«Девушка»-ромашка

      Сяо Синчэнь:       На индейский город опустилась тёмно-синяя ночь: в небе ярко сияли звёзды и луна. В разных концах улицы горело по факелу — света было довольно чтобы не заплутать между домов.       Но вот о том, чтобы сейчас же вернуться в прерии не могло быть и речи: как ни рвалось туда сердце, Сяо Синчэнь понимал, сколь мала вероятность сыскать ночью путь там, где лишь однажды проезжал днём.       Оставалось одно: найти ночлег, а утром, едва только небо посереет в преддверии рассвета, отправляться в путь. И встретить Сюэ Яна на том месте, где было оговорено…       И если на последнее пока можно было только надеяться, то мысль, как устроить дело с ночлегом пришла почти сразу…       Возвращению Сяо Синчэня патрульные не было рады, когда юноша поднял ладонь к плечу: «Вопрос» — пожилой индеец привычно нахмурился, но услышав:       — Где спать ночь? Я… Деньги! — что-то коротко сказал молодому на индейском и бросил незваному гостю:       — Идти! Ждать!..       Молодой индеец, не прихвативший с собой в этот раз даже «лампы», вывел Сяо Синчэня и его «караван» на окраину и постучался в приземистый дом, возле которого к паре столбов было привязано с десяток лошадей и мулов.       Дверь почти сразу отворили, на пороге оказался ещё один краснокожий, крепкий мужчина лет сорока в одежде бледнолицых. В руке он держал настоящую масляную лампу, золотистый отсвет которой весело прыгал по спокойному, скуластому лицу, длинным, неубранным в косы волосам, алому шейному платку и тёмному жилету.       Отворивший молча кивнул, патрульный-провожатый что-то сказал ему по-индейски, а после указал Сяо Синчэню ладонью на открытую дверь:       — Тут спать. — и выслушав и «выслушав» слова и «слова» благодарности — и, в отличие от своего главаря, вовсе им не сердясь — но не пожелав взять денег за своё участие, растворился в ночи.       Индеец с лампой кивнул юноше на столбы, дождался пока тот привяжет лошадей и, тоже кивком, пригласил входить…       Весь или почти весь дом оказался единственной комнатой, на полу которой спали вповалку: кто-то — укрывшись одеялом, кто-то — подложив под голову какие-то мешки — человек двадцать.       Индеец показал на свободный угол, потом на стоявшую в противоположном углу бочку:       — Вода. — голос у него был низкий и ровный, а выговор — гораздо лучше и понятнее, чем у обоих патрульных.       — Благодарю.       В ответ индеец легко склонил голову и почти тотчас отошёл. Улёгся у двери, поставив подле себя лампу, и потерял к постояльцу всякий интерес, оставив тому самому заниматься удобствами ночлега…       Ночью Сяо Синчэню сперва снились кошмары: он был на дне глубокого, узкого каньона — серого под серым небом; воздух был холоден до дрожи, над головой кружили грифы, рядом кто-то невидимый плакал громко и надрывно; в горле саднило, голова болела, а когда провёл ладонью по лбу, на пальцах осталась кровь и… точно плеснули малиновым вареньем: в алом сиропе семечки…       А потом будто бы песок под ногами просел и всё рухнуло в чёрную бездну…       Первое, что понял юноша, проснувшись утром — на дворе уже давно было не утро: в приоткрытую дверь лились солнечные лучи.       Постояльцев — исключительно индейцев — в комнате осталось человек пять: трое спали, двое бок о бок сидели у стены и один из них курил трубку с глиняной чашей и длинным деревянным мундштуком.       Недалеко от двери стояла масляная лампа, но индейца, что вчера пустил на ночлег, среди двоих бодрствовавших не было. Сяо Синчэнь попытался было расспросить о нём, но скоро бросил эту затею: те в ответ на все слова и «слова» лишь моргали.       Поискав по карманам, нашёл пару золотых долларов — «подарок» мистер Цзиня, оставил возле лампы и вышел на улицу…       Лошади пропали!       Не все: на прежнем месте у столбов были две пегие, одна сивая да ещё два серых мула — чудесные животные, которых Сяо Синчэнь видел не то первый, не то второй раз в жизни и владельцем… то есть наездником… всадником которых никогда не был ни законным, ни самым беззаконнейшим образом!       