас с братом и ушла жить к одной из «бабушек». Они стали копать яму в земле, землянку, чтобы было, где жить на первое время, и мы с братом им помогали… Отец кричал тогда матери, что не признаёт развода и что никогда не отпустит её! А она крикнула, что проклинает его и все десять лет, что была его женой, и всякий день, что заперта она была в его доме, и всякую ночь, что он приходил к ней! И что она призывает в свидетели небо и землю: лучше бы ей было быть повешенной! И лучше ей быть повешенной и умереть, чем хоть день ещё прожить с ними!.. Потом отец стал кричать, что требует чтобы её и детей вернули ему, а потом — что он не признаёт новые законы, раз по ним жена может уйти от него! И вот тогда вмешались вожди: не уважать закон, значит не уважать вождей и «бабушек» и всё племя, и отца связали. И стали связывать и привязывать… Но через несколько дней он сбежал. А ещё через несколько дней мать нашли с ранами от ножа в груди и на следующий день она умерла. А и ещё через несколько дней поймали отца и хотели убить, но ножа при нём не было, а когда ему сказали, что наша мать умерла, он заплакал и… и с тех пор будто лишился рассудка… Выпей всё же со мной, А-Ли! Нет-нет, я сам выпью!.. Очень скоро он и вовсе стал как дитя и только ходил между землянками и палатками как потерянный и звал нашу мать по имени… И тогда наш дядя, испросив разрешения «бабушек» и вождей, взял его и перебрался вместе с ним жить к той «бабушке», вместе с которой мы с братом всё жили в земляной яме. С той поры дядя стал считаться старшим в нашей семье и единственным нашим родственником вместо отца и матери, и всё имущество отца и его рабы перешли дяде. Он заботился о нас и об отце и о «бабушке», при которой мы жили. Об отце и «бабушке» до самой их смерти… К первой зиме мы выкопали хорошую землянку и сделали в ней хороший очаг, а потом дядя достал для нас настоящее типи! А через несколько лет на другом месте мы построили маленький дом и распахали землю… Мы… — Лань Сичэнь коснулся лампы на столе, — мы взяли с собой с востока много вещей… больше чем многие, но почти всё… пропало: потерялось, сломалось… Что-то дядя продал… поменял: на еду, на патроны… Только и осталось что… — кончики пальцев пробежали по нарядному бронзовому боку… — Дядя так и не женился, хоть были хорошие женщины, что говорили, что не против бы взять его себе в мужья… Когда «бабушка» *** была уже плоха — она пережила нашего отца — она сказала дяде, что как она умрёт, ему нужно жениться: он ещё молодой и мужчина хороший. Но дядя ответил, что нет, он уже стар и не женится. И брат тоже сказал ей, что никогда не женится. Тогда она сказала что, чтобы ей умереть спокойно, она погадает им, суждено ли им жениться, а они, какое бы ни вышло гадание, примут это как её волю… И нагадала брату, что у него будет «для его человек» и будет свадьба, и он будет счастлив… Брат ничего ей тогда не сказал. А мне сказал спустя несколько месяцев, что не знает, верит ли ей. Что хотел бы верить, но боится, что для него не найдётся человека, и тогда я узнал, что брат двоедушник… Что он не знает, что будет делать, если дядя женится и я женюсь, и по законам предков мы перейдём в семьи своих жён, а брат останется один. И я ему пообещал, что даже если наш дядя передумает и женится, я не женюсь, пока у брата не будет свадьбы, и если «бабушка» ошиблась, то всю жизнь мы проживём рядом и будем друг другу семьёй и поддержкой… И что брат боится, что даже если для него найдётся человек, вдруг будет между ними, как было между отцом и матерью…       Господин Лань замолчал, мисс Цзян сидела потрясённая.       Небо за окном тронула дымка утренних сумерек: ещё густая, тёмная, серо-синяя она всё равно торжествовала зачинавшийся рассвет — и в нём надежды и чаяния нового дня и радость самой жизни: радость видеть золотое солнце, голубое небо и прерии, стелившие к горизонту рыжими, бурыми и зелёными лентами… радость чувствовать ласковые прикосновения ветра — и его порывы, радость слышать трели птиц, стрёкот насекомых и человеческие голоса… Радость быть!..       Но в «кабинете» царили тьма и холод ночи…