Одно светлое чувство

      В большом овальном зале, расположенном внутри известнякового скелета кораллового рифа, на отполированном до блеска троне бледно-арбузного цвета восседал чародей в парчовом халате. На его черных кудрях покоилась жемчужная корона, а шею слева и справа прорезали жаберные щели. Перед троном стоял прямоугольный стол на подвижной ножке. На столешнице, стиснутой с четырех сторон прозрачными стенками, катались перламутровые шарики идеальной формы. Они сталкивались с препятствиями, отскакивали, меняли траекторию, попадали в стеклянные трубочки или канавки, иногда застревали, но в конце концов получали шанс добраться до заветной цели — небольшой лунки у противоположного края.       Подтянув губы к носу, Барадун задумчиво огладил короткую бородку, а затем взмахнул рукой без перчатки и наклонил стол так, чтобы его шарики ринулись на штурм лунки противника.       — Так-так-так, не жульничай! Пять наклонов — я веду счет — моя очередь!       — П-ф, ну и пожалуйста, я все равно сделал что хотел.       — Только если ты хотел окончательно встрять, — усмехнувшись, отрезало существо, похожее на десятилетнюю девочку, соединившую в себе кровь человека и дроу: ее матовая кожа серовато-аметистового цвета и курчавые, торчащие во все стороны темно-пурпурные волосы странно сочетались с круглыми ушами и глазами. — Ха-ха, получай!       Увидев, как очередной вражеский снаряд влетает в его лунку, Барадун заерзал на кресле и возмутился:       — Ты обещал не использовать божественное везение!       — Я и не использовала. — Существо в обличье девочки опустило пухлые ручки, и стол замер в горизонтальном положении. — Просто это мой мир, и все здесь как я хочу. Говорю, говорю, а ты не слушаешь. Ску-ко-ти-ща!       — Один занудный тип как-то сказал мне, что скучно бывает лишь глупцам, — произнес чародей, разглядывая совершенно гладкие подушечки пальцев. — Обманул…       Девочка, не обращая больше внимания на игровой стол, в один плавный прыжок оказалась у стены и, нежно коснувшись неровной губчатой поверхности, улыбнулась. Пол в зале был плохо отполирован, стены отличались чуть лучшей обработкой, но только на три фута в высоту. Первый фут выглядел достаточно гладким, но не идеально ровным; второй радовал глаз не только ровной поверхностью, но и простейшим узором в виде волн; на третьем рисунок усложнялся, у волн появлялся реалистичный изгиб и подобие пенных шапок — на этом все обрывалось, и остаток стены представал в своем изначальном облике.       — Я же говорила, что здесь это бесполезно, — мягко заметила девочка. — Ты хотел привнести сюда цивилизацию, но, как я и думала, у тебя недостаточно терпения, чтобы бороться с безвременьем. Ну и отлично: мои тритончики нравятся мне умиротворенными. Они живут в гармонии с другими живыми существами и не нуждаются… ни в чем.       Бывший Верховный чародей громко хмыкнул.       — Ты называешь это нуждой, а я — роскошью! Спать и есть — это роскошь! Мыслить — роскошь, меняться — великое благо! — Барадун запнулся и замолчал.       — Так зачем ты здесь? Застрял, как устрица в садке? Я не держу тебя — плыви!       Чародей скрестил руки на груди и надулся.       — Не хочешь? Все же скучно с тобой. — Девочка нырнула в отверстие в стене, обрамленное алыми полипами, сверкнула нежно-фиолетовыми пяточками и, обернувшись дельфином, унеслась прочь.       — Скучно с тобой! — передразнил ее Барадун, ломая голос, а затем вздохнул.       Байкалион был прав: Водный план оказался слишком вязок для времени. День не сменялся ночью; вместо солнца свет давали невидимые частицы, рассеянные в толще воды, которая и водой-то не являлась; ни одно живое существо не росло, не размножалось и не умирало. Если что-то происходило и видоизменялось, то лишь по воле неторопливого бога. Да и стоило ли торопиться, имея в запасе вечность?       Как-то Барадун поставил ему это в упрек.       «Когда я был здесь в прошлый раз вместе с Грегом, меня поразило, как за короткое время возник целый план, но сейчас все как будто застыло».       «Застыло? — фыркнув, возмутился Байкалион. — Просто ты человек, а не бог, и замечаешь не изменчивость, а изменения. Если из икринки вылупится рыбешка, для смертного это будет иметь смысл. А если рыбешка станет черепахой, вырастет с гору, а затем снова уменьшится и сделается рыбкой, для вас будто и не было ничего, хотя подспудно совершилось нечто значимое. Мой мир изменчив, он нарождается, и нарождается, и ищет лучшую форму. А ты все ждешь привычных тебе признаков развития — линейное мышление смертного существа. Здесь ты не найдешь для себя ни цели, ни смысла — только покой. Покой ли тебе нужен?»       Чародей не ощущал хода времени. Голод и усталость не тревожили его. Мысли, лишенные вех в виде дней и часов, сна и бодрствования, поначалу напоминали бурный ручей, затем спокойную реку и, наконец, обернулись стоячей водой. И все же о покое речи не шло: тревоги покусывали Барадуна, как гнус на болоте покусывает неудачливого путника.       