«Девушка»-ромашка

      Цзян Яньли:       Индейца-офицера с мягким взглядом звали Лань Сичэнь или на его языке, по-индейски, Сын Солнца, и он был командиром того маленького, больше похожего на деревушку форта — пограничной заставы, где волею судьбы и краснокожего исполина оказалось мисс Цзян Яньли.       Второго офицера, того, что с невозмутимым лицом, звали Лань Ванцзи или Синяя Вода, и он был братом — как парой дней позже узнала девушка, младшим — и помощником Лань Сичэня.       Обоим, по мнению мисс Цзян, очень подходили их имена: Лань Сичэнь, не смотря на своё индейское происхождение, оказался человеком внимательным, обходительным, приветливым и терпеливым, готовым всех и каждого в любом деле и нужде окружить тихой, ненавязчивой заботой и, вопреки своему статусу командира, никогда — по крайней мере, Цзян Яньли так и не довелось этого услышать — не повышавшим голос на подчинённых. Брат же его был немногословен, собран и почти всегда сдержан в словах и жестах — и правда, точно озёрная гладь в погожий день. И лишь иногда — как казалось девушке — немного печален или меланхоличен…       Братья Лань жили в отдельном доме — его можно было назвать «офицерским», так как других офицеров, кроме них, в форте не было: таком же, как прочие, глинобитном, с земляным полом, и самом небольшом из всех: три комнаты, две — кроме самой большой и дальней от дверей на улицу — проходные. В каждой комнате было по небольшому окну. Дальняя, главное удобство которой составляли небольшая печь и масляная плошка с фитилём, а всю обстановку — пара сундуков, таз и ведро для умывания и две грубо сколоченные кровати, служила офицерам спальней. Ближнюю комнату, ту, в которою сразу попадал вошедший, мисс Яньли назвала про себя «гостиной»: в ней для чистоты на полу было разбросано сено, а из мебели имелась только пара трёхногих табуретов, а среднюю — «кабинетом»: тут были стол, два стула, лампа на столе, комод, а на стене — полки с книгами и чернильницей. Комод и лампа разительно отличались от прочих вещей, сработанных просто, бесхитростно: резные и литые, деревянные и бронзовые завитушки, а между ними лак и начищенный до блеска металл. В глиняных стенах они были чуждыми, но стоило к столу или комоду подойти кому-то из братьев-офицеров — чуждым делалось всё остальное…       До того, как в этом доме оказалась мисс Цзян, на полу в «кабинете» полагалось спать, завернувшись в старое, выцветшее, но хорошо заштопанное одеяло, слуге — молодому, никак не старше лет десяти, бойкому негритёнку по имени А-И, любившему поесть, поболтать и повозиться, чистя или отводя на выпас, с хозяйскими лошадьми и не любившему тёмных ночей, и жгучего перца в бобовом супе… После место в «кабинете» отошло Цзян Яньли, а мальчику-слуге осталась «гостиная»…       Заснуть в первую ночь мисс Яньли так и не смогла.       Господин Лань Сичэнь показал ей «офицерский дом», спросив между делом, умеет ли она разжигать печь и зажигать лампу? Девушка, мысленно попросив у него прощения за бессовестную ложь — но только в случае, если сам он спрашивал, не замышляя дурного! — потупилась и ответила: «Не очень хорошо…» Здесь же состоялось знакомство с А-И: чёрный мальчишка, услышав про новую служанку и штопку, только сказал: «А-а-а…» — но когда узнал, что ему придётся ночевать под порогом, зыркнул обижено…       Потом господин Лань снова повёл мисс Цзян на улицу и скоро: уже смеркалось — показал все части форта, где ей пока «был бы повод» — то есть, говоря прямо, разрешалось, бывать: кухню — солдаты готовили на себя и на офицеров, колодец и навес, под которым хранилось топливо для печек: немного поленьев и хвороста и высушенный лошадиный навоз. За кухней были склады, напротив неё — два самых длинных дома: казармы; за навесом — конюшня и свинарник и загоны для лошадей и свиней, а невдалеке — открытая, очищенная от кочек и крупных валунов площадка для тренировок…       Когда вернулись в «офицерский дом», солдат-индеец принёс Цзян Яньли ужин: пару пресных кукурузных лепёшек и кружку воды — и довольно приличное одеяло.       Стемнело.       