Все три его коня: бурый, серый и гнедой — исчезли! Расстаться с последним было особенно жалко…       — Что же?.. Как же?.. — прошептал юноша. Мысли разбегались.       Глубоко вдохнул, силясь поскорее взять себя в руки: нужно было решить, что вернее предпринять: вернуться в дом и постараться ещё раз расспросить индейцев, что спали и курили? Разыскать вчерашний патруль… или других патрульных и объяснить им, что стал жертвой преступления? Попытаться найти на земле следы и самому взяться за розыски воров?.. Или бросить всё и, возблагодарив небо, что хотя бы часть денег осталась при себе, попробовать нанять лошадь или мула и вернуться к Белому руслу? А не выйдет с лошадью — вернуться пешком?.. Встретить Ян-Яна, убедиться, что тот жив и здоров — здоров не меньше чем прежде — а уж дальше…       «Он оторвёт мне голову… Или… или руки… Или руки, а потом голову!.. Нет, он меня застрелит!.. — разгорячённые мысли пустились в напускное самобичевание, но юноша одёрнул, — Нет же, довольно! Он расстроится… сильно, конечно! Скажет, конечно, что я олух и полудурок… И будет прав: я подвёл и его, и себя, и мисс Цзян…»       …позади хмыкнули:       — Что, спёрли лошадей? — и на плечо — левое — хлопком легла и осталась лежать, вцепившись четырьмя пальцами, рука…       Сердце колотило, а лицо вспыхнуло — Сяо Синчэнь глубоко вдохнул прежде чем обернуться.       Но увидев ставшую родной ухмылку и вскинутую бровь, всё равно дрогнул голосом:       — Ян-Ян… Я… я вин… Ты здесь?! Хвала небу! Но как ты?.. Я… я виноват… — и сдавленно охнул, когда Сюэ Ян притянул к себе, обнял и прошептал в шею, щекоча дыханием:       — Живой…       Как бы сильно Сяо Синчэнь ни был разбит их прошлой тихой ссорой, глубоко ранившей пренебрежением к заботе и искреннему желанию помочь и защитить, как бы ни был обескуражен и напуган сейчас потерей лошадей и как бы сильно ни опасался — признавая всю её справедливость — жестокой и витиеватой брани за собственную беспечность, ставшую причиной этой беды, ни одно из этих чувств — и все они вместе — не могло затмить радости встречи: здесь! жив! не лишился сил от ран!.. — юноша обнял в ответ, невольно уткнувшись лицом в чужое плечо…       Мочки уха почти невесомо коснулись шершавые губы:       — Что, подлизаться хочешь, а? За конями, за шмотками не уследил, так теперь надеешься… — там, где ожидал найти разочарование, усталость или злость, Сяо Синчэнь услышал голос спокойный, даже слегка вальяжный, и чуть насмешливый…       Повернись так дело с кем-нибудь другим, доктор-самоучка предположил бы лёгкую слабость рассудком от свалившихся испытаний. Но заподозрить её за Сюэ Яном чувствовал решительно невозможным…       Отстранился и попытался напустить на себя суровость:       — Ян-Ян, где лошади?       Не преуспел: был слишком счастлив, но «похититель», нехотя выпустивший из объятий, не стал отпираться:       — А тебя теперь, выходит, не заболтаешь? Вот ведь… Ха! А проучить хотелось…       — Ян-…       И не подумал стыдиться:       — Что? А нечего! Нашёл где дрыхнуть — у индейцев под боком!.. Или скажешь, нет?       И был, к досаде Сяо Синчэня, прав:       — Не скажу…       Сюэ Ян фыркнул.       Выражение его лица показалось Сяо Синчэню заносчивым и довольным — загорелась недавняя обида: «Ещё и «проучить»! Точно школяра… сопляка какого! Как он там говорил?.. Девке ровня! Сопляк! Мистер полудохлый!..»       Хотелось крикнуть: «Нашёлся учитель! Да ещё ко времени: не узнав, не спросив…» — но в этом тут же представилось что-то и в самом деле детское и юноша, сжимая кулаки, постарался отвечать нарочито спокойно:       — Ты, конечно, прав. Дрыхнуть под боком у… — дверь дома, где «продрых» всю ночь, открылась, из него вышел и направился вниз по улице индеец, — дрыхнуть тут было неумно и… неправильно. Ты абсолютно прав. Совершенно. Мне жаль, что так вышло. Могу лишь сказать… хоть это, конечно, не может мне стать оправданием… что я был в седле ночь и день почти без остановок, а когда думал, что смогу сделать привал, встретил индейский патруль и они