Самой жирной и злой из всех тревог была неизвестность — ожидание неминуемых перемен, которые, возможно, означали конец для чародея. Барадун не знал, когда выйдет дополнение, вышло ли оно и справился ли двойник с поставленной перед ним задачей. А если игре этого недостаточно и, чуть только настоящий Верховный чародей покажет нос где-нибудь в окрестностях Калабора или Гердона, его самого раздавит неизбежность? Может, Барадуна уже убрали отовсюду и лишили квестов; может, в Скайкрафте его больше не должно быть?       Когда-то Барадун посмеивался над тем, как ловко Яррис Златорог соскочил со своей жалкой роли игрового босса — ничтожный кусочек затерявшегося в массиве данных кода. Ярриса убрали, заменили другим Ледорубом, но ведь сам он не пропал — как?       «Может, код как пелена, которая покрывает этот мир, повторяя очертания некоторых существ и предметов, но ниже, на другом уровне, происходит настоящая жизнь? Тогда неважно, что случится с Барадуном на уровне игры — я перерос его, я больше, я ВНЕ кода. Как Яррис, Шира, Грег — тот и вовсе заменил себя табличкой, ха-ха! Проблема в том, что я заметнее, важнее и не могу просто так шататься повсюду, ведь я неизменно буду привлекать взоры! Что, если целая команда задастся целью вычистить меня из игры?»       У бывшего чародея не было ответа на этот вопрос, так что впервые за время пребывания в Скайкрафте он боялся рисковать. А кто захочет исчезнуть навсегда?       Когда-то давно, когда к Барадуну начали возвращаться обрывки воспоминаний из его прошлой жизни, он припомнил и то, что не раз отключался прямо перед монитором, истощенный собственной одержимостью работой. Уже тогда к программисту по имени Стивен начала приходить во снах светловолосая женщина — странное ли дело для молодого человека без личной жизни? Подробности сновидений не оседали у Стивена в голове, но он пробуждался с ощущением опустошенности и наполненности одновременно: будто отдавал нечто важное и получал что-то взамен. Это «что-то» зажигало его изнутри и побуждало с головой уходить в проект: глаза горели, пальцы подрагивали от нетерпения, мозг усиленно работал.       Уже в Скайкрафте, оказавшись Барадуном, он продолжал время от времени видеть странные сны и только намного позднее понял, что его посещала сама Мать Сущего Маэдра. Она удовлетворяла многие его желания, но не любопытство.       «Яррис бы сказал, что взаимодействие со смертным исключает возможность полной откровенности, ведь разум божества и разум человека имеют качественное различие: божественный мозг совершеннее и многомернее. Спасибо за дельную мысль, старина Ледоруб! Надеюсь, ты сейчас в Преисподней, а не в небытии».       Сны были разные, в основном они крутились вокруг путешествий на природе и любовных приключений и, рассеиваясь, оставляли сладкий осадок в голове чародея. Некоторые сновидения запоминались лучше и содержали не только яркие чувственные образы, но и подобие откровений, как, например, те, что Барадун видел в Спеллтоне и здесь, на Водном плане, у подножия вулкана.       Чародей собирал из откровений, как из кусочков паззла, общую картину мира. Для себя он объяснял происходящее следующим образом: Мать Сущего — часть программы, способная изменять объекты внутри игры.       «Развившийся искусственный интеллект — хотя я не представляю, как это возможно с ее исходным кодом, ну да бог с ним, — или двойственность природы: программа в нашем мире, а здесь — божество. Занимаясь творческой деятельностью, создаем ли мы что-то за пределами нашей реальности? Какие-то объекты и истории для иных измерений? Как бы то ни было, она уже давно проникала в меня, а я — в нее. Могла ли Маэдра использовать меня как окно, чтобы подсматривать за нашей реальностью и копировать ее в свою? Она сама говорила, что я научил ее Жизни. Что, если через меня она действительно научилась Жизни — подцепила ее, как вирус, и начала заражать ей все объекты внутри Скайкрафта? Происходит ли это на каком-то одном сервере или на уровне исходного кода? И как это в принципе может быть возможно при человеческой скрупулезности и наблюдательности? Мы ведь настолько жадные и любопытные, что не упустили бы шанса обнаружить нечто новое и странное!       Что ж, я не против, чтобы все это было правдой. Даже если я оказался здесь случайно, это лучше, чем смерть. Черт, да это лучше, чем моя прошлая жизнь! Но, правда, не сейчас… Сейчас слишком уныло!»       — Грег… — пробормотал Барадун вслух. Он все еще сидел на троне, наклонившись вбок и подпирая кулаком кудрявый подбородок. — Вот бы здесь был Грег!.. Его кислая физиономия всегда веселила меня!       Грег был первым НИП, за которым Барадун начал замечать странности: разнообразные эмоциональные реакции и какое-то потрясающее здравомыслие. Грег стоял на одном и том же месте у хижины с соломенной крышей, раздавал авантюристам задания по поиску овец, скупал и продавал разный хлам, рассказывал историю Азерима и отвечал на злободневные вопросы. Барадуна смешили его заскриптованные фразы, которыми фермер, впрочем, умело жонглировал, и удивленные большие глаза с первыми проблесками любознательности. Грег стоял себе стоял, смотрел-смотрел, а потом начал удивляться странным штукам, происходившим с приключенцами, возмущаться их жестокими и несправедливыми поступками и забавно беспомощно сердиться в ответ на поддразнивания и насмешки.       «Какой продуманный эн-пи-си! — думал Барадун. — Прямо как живой!»       Чародей и сам не заметил, как начал привыкать к такому поведению чесночного фермера и тянуться к нему, как к существу, способному породить неожиданные мысли и реакции — к существу со свободной волей. Грег вечно что-то придумывал, вечно из-за чего-то волновался и хлопотал, а во время их совместного путешествия по Азериму и вовсе продемонстрировал такую глубину рефлексии, которой Барадун и в прошлой, реальной, жизни ни разу не встречал. Грег тянулся к театру, познавал себя, учился новому. Был… Грегом. Кем-то обычным и в то же время необыкновенным, приземленным и возвышенным, преимущественно жалким, но изредка даже величественным. Грег никогда по-настоящему не осуждал Барадуна — то есть, конечно, слова и поступки Верховного чародея вызывали у него целый спектр разнообразных эмоций, вплоть до шока, но Барадуна как личность скромный чесночный фермер вполне принимал, и даже тянулся к нему. Быть может, в чародее его привлекали те же качества, что заставляли Барадуна снова и снова возвращаться в дыру под названием Медолесье. Барадун был живым, настоящим, склонным поддаваться то эмоциям и сиюминутным хотелкам, то голосу разума; с множеством недостатков, если не сказать пороков, и кое-какими достоинствами; с капризным и эгоистичным, но незлобным нравом. Одним словом, человеком.       — В чем удовольствие существовать внутри Скайкрафта и не иметь возможности поболтать с моим лучшим другом? — надувшись, как ребенок, спросил себя Барадун и вдруг, просияв, воскликнул: — Я же могу сделать это инкогнито!              Низкое небо было похоже на плоть, с которой содрали кожу. Сквозь нагромождения красновато-коричневых туч сочились багровые капли. Они лежали, набухая, на небосводе, как слизняки на гниющем листе, а затем лениво шлепались оземь, распадаясь на красные сгустки: земля их не принимала. Впрочем, то была не земля, а раздробленные в пыль кости и ошметки гниющей плоти невообразимо гигантских существ. Хребет одного из них, древний, как сам мир, выступал наружу; в его противоестественном изгибе читалась безнадежная попытка некогда живого существа вырваться из мучительного плена. Позвонки, выхолощенные ветрами, выщербленные кислотными дождями, все еще крепко сцеплялись друг с другом и служили мостом между Терниями слепых и Долиной кошмаров.       Тернии — корявые растения с длинными черными колючками и соцветиями глаз — тесно переплетались, как воспылавшие ненавистью бывшие любовники, пробивали друг друга шипами, прокалывали глазные яблоки, и те лопались с хлюпающим звуком, разбрызгивая слизь.       Долина кошмаров простиралась до самого горизонта — места, где кровавая рана небосвода начинала покрываться подгнивающей по краям коркой. Дно долины выстилал прах. На нем то и дело вырастали огромные черные грибы из густого вонючего дыма. Взрываясь, они распространяли ядовитое зловоние и разбрасывали куски плоти, обломки оружия и телег. Над долиной висела дымная завеса, похожая на аспидный туман. В тумане сновали огромные псы, на ходу меняющие форму тела, количество лап, голов и хвостов. Один из них вскинул голову и разомкнул пасть с острыми, как кинжалы, зубами. Из пасти вырвался протяжный вой, более низкий, чем волчий, в сопровождении нескольких мучительных стонов, словно он шел из утробы, распухшей от чужих страданий.       С моста-хребта сошло — а точнее сплыло, ибо оно почти не переставляло ноги, — существо, напоминавшее высокое обугленное дерево. У него было всего две ветви-руки, с длинными черными когтями вместо пальцев; ствол распухал и кривился; верхушку пожирало неугасающее аспидное пламя — без дыма, без жара. Оно напоминало каракули, нарисованные угольным карандашом на быстро мелькающих листах бумаги.       Существо развело лапы в стороны. От кончиков когтей к широкой части ствола протянулись блестящие нити. Разворотив обугленную кору, чудовище вывалило наружу мясистую часть — тугой черный мешок, в котором бились, отчаянно пытаясь вырваться наружу, сущности. Там, где чернота натянулась, возникли разноцветные маски.       — Не торопись, — прогудело чудовище. — Я выпущу твою душу — не тело. Тело не выживет в этом мире, а если оно погибнет, я не удержу тебя. Вот, возьми это! — Тонкие когти-пальцы сомкнулись вокруг нижней маски, застегивая ошейник — обшитый шипастой драконьей кожей металлический обруч.       Маска, сделав мучительное усилие, вырвалась, вытягивая за собой тень человекоподобного существа. Тень в маске и ошейнике колыхнулась и скользнула вперед.       — Не торопись, — повторило чудовище. — Спешить некуда. Выбери себе оружие и возвращайся — я нареку тебя.       