Братья Лань, вернувшись домой, ушли к себе и притворили дверь. Негритёнок укутался в одеяло на полу «гостиной». Но и те и другой долго не спали: слуга беспрестанно вертелся и бубнил себе под нос: «Под дверь дует… Дурная белая тётка…», братья — о чём-то спорили на индейском…       Мисс Яньли завернулась в своё одеяло как в накидку и села в «кабинете» на пол возле стены. Пыталась думать о минувшем сумасшедшем дне, о том, что готовит завтрашнее утро… — не находила больше на это сил… Повезло ли ей? И всё вскоре опять обернётся несчастьем?.. Точно ли не солгал индеец? Его брат смотрит сурово — не будет ли от него беды?.. Оставшиеся, не пустившиеся за ней в погоню и не погибшие в схватке с индейцами люди мистера Цзиня — будут ли они искать её?.. Нужно было собраться с мыслями, но… «Завтра будет день…» — сказала себе девушка и закрыла глаза. Но сон не шёл…       Дверь спальни открылась, кто-то из офицеров — мисс Цзян сочла, что лучше притвориться спящей — прошёл мимо в «гостиную»… Оттуда — вышел на улицу… Через какое-то время вернулся — братья снова заговорили…       К середине ночи в спальне наконец-то затихло… И тотчас же — в «гостиной» развозилось больше прежнего… В голове у девушки было совершенно пусто, уставшее тело сделалось тяжёлым и неповоротливым, но слух цеплялся за каждый шорох — забыться оказалось невозможно… Слуга успокоился и заснул только к утренним сумеркам, а на рассвете — поднялись оба офицера…       После завтрака: всё тех же кукурузных лепёшек и… каши из молотой кукурузы — Лань Сичэнь дал Цзян Яньли чистую, но сильно поношенную рубашку, клубок ниток и костяную иглу, и разрешил сесть с работой на один из табуретов у окна в «гостиной». От попыток вставить нитку в иголку зарябило в глазах, и девушка зажмурилась… — По-прежнему глядевший на неё с неудовольствием А-И разбудил к ужину потому что: «Хозяин так велел!..» Но ни один из офицеров так и не припомнил мисс Цзян этого происшествия…       В форте было несколько женщин.       Их Цзян Яньли увидела на второй день, когда по приказу Лань Сичэня несла тарелки из «офицерского дома» на кухню. Все дамы были индейской крови и все, как и служившие тут мужчины — в одежде белых: на двух пожилых были тёмные платья на нешироких кринолинах, на трёх молодых — яркие: синее, красное и зелёное в бледно-жёлтую полоску. Волосы у всех женщин были собраны в косы, у одной из пожилых — косы уложены вокруг головы короной. На шее каждая носила по несколько ниток бус: из крупных стеклянных бусин, больше белого или алого цвета, или мелкого перламутра.       Молодые женщины удостоили мисс Яньли лишь парой взглядов, хоть державшийся подле одной из них пухлый малыш и тыкал пальчиком.       Пожилые — оглядели без стеснения, а потом одна — так, у которой волосы не были собраны в корону — махнула рукой, подзывая. Когда девушка подошла — осмотрели ещё раз, со всех сторон, жестами велев покрутиться; обменялись между собой парой коротких фраз — по-отечески потрепали по руке и отпустили…       Вечером Лань Сичэнь, убористо выписывавший на небольшом листе дурной бумаги причудливые значки, поднял голову от своего занятия и, потерев переносицу, сказал — тон его при этом был очень серьёзен — что: «Бабушки нашли, что она хорошая девушка…»       Несколько обескураженная: отчего-то прежде совсем не подумала, велика ли семья Лань? Только два брата? — мисс Цзян пробормотала:       — Ваши бабушки…       Индеец услышал и покачал головой:       — Нет. Это… Когда нас выслали…       — Выслали?..       Лицо офицера сделалось печальным — Цзян Яньли смущённая сильнее прежнего и немного напуганная, поспешила извиниться:       — Я не хотела… Простите, господин Лань!..       Но Лань Сичэнь жестом остановил её:       — Нет-нет, А-Ли, не нужно, ты не виновата. Это я… начал не с того… — и коротко рассказал о своей семье.       «Нас» — он имел в виду индейцев, перенявших уклад белых, индейцев «пяти цивилизованный племён»: чероки, чокто…       Когда-то, когда братья Лань ещё были детьми, на востоке у их семьи была собственная, пусть небольшая, плантация с рабами и хороший, просторный дом с приличной — детям казалось, огромной — библиотекой. К тому времени некоторых из их соседей-индейцев: особенно тех, кто был беден — уже выслали на запад, за Миссисипи. Но самые богатые ещё оставались на старых местах: была надежда, что дело удастся решить новыми налогами на индейские лавки, мастерские и хлопковые поля…       Не удалось. Семье Лань, как и многим, почти всем, пришлось уехать, продав белым соседям землю, дом и всё имущество, что невозможно было сразу увести с собой: почти всех негров, домашнее зверьё и птицу, мебель, много книг и посуды, даже одежду… Многое — продать сильно за бесценок: покупатели, ещё вчера называвшие себя «добрыми соседями» и даже «друзьями семейства», сегодня без стыда торговались за каждый цент, а кто-то и вовсе грозил, если не выйдет уговора, подослать ночью рабов, чтобы прирезали «жадных дикарей»…       На новом месте многими — к одной из таких групп примкнула ещё в дороге и семья Лань — решено было начать жить по-новому: отринуть законы бледнолицых: лживые, всегда написанные для выгоды самих белых; их лживую веру, обещавшую, что все люди будут подобно братьям, но стыдливо молчавшую, что всегда признаёт старшим братом того, у кого светлее будет кожа, и лишь о нём будет печься — и вернуться к старым традициям своего народа. Многие говорили с горечью, что оттого сейчас и случилась большая беда, что «люди» — индейцы забыли заветы предков и самих предков…       Получилось не всё, не везде, не у всех: дома и на Индейской территории ставились «по-белому» — испробовав в пути кочевой жизни, мало кто остался ею доволен. Ездить верхом было удобней с сёдлами и уздой, и трудно было отказаться от повозок и только носить поклажу за спиной… Кто-то привёз с собой и рабов, семья Лань — родителей А-И, и не хотел их гнать…       Потому новый уклад вышел «общим»: что-то осталось от «белой жизни», что-то вернулось из законов предков, а что-то — пришлось придумать. По заново сложившимся правилам военную власть — власть «вождей» — полагалось оставить мужчинам, а остальную, по старым обычаям народа чероки, вернуть женщинам.       …Потому сейчас всеми делами защиты форта и прилегавшей к нему границы между Индейской территорией и соседним штатом ведал самолично Лань Сичэнь, а всеми прочими, включая торговлю и довольствие — совместно он и две уже знакомые девушке пожилые женщины — «бабушки племени». И во всём форте кроме братьев Лань только они имели право приказать или чего-то требовать от служанки «вождя».       На следующий день между утреней тренировкой солдат и обедом мисс Цзян «представили официально»: девушка, как научил её Лань Сичэнь, поклонилась «бабушкам» и сказала, что просит разрешения помогать им — те выслушали, поговорили с «вождём», снова потрепали Цзян Яньли по руке и жестом разрешили идти. Но своим правом командовать ею почти не пользовались: у обеих в форте были сыновья, которыми, когда те не были заняты делами службы, матери помыкали со всей суровостью…       Минула неделя.       За эти дни мисс Цзян приноровилась к костяной игле, притерпелась к еде: ни в одно блюдо: ни в кукурузную кашу, ни в кукурузные лепёшки, ни в кукурузные оладьи, ни в кукурузный суп, ни в варёные свиные потроха не клали ни соли, ни перца — и сумела завести добрые отношения почти со всеми обитателями «офицерского дома».       А-И несколько дней хмурился «дурной белой тётке», но смягчился, когда та, испросив позволения Лань Сичэня, поменялась с мальчишкой одеялами: под тем, что поновей и попрочней, следовало спать ребёнку! А заодно и помогла — тоже с разрешения «хозяина Лань» — натаскать от конюшни свежего сена на пол во все комнаты, особенно в «гостиную». Подобрел больше, когда Цзян Яньли взяла на себя обязанность вместо него открывать, если ночью кто-то постучится во входную дверь, и окончательно нашёл А-Ли «не гадкой», когда она согласилась за штопкой или уборкой рассказывать ему сказки — «…только без злых волков и колдунов!..»       С Лань Сичэнем было легко. Цзян Яньли скоро перестала перед ним теряться: невозможно было пугаться его спокойной, обходительной манеры. Господин Лань, заметив перемену, сделался, как показалось девушке, расположен к ней сильнее: он любил поговорить не только о насущных — по силам и разумению и прислуге мелких делах, но о книгах из семейной библиотеки — то, что стояло теперь на полках в «кабинете» было крохотной её частью; о том, что дикие флоксы только расцвели, а вот-вот отцветут; о том, как в форте, построенном далеко от холмов, холодны ветра зимой… он вообще говорил охотно и обстоятельно — и, видимо, стыдился этого перед обычно немногословными соплеменниками.       