Арданаришвара: Танец света и тени

1      Чимин с Тэхёном, наконец, уселись на кровать в предвкушении обсуждения полного событиями дня. Лёгкий свет лампы отбрасывал тёплый свет на их лица, а вечернее спокойствие только способствовало откровенному разговору. В глубокой тишине ночи, когда только звёзды смотрели с небес на мир, в уютную комнату, усыпанную мягкими подушками и покрывалами, закрался бледный луч месяца, подслушивая трепетный разговор друзей.       — Прости, что заставил тебя ждать. Я дождался момента, когда родители пойдут спать и зашёл к Чонгуку. Сам знаешь, что нам с ним практически не разрешено пересекаться.       — Всё в порядке, дорогой. Как там мой храбрый принц? — Тэхён неоднократно называл так Чонгука. Особенно после случившегося пять лет назад.       — Он выглядел немного нервным, — Чимин вспомнил некую тревожность в действиях и словах младшего брата, но списал всё на сегодняшнее знакомство и обручение. — Думаю, он переволновался больше меня. Однако после моего рассказа успокоился и светился от счастья.       Чонгук действительно являлся крайне эмоциональным юношей и всегда всё принимал близко к сердцу, параллельно обладая силой воли и духа, сломить которого не смогла даже жестокая судьба.       — Вот и славно! — воскликнул Тэхён и с лисьей мордочкой спросил Чимина, придвинувшись к нему вплотную. Так близко, будто боялся, что кто-то услышит их разговор, а беседа была о чём-то ужасно бессовестном и бесстыдном. — И каким оказался твой жених?       — Он был… необыкновенный, — тихо произнёс Чимин, стараясь сдержать бурю эмоций. — Уверенный, и при этом добрый. И глаза… Такие светлые и искренние. — Образ альфы ненароком вновь появился перед его взором, покрывая лёгким румянцем щёки и кончики ушей.       Тэхён прищурил глаза, наблюдая за другом. Алые участки бронзовой кожи сдали внутреннее волнение. Омега не смог сдержать улыбку.       — Красавец, неужели ты так быстро влюбился и решил, что он станет твоей судьбой? — голос его был полон игривого веселья.       Хоть уголки губ всё равно предательски дрожали в улыбке, смутившийся Чимин постарался скрыть свою радость:       — Я просто… Он очень милый, и, кажется, мы нашли общий язык. Это всё, — серьёзно ответил омега.       Тэхён засмеялся, покачивая головой:       — Не надо так прятать свои чувства, Чимин. Я ведь вижу, как ты сияешь. Надеюсь, он и вправду такой, каким ты его описываешь. Я лишь успел заметить его нервно подрагивающие руки, перед тем как полностью оставить вас наедине. — Тэхёна немало позабавила искренняя растерянность альфы. Он даже уже решил, что подружившись, будет вечно его дразнить по данному поводу.       — Не смейся над ним, — в голосе Чимина послышались лёгкие, едва уловимые нотки обиды за своего жениха. Может, он и перенервничал этим утром, но человека понять можно. Чимин сам дрожал как осиновый лист.       — Вы только посмотрите, — театрально растянув каждое слово и изобразив обморок, Тэхён брякнулся спиной на кровать и продолжил свои причитания: — Люди добрые, этот омега готов продать лучшего друга всей его жизни ради какого-то первого встречного альфы!       — И ничего я тебя не собираюсь продавать, а Намджун не какой-то альфа, а мой будущий муж, — учтиво поправил его Чимин и засмущался от собственных слов. Образ альфы, появившийся всего лишь на миг, уже начал окрашивать чувства юноши, напоминая о том, как он стал частичкой его внутреннего мира. После короткой встречи и лёгкого обмена словами, сердце тихо признало, что Намджун уже занял в нём особое место. В мыслях он стал как незаметный, но прочный штрих, оставленный на холсте души Чимина. Каждый момент, проведённый в его присутствии, словно мгновенно заполнял ту пустоту, которую омега даже не осознавал до этого. — К тому же, тебя и так уже скоро у меня уведут.       — Это с чего вдруг? — нахмурился омега.       — Не прикидывайся.       — Понятия не имею, — мотнул головой Тэхён.       — Жадина. Взял и в одиночку умял весь лукум за обе щеки. Даже бровью не повёл!       — Да я не виноват! Это Хосок с божьими силами мне семь штук приготовил, четырём из которых вход в кишечник был строго-настрого запрещён любому живому существу. Ну а я всегда много сладкого ем, когда нервничаю.       Заканчивая с железными оправданиями, Тэхён осознал своё поражение. Он, только что, как самая наивная рыбка попался на удочку.       — Чимиииин, — провопил Тэхён, а омега лишь искренне засмеялся над героями-любовниками.       Друзья были счастливы. Оба были влюблены и веселы. Лёжа рядом, мечтали об их будущих семьях. Представляли, как все они подружатся между собой, а следом за ними и их дети. Словно маленькие, цветастые колибри, парили в своих красочных и живописных грёзах, не без хихиканий и неловких пауз в полётах неконтролируемых фантазий, естественно.       — Как себя чувствует брат Юнги? — поинтересовался сонный Чимин и прикрыл глаза.       — Скучает по нам. Сам знаешь, — зевнул Тэхён, — что родители его никуда не пускают.       — Тогда завтра пойдём к вам домой. — В тусклом свете лампы, тени на стенах танцевали в ритме их усталых голосов.       — Мгм.       Тёплая ночь в Удайпуре тихо раскрывала свои объятия, ласково укрывая город в тени золотистых дворцов и голубых вод озера. Сон, подобный лёгкому туману, постепенно окутывал омег. В миг замерев, они, наконец, погрузились в объятия ночного покоя. Дыхание стало равномерным, а в комнате осталась только тишина, умиротворяющая их перевозбуждённые за день души. Легкое дыхание вечернего ветерка, словно нежная рука, пробегало по улицам, приручая жару, и мгновенно приносило освежение, заставляя воздух пахнуть пряностями, жасмином и чем-то далеким и неизведанным. Он тихо шептал в их уши, убаюкивая, как мантра спокойствия и мира. Под звёздным небом, где свет луны плавно отражался от поверхности воды фонтанчика в саду, ночь начинала разгораться своими скрытыми чудесами, но в то же время оставалась мягкой, спокойной, не спеша расставаться с последними моментами темноты. Под этими же небесами их сны сливались в единую гармонию, как воды цветущего водопада, отражающие свет от далёкой ограды.       Параллельно, в другой части дома, Намджун, не удержавшись, безостановочно, на протяжении двух часов, расписывал Чимина. Прохладный ветерок, попеременно трепавший волосы альфы, придавал ему более глуповато влюблённый вид.       — Ты знаешь, брат, он… — Намджун вздохнул, пытаясь выразить свои чувства. — Он просто завораживает. Не могу передать словами, как он красив и умён. Его глаза, его грация… Всё в нём прекрасно.       Сокджин тихо лежал рядом и слушал, а проявившиеся маленькие морщинки вокруг глаз не могли скрыть лукавую улыбку.       — Он настолько тебе понравился? — весело поинтересовался брат.       — Не могу перестать думать о нём. Поражаюсь, как он смог так просто и естественно мне понравиться.       Сокджин не выдержал и засмеялся:       — Ах, какой ты романтик! Может, тебе начать стихи писать?       — Может, — мечтательно выдохнул Намджун и улыбнулся чему-то в своих мыслях.       — Мальчик превратился в кораблик в шторме чувств, — издевательски пропел альфа, предпочитая пока не упоминать о красавце из заброшенной комнатушки дома, что покорил его с первого брошенного мимолётом взгляда на него. Сокджин пока не смел, подобно брату, открыто восхищаться и делиться своими душевными томлениями. 2      Почти все в доме уснули с улыбками на губах, умиротворённые прошедшим днём и наполненные ожиданием новых встреч и событий. Но был среди них тот, кто не мог найти покоя. Он лежал, неспособный уснуть, вглядываясь в темноту, в которой уже почти не было пространства для пустых мыслей. Его сердце, переполненное чувством, что было чуждо ему прежде, обострялось, словно натянутая струна. Юноша, увиденный сегодня, вызвал в нем бурю эмоций, ту, которую он давно забыл и не знал, как с ней справиться. Его мысли кружились, как тени, танцующие под луной, пытаясь понять, что это за странное, необъяснимое чувство, которое Джин не мог отпустить.       Чонгук был вдовцом. Он знал это. Знал, что встреча с ним запрещена и практически невозможна, как невозможен был тот момент, когда ночной ветер мог бы настигнуть рассвет. Слова, его внутренний голос, предупреждали, что они никогда не смогут быть вместе. Альфа думал об этом, но чем сильнее его разум боролся с этим знанием, тем ярче становилось ощущение, что его сердце поддаётся тому, что нельзя назвать иначе как «любовь». Только лишь это чувство побудило его на то безрассудство. Без зазрения совести он вторгся в чужую серую комнатку, в сущности заявил о своих чувствах и даже не попытался выслушать.       