Тень ступила в Долину кошмаров и, казалось, затерялась в волнах. Она брела во мраке, пропуская через себя яды и вонь, способные вмиг сгубить все живое, и терпела их, как живой человек терпит холод, голод, боль и отчаяние. Дымовые грибы выбрасывали все новые и новые волны. Тени казалось, что она бредет по старинному полю боя, усеянному остатками великих армий. Все было грязным, серым, чужим.       «Зачем я здесь? Что я такое?» — спрашивала себя тень, скукоживаясь от воя Кошмаров и растерянно озираясь по сторонам.       Однажды в пелене аспидного тумана промелькнула молния, и тень поспешила приблизиться к ней.       «Вот оно! Это то, что я ищу! — колыхнулась тень. — Пора возвращаться к хозяину».       — А-а-а! — протяжно отозвалось чудовище. — Красивая игрушка! Аватар настоящего эльфийского лука. Но разве этим можно кого-то напугать?       Тень вытянула лук перед собой, показывая хозяину изящную белокожую руку, вцепившуюся мертвой хваткой в рукоять. Рука была отгрызена по самое плечо, и на конце ее болтались ошметки кожи и разорванных сухожилий.       — Ха-ха-ха! — прогудело чудовище. — Неплохая работа! Нарекаю тебя Трехруким!       Тень окутал черный плащ, похожий на кожистые крылья. Плотный капюшон опустился на маску. Тень закинула руку с луком себе на плечо и как будто выпрямилась или, во всяком случае, начала казаться массивнее и длиннее.       — Идем, Трехрукий. Пора пожинать кошмары.              Убедившись, что из таверны вынесли подготовленные ящики с припасами, Грег запер дверь и, встав за барную стойку, раскрыл тетрадь учета. Он не заметил, как за его спиной сгустилась тень, и, послюнявив карандаш, записал трехзначное число в последний столбик. Две руки вылетели из темноты и легли Грегу на глаза.       — Угадай…       — А! — вскричал жрец, отскакивая в сторону. — А-а!       — Эй, дружище, не кричи: это же я, Барадун. — Чародей сбросил с головы капюшон.       — А-а-а! — заорав еще громче, Грег взмахнул рукой. — Изгнание зла! Кара!       — Контрзаклинание! Ты чего творишь, садовая башка?! Поджарить меня решил?!       Грег опустил руку.       — Ты… ты не привидение?       — Ну конечно нет! Что на тебя нашло?       — На меня что нашло?! Ты же героически погиб, защищая Калабор! Темный владыка Ихсхалден убил тебя!       — О… А который сейчас год? — Барадун схватил со стола тетрадку, перелистал в самое начало и осмотрел обложку. — Меня что, три года не было?! А когда я, как ты говоришь, погиб?       — Весной. Я испытываю противоречивые чувства: рад, что ты жив, но зол, что мне пришлось оплакивать тебя!       — А ты меня оплакивал? Как мило!       — Ни слезинки не проронил! — отрезал Грег. — А почему ты на самом деле не защитил Калабор? Его протащило аж до Дэлефина! От западного побережья до предгорий протянулась огромная борозда! Теперь крепость болтается над горами, повсюду рыщут исчадия, а Верховным чародеем стал какой-то мутный тип!       — Кто именно? — прищурившись, ревниво поинтересовался Барадун.       — Бергал что-то там…       — Бергал Аркенндар? Бывший Глава Ордена Очарования, надо же!       — Это тот, который в Калаборе, а есть еще один — ставленник Темного владыки, самоназначенный Верховный чародей Дэлеб. Он на побегушках у Ихсхалдена.       — Я его даже не помню! Откуда он выполз, интересно… Так значит, теперь два Верховных чародея и, что любопытно, оба дроу?       — Так говорят. Знаешь, все же при тебе было лучше, так что подумай насчет возвращения, ладно? Понимаю, что ты, наверное, устроил себе гарем где-нибудь на эльфийских островах, но, может, хотя бы в перерывах между развлечениями разберешься с вторжением из Темных земель? — Грег отобрал у Барадуна кружку, которую тот уже подставил под кран бочонка с вином.       — Ладно-ладно, — пробормотал чародей, — но сначала я выпить хочу! И поесть чего-нибудь… Все тащи! Я три года не ел и не пил! И вовсе не развлекался — не знаю даже, с чего ты это взял.       — Не знаешь? Кстати, еды не так много: я только что отправил припасы для ополченцев. В Медолесье пока тихо, но с той стороны гор исчадия шастают, а Гердон и вовсе… — Грег замолчал и сам отпил из кружки, которую только что наполнил вином.       Барадун жадно смотрел ему в рот. Чародей опасался использовать магию и вообще привлекать к себе внимание и не знал, как сказать другу, что вернулся лишь на время.       — Вот что, давай-ка сегодня напьемся в лучших традициях Боба, а? Есть у тебя где переночевать?       — Ты тут спать собрался? — насторожился Грег. — Всегда ж брезговал!       — Это неправда! Я не брезговал — я дорожил удобствами. А сейчас я соскучился по всему неудобному, ничтожному и неказистому, так что в первую очередь вспомнил о тебе.       — Вот уж спасибо, — проворчал Грег. — Ладно, садись за стол, принесу тебе чего-нибудь…       Друзья напились вусмерть. Грега подмывало распахнуть двери таверны и огласить зеленые улочки Медолесья чудесной новостью о возвращении истинного Верховного чародея. Барадун с трудом удерживал его от этого неблагоразумного поступка, объясняя заплетающимся языком, что не готов заявить о своих правах вот прямо сейчас. После еще двух-трех кружек вина Барадуну захотелось поразвлечься и, одной рукой плотнее обхватив Грега, чтобы не вырвался, другой бывший Верховный чародей принялся рисовать в воздухе портал к знакомым эльфийским танцовщицам. На третьей неудачной попытке ему поплохело, и он сполз под стол. Посмотрев на него, Грег выдал:       — Не спи на холодном полу! — укутал приятеля овчиной и сам улегся на лавке у стены.              — Я не сплю… — пробормотал Стивен, пристраиваясь поудобнее на сложенных перед собой руках. Он так удачно уткнулся высоким лбом в сгиб собственного локтя, что очки нисколько не мешали, а рукав пуловера, собранный на предплечье, мягко поддерживал голову.       Экран ноутбука мерцал в ночи, скудно освещая задремавшего молодого человека. Изящная оленья мордочка выглянула из экрана, как из окошка, и ткнулась в кудрявую макушку программиста. Олениха нежно толкнула его теплым носом в затылок, тронула ухо. Пробуждаясь, Стивен встрепенулся. Его рука легла на шею лани, покрытую гладкой шерстью, а в следующее мгновение он ощутил себя бредущим по лесной лужайке в потоке солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву. Рука Стивена все еще лежала на лани. Грациозное создание ступало по траве рядом с ним.       Стивен чувствовал и не чувствовал себя собой. Тело — такое, каким он привык его видеть и ощущать, — двигалось достаточно свободно, но казалось лишь оболочкой. Сам Стивен колыхался внутри этой оболочки, как в свободной одежде, и являлся сгустком насыщенного нежно-фиолетового света, повторяющего силуэт человека.       «Это моя душа», — подумал Стивен. Он мог ощущать окружающий мир через нее, а мог сосредоточиться и начать видеть глазами, слышать ушами и чувствовать кожей.       «Как хорошо я вижу без очков! — обрадовался молодой человек и тут же, смеясь, поправил себя: — Конечно, ведь я же Барадун!»       Он мог переключаться между Стивеном и Барадуном так же легко, как между нежно-фиолетовой душой и смуглым телом с черными кудряшками.       Пронизанная солнечным светом лесная полянка вдруг застыла, дальний ее конец, словно откушенный тенью, померк и заклубился мглой. Гладкая спина оленихи вздрогнула под ладонью Барадуна, и он увидел резкие очертания театральной маски, плывущей в аспидном тумане. Правая сторона маски была кипенно-белой, левая — угольно-черной. На правой стороне уголок осклабленного в усмешке рта задирался кверху, а внешний уголок узкой прорези для глаз стремился вниз. На левой стороне уголок рта, искривленного гримасой печали, падал, а уголок «глаза» взлетал к виску. Маска целиком, похожая на исковерканное лицо, пугала нарочитой противоестественностью. Когда вокруг нее обрисовался человеческий силуэт, а точнее, капюшон и складки плаща, Барадуна сковал ужас: душа трепетала, а тело покрывал ледяной пот. На правом плече призрака висела вцепившаяся в ткань бледная женская рука.       Призрак медленно поднял собственную бесплотную руку, похожую на тень, и указал на олениху. Белая ручка выпустила складку плаща и скользнула вперед. На конце ее болтались ошметки порванной кожи и мышц. Изящные пальчики собрались в кулак, в котором появилась рукоять длинного эльфийского лука. Призрак шевельнулся, и Барадун увидел тетиву между изогнутыми рожками и сочащуюся мглой темную стрелу. Он не успел вскрикнуть, как стрела сорвалась, мелькнула и вонзилась в основание шеи оленихи.       Прекрасное животное со стоном рухнуло на траву и мгновенно окоченело. Поляна вспыхнула аспидным огнем и за один миг превратилась в серое пепелище с клочьями грязного тумана. Призрак отступил во тьму, а Барадун с щемящей болью в груди склонился над ланью. Он чувствовал, будто случилось что-то очень страшное и плохое.       Позади послышался серебристый смех, тело оленихи исчезло, а к Барадуну порхнула цветущая молодая женщина в полупрозрачной сорочке и венке из голубых рододендронов на чудесных светлых волосах, волнами ниспадающих до талии. Тонкий травяной аромат окутал чародея, а затем и сама красавица обвила его руками и поцеловала.       Губы богини были теплыми, а язычок — прохладным, так что на несколько мгновений Барадун отдался приятному чувству, но затем ему показалось, будто из него что-то тянут. Нежно-фиолетовая душа вновь затрепетала и тысячей тонких иголочек вцепилась в тело, не желая его покидать. Поцелуй тем временем становился все настойчивее, пока чародей не осознал, что из него высасывают душу, и не попытался отстраниться. Напрасно: богиня держала крепко.       Часть сознания Барадуна растворилась в поцелуе, а другая, словно отступив на несколько шагов, смотрела со стороны. Душа растворялась и исчезала, а пепелище начал заметать фиолетовый снег. Присмотревшись, чародей заметил, что это вовсе не снег, а пиксели. Они копошились, заполняя поврежденные участки, выстраивались, как мозаика, и принимали форму и цвет объектов окружающего мира: деревьев, камней, травы, — пока лужайка не стала прежней.       Богиня отпустила Барадуна, и он пропал. Его тело умерло и распалось на пиксели, а душа исчезла. На несколько мгновений чародей ощутил собственное небытие: все двигалось, жило, существовало БЕЗ НЕГО. Затем Барадун снова осознал себя и как будто вспомнил, что видит сон. Сновидение мгновенно сковал мороз, заключив картинку в подобие ледяного шара. Волны ужаса накатывали одна за другой. Барадун усилием воли продирался туда, на лужайку, и увидел, как богиня, наклонившись к траве, смеется и собирает в пригоршни светло-фиолетовые пиксели, а затем лепит из них фигурку чародея.       «Вот я, — подумал он. — Это я…»       Богиня подняла на вытянутых руках маленького нелепого чародея, все еще отчасти пиксельного, и обвела его взором окружающий мир. То, чего касался взгляд Барадуна, на мгновение вновь становилось пиксельной глиной, а затем приобретало более совершенные форму и цвет, максимально приближенные к миру людей. Только на контрасте разных участков лужайки чародей смог заметить разницу между хорошей компьютерной графикой и реальностью. Это должно было добавить ясности его мыслям, но Барадун, наоборот, почувствовал себя запутавшимся, смятенным. Он знал только одно: НА САМОМ ДЕЛЕ его нет, ведь душа его исчезла!              Корчась на холодном полу под столом в таверне Грега, Барадун изо всех сил сжимал в руках несчастную овчину, будто она и была его вожделенной душой. Мокрый от пота, провонявший винными парами, чародей распахнул слезящиеся глаза и уставился в темноту.       — Меня нет! — пробормотал он, со всей полнотой осознавая ужас этой фразы. — Меня — нет! Я ведь умер… Я давно уже умер! Она слепила меня из эха того, что когда-то было мной! Я хуже клона, хуже иллюзии, я симулякр! Изображение человека, которого давно уже нет, который никогда не был тем, кого я изображаю!..       — А его нет, — задумчиво пробормотал Грег чуть позднее, заглядывая под стол. Цокнув языком, жрец добавил: — Теперь Боджер точно не поверит, что я видел Барадуна живым и здоровым. Куда тебя на этот раз понесло, м? Стань ты уже человеком!              Шира проснулась на широкой постели практически в полной темноте (угли в камине прогорели), услышав, как кто-то скребется в дверь спальни.       «Малыш Кук?» — Лучница неохотно выбралась из-под шелкового покрывала, накрытого сверху шерстяным одеялом, спустила ноги и коснулась босыми ступнями холодного дощатого пола.       Распахнув дверь в темный коридор, она и в самом деле разглядела на пороге маленькую фигурку мимика, похожего на коричневую лысую обезьянку без мордочки, но с большими круглыми глазами. Шира вздохнула со слабой улыбкой и махнула рукой, приглашая Кука войти: ему нравилось спать на остывающих углях, притворяясь головешкой. Не успел крошка-мимик вбежать в комнату, как в дальнем конце коридора, ближе к лестнице, раздался оглушительный грохот, треск ломающихся досок и скрежет камней.       Шира метнулась в спальню за оружием и одеждой, а когда снова выбежала в коридор, увидела, как дверь одой из гостевых спален распахнулась и на пороге появился тщедушный остроухий юноша лет тринадцати на вид, с темными волосами до плеч.       — Ма-а-ам?! — тихо позвал он еще по-мальчишески тонким голосом.       Лучница беззвучно прокралась к нему, наблюдая за извивающимся в куче выломанных из стены камней большим щупальцем. По коридору проплывало зловонное облако. Шира прикрыла сына собой и указала ему на лестницу в углу, ведущую на чердак. Амаррис кивнул. К счастью, он успел запрыгнуть в сапоги, натянуть мантию и схватить подобие посоха — небольшой ученический жезл второкурсника Академии. Стащив с крючка сумку со свитками и ингредиентами, собранную на утро, и плащ, юноша пробрался вдоль стены к лестнице и начал осторожно взбираться по ней.       Все это время Шира внимательно наблюдала за движениями щупальца, которое шарило наугад, надеясь наткнуться на что-нибудь живое, и быстро одевалась. Застегнув портупею, закрепив луки и колчаны, Андермун проверила кинжал в ножнах и начала пятиться к лестнице в углу. Благодаря темному зрению она заметила малыша мимика, сжавшегося в комочек в паре дюймов от ее сапога. Бедняга не знал, что ему делать: прилепиться к хозяйке, слиться со стеной или убежать в спальню. Лучница наклонилась почти к самому полу и беззвучно хлопнула себя по плечу. Кук прыгнул и прилепился к одному из ремней.       Шира продолжила пятиться, пока не столкнулась с сыном. Она резко вскинула руку, что должно было означать возмущенное: «Какого черта ты еще здесь?»       — Лампа! — одними губами прошептал Амаррис. В этот момент обвалился фасад дома.       Выругавшись про себя, Шира подтолкнула сына к лестнице и вбежала в его комнату. Злосчастный светильник в форме позолоченной совы стоял на тумбе у кровати.       «Это даже не его вещь, а подарок Тили!» — возмутилась про себя лучница. Но что поделать, если сын привязался к этой дурацкой лампе, считая, что именно она напоминает ему пропавшего отца? Мимик жалобно пискнул, всем тельцем прильнув к портупее, и Шира удивилась, так как никогда раньше не слышала его голоса.       