Новый Эдем

Большой диск золотистого солнца медленно скрывался за кронами пушистых зелёных деревьев, чья листва размеренно шуршала от лёгких порывов прохладного осеннего ветра. Лучи света отражались от металлической крыши негромко гудящего автобуса, из которого вышла девушка, прижимающая к себе строгий чёрный дипломат, что едва закрывался от количества важных документов внутри, которые уже завтра требовалось сдать подписанными. Мало что могло разрушить спокойную атмосферу лучшего города Западной Вирджинии — Уайтспринга, гордой столицы Анклава. Пожалуй, Хизер действительно нравилось здесь: клумбы с разноцветными пёстрыми цветами, газоны, подстриженные будто бы под линеечку, и чистота, подобных которой едва ли можно было сыскать во всём мире. И не зря — в Уайтспринге могли себе позволить жить только самые богатые люди и самые важные члены командования со своими семьями. Надо же, прошло целых пять лет, а всё также сложно было поверить в то, что Западная Вирджиния оказалась настолько прекрасна, даже лучше, чем из воспоминаний детства. От остановки нужно было пройти всего одну улицу, и вот он — фанерный белый дом с небольшой верандой, отремонтированный настолько идеально, что казалось, будто бы ядерной войны никогда и не было. Касаясь сканера ладони, что после короткого анализа данных загорелся зелёным светом, пропуская внутрь подошедшую девушку, Хизер поставила дипломат на небольшой столик в прихожей. Она посмотрела на себя в зеркало — гордо блестели погоны первого лейтенанта, сияли несколько медалей на груди, но лицо оставалось таким же безэмоциональным, как и всегда. В таком красивом городе, имея успехи в карьере и мужа, о каком грезили многие женщины, Хизер уже долгие годы не чувствовала себя счастливой от слова совсем. Девушка заметила, что на вешалке висел чёрно-песчаный плащ — значит, супруг уже был дома. Тяжело вздохнув, она сразу же прошла в спальню — сегодня аппетита не было, хотелось только выспаться после долгой рабочей недели в разъездах и за документами в кабинете. Пригладив свои ровно подстриженные по плечи каштановые волосы, Хизер открыла дверь спальни и прошла мимо мужчины, что сидел в кресле и читал книгу — конечно же, одну из тех, что описывала исторические события прошлого, и была одобрена центральной библиотекой. — Здраствуй, Норман, — только и сказала подавленным голосом она, осторожно снимая офицерскую куртку по пути к шкафу. Он отложил книгу в твердом кожаном переплете с полустертой надписью «100 великих сражений эпохи Наполеона» и посмотрел на Хизер поверх очков для чтения. Те натерли ему переносицу, оставив там красную галочку. Сняв их, Эттвуд осторожно помассировал кончиками пальцев уставшие глаза и снова воззрился на жену. Та в последнее время выглядела особенно измотанной, а впрочем, счастливого выражения лица он у нее не видел с тех самых пор, как ее подпись оказалась на брачном договоре. — Здравствуй, — сказал Норман, а затем поднялся и поравнялся с ней, небрежно клюнув в щеку, а после сам снял с нее куртку и повесил в шкаф. Эттвуд редко показывал, что был на взводе, но отражение его глубоких карих глаз в зеркале на дверце шкафа мелькнуло тревогой, когда он ее закрывал. Все дело в том, что он недавно вернулся от родителей, и его отец, тоже полковник, но в отставке по состоянию здоровья, в очередной раз намекнул сыну на бездетность. Норман-старший не лез за словом в карман, и в разговоре не раз прозвучало оскорбительное «пустоцвет» в адрес Хизер. — Как прошла поездка? У тебя было время сходить к врачу? — как бы походя задал он вопрос, который на самом деле очень его волновал. — Нет, руководство взвалило ещё больше отчётов для проверки тех слухов о кротах на юге, — негромко ответила Хизер, сев на край кровати и тяжело выдохнув. Может, стоило выйти на квартал раньше и прогуляться, раз уж погода на улице сегодня радовала… Пожалуй, если