Ночь, будто понимая его терзания, нежно шептала ему в ответ. Она, как и он, была в каком-то промежуточном состоянии — не совсем тёмная, но и ещё не утратившая свою глубину. Точно так же и он: готов отпустить прошлое, но не в силах забыть то, что оставило след в его сердце. Чувства, словно туманные облака, заполнили всё пространство его души, и, как ночной воздух, пряча свои секреты, они заставляли его думать, что утро не наступит никогда.       И когда первые лучи восходящего солнца, ещё мягкие и робкие, начали прокрадываться за горизонтом, он почувствовал, как ночь начала рассеиваться. Тем не менее, в её холодной тишине всё ещё оставался отклик его размышлений: как же всё будет, и смогут ли они найти путь друг к другу?       Но пока утро не пришло, пока не прогнал свет тени, он лежал, поглощённый своей невозможной мечтой, и чувствовал, как сердце, подобно ночи, колеблется между двумя мирами — туманным светом мечты и тяжестью реальности. Так же, как и душа омеги в глухом уголке дома, который, подобно ему, не смог сомкнуть веки и насладиться сном. Похоже, что Нидра отвернулся этой ночью от них обоих.       Промучившись всю ночь в бесконечных размышлениях, рано утром, когда первые петухи только должны были закукарекать, Джин тихо покинул свою спальню, чтобы не разбудить спящего рядом брата. Шаги его были мягкими, почти неслышными. Проходя через длинный коридор второго этажа, руки невольно потянулись к холодной каменной стене и, заскользив, ощутили старинный рисунок, вырезанный на её поверхности. Легкий запах специй и ночной свежести ударил в ноздри и альфа с большим интересом начал рассматривать пространство вокруг. Дом был древним и величественным, в нём чувствовалась эта особенная, почти магическая атмосфера Удайпура, города, утопающего в ярких красках и звуках. Сокджин заметил это ещё вчера. Кованые балюстрады, каменные арки, узкие двери, скрывающие тихие уголки с книгами и свитками — всё это было не просто частью дома, а живущей в его стенах истории.       И вот сейчас, здесь, он ощущал, как сердце вновь начинает биться в унисон с пульсом, как бы говоря: «Запечатлей это. Зафиксируй каждый момент, каждый штрих, каждую деталь». Он знал, что должен сохранить этот момент — не просто для себя, но для того, чтобы в будущем, в другое время и в другом месте, вернувшись к этим кадрам, снова почувствовать сей магический момент.       На первом этаже уже начали суетиться слуги. Часть из них только просыпалась, тряся головой от недосыпа, другие, более старые и опытные, уже поспешно накрывали столы, готовя дом к новому дню. Их одежда была скромной, но яркой, движения — ловкие и привычные, словно каждый жест был заранее выучен, а взгляд — сосредоточенным, как у людей, привыкших к долгим и трудным дням.       И вот, представляя, как будет удерживая камеру в руках увековечивать всех этих людей в историю, Джин на мгновение почувствовал, как каждый звук, движение и прикосновение воздуха станут частью этого снимка. Это было не просто его дело, это было его дыхание, его способ увидеть мир. В его глазах и камере жила целая вселенная.       Сокджин двигался вперёд, не думая, а просто следуя внутреннему зову. Он сам того не замечая, направился в изолированную и спрятанную от чужих взглядов, укромную комнатку. Тот взгляд, то лицо, те глаза… Всё это не отпускало его. В сердце плескалась буря эмоций, никак не находивших выхода. Но на полпути он вдруг остановился. Как же глупо — опять идти туда, куда не следует. Его разум, даже в ранний час, требовал контроля. Почувствовав жажду, Джин повернулся и направился в сторону кухни. Однако ступив всего дюжину шагов, взгляд зацепился за уже знакомую фигуру. 3      Юноша стоял в уголке кухни, как и вчера, в белом. Белоснежные одежды, словно пронизанные светом, обвивали его фигуру, в то время как огалённые запястья осторожно подцепили белый платок и, быстро упаковали в него несколько вещей. Первым был стакан — простой, как у всех далитов, затем горсть риса, тарелочка и что-то ещё. Всё это было так обыденно, так просто, и всё же обворожительно для Сокджина.       Альфа стоял, не в силах оторваться от этой картины, наблюдая, как Чонгук, взяв второй, более крупный свёрток, направился к выходу, не заметив его присутствия. Джин, словно очарованный, последовал за ним, не ведая, что делает. Они вышли на улицу, где сквозь мглу бывалой ночи уже начинали пробиваться первые лучи света, косые и робкие, как и его собственные мысли.       