К счастью, Амаррис уже ждал ее на чердаке. Через распахнутое слуховое окно с улиц Гердона доносились человеческие крики и нечеловеческие визги, урчание и вой, а также треск ломающихся зданий, грохот осыпающихся камней и общий гул. Шира и Амаррис выбрались наружу и воочию узрели картину разрушения западной столицы Альянса королевств.       С пересечения улиц Акаций и Книгопродавцев можно было увидеть вдалеке разрушенные башни Розового дворца и угнездившуюся на развалинах отвратительную крылатую тварь. Город ослеп, лишь кое-где мелькали факелы стражи и авантюристов, а также редкие вспышки заклинаний. По улицам сновали тени, с крыши на крышу перелетали вроки — похожие на стервятников демоны, высматривающие добычу. Булыжники мостовой разъехались, выпуская на поверхность столб слизи с пучком глаз и множеством остроклювых жгутиков. Грязно-желтые облака вони, время от времени принимавшие очертания кособоких двуногих уродцев или самых мерзких в мире престарелых младенцев с круглыми головами и складчатыми пухлыми телами, выплывали из городской канализации, просачиваясь сквозь решетки.       Квазиты — зеленые колючие черти с асимметричными телами, когтистыми лапами и ядовитой кожей — бегали по улицам, громя все на своем пути. Их мелкие собратья, дретчи, сбивались в стайки, набрасывались на мертвые тела и подбирали оторванные куски плоти, чтобы грызть и швыряться ими. Они пожирали также скот, кур и собак и сами становились добычей зловонных щупалец, обшаривавших здания и улицы в поисках теплой плоти.       Шира открыла рот, чтобы выругаться, но тут же захлопнула его. За прошедшее время Андермун пришлось освоить заклинание, позволяющее ей дважды в день отправлять мысленное послание. Вместо вербального компонента лучница использовала вздох, а в качестве соматического пожимала правым плечом, на котором нынче устроился вздрагивающий от страха Кук.       «Держись рядом! Надо забрать семью Бэль-Лиз и выбраться из города!»       «Да, мам!» — быстро ответил Амаррис. Он жалел, что не может, подобно мимику, слиться с окружающей средой и сделаться невидимым.       — Я использую Падение перышком, — шепнул юноша, — приготовься… Асайхен!       Шира и Амаррис спрыгнули с крыши и плавно приземлились у основания стены с задней стороны дома. Лучница заметила, что авантюристы сбиваются в кучки, чтобы сражаться с исчадиями, но даже приключенцы-одиночки притягивают к себе демонов с ближайшей округи. Таким образом, некоторые места можно было миновать более-менее безопасно, особенно если не терять бдительности, вовремя замечать вроков и избегать шумных стаек дретчей.       Амаррис унаследовал от матери темное зрение, но не ловкость. Он озирался по сторонам расширенными глазами, сжимая во влажной от волнения ладони жезл и готовясь применить, если придется, заклинание или заговор. Юношу еще не учили использовать боевую магию, но кое-что он умел. Во всяком случае, мог отвлечь внимание противника или выиграть время для отступления.       Дорога до дома за голубым заборчиком показалась им невероятно долгой. Пару раз приходилось врываться в круг света от факелов сражающихся авантюристов, чтобы спастись от мелких демонов, а также прятаться за редкими деревьями. Никакие укромные уголки и обычные укрытия не спасали, а служили скорее ловушками: бочки и телеги привлекали квазитов, в развалинах хозяйничали щупальца и плотоядные слизни, сплетенные из зеленых жгутов мышц и желеобразных секций, и йоклолы — паукообразные отродья.       Шира бежала впереди, глядя во все стороны сразу и стараясь прикрывать собой сына. Впрочем, его защищал Плащ скользящей тени. Она видела сплошь пустые дома и дивилась, куда пропала добрая половина горожан. Конечно, кто-то пострадал и погиб, но даже с учетом этого город выглядел заброшенным. Андермун вернулась только накануне вечером («Слава Маэдре, нигде не задержалась!») и, хоть и заметила необычные скопления авантюристов, слишком устала, чтобы выяснять причину. Был бы Барадун рядом, он бы объяснил, что игроки ждали выхода нового дополнения и связанных с ним игровых событий под названием «Вторжение в Гердон». Увы, Шира узнала о вторжении уже после его начала, когда встала с постели, чтобы открыть Куку дверь, и для нее это было полной неожиданностью.       Да, ходили слухи, что Верховный чародей подменил себя копией и, достигнув предела собственной лени и безответственности, скрывается где-то, предаваясь, очевидно, земным наслаждениям (ибо склонность к этому замечалась в нем давно), и многие ожидали заговора и переворота в верхушке магического сообщества, но вторжение из Теневых земель…       «Почему Калабор не предпринимает действий, чтобы закрыть Разлом Бездны? Как они не заметили готовящегося вторжения, не почувствовали приближения сил врага? Способен ли Калабор противопоставить…» — Шира не успела додумать мысль до конца, потому что ее отвлекла гигантская тень, закрывшая собой небо. Андермун задрала голову и застыла на месте с открытым ртом: над Гердоном проплывала Крепость Калабор, вырванная из скалы на берегу океана, и вокруг нее мерцало защитное поле.       К счастью, Калабор летел достаточно высоко, не задевая даже самые высокие башни города, которые еще не успели обрушить исчадия.       