сказали, что надо ехать с ними оплатить пошлину. Я пытался им объяснить, что жду тебя… то есть, я, конечно, не сказал, что тебя… то есть, по имени не назвал… Я пытался им объяснить, что жду ещё одного человека, но у них, похоже, о пошлине строгое мнение…       Сюэ Ян перебил:       — Да про патруль я понял: вы там славно натоптали! Может даже и хорошо… — и его замечание, и улыбка, с которой оно было брошено, растравили ещё сильнее:       — Когда тут закончили с пошлиной, была уже ночь. Я не был уверен, что найду в темноте дорогу обратно к Белому руслу… Тебе бы это… найти её, конечно, не составило бы труда, но я то… — уголки губ Сюэ Яна дёрнулись, — Так что я решил заночевать здесь и ехать обратно утром…       — Ну, всё правильно ты сделал: и что с патрулём вопить не стал — эти су… они тут всякие бывают… Друг с другом даже: как перед белым, так все один другому братья! А так и рубят друг дружку и стреляют — закапывать успевай… И что по имени… Про имена везде болтать поменьше надо: меньше знают, реже треплют — башка целее!.. И что ночью… — поехал бы кто отсюда за тобой вдогонку да прирезал бы пока темно…       — …но проспал!       «Учитель» пожал плечами. Прищурился — самодовольства в его взгляде стало меньше:       — Ну проспал и проспал…       — Из-за этого мы могли лишиться лошадей. И поклажи на них. Всей. Вышло бы просто отвратительно…       — В другой раз осторожнее будешь…       — Обязательно!       С лица Сюэ Ян исчезла даже тень улыбки. Он скрестил руки на груди:       — Обиделся? Да было бы за… Да я для тебя же… Так дал бы в рожу, да и дело с концом! Или… в полудурка со мной играешь?       — Нет. Признаю, что во всём, что касается нашего путешествия, ты знаешь и понимаешь гораздо больше моего!       Сюэ Ян долго буравил взглядом — Сяо Синчэнь глаз не отвёл, но уже не чувствовал прежнего запала: большую часть… почти всё время… не всё, конечно, как ввязался в историю с вэньской бандой, но большую часть с тех пор, как был ранен и почти всё с тех пор, как посчастливилось во второй раз отправиться на поиски мисс Цзян, он и правда был под присмотром… почти на попечении: сыт, одет, под крышей или при одеяле. Эти блага почти всегда доставались ему лишь доброй волей Ян-Яна: сперва похитителя и тюремщика, потом друга, теперь — и самого дорогого и важного человека — и обращать заботу… заступничество, не однажды спасшее жизнь… в глумливую шутку из-за собственного уязвлённого самолюбия было чёрной неблагодарностью…       — Прости меня, Ян-Ян, я… Я правда очень многим тебе обязан. Я не играю и… не хочу… не хотел тебя обидеть… Прости, что я тебя обидел! И про лошадей ты прав: мне не надо было…       — Да чёрт бы с ними! — чужой голос рыкнул, но скулы и щёки порозовели, а взгляд заблестел, — Ну проспал — в другой раз не проспишь!.. Да и спёр бы кто на самом деле колченогих этих — чёрт бы с ними, чтоб они ему копытами башку пробили! Главное что ты живой!.. И… и не обидел ты… Вот ещё!..       Мириться посреди улицы, на виду, оказалось делом скучным: пришлось обойтись крепким рукопожатием.       Едва недопонимание было оставлено, Сяо Синчэнь накинулся с вопросами:       — Как ты добрался? Тебя… не нагнали больше? Нет? Хвала небесам!.. А нога! Как твоя нога?!.. И… где лошади?       Первые: о дороге и самочувствии — Сюэ Ян пропустил мимо ушей:       — Кони-то? Да тут недалеко! Тут гостиница… настоящая! — поймал за руку и, прихрамывая, потащил за собой, — Ну почти… Я ещё подумал: «А что ты в ночлежке-то? Так денег пожалел?» А тут-то так все честные… Почти… Или перед белыми честных корчат. Ну да какая разница! Главное, как в родных штатах не оберут… за кровать сломанную и вместо одеяла тряпьё какое с клопами… И пожрать… поесть… там же можно… Там, правда, не салун, а… ну почти… Пошли, сам увидишь!..»       Гостиница и «не салун» — дощатые одноэтажные здания — оказались на соседней улице.       