Чонгук тихо ступал босыми ногами по успевшей остыть за ночь земле, полностью погружённый в потяжелевшие мысли, пока не приблизился к самому безлюдному берегу реки Гангаур. Та, несмотря на свою близость, всё ещё была под защитой утреннего тумана. Он остановился, а за ним замер Сокджин, прячась за колонной и не смея приблизиться. Он наблюдал, как юноша опустил свои свёртки на землю, аккуратно распаковал их и начал свой ежедневный ритуал.       Омега извлёк из ткани белые одежды, священные и чистые. Постоял, сосредотачиваясь, несколько секунд, а затем, с почтением, прошептал молитву перед храмом Шивы, что располагался в приличном от них расстоянии, и, наконец, перед рекой. Лицо его выражало глубокую сосредоточенность, а глаза закрылись, как если бы он отошёл в место, где нет времени и забот.       Затем он шагнул в холодную воду реки, и Джин, не отрывая взгляда, наблюдал, как тело Чонгука, словно стихия, слилось с водой. Омега снова и снова полностью погружался в холодную воду, и всякий раз, поднимаясь, тело его сверкало, как статуя, сотворённое самим светом. Не замечая, как сердце колотиться, альфа чувствовал, как всё внутри него растёт — любовь, восхищение, страсть. Всё это переплеталось, как три нити, вплетающиеся в один узор.       Сокджин ещё никогда не фотографировал Чонгука, но этот образ был таким ярким и живым в его голове, что казалось, он уже успел запечатлеть его — каждое движение, каждое мгновение, каждый взгляд. В его воображении юноша стоял, как вечная картина, которую хотелось запечатлеть навсегда. Без зазрения совести Джин представлял его в самых разных позах, в самых разных светах — с мягким светом, проникающим сквозь окна, на фоне древней каменной арки, в тени изысканных резных балюстрад. Вообразил, какими волшебными вышли бы снимки этого небесного существа, которого посмело попытаться осквернить всё земное и насущее. Каждый жест, каждое телодвижение — это был бы идеальный кадр, момент, который следовало бы сохранить, словно это мировое достояние. С каждой новой вспышкой его эфирное произведение искусства уносило бы в чертоги невообразимого мира.       Но чем дальше альфа погружался в эти фантазии, тем больше осознавал, что что-то в его мысленных снимках не даёт ему покоя. Белоснежное сари, обвивающее фигуру юноши, как вуаль, затмевало всё остальное. Оно было не просто частью образа, а символом, напоминанием о том, что этот молодой человек был вдовцом. Сари, таким чистым и спокойным, но в то же время таким тяжёлым, как знак утраты. Вдовец. В своих фантазиях он мог бы видеть омегу в самых разных ракурсах, ловить его взгляд, его грацию, но этот белоснежный, безмолвный символ возвращал его к реальности, как холодный камень в груди.       Он попытался вернуть себя к мысли о свете, о том, как Чонгук выглядит в разных оттенках утреннего света, но это сари вновь напоминало ему о своей безмолвной тяжести. Джин ощущал, как тоска охватывает, но, несмотря на это, не мог избавиться от мысли о том, как идеально всё могло бы быть. Как бы он запечатлел глубокий взгляд, тихий, но уверенный жест приветствия, грациозную осанку, как бы он сохранил эту красоту, не касаясь боли. Но как быть с тем, что скрывается за этой белоснежной тканью? Как быть с тем, что она олицетворяет, какой груз она несёт? Он знал, что, возможно, эта идея о фотосессии была лишь бегством, способом удержать момент в руках, но в глубине души понимал — между ними стояла не только ткань, но и история, история утраты и одиночества.       Сделал попытку сосредоточиться, чтобы вернуть мысли к действительности, к планам, но осадок этого открытия не уходил. Сокджин ощутил, как беспокойство наполняет его душу. Он не мог просто оставить всё как есть, не мог поверить, что эта стена между ними останется непреодолимой. Альфа был полон решимости и отчаянной жажды действовать, искать выход, разрушить все эти преграды. Он был готов решиться на всё, лишь бы быть рядом, лишь бы не позволить времени и обстоятельствам разлучить их. Он начинал чувствовать жажду из-за Чонгука.       С каждым мгновением становилось всё яснее: он должен был найти способ подойти к этому человеку, увидеть его не как вдовца, но как того, с кем можно всё преодолеть. Этот момент, эта любовь, этот юноша — всё это было частью его жизненного пути. И теперь он знал, что не остановится, пока не найдёт способ добиться того, о чём мечтал. Это был не просто образ, это был вызов, который Джин не мог проигнорировать. Вызов судьбе!       