Амаррис смотрел на вожделенную для каждого волшебника Крепость во все глаза. Зрелище представилось ему, с одной стороны, величественное, а с другой, весьма позорное.       — Они оставляют нас?.. — сорвалось с его побледневших губ.       «А черт их знает!» — выругалась про себя Шира и, придерживая сына за рукав, осторожно свернула в боковую улочку.              Их домик пострадал: часть второго этажа оказалась смята, а в крыше зияла дыра. Однако никаких щупалец Шира не обнаружила. Было похоже, что кто-то швырнул в здание кусок соседнего дома. Лучница боялась тащить за собой сына, но еще больше опасалась оставлять его одного на улице, так что они вместе вошли в дом, держа наготове оружие.       В коридоре не пахло демонами, но откуда-то слышались отчаянные голоса — мужской и женский. Шира сообразила, что Калеб и Бэль-Лиз заперты в кухне: там нет окна, а дверь завалило балкой и камнями со второго этажа.       — Освободишь их? Я побегу в детскую! — Амаррис сорвался было с места, но Шира дернула его за край плаща и отрицательно покачала головой.       Вздохнув и дернув плечом, Андермун отправила мысленное послание:       «Бэль-Лиз, я здесь! Дети с вами?»       — Нет! — отчаянно закричала молодая женщина. — Они наверху!       Амаррис отцепил от пояса светильник в форме совы и произнес несколько волшебных слов.       — Реджина! Бруно! — добавил он в конце. Глаза совы загорелись, как два голубых уголька. — Где бы они ни спрятались, она укажет место!       Дети отыскались в спальне Амарриса, в шкафу, под слоем мантий, дрожащие и вцепившиеся друг в друга. Амаррис обнял их и, взяв за руки, осторожно повел вниз, а Шира поспешила освободить Калеба и Бэль-Лиз из плена.       Поначалу Шира лишь мельком взглянула на детей — убедиться, что они в порядке, — но затем заметила странное выражение на их лицах. Много лет на ее памяти Реджи и Бруно жили в доме за голубым заборчиком, не меняясь и не взрослея, но в эту ночь глаза детей, обратившись на спасенных родителей, впервые загорелись живым блеском, отражая неподдельное счастье, пришедшее на смену мучительному страху. Это чувство было таким сильным, что Андермун заметила его, хотя ее терзали заботы о том, как вывести из захваченного демонами города целое семейство.       Разгадка пришла довольно скоро: авантюристы! Если они стекаются в Гердон, значит, их цель — помешать вторжению. Шира и Амаррис отправились на поиски приключенцев, ориентируясь по свету факелов, и первым, кто им встретился, оказался монах храма Тайсен-Кай, виртуозно избивавший квазитов деревянным пестом с пятнами виноградного сока.       Лучница помогла ему, подстрелив парочку демонов так, чтобы не забрызгать монаха ихором. Тот молча кивнул в знак благодарности и, забросив пест на плечо, собрался продолжить путь.       — Простите! — воскликнул Амаррис. — Могу ли я попросить вас о помощи? Нужно сопроводить за пределы города семью из четырех человек…       Авантюрист, не вымолвив ни слова, едва повернул голову в сторону юного волшебника и ушел бы дальше по улице Фокусников, если бы Шира не положила руку ему на плечо. Лучница посмотрела на молчаливого монаха внушительно, формируя между ними особую связь, которую Барадун назвал бы квестом или заданием.       — Сопровождение? Лады!       Так Шира поняла, что ее сын не обладает одним из главных умений эн-пи-си: озадачивать бездельников-приключенцев. Это и радовало, и пугало.       Еще до рассвета семейство Калеба в сопровождении Ширы, Амарриса и молчаливого монаха покинуло Гердон, а еще через несколько дней они нашли приют в безопасном и мирном уголке, где обычно проводили самые жаркие месяцы лета — в Хорсайле, поместье Шелли.              Шира лежала на ухоженной лужайке под раскидистым каштаном и перебирала в голове события последних недель. Ходили слухи, что Верховный чародей Барадун мертв — убит Темным владыкой Ихсхалденом, — но лучница не верила этому, так как знала, что ее бывший друг подменил себя искусной копией. У Андермун не было особых причин для радости, кроме того, что самые дорогие ей люди смогли спастись из погибающего Гердона.       Слишком много драгоценных воспоминаний было связано с этим городом: он был ее домом. Амаррис успел лишь два года отучиться в Академии — неужели теперь придется искать ему наставника? Но зачем, если Яррис вернется и сам будет обучать сына?       Шира как никогда надеялась на его возвращение, ведь впервые за долгое время у нее появилось основание для подобной надежды: приближался срок пробуждения Кассиуса, и, как когда-то сказал сам Яррис, жажда мести чудовища велика, а магия крови настолько сильна, что сможет вырвать волшебника из любого места и перенести в Мертвую мерзлоту — туда, где он оставил две тысячи пятьсот пятьдесят шесть печатей.       Нужно лишь собрать отряд могущественных добровольцев и совершить рейд на монстра, терроризирующего десять с половиной городов, чтобы прикончить его, как только он призовет того, кто погрузил его в сон на семь лет. Магия крови непременно сработает!..       Если только Яррис Златорог жив.