У коновязи возле гостиницы были привязаны лошади, в том числе четыре хорошо знакомые: Синсин, окружённая жеребцами, с королевской важностью обмахивалась хвостом. При виде их Сяо Синчэнь ощутил разом и облегчение: целы — и… лёгкий укол злосердечного разочарования: сыщись тут какой-нибудь расторопный конокрад, он мог бы «проучить» и «учителя»…       — Ну, можно и поесть! — «учитель», не подозревавший, какая против него измышлялась подлость, окинул цепким взглядом лошадей, хмыкнул и увлёк «ученика» к распахнутой настежь — самой обычной — двери «не салун».       Внутри оказалась просторная комната с ещё одной дверью, ведущей, предположительно, на кухню, несколькими столами в окружении табуреток: за одним сидела пара индейце, за двумя — по трое, за ещё одним — пятеро, а за столом в углу спал, уронив голову на руки, господин в сомбреро — и низкой барной стойкой, на которой стояло не меньше десятка бутылок с пойлом различного цвета и прозрачности, а на стене над ней висели какие-то длинные рога, несколько связок трав и похожее на венок украшение из тонких палочек, белых бусин и перьев, скреплённых между собой сложным переплетением не то ниток, не то звериных жил…       — Головой-то так не верти… Как будто в приличном месте раньше не был!.. — Сюэ Ян выбрал стол в углу и кивнул Сяо Синчэня садиться, а сам скоро подковылял к барной стойке и объявил индейцу за ней, — Суккоташ!       Недолго «поболтал» с краснокожим на языке жестов, недовольно фыркнул и достал из кармана и положил на стойку несколько монет.       Вернулся к столу и, цедя сквозь зубы: «Вперёд им, видите ли, плати!..» — тяжело сел на ближайший табурет, оказавшись вполоборота к двери…       — Ян-… Прости!.. Нога сильно болит? Раз здесь есть и гостиница, возьмём комнату. Полдня… даже сутки — нестрашно! Посмотрю, перевяжем…       Сюэ Ян, морщась, перебил:       — Да знаю, мой… — покосился на индейскую публику, потянулся, нашёл ладонь Сяо Синчэня и коротко удержал в своей, гладя костяшки, — мой сладкая! Да что про это… И комнату я уже… Лучше расскажи, как с пошлиной устроилось. Много взяли?       — Нет. То есть, да… — начать стоило с того, что казалось самым важным. Сяо Синчэнь придвинулся ближе и зашептал:       — Они забрали кучерское ружьё. То… которое…       — Забрали?       — Да.       — А что сказали?       — Ну… Пошлина!       Сюэ Ян прищурился:       — И всё? А про дробь к нему спросили?.. Нет?.. А новое ли?..       — Нет, ничего не спросили… А ещё седло взяли! С Малыша!.. И выписали…       Подошёл индеец и поставил на стол большую и глубокую тарелку до краёв полную горячего рагу из фасоли и кукурузы в почти прозрачной подливе.       Сюэ Яна, заметно повеселевший то ли от вида еды, то ли от новостей, тотчас же запустил в неё одну из принесённых вместе с едой ложек:       — Ешь, сладкая! — и, не прекращая жевать, поспешил вернуться к разговору, — Так ты… про пошлину… поподробней…       И Сяо Синчэнь начал свой рассказ с досмотра, учинённого у крыльца «патрульного дома», а закончил — несколько раз замолкая, то под казавшимися слишком пристальными взглядами «бармена», то чтобы отведать индейскую пищу: блюдо оказалось сытным и жирным, но пресным: повар от души добавил жира, но поскупился на щепотку соли или чили — тем, как молодой патрульный проводил до ночлега и сожалениями, что ни его, ни краснокожего, что помог там обустроиться, не удалось отблагодарить ничем, кроме доброго слова…       С последним Сюэ Ян оказался не согласен:       — И славно! До угла ночлежного довёл — денег за это? Ха! Да койот... койоты эти — чёртова свора!.. и так от тебя неплохой кусок отгрызли… А уж за дверь открытую… Вот уж и правда — благодеяние! А у нас что, прииск свой: только успевай намывать да на монетный двор чеканить таскать?       Это прозвучало нехорошо.       И вышло особенно нехорошо потому, что подняв в очередной раз глаза от тарелки, Сяо Синчэнь увидел у соседнего стола того самого индейца из своего ночного пристанища: в алом шейном платке и чёрном жилете.       «Он, — кольнула мысль, — говорит и понимает по-нашему, а значит, если услышал, мог и обидеться…»       Размышляя, как можно исправить эту обиду, и могут ли от неё приключиться какие-нибудь неприятности, юноша не сразу понял, что Сюэ Ян попытался поймать его взгляд. А когда не сумел, обернулся, ворчливым шёпотом вопрошая:       — Ты куда… Там что? — и…       Никогда прежде Сяо Синчэнь видел у Ян-Яна такого лица: на нём с удивительной быстротой сменились недовольное любопытство, настороженность, удивление, неверие, лёгкий испуг и… полная растерянность…       Он повернулся к Сяо Синчэню и голосом ребёнка, впервые узревшего в странствующем зверинце настоящего живого льва, спросил, кивая себе за спину:       — Синчэнь, там?..       Не понимая, чему можно было так изумиться, Сяо Синчэнь только пожал плечами:       — Индеец. Я его видел… я тебе говорил… в ночлежке. С лампой.       — С-с… лампой?       — Ну да!       — В красном… на шее?       — Да. Не старый, в красном платке и…       На дорогом лице потерянность уступила место хищной решимости.       — Видел, значит? — прошипел Сюэ Ян, — А я-то уж подумал… Привидение, ха! Ай да сука!..       «Привидение»?       — Ты… его знаешь? — было первое, что пришло в голову.       Сюэ Ян скривился усмешкой:       — Ага, знавал покойничка!.. — и вдруг вскочил, одновременно оборачиваясь и выставляя перед собой руки, — А-а-а, сука!..       Индеец в алом шейном платке оказался у него за спиной!       Как?       Этого Сяо Синчэнь не видел и не слышал…       Индеец тотчас же отпрыгнул — и замер, сжимая в правой руке широкий окровавленный нож.       В крови была и левая ладонь Сюэ Яна. Но правая проворно скользнула за пояс…       Два человека, ни слова не говоря, быстро и резко, точно две ядовитые змеи, снова кинулись друга на друга…       …сверкнули клыками-ножами…       …и сразу же бросились прочь и застыли: чуткие и злые звери — разделённые ярдом стола: Сюэ Ян возле Сяо Синчэня, краснокожий — напротив обоих. Новых ран у Ян-Яна Сяо Синчэнь, наблюдавший эту дикую, животную — в один удар — схватку, не заметил, а вот у индейца оказался рассечён подбородок: на алом шейном платке капавшая кровь мерещилась густо-бордовой.       Этот человек смотрел с решимостью, которую Сяо Синчэнь уже видел пару дней назад в лице бандита, ворвавшегося в «приют» с кучерским ружьём: решимостью убить!       Мысленно юноша завыл: «Почему?.. Опять…» — но пальцы уже схватились за рукоять револьвера…       — Не лезь!.. — рявкнул Сюэ Ян, — Других заденешь…       Эти другие, как только тогда запоздало заметил Сяо Синчэнь, уже отложили тарелки, кружки и трубки и, сурово хмурясь, не спускали глаз…       …индеец — тот самый — опять бросился на Сюэ Яна — Сяо Синчэню показалось, что и в левой у краснокожего было теперь какое-то оружие.       Можно было сколь угодно твёрдо решить послушаться и не лезть — вся решимость рассыпалась прахом, стоило бросить ещё один взгляд на скуластое лицо. Всё нутро Сяо Синчэня орало: «Он убьёт! Он его убьёт!.. Я вижу!..» — и в отчаянной попытке сделать хоть что-нибудь не влезая… несильно влезая… юноша схватил со стола тарелку с остатками индейского рагу…       …индеец в красном шейном платке оказался ловок и проворен: пригнулся — и посудина, облив пол и два стола соусом, бобами и фасолью, угодила в его соплеменника…       В тот же миг все краснокожие вскочили!       А в следующий Сяо Синчэнь оказался прижат к полу двумя парами индейских рук: крепких и жилистых, с цепкими, крючковатыми пальцами — и нещадно охаживаем по бокам и по лицу кулаками, босыми ногами и мокасинами…       Одна пара схватила за горло — собственная рука Сяо Синчэня попыталась найти за поясом кольт — и не нашла…       В голове застучало: «Нас убьют! — и запоздалое, — Ну зачем же я… не послушал!..»       Но из отчаяния тотчас вырвало изумление: злой и запыхавшийся голос Сюэ Яна прорычал рядом:       — Ублюдки! Ты, — возня, что-то грохнуло, — ублюдок… Чжу… Тварь! Не смей его… Вэнь Чжулю! Ты… Чёрт!.. Лю! Кочегар Лю! Мы… Я… — снова возня. Звуки ударов: не как по доскам — по человеческому телу. Потом что-то упало на пол и, глухо звякнув, разбилось, — Я больше не при Старике! Слышишь?! Мы… Не трожьте его, су… Мы… Мы ищем выблядку тётки Цзян!..