Выйдя из реки, тело Чонгука было белым и совершенным, словно это был не человек, а сама благодать, явившаяся на землю. Ловким движением он накинул на себя белую, толстую накидку, скрывая за ней изящную линию тела. Однако не в силах омеги было утаить исходящий от себя свет и ослепляющий лик от находившегося неподалёку забывшегося альфы. 4      — Каков наглец! — вдруг, ниоткуда не возьмись, раздался чей-то до тошноты противный и грубый возглас. — С каких это пор у нас такие бесстрашные вдовцы пошли? Вот как! Вдовец, снова прикинулся святым, а на самом деле — падший! Прячешься за молвой глупцов и молитвами! Лучше уж вонзить себе нож в сердце, чем показывать свою греховную душу на свет!       Чонгук вздрогнул, сердце пропустило несколько тяжёлых ударов. Этот голос… Он был груб, насмешлив и полон презрения. Откуда он взялся? Почему его мир вдруг вновь перевернулся?       Юноша поднял глаза и увидел его — взрослого альфу, стоявшего на расстоянии нескольких шагов. Хоть он и выглядел лет на пятьдесят, лицо его было похоже на оболочку, оставшуюся от чего-то целого и давно утраченного. Кожа была смуглой и морщинистой, как старая, потрескавшаяся шкура животного, которое прожило слишком долго, поглощённое солнцем и временем. Короткие, спутанные волосы были покрыты грязью, как будто он долго не видел воды, а густые брови сливались с ними, придавая лицу зловещий вид. Из-под них выделялись впалые глаза, яростные и безжалостные, будто он жил в мире, где не существовало места для доброты. Те — мутные, с желтоватым оттенком, не выражали ни понимания, ни доброты, а только угрозу и враждебность. Тонкие, почти прозрачные губы искривились в презрительной усмешке, больше напоминавшую злобную гримасу, явив его прогнившие зубы. Не один человек не пожелал бы встретить на своей дороге подобного ему.       Одежда висела на нём как тряпки, испачканные в пыли и грязи, разорванные на швах. Руки были костлявыми, с длинными, неопрятными ногтями, как когти, готовые вцепиться в любой момент. Он двигался медленно, как зверь, затаившийся в углу, готовый выскочить, чтобы напасть на свою добычу.       Будто всё вокруг становилось грязным и угрожающим в его присутствии. От него пахло не только потом и табаком, но и чем-то несвежим и затхлым, словно он сам был частью зловещего мира ракшасов. Он продолжал, словно не замечая испуга омеги:       — Ты, несчастный вдовец, думаешь, что можешь жить в этом святом мире, где ты сражён проклятием своей кармы? Лучше бы тебе утонуть в этой реке, как твой муж, чей прах был рассыпан над ней! Ты позоришь его память своим существованием, твоё тело — лишь жалкое напоминание о погибшем альфе! Ты, как осенний лист, не способен отряхнуть пыль со своей души!       Руки Чонгука задрожали, пытаясь сжаться в кулаки, дабы контролировать дрожь в них. Однако незнакомец продолжал, и каждое слово, как нож, глубже вонзалось в тело юноши:       — Я бы тебя… Да, ты бы мне понравился. Ты ничем не лучше другого омеги, которым я могу наслаждаться. Думаешь, твоя святость поможет тебе? Ты только прячешься за белыми одеждами, но твоя истинная природа не спрятана, не скрыта. Ты всё равно грешник, и я разберусь с тобой и твоими ложными молитвами. Твоё место — в той же реке. Слепая душа.       Словно всё вокруг затихло, а омежье тело сжалось в тугой узел страха. Сердце застыло, а разум метался в поисках выхода. Что делать? Куда бежать? Старый альфа продолжал приближаться, шаг за шагом, его дыхание становилось всё громче, а в глазах была угроза, от которой мурашки бегали по коже. Он уже протянул руку, и Чонгук почувствовал, как тот пытается сдвинуть с его плеча прикрывающее мокрое сари полотенце, намереваясь отнять последний, хрупкий уголок безопасности.       И тут его сердце сжалось от ужаса, потому что в этот момент стало ясно — он не спасётся. Никакие слова не помогут. Этот человек — человек без совести. Душа начинала разрываться, и Чонгуку не оставалось иного пути, как, зажмурив глаза, молиться о спасении своей чести.       Но внезапно, как гром среди ясного неба, раздался звук — сильный, резкий. Альфа вскрикнул, когда что-то тяжёлое и твёрдое ударило его в спину. Он упал на землю, теряя равновесие, и как-то странно вжался в неё, грохнувшись лицом в пыль. Чонгук обернулся, и перед ним, полными решимости и какой-то внутренней силы глазами, стоял потенциальный шурин.       