бы не измотанность, девушка бы так и поступила. — Запишусь на следующей неделе… Каждая неделя для неё ничем не отличалась от предыдущей — тяжелая работа, иногда пара поездок, а затем выходные, которые приходилось проводить в компании Нормана, что ей совершенно не нравилось. За прошедшие годы всё, что волновало мужчину — это отсутствие детей, иногда проблемы на работе или конфликты с другими офицерами, более ничего. Хизер едва ли могла вспомнить день, когда он спрашивал, как она себя чувствует. Девушка коснулась лампы на прикроватной тумбочке, включая свет, так как за окном начало стремительно темнеть, едва солнце скрылось за темнеющими силуэтами крыш соседних домов. Эттвуд сощурился от света, который отражался от полированных граней их мебели в стиле барокко. До войны Уайтспринг претендовал на самый роскошный курорт во всей Америке, поэтому закупал для польстояльцев мебель у итальянских мастеров. Вычурность раздражала полковника, ценившего аскетичность во всем, кроме его отношений с Хизер. В ответ на ее очередную отговорку он лишь вздохнул и начал раздеваться, аккуратно складывая одежду на стул. Они никогда не ужинали перед сном — каждый делал это отдельно друг от друга в иных местах, но никак не в доме. Эттвуду казалось, что от совместного поглощения пищи у Хизер еда застрянет в горле, а у него от ее кислого вида случится несварение. — Ходят слухи, — в очередной раз напомнил он, доставая из разлапистого комода серую пижаму. — Ты же понимаешь, что пять лет в бездетном браке — это подозрительно. Ты должна серьёзнее заняться этой проблемой, Хизер. Девушка издала лишь тихий вздох, медленно расстегивая пуговицы на своей бежевой рубашке. Этот разговор был у них едва ли не каждые выходные, и если раньше это раздражало, то теперь Хизер не хотелось даже отвечать. Что она могла сказать? Правду, что не хотела от него детей? Или соврать, что бесплодна, подделав анализы? Ничто из этого не казалось выходом, ведь породило бы только больше проблем. Сняв одежду, оставшись лишь в нижнем белье, она взяла расчёску с тумбочки рядом, чтобы привести немного растрепавшиеся от уличного ветра волосы. «Другие мечтают о твоей жизни», — напомнила она сама себе в мыслях, но подобные слова уже давно не помогали держаться. Облачившись в пижаму, Норман забрался в постель и облокотившись на подушку, наблюдал, как ее темный профиль выделяется на фоне бежевых стен. Он словно нарочно медленно расчесывала волосы, чтобы оттянуть момент своего присоединения к нему на супружеском ложе. Такую картину он наблюдал каждый раз, когда их плотное расписание совпадало, предоставляя их друг другу в слишком огромном для них двоих доме. Слишком большой дом. В пустых комнатах не видно детских глаз — только призраки лжи и недосказанности и совсем нет радости. Эттвуд забывал об этом, уходя с головой в работу, и вспоминал лишь на таких выходных, как этот. Хизер поначалу что-то отвечала ему на такие замечания, но потом и вовсе предпочла оглохнуть и онеметь, словно проблема от ее молчания решится сама собой. Норман и сам так привык и почти смирился, но разговоры с отцом, требующим внуков, и доходящие до него слухи о пересудах среди офицерского состава вновь заставляли его поднимать болезненный вопрос. Взгляд карих глаз полковника мазнул по спине Хизер. Он брал ее в жены двадцатилетней девочкой, а сейчас ей уже исполнилось двадцать пять, но красота ее пока не увядала, преобразившись из девичьей в женскую. Однако Нормана беспокоило не это, а способность к деторождению ее и собственная. Если у нее и было время, то ему скоро исполнялось сорок, а он не хотел становиться отцом в старчестве. — Может, нам стоит чаще пытаться? — стараясь сделать тон миролюбивым, предположил Эттвуд, взбивая подушку, что была так холодна, будто ее только что достали из холодильника. Ненадолго замерев, Хизер отложила расчёску, после