В один из вечеров, зажигая стоявшую на столе в кабинете лампу, обмолвился, что её купил его дядя в год, когда сам Лань Сичэнь родил — и, извинившись, замолчал… И мисс Яньли, не осмелилась ничего спросить — лишь украдкой переводила взгляд с лампы на резной комод…       И только второй брат и офицер, Лань Ванцзи, как и прежде держался отстранённо. Он не был с мисс Цзян суров, как немолодые солдаты, не был подозрителен, как молодые женщины, не был жесток — он был безразличен. Избегал не только давать любые, самые мелкие поручения, но даже сказать лишнее слово: каждый раз, посылал ли к нему брат или «бабушки», лишь, не поворачивая головы, ронял «Хорошо» или «Нет». Он не глядел на Цзян Яньли с презрением — он глядел так, будто девушки перед ним не было вовсе!       Мисс Цзян начала бы его всерьёз опасаться, если бы не приметила, что так же холоден, а порой почти надменен, он со всеми, кроме, разве что, старшего брата. Возможно, по этой же нелюдимости младший брат Лань почти каждый день пропадал где-нибудь в дозоре за стенами форта: один или в компании совсем молодых, не смевших без офицерского разрешения и слова сказать солдат…       Тем удивительней было случившееся вскоре!       В тот день Лань Ванцзи впервые сам заговорил с мисс Яньли — для того, чтобы объявить, что до заката или пока он или его брат не позволит, и её и А-И не должно быть в «офицерском доме». Девушка поклонилась:       — Хорошо! — но индеец уже не смотрел на неё.       Никаких поручений от старшего господина Лань не было — пользуясь предоставленной свободой, Цзян Яньли и негритёнок прогулялись до загона для лошадей, а потом прошли вдоль земляного вала вокруг северной половины форта — про себя девушка отметила, что хороших дорог на этой стороне нет, а единственная, которую, не покривив душой, можно было назвать заметной, ведёт на запад — и собрали букет из разнотравья.       Вошли в форт через западные «ворота» — пролом в земляной стене. Солнце стояло уже высоко, хотелось пить, как вдруг А-И закричал:       — Свадьба! Свадьба!.. Забыл! Сегодня! А я забыл! Думал, завтра!.. Свадьба! Ну пойдём же, А-Ли, пойдём!..       — Чья свадьба?       — А? Да ***! И ****! — он назвал имена — мисс Цзян, к её стыду, они ничего не сказали, — Ну пойдём, там… Да вот сейчас… Хозяин Лань разрешит!.. Всё! Всё! Ну пойдём же!..       Он почти подпрыгивал на месте. А «хозяином Лань» звал Лань Сичэня, а его брата — «вторым хозяином» — в разрешении можно было не сомневаться! Девушка улыбнулась и подала руку — негритёнок, глядя на неё, моргнул, но тотчас же схватился за ладонь и потащил за собой.       На площади между «офицерским домом» и казармами был разожжён большой костёр, добрая половина солдат собралась возле него широким полукругом — шустрый А-И быстро нашёл с краю местечко для себя и мисс Яньли.       Ближе всех к огню стояли братья Лань. На Лань Сичэне были индейские рубаха и легины из кожи, богато расшитые тесьмой и бахромой, и синяя набедренная повязка, а на голове — убор из белых перьев. На Лань Ванцзи — рубаха, очень похожая на те, что носят индейские женщины: длинная, прямая, без рукавов и с высокими разрезами на бёдрах — обшитая по вороту и подолу заячьим мехом. В косы у младшего брата были вставлены чёрные и пёстрые перья, а на шее висела длинная нитка стеклянных бус.       По левую руку от братьев стояла молодая женщина, одна из тех, что жили в форте, а по правую — молодой мужчина из числа солдат. Оба от шеи до пят были закутаны в синие одеяла, а волосы у обоих — украшены чёрными и белыми перьями.       Мисс Цзян тихонько спросила у А-И:       — Это жених и невеста? — и тот горячо зашептал в ответ:       — Да! Да!..       Рядом с молодыми стояли обе «бабушки» — обе в ярких, неиндейских платьях и с корзинами в руках: в одной лежали уже опостылевшие мисс Яньли кукурузные лепёшки и кусок сукна, в другой — свиная нога.       Лань Сичэнь повернулся к костру, протянул руки к пламени и что-то громко и торжественно сказал по-индейски — «бабушки» и молодые хором повторили за ним. Затем обернулся к жениху и невесте, сделал им знак встать ближе друг к другу и отошёл в сторону.       Глаза жениха и невесты, а за ними и мисс Цзян, и, как мельком заметила девушка, всех присутствующих, обратились на Лань Ванцзи. Тот замер натянутой струной и, хмурясь, бросил быстрый взгляд на брата — брат ободряюще кивнул.       Лань Ванцзи пождал губы и встал между женихом и невестой и огнём.       Ещё раз покосился на брата — на шее у него при этом вздулись вены, нижняя челюсть дёрнулась, а мочки ушей покраснели. Лань Сичэнь снова кивнул.       Младший брат Лань помолчал — жених и невеста переглянулись — и, наконец, простёр руки над брачующимися и заговорил нараспев. По-индейски. А все собравшиеся молча слушали. Голос у него был красивый и глубокий, но мисс Цзян поёжилась: горький! Девушка не знала о чём он говорит, но была уверена: в такой манере не желают счастья новой семье! Скорее — оплакивают… Покосилась на стоявших полукругом солдат — нет, все были довольны!..       Когда Лань Ванцзи закончил свою речь, «бабушки» вручили корзины: невесте — с лепёшками и сукном, жениху — с мясом и молодые обменялись этими корзинами.       Потом поставили корзины на землю и скинули с себя одеяла — под ними тоже была индейская одежда: на невесте — длинное платье-рубаха и белые мокасины, на женихе — мужская рубаха, расшитая алым шнуром, набедренная повязка, легины и чёрные мокасины.       Новобрачные встали рядом, жених обнял невесту за плечи — одна из «бабушек», та, волосы которой были собраны в корону, подошла к ним и набросила на обоих белое одеяло.       Солдаты одобрительно закричали и заулюлюкали, А-И — тоже закричал и захлопал в ладоши! Жених и невеста, под одним одеялом как под одним плащом, уже не сводили друг с друга глаз…       На считанные мгновения Цзян Яньли забыла и о них, и о толпе индейцев рядом, и о прериях, и о многих-многих днях… о многом пережитом…       …Перед глазами встала зала в доме семьи Цзинь — за год до «Войны с Солнцем» миссис Цзян с дочерью были у них осенью: резные и лакированные деревянные панели на стенах, золочённые люстра и рамы зеркал, начищенный паркет — блеск! блеск! блеск!       Отец и А-Сянь не поехали к «этим Цзиням», А-Чэн поехал, но стоило войти в дом, улизнул смотреть, как играют в карты: сестра знала, что он стесняется танцевать… Мисс Цзян с матерью стояли возле кресла, в котором сидела миссис Цзинь. Женщины разговаривали, мисс Цзян, протанцевав первый танец с хозяином дома, а второй с его двоюродным племянником, гостившим до весны — ждала.       Ждала, но молодой мистер Цзинь, то и дело бросавший на неё странные взгляды, а стоило случайно их поймать — красневший и поспешно отворачивавшийся, протанцевал по кругу с каждой, кроме мисс Цзян Яньли, незамужней гостьей и с половиной замужних — кроме своей и её матушек — но, верно, только оттого, что вторую половину семейных дам в силу лет уже мучила ломота в костях!       Когда он в очередной раз устремил на мисс Цзян глаза и они полыхнули смятением и… направился к супруге секретаря совета округа, которая могла бы, выйди она замуж на полдесятка лет пораньше, сгодиться ему в бабушки, Цзян Яньли, не в силах больше владеть собой, скомкано извинилась перед матерью и миссис Цзинь за «разыгравшуюся мигрень» и поспешно вышла из залы…       В бальном платье, открывавшем руки и декольте, на веранде было холодно, из скудного сада тянуло прелой листвой. Но ещё холодней было на сердце: мисс Цзян мысленно ругала себя за то, что послушала матушку и согласилась-таки на этот выезд. У Цзиней она не была больше полутора лет года, с тех пор, как молодой мистер Цзинь обмолвился, что: «Матушка всегда желала женить меня по своему указу и…», а А-Сянь сперва не дал сцепиться с ним А-Чэну, а потом — сам набросился с кулаками! А дома слово в слово передал услышанное мистеру Цзян — помолвка между Цзян Яньли и Цзинь Цзысюанем, устроенная их матерями, была разорвана. У миссис Цзян месяц был тяжёлый взгляд — муж завтракал, обедал и ужинал у себя в кабинете, а арендаторы