Сокджин подошёл к альфе, поднял его с земли, но тот не успел среагировать. Как будто по воле судьбы, был выведен из равновесия одним лишь ударом, и всё, что ему оставалось — лежать, растерянно и бессильно. Джин сильнее вжал его ногой в песок.       — Убирайся отсюда, или я не отвечаю за последствия, — произнёс он холодным и твёрдым голосом, с которым не спорят.       Омега стоял, стиснув зубы, пытаясь избавиться от ощущения, что сердце вот-вот вырвется из груди. В глазах не было радости от спасения. Наоборот, чувства Чонгука были смешаны: благодарность и страх за свою жизнь, но также буря гнева на того, кто, оказывается, всё это время скрывался в его тени, следил за ним, как волк за добычей.       — Вы… Вы всё это время наблюдали за мной? Вы следили за моими шагами? — его голос дрожал от гнева и унижения. — Как смеете Вы так поступать?       Джин стоял молча, лишь сдержанно наблюдая за эмоциями омеги. И в этот момент между ними возникла невидимая стена, не из слов или статусов, но из боли и гнева, который в мгновение ока изменил всё.

ॐॐॐ

5      Утро было тёплым и тихим. В доме царила атмосфера предвкушения и лёгкого волнения, ведь сегодня две семьи впервые собрались вместе позавтракать. Для Намджуна этот завтрак был особенным. Не потому, что это была его первая утренняя трапеза на родной земле, и не из-за того, что блюда на столе казались необычайно экзотичными, а потому что его жених, снующий среди слуг, принимал активное участие в каждом шаге приготовления пищи. Он помогал с нарезкой фруктов, накрывал на стол, подносил чашки с чаем или молоком перед основным завтраком, и каждый раз, когда их взгляды пересекались, лицо Чимина озарялось невидимой, но яркой искоркой — смесью лёгкой застенчивости и гордости.       Сегодня омега был словно воплощение весны, тонкий и изысканный, в украшенном золотыми узорами, как филигранные тени, обвивающим талию, салатовом сари. Ткань из лёгкого шифона обвивала тело, раскрывая грациозные линии, но при этом оставляя пространство для воображения. Стройное и гибкое тело казалось совершенно естественным в этой роскошной одежде, как будто сама ткань сари обвивала его с уважением к достоинству. Широкая лента на талии подчёркивала тонкую фигуру, плавно переходя в равномерные, танцующие с каждым шагом, складки. Край ткани, словно обрамление, опускался чуть ниже щиколоток, открывая беззвучно скользившие по полу хрупкие ступни.       Вскоре на столе светились традиционные индийские угощения, изысканные и одновременно простые: свежие лепёшки с маслом, золотистые кукурузные и рисовые пирожки с пикантным чатни, в которых чувствовалась дымка поджаренного теста, ароматные самосы, раскатывающиеся на языке огненным вкусом, оставляя после себя пряное тепло. На краях тарелок лежали варёные яйца с кусочками томатов и зелени, кусочки кхичри для новоприбывших гостей из-за границы, а в центре стояла большая чаша с раитой — освежающим йогуртом с огурцом и мятой. Он был идеальным контрапунктом к огненной пище, смягчая остроту и придавая утреннему завтраку гармонию. Рядом лежали малайские сладости — «латхисы», сделанные с щедрыми порциями рисового теста и кокосовой стружки. Всё вокруг напоминало о доме, гостеприимстве, и об этой ключевой встрече, где каждый шаг был важен и ценен.       Намджун был не в силах оторвать взора от Чимина. От одного взгляда на омегу лицо расцветало лучистой улыбкой, превращая его в яркое, как утреннее, солнце. Альфа замечал, как тот чуть краснел каждый раз, когда встречались их трепетные взгляды, и как старался не смотреть на него слишком долго, вновь погружаясь в заботы о столе, чтобы не проявлять лишнего волнения. Это было очаровательным — видеть Чимина столь сосредоточенным, но одновременно смущённым.       Взгляд Намджуна задержался на волосах омеги. Сегодня они не были скрыты под тканью и убраны в скромную причёску. Тёмные и шелковистые локоны были собраны в высокий пучок, из которого свободно выбивались лёгкие пряди, касающиеся лица. Золотые заколки, украшенные сверкающими камнями, особенно ярко блестящих на утреннем солнце, добавляли образу изысканности. Несколько локонов мягко обвивали шею, придавая всему облику нежную, почти невесомую эфемерность. Альфе внезапно захотелось прикоснуться к ним, ощутив нежную мягкость их поверхности, в наслаждении пропуская каждый сквозь руки.       Дедушка Вивек с дядей Прабху, сидящие за столом, не могли не заметить этого тихого, почти невидимого обмена взглядами, и весело подшучивали:       — Ах, молодые, молодые, — сказал дедушка, а в глазах весело блеснули искорки. — Никогда не думал, что такой крепкий человек будет таким робким!       — О, он уже целый день как оленёнок, — подхватил мистер Дхаван, посмеиваясь, —и по ночам не спит, наверное, думая, как сделать свою будущую жизнь сладкой, как этот манго-чат.       Мистер и господин Шривастава, сидящие рядом, наблюдали за всем происходящим с терпением и полным удовлетворением. Для них было важно, чтобы всё проходило как можно более гладко. Чимин был обязан стать зятем данной семьи и вытащить их семью из той норы, в которой они прожили большую часть своей жизни. И всё же, супруги старались не вмешиваться в разговоры, только иногда одобрительно кивая и улыбаясь на очередную шутку взрослых альф.       — А где Ваш старший внук, мистер Рао? — поинтересовался глава семьи.       — Скорее всего, он побежал снимать местные пейзажи то ли в синий, то ли в золотой час.              — О, — многозначительно протянул Поллаб Шривастава за неумением добавить чего-то. В фотографии и живописи он практически никак не разбирался.       Спустя несколько минут Чимин приблизился к столу с отдельным подносом. На деревянной поверхности лежали аккуратно сложенные свежие лепёшки парата, с золотистой корочкой, слегка посыпанные сахаром и кардамоном. Рядом стояла большая чаша с густой халвой, приготовленной из манной крупы с маслом и мёдом, чья поверхность была украшена обжаренными орехами и темно-коричневыми изюминками. Немного в стороне лежали порции белых, как снег шариков расгуллы с ароматом розы. Рядом на подносе красовался кхир, а в центре подноса стояла большая чаша с шоколадным кулфи.       Чувствуя уязвимость от навострённых со всех сторон пар глаз, он решился бросить взгляд на Намджуна и только тогда, чутка прищурив глаза, решился и заговорил:       — Я заметил на вчерашнем банкете, — хоть голос его и был тихим, нотка заботы в нём улавливалась очень чётко и легко, — что Вы не любите слишком острое. Поэтому я приготовил сладкий завтрак. Надеюсь, он Вам понравится.       Сердце в груди, заслышав столь милые слова, сжалось от нежности и трогательной заботы. Альфа не ожидал такой мелочи, и именно она заставила его забыть обо всех остальных. Слова омеги, мягкие и искренние, полностью заполнили пространство между ними. На мгновение всё вокруг затихло. Он смотрел на Чимина с такой проникновенной глубиной и нежностью, что омега почти не мог сдержать улыбку.       — Вы… Вы подумали обо всём, — произнёс Намджун с дрожащим голосом, не представляя, как скромно ему выразить благодарность. — Это… это очень заботливо. Большое спасибо!       Чимин кротко промолчал на чисто сердечную благодарность альфы и лишь дополнил стол перед Намджуном чашкой с густым и насыщенным манговым чатом.       — Благодарю, — с неким намёком в интонации, Намджун вновь подал голос, в ожидании столкновения их взглядов.       И это сработало. Чимин, наконец, поднял лицо и всё вокруг словно исчезло, оставив только их два сердца, бьющихся в унисон. Время вновь замедлилось. В этом простом взгляде было столько эмоций — и благодарности, и волнения, и того невыразимого чувства, которое только начинающие любить могли понять.       — Мне приятно, — добавил Чимин, и его слова были искренни, как никогда. Он не знал, что будет дальше, но точно осознавал: этот момент был важен. Эти простые слова, это утреннее солнце, его будущий муж, который заботится о нём — всё это было больше, чем он мог себе представить. 6      — Чирандживи, сегодня семья прокурора ждёт тебя у себя дома. Господин Кхан-Капур мне позвонил и попросил передать тебе, — требовательный голос господина Мадхукара Рай-Шриваставы вырвал Чимина из мира грёз.       — Да, папа, конечно.       Волшебный момент обручившихся был жестоко прерван, но никто не мог возразить и лучшим решением стало продолжить незатейливые разговоры о погоде и прочих пустяках.       