чего поднялась и подошла к комоду, доставая оттуда белую ночную сорочку немного выше колен, надевая её. Она убрала аккуратно сложенную форму в шкаф, и лишь после обернулась и заметила, что Норман всё ещё смотрел на неё. — Я не знаю… — наконец, ответила девушка, поняв, что не сможет избежать этого разговора сегодня, — к тому же, мне придётся временно оставить работу из-за детей, хотя я только получила повышение до первого лейтенанта. Не думаю, что я полностью к этому готова. Тогда, в Рэйвен-Рок, Норман был уверен, что берет в жены девушку, которая уже через полгода будет ходить с ребенком под сердцем, но еще никогда он так не ошибался. Он так решительно ставила свою подпись на брачном договоре… «Обратись в отдел по вопросам семьи, — настаивал Норман-старший. — Пускай оформляют развод и подберут тебе новую невесту». «Будет скандал, отец», — возражал Эттвуд, но старик лишь махнул морщинистой рукой. «Лучше скандал, чем держать на плите горшок, который не варит». В какой-то степени Норман был с ним согласен. Хизер будто медленно умирала в его руках, и он ничего не мог с этим сделать. — Не готова? А ты уверена, что вообще будешь? — возмутился он, приняв сидячее положение, чтобы лучше видеть потухшие янтарные глаза, которые не глядели в его. — Карьера — не главное для женщины, особенно в последние годы. Ты знаешь установки высшего командования. Сев на край кровати, Хизер медленно выдохнула, поправив светлую лямку сорочки. Она и не надеялась, что Норман сможет понять её — для него были важны лишь наследники, но никак не сама жена. Всё это время лейтенант задавалась лишь одним вопросом — выбери она в тот роковой день другого мужа, изменилось ли бы хоть что-то? Едва ли. «Любовь — не главное в браке», как иногда говорили некоторые офицеры за чашкой кофе, когда собирались вместе в неформальной обстановке в каком-нибудь дайнере во время обеда. Так и для Нормана, что едва ли хоть когда-то испытывал чувство настоящей любви. Лишь обязательства перед страной. Забавно, что когда-то и Хизер была настолько же уверенной в роли долга в её жизни. Лишь один человек когда-то смог изменить в ней это, посеять какое-то семя чувств, что боролись с приказами командования, противоречащих сердцу. Хизер молчала, не зная, что должна ответить. Может, она бы давно подала на развод, но репутация и воля давно погибшего отца не давали ей сделать этого — невидимыми цепями они приковывали её к этому просторному роскошному дому, который был для девушки точно золотая клетка. Норман лег на бок и скользнул по хлопковой простыне ближе к Хизер. Больше всего он ненавидел ее молчание — даже спустя пять лет она никогда не говорила с ним о личном, да он особо и не спрашивал. Общим у них была только работа, но это они предпочитали оставлять за порогом, заходя в дом. Он понятия не имел, что она любит и что ненавидит. Увлекается ли чем-то еще или полностью отдает себя службе. Иногда он слышал, как он плачет в ванной, но выходя оттуда, Хизер не оставляла на своем лице ни следа страданий. В общем, они жили как два чужих человека в чужом доме и с правом спать друг с другом, только и всего. Эттвуд протянул руку и снял лямку сорочки с ее округлого плеча, а после чего провел кончиками пальцев по ее спине и призывно потянул ее за руку, пытаясь привлечь к себе. Казалось, всего одна ночь, и об их браке перестанут судачить, так как Хизер будет ходить по паркам Уйатспринга с коляской, как и остальные жены военных. Тело девушки слегка напряглось от прикосновений мужа — они всегда казались ей настойчивыми, и никогда — нежными. Обернувшись, Хизер коротко взглянула на Нормана. Уже не раз она пыталась хоть как-то сделать этот брак немного более счастливым, но её муж словно бы совершенно не был заинтересован в процессе — его волновал только результат. — Норман, не сегодня… — негромко попросила она, осторожно забирая свою руку из чужой хватки. Даже секс у них словно бы проходил по регламенту — не было ни долгих ласк, ни приятных слов, ни страстных поцелуев. Как бы Хизер не пыталась, она совершенно не могла настроиться на близость с супругом. В постели она никогда не кричала и не стонала, а просто лежала и ждала, когда все закончится. Иногда Норману казалось, что он может доставить ей какое-то удовольствие в моменты, когда глаза ее были прикрыты, но и тогда она оставалась отстраненной, будто мыслями она была не с супругом, а где-то там, где находила отдушину от него. Вне постели она тоже никогда не кричала. Брак с ней был не веселее, чем с дохлой селедкой, но сегодня Норман был слишком рассержан и расстроен, чтобы терпеть это. Он вновь поймал ее руку и уже требовательно потащил на себя. Просто он хотел вызвать в ней хоть какую-то страсть, которая подняла бы его член без гипнотизирующих гляделок на ее грудь и быстрых движений собственной рукой. Удивлённо выдохнув, Хизер нахмурилась и оттолкнула от себя мужа. Она никогда не терпела игнорирования своих слов — ни от рядовых, ни от Нормана. — Я сказала нет! — уже громче повторила она, отодвинувшись и раздражённо потерев переносицу. — У меня был тяжёлый день… Я просто хочу лечь спать. Плечи лейтенанта дрогнули. У неё совершенно не было настроя на секс, и особенно после того, как целый день пришлось работать со стопками бумаг и терпеть нападки начальства. — Ну так ложись! — выкрикнул Норман. Не удержавшись, Эттвуд со всей силы ударил кулаком по простыни в паре сантиметров от ее бедра, заставляя девушку вздрогнуть. Он никогда не бил ее, предпочитая выпускать гнев безопасным способом, но ненавидел отказы. Он просто устал от неё. От её холодности и отстраненности. От отказов и однообразных отмазок. От установок, что супругу нужно уважать, и бесконечных сплетен о том, что дочь знаменитого полковника Отема бесплодна, а ее муж скоро станет рогоносцем. Всё это рождало страхи и неуверенность в собственной мужской силе. Резко поднявшись, Норман метнулся к шкафу, доставая оттуда гражданскую одежду — синие потертые джинсы и белое долгополое пальто. Одевшись под молчаливым взглядом Хизер, он открыл дверь в спальню и обернулся на пороге. — Можешь меня не ждать, — бросил он, надел ботинки и вышел в ночь. Проводив вышедшего мужа взглядом, Хизер тихо выдохнула, глянув на молчаливо стоявшую на комоде ярко-оранжевую орхидею, чей лепесток от громкого хлопка двери комнаты оторвался и медленно, рисуя какие-то странные пируэты в воздухе, опустился на холодный пол. — Не буду… — тихо прошипела лейтенант, дотянувшись до радио, что стояло на тумбочке рядом. Комнату наполнили тихие мелодии военных маршей, но сейчас ей хотелось совсем не патриотических мотивов, нет. Покрутив регуляторы, меняя частоту, Хизер, наконец, нашла нужную волну, одну из немногих в Вирджинии, где можно было послушать настоящую музыку. — Иди на мой голос, Вирджиния! Доброго вечера всем, чей день только начинается или подходит к концу! — зазвучал бодрый голос, настолько знакомый, что сердце болезненно сжалось и стало трудно дышать. — Знаете, сегодняшнюю песню я бы хотел посвятить Вирджинии — самому прекрасному месту в мире. Не забудьте по пути домой или на работу разглядеть желтеющие листья на деревьях, зрелище и правда захватывающее! Ложась на бок, прикусив губу, Хизер сжала рукой мягкую белую подушку, чувствуя, как в глазах всё начало плыть от холодных слёз. Из динамика радио медленно потянулась песня под гитарные аккорды, и в эту ночь она показалась девушке самой прекрасной из всех, что лейтенант когда-либо слышала. «Райское место, Западная Вирджиния: Голубой горный хребет, река Шенандоа. Жизнь здесь древняя, старше, чем деревья, Моложе, чем горы, но вольная, как ветер…» — Всё также неплохо, Дерен… — только и смогла выдавить она, чувствуя, что в помещении вдруг стало очень холодно.

***

— Иди на мой голос, Вирджиния! Очередное прекрасное утро в Аппалачии, и если вы что-то хотели изменить в своей жизни, то сегодня самое время. Решайтесь, а я пока поставлю вам что-нибудь бодренькое. Дерен всегда улыбался своим слушателям, словно бы они могли почувствовать это через динамики, но едва он переключился с прямого эфира на бессмертную «A Good Man is Hard to Find», как улыбка потухла на бледном лице. Поморщившись, он сделал звук тише и закинул в рот капсулу из оранжевого флакона, пока тремор и мигрень не вступили в полную силу. Запил таблетку остывшим кофе и начал собираться на работу. Все-таки веселым трепом в микрофон себя не прокормить. Ничего лишнего в не было в крошечной хижине, которую Форд уже три года называл домом. Он так и не избавился от привычки все свое носить с собой, словно в любую минуту придется срываться с места и куда-то бежать. Некоторые повадки, особенно если они приобретены на Столичной Пустоши, остаются с выживальщиками до самой смерти. Поэтому жилище Форда представляло собой холостяцкое гнездо, где все, включая посуду, дачную мебель и предметы быта представали в единственном экземпляре. Исключением стали номера «Доминион Пост» — военной газеты Анклава, которую выпускали в Моргантауне. Она единственная приходила в такую дыру, как Прикетт. Скучнейшая официальная писанина, какую только видел мир, но Дерен продолжал старательно собирать свежие выпуски, пока на журнальном столике не скопилась приличная стопка. Рядом лежала стопка поменьше — на первой полосе верхнего номера красовалось фото: какой-то тучный вояка вручал награду женщине в черно-песочной форме Анклава и с фуражкой на голове. Волосы ее казались черными на бесцветном снимке, и никакой фотограф не смог бы поймать в кадр сверх-сдержанную улыбку лейтенанта, но Дерен знал, что она есть на ее лице. Поставив чашку в раковину, Форд накинул на плечи отороченную мехом куртку и вышел из дома. Небо над Прикеттом окрасилось в лазурный оттенок раннего утра, но в Долине у подножья еще клубился мрачный осенний туман. Солнце рвано светило сквозь острую хвою лесов, спускающихся по горной гряде, словно армия, бегущая в атаку на Кратер — ближайший к Прикетту крупный город Вирджинии. — Как всегда чешешь на работу в самую рань, Форд? — весело поприветствовал его седой шахтер Мюррей, возвращавшийся с ночной смены. — Такая работа, — Дерен пожал ему руку и привычно отказался от предложенной сигареты. А вот некоторые привычки меняются: за пять лет Форд приучил себя к ранним подъемам. Сосед ему нравился и не только потому, что всегда был с ним приветлив. Просто в таких городках, как Прикетт, Анклав не имел такого влияния как на юге Вирджинии, и всем, включая Мюррею, было плевать, что Дерен отбывал наказание за измену Родине. Никому не было дело для мрачного парня, что чинил их генераторы, предпочитая ни с кем не водить дружбы. Форд закинул рюкзак на пассажирское сидение своего ржаво-красного пикапа, забрал оттуда ремень с инструментами и повязал на пояс. Едва он щелкнул замком багажника, из будки заднем дворе вылез сонный Псина и проворно запрыгнул внутрь, привычно положив голову на борт. Дерен потрепал овчарку между ушей и сел за руль. Дважды с хлопнув дверью, которая не понимала с первого раза, он выехал на тихую улочку медленно просыпающегося города. Прикетт расползался по склону горы, ютясь под высокими скалами. Раньше это был форт, защищавший жителей Западной Вирджинии от коренных американцев, а теперь — шахтерский городок у когтя смерти на рогах. Серые бревенчатые домики теснились друг к другу, над ними возвышались современные здания из листового металла.

***

Солнце окончательно обняло осенними лучами горы и Долину, а Дерен уже успел выполнить несколько заказов: починить генератор Тони, наладить радиоприемник в почтовом отделении и доходчиво объяснить миссис Амери, что ее сдохший музыкальный автомат не вернет к жизни даже чудо божие. Завтракать он предпочитал в единственном в городке баре, который прозвали «Форт» в честь исторического прошлого. Здесь он иногда выпивал, но чаще предпочитал перекусить, так как никогда не готовил дома. Бросив на стойку пояс с инструментами, Дерен взгромоздился на красный барный стул и стал разглядывать чучела кротокрысов, радоленей и яогаев вдоль стен в ожидании Дороти. — Я сказала, что больше ядер-самогон закупать не буду, так что проваливай, Роберт! — послышался женский крик, а затем громкий хлопок задней двери. Девушка с неопрятно завязанным пучком волос подошла к барной стойке и виновато улыбнулась, заметив, что кто-то всё-таки находился в помещении. — О, Дерен, ты как всегда… не обращай внимания, вечно эти придурки из Моргантауна хотят что-то впарить. В последний раз, когда она выкупила ящик так называемого ядер-самогона, на утро пришлось буквально вытаскивать дрыхнущих полуголых работяг после крышесносной вечеринки, которую закатили они, а убирать пришлось, конечно же, одной Дороти. И это ещё не говоря об истории, как несколько постояльцев оказались где-то в горах, откуда им пришлось пешком спускаться до Прикетта. Хозяйка «Форта» не знала, из чего делали это ядерное пойло, но была уверена в одном — ещё одной такой ночи она точно не выдержит. — Тебе как обычно, или, может, попробуешь блюдо дня? — с хитрой улыбкой предложила Дороти, после чего заговорщически прищурилась, слегка приблизившись к парню. — Тут с юга один парень продал пару тыкв, «позаимствованных» в аграрниках Анклава, и я попробовала сделать суп. Овощами жители северных краёв Вирджинии сильно не баловались: конечно, тут росла тошка, мутафрукты или какие-нибудь дикие ягоды, но в основном изобилие царствовало в центральной части региона, откуда достать какие-нибудь прихотливые в уходе овощи было проблемой, так что часто приходилось покупать что-то с рук у анклавовцев, не брезгующих за деньги раздавать так называемое «государственное имущество». Больше всего в сельскохозяйственной сфере славились достижения аграрного центра Волт-Тек, как он назывался до войны — большие теплицы и десятки роботов помогали выращивать даже самые невероятные плодовые культуры, и, помимо того, учёным Анклава удавалось модифицировать их, а порой и создавать редкие гибриды. Дороти сама однажды видела «мортошку» — странный корнеплод, что напоминал тошку, но по вкусу был сладким, как морковь. Она неплохо разбиралась в аграрном деле, чтобы смекнуть: учёные пытались вывести нечто похожее на довоенный батат. — Смотрителя в семье очень любили, — мрачно хохотнул Дерен вспоминая давнюю поговорку из родного Убежища 101. — Ладно, Дор, давай свой суп. Привычно поймав бутылку домашнего пива, которое варили прямо в «Форте», Дерен наблюдал, как Дороти наливает бледно-желтую жижу в глубокую плошку. Он не ожидал, что через все пять лет жизни в Вирджинии он сумеет провести дружбу именно с ней — девушкой, с которой познакомился в Рэйвен-Рок. Однако пробовать ее стряпню он немного опасался — Дороти была гениальным цветоводом и аграрием, но неважно готовила из того, что вырастила. — Может, мне поговорить с этим Робертом? — услужливо предложил он, вскрывая пробку пива ключом от хижины. — Отвадит его от тебя на какое-то время. — Будто я сама его вышвырнуть не могу! — хохотнула девушка, ставя перед парнем тарелку супа, после чего достала из ящика немного погнутую металлическую ложку, кладя рядом. Дороти поправила воротник своей клетчатой рубашки, у которой предпочитала всегда закатывать рукава. Пока Дерен принялся пробовать суп, шатенка достала из пыльной коробки на полу плакат, и с помощью ржавой кнопки прицепила его к стене. Солдат Анклава в силовой броне сжимал в руках весьма технолоничную плазменную винтовку, мрачно взирая будто бы в самую душу. Надпись ниже гласила: «Боже, храни Америку, и никого больше». Не потрудившись поправить немного погнутый уголок, она достала из коробки другой свёрток и осмотрелась, куда бы можно прилепить этот листок, чтобы потом не пришлось волноваться за штукатурку, которая и без того выглядела далеко не ровно и опрятно. Суп оказался не так плох, как опасался Дерен, поэтому он увлекся процессом его поглощения, хмуро наблюдая, как Дороти развешивает пропаганду. После двух лет каторжного труда Форд все-таки получил гражданство в Анклаве, но не право жить в крупных городах Вирджини — изменникам родины двери открывали только окраины навроде Прикетта. Впрочем, Дерен не жаловался: эхо военных маршей в горах не отражалось, и до сегодняшнего дня полунезависимый город от солдат лишь плевался. — Мне больше нравилось, когда стены были голыми, — заметил Дерен, и они с Дороти поморщились почти одинаково. Девушке тоже не сильно импонировал бывший работодатель, поэтому она и не сияла улыбкой в тридцать два зуба, являя посетителям примитивные слоганы. — Будь моя воля, я бы этим не занималась, после того как меня вышвырнули с работы, — выдохнула Дороти раздражённо, лепя очередной постер на стену под головой кротокрыса, прикрученной к стене. — Но завтра приезжает какой-то лейтенант или вроде того, так что нужно «создать позитивную политическую обстановку». Тьфу. Она взглянула на плакат, где предлагалось записаться в войска, и недовольно фыркнула: пожалуй, работая на Анклав, выкинуть тебя не могли только если ты был солдатом. Аграрников, например, оказалось достаточно, так что после переселения из Вашингтона ей помахали ручкой. — Может хоть приезжие репортёры зайдут на пару рюмок, а то последний месяц работается почти в минус… Дерен сочувственно покачал головой и заказал одно пиво. Хотелось помочь любимому заведению и Дороти, но он и сам-то зарабатывал не слишком много. Другие посетители, подтягивающиеся в бар на обед, косо смотрели на плакаты и что-то ворчали себе под нос, но не решались на открытую критику Анклава. — Ни разу за три года Анклав не приезжал в эту дыру, — напомнил Дерен, покачивая темное стекло в согнутой в локте руке. — С чего он внезапно вспомнил, что у них на карте отмечен Прикетт? — Если бы я знала, — пожала плечами девушка, после чего подошла ближе и, оглядевшись, тихо прошептала, — говорят, это из-за каких-то врагов на северо-западе. Но сама Дороти едва ли верила слухам — в конце концов, в бар обычно заходили, чтобы выпить, а под алкоголем можно нести любой бред. — Им всегда нужен какой-то враг, — хмыкнул Форд, и Дороти поддакивающе кивнула ему. У Анклава всегда было много врагов, включая самого Дерена. Потом какое-то время он был одним из них, пока не решил, что из двух зол нужно выбирать меньше, и ушел в Братство. Воспоминания о минувших событиях подернулись пылью, как плохо протертое стекло, и он старался их не тревожить. Держаться подальше от Анклава — звучит просто, когда живешь в глуши. Пока Дерен его придерживался, у него не было проблем, так что он считал это верным решением. Просто смирился с серой жизнью среди серых гор, с работой и обедами в баре. С рассветами над лесом и бескрайним небом над долиной под ногами. С женщинами-однодневками и пустыми разговорами. Не так и плохо, когда в твоей жизни ничего не случается: нет риска снова столкнуться с болью, а значит, и в ней есть свои плюсы. Отставив пустую чашку от себя, Форд вытянул из кармана несколько бумажек, включающих щедрые чаевые, и пододвинул Дороти. — По крайней мере, они не пожалеют денег, если зайдут в «Форт», — заметил он. — Я же постараюсь сегодня быть как можно дальше, сама понимаешь. — Опять всё веселье пропустишь, а? — с горькой ухмылкой спросила Дороти, забрав деньги и положив их себе в карман. — Хоть бы один день провёл так же бодро, как во время эфира на радио. Девушка с неопрятной причёской заправила прядь волнистых волос за ухо, после чего хитро улыбнулась и подмигнула Дерену. — Знаешь, если придёшь во время всего этого парада, то я тебе потом бесплатно плесну чего-нибудь… А то ты совсем уже заплесневел, приятель. — Ну, на радио это же просто сценический псевдоним, а не я сам, — рассудил Дерен и счел нужным объяснить, столкнувшись с вопросительным взглядом Дороти. — Пусть этот глупый пацан делает чью-то жизнь в Вирджинии чуть легче, как Тридогнайт когда-то делал мою на Столичной Пустоши. Нести свет другим, когда он не горит в тебе самом. Отец бы сказал, что это по-библейски. Подруга часто пыталась его как-то взбодрить и растормошить, и он был благодарен ей даже за безуспешные и порой раздражающие попытки. Но правда в том, что не хотел Форд видеть больше эту черную форму с песочными вставками, эти фуражки с лакированные козырьками и взгяды холодными настолько, что могли заморозить солнце. — Поверь, мы с Анклавом способны только вредить друг другу, — невесело усмехнулся он, вставая. — Но возможно, я гляну с края площади, если вызов будет в этом районе. — Ловлю на слове! — Дороти проводила взглядом удалившегося из бара парня, после чего, взяв белую тряпочку, принялась протирать пыльные стаканы — в этом месяце выпивку заказывали как-то неохотно, так что может столь «громкое» для их города событие немного растормошит народ… И хорошо бы, если и Дерена тоже.