боялись просить отсрочек в платежах… С тех пор бывшие наречённые почти не виделись, в «Доме меж озёр» о молодом Цзине старались не говорить — мисс Цзян, соглашаясь спустя без малого два года, сопровождать мать и брата, полагала, что время и разлука сделали своё дело, избавив её от увлечения почти прошедшей юности. Полагала и ошиблась…       За дверью, ведущей на веранду, раздались голоса. Мисс Яньли, желая избежать всякой встречи и любопытства к собственной персоне, быстро спустилась в сад. На веранду вышли молодой человек и девушка. Остановившись у перил, они перешептывались и смеялись… Нужно было подумать, как вернуться в дом, не привлекая чужого внимания…       Мисс Цзян немного прошлась. Ветер усилился. Он сипло скрипел ветвями полуголых кустов и остро шелестел скрючившимися листьями: о листья и опавшими — о лезвия иссохших к зиме трав — и пронизывал до костей.       Так ничего и не придумав, вернулась — молодая пара всё ещё была на веранде, но в молчании и теперь мисс Цзян сочла потревожить их неловким: они могли выбрать это место, чтобы объясниться…       Хотела вновь вернуться в сад — на лицо и плечи упали первые, тяжёлые и холодные, капли дождя…       Цзян Яньли замерла, всё не решаясь сделать шаг к дому — или прочь от него и искать спасения под ветвями…       И мелко вздрогнула от удивления, когда плечи объяло бархатной шалью…       — Дождь. Мисс Цзян, давайте вернёмся в дом… — человеком, шагнувшим из темноты и неуклюже укутавшим девушку в тяжёлый тёплый бархат, оказался молодой мистер Цзинь.       Мисс Яньли молча подала руку…       В зале девушка сняла и протянула ему шаль — Цзинь Цзысюань покраснел и почти прошептал:       — Следующий танец…       — Простите, нет. Я… — из вежливости и благодарности с губ не слетело: «Не нужно приглашать меня оттого, что ваша или моя матушка этого потребовали! Они видели, что вы не приглашаете меня, я — знаю, что не хотите пригласить!», — Не нужно… Я не танцую…       Молодой мистер Цзинь неожиданно просиял. И тут же разволновался сильнее прежнего:       — Это же… Мисс Цзян, малая гостиная должна быть свободна, я попрошу подать туда чай: вы замёрзли, так вы скорей согреетесь!.. — и исчез быстрее, чем девушка успела возразить.       Цзян Яньли мысленно отдала должное его ловкости: под маской участия и заботы убрать с глаз долой нежеланную гостью! И, горько про себя усмехнувшись, решила уступить…       Вскоре подошёл слуга — мисс Цзян последовала за ним и в малой гостиной нашла убранный к чаю столик: чашки, чайник, сахарница, молочник и два блюда с пирожными, а на диванчике возле него — Цзинь Цзысюаня!       На том вечере никто из них больше не танцевал: натужный разговор об испортившейся погоде перешёл в смущённый о том, что в доме сегодня сильно натопили, а в зале слишком много свечей и оттого, когда выходишь в сад, делается особенно свежо… о том, сильно ли топят в «Доме меж озёр»… и — в почти лишённый неловкости о том, как на прошлой неделе в окно в комнате мисс Цзян влетела птица, а горничные потом долго спорили, дурной это знак или добрый… о том, что на будущий год миссис Цзинь хочет завести особую пару индейских петухов, чтобы на радость и любопытство хозяевам и гостям степенно гуляли по саду… о том, что на прошлой неделе на вечере у главы округа подавали индейку, фаршированную чесноком и апельсинами… о том, как год назад Цзысюань ездил в *** — столицу штата: о пристани на широкой реке, о складах на западном берегу и о том, что в *** заложили собственный Капитолий… о том, что, как бы хорошо ни вышло путешествие, нет ничего лучше, чем переступить порог родного дома… о том, кто из соседей ещё будет до конца года давать вечера и о том…       Когда на следующее утро к вышедшей к завтраку мисс Яньли бросился А-Сянь, чтобы пересказать только что услышанную от А-Чэна сплетню, девушка с мягкой улыбкой перебила:       — Да-да, я знаю: модные платья так широки, а молодой мистер Цзинь был вчера так неуклюж в танцах, что чуть не наступил на юбки каждой даме или мисс, не нашедшей повода отказать его приглашению! Знаю из первых уст!..       …Индейские жених и невеста под новый общий радостный вопль коротко поцеловались…