Смущённый Чимин тут же убежал в свою комнату. Его не заботило даже то, что за весь день во рту и крошки не побывало. Он переживал лишь о том, что со стороны мог выглядеть неприлично или даже непристойно во время диалога с альфой. Хоть Намджун и высказал ему свою точку зрения по поводу их устаревших традиций, но рядом также находились представители взрослого поколения. Если бы Тэхён поспешно не ушёл ранним утром домой по велению его дядь, то обязательно бы его сейчас как-то выручил. Однако теперь омеге оставалось дожидаться, когда все закончат утреннюю трапезу, чтобы после уборки со стола, отправиться к чите Капур и встретиться там с друзьями. Возможно в чужом доме его накормят. Да и сам он планировал пойти туда сегодня.       Тишина в комнате вдруг нарушилась. Откуда-то из-за двери раздался знакомый, мягкий голос:       — Можно войти? — прозвучал его вопрос, обернувшись уважительным, почти робким тоном, который неожиданно согрел сердце Чимина.       Омега мгновенно застыл, почувствовав, как пульс учащается, а в груди появляется нечто неопределённое, что трудно было назвать просто смущением. Он поспешил смахнуть невольную улыбку, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем ответить.       — Я сам выйду, — голос стал немного тише обычного, но звучал твёрдо, несмотря на внутреннюю бурю.       Слова не отпускали Чимина, а память всё чаще воспроизводила моменты их с Намджуном недавнего общения, его доброту, внимание, и самое главное — нежность, скрытую под внешней сдержанностью. Все эмоции перепутались: радость от неожиданного внимания, смущение, что его застали в такой момент, и лёгкая неловкость. Но среди этой путаницы чувств был один общий мотив — тепло. И тепло это было приятным, даже несмотря на то, что юноша не знал, как правильно отреагировать.       Он поднялся, медленно подошёл к двери и открыл её, не зная, как именно начать разговор. Намджун стоял с подносом в руках, и, казалось, его выражение лица было не менее смущенно. Альфа стоял в дверях, как будто не решаясь войти, в то время как он сам был тем, кто принёс Чимину завтрак.       — Вам… ничего не сказали, чтобы вы посидели и поели со всеми? — робко начал парень. Его взгляд оказался прикован к лицу омеги, а губы еле заметно дрожали от смущения.       — Не совсем, — Чимин улыбнулся, сдерживая смех, — Я ем отдельно. — Он взглядом обвёл поднос, наполненный едой, словно сам не верил тому, что перед ним. — Как Вы умудрились это пронести? Вы же не могли…       Намджун слегка покраснел и, неловко почесав затылок, ответил: — Ну, я… я сказал всем, что мне нужно позвонить брату, а телефон забыл в своей комнате. — Он немного замолчал, переводя дыхание, и продолжил: — А когда ушёл, то направился на кухню, и попросил слуг принести что-нибудь для Вас. — Выровняв взгляд и, заметив удивление Чимина, добавил с лёгким смехом: — Скажем так, я не мог спокойно смотреть на то, как вы безостановочно работаете, не уделяя себе даже минутки.       Чимин посмотрел на него, едва сдерживая улыбку, и вдруг рассмеялся, чувствуя, как напряжение исчезает, оставляя место для лёгкости и радости: — Это было неожиданно, — омега вздохнул с лёгким удивлением. — Не могу поверить, что Вы таким образом решились помочь мне.       Намджун вновь смутился, лицо покраснело, однако, облегчённой улыбки, он тем не менее, скрыть не сумел. С тронутым видом альфа на радостях протянул поднос с самой различной едой. Неожиданно для обоих Чимин по привычке взял блюдо с самого его низа, случайно позволив их ладоням легонько коснуться друг друга. Тонкие кончики пальцев встретились в тихом и неуловимом прикосновении, как неосознанный жест, предвещающий что-то большее. Секунда осознания и двое почувствовали электрический разряд от контакта плоти друг друга. Оба замерли в сокровенном моменте и осознанно или нет, продолжили так стоять.       Спустя ещё несколько ничтожных мгновений им пришлось прекратить. Поднос полностью перешёл в руки Чимина. Однако он всё ещё мог чувствовать, как тепло ладоней Намджуна оставалось с ним, разливаясь по венам и доходя аж до самого сердца.       — Спасибо, — прошептал омега, едва скрыв выступивший на щеках румянец.       — Оказывается, Вам не только лавандовый оттенок подходит, но и салатовый, — кинув взгляд на новое сари Чимина, указал Намджун.       — А Вам к лицу чуть больше храбрости, — в подобной альфе манере отозвался Чимин и хитро улыбаясь, продолжил: — Последним столь же смелым альфой в моей жизни до Вас был только Харшад Сингх.