Арданаришвара: Танец света и тени

1      Чимин со своим сопровождающим шли по длинной аллее, ведущей к величественной резиденции семьи Капур. Множество высоких деревьев с густыми лиственными ветвями обрамляли путь, в то время как обширный двор перед домом утопал в зелени экзотических растений. Этот грандиозный дворец был построен в традиционном индийском стиле с элементами современных архитектурных решений: многоярусные крыши, величавые колонны и украшенные мозаикой арки. Каменные дорожки, покрытые мягким песком, вели от ворот до самой двери. Всё вокруг источало богатство и власть.       Омега оглядывался вокруг, чувствуя накатывающее знакомое ощущение тревоги при приближении к этому дому. Это место было чуждым и одновременно знакомым. Он знал, что в нём скрыто нечто большее, чем просто роскошь — здесь царила холодная тирания.       Его взгляд задержался на движущейся среди калачо — кустарников с элегантными цветами, фигуре. Молодой парень, облачённый в лёгкую белую одежду, с длинными тёмными волосами, что касались плеч и едва мерцали в свете заходящего солнца, внимательно следил за ним. Он, будто бы случайно оказавшись в этой части дома, встал неподалёку от одного из кустов, однако всё в его облике говорило об обратном.       — Ты хочешь мне что-то сказать? — Чимин решил подтолкнуть, не рискующего с виду подойти к нему, парня.       Тот удивлённо взглянул на омегу и с лёгкой опаской во взгляде, стал недоверчиво, как дикий зверь, маленькими, но уверенными шагами подходить к нему.       Чимин задержал на нём взгляд, потрясённый — парень был необычайно красив. Лицо с острыми, чётко очерченными чертами, казалось, будто вырезано мастером, который умело смешал жёсткость с мягкостью. Его густые брови и тёмные ресницы добавляли загадочности, а взгляд, уставший, но наполненный внутренней силой, словно скрывал в себе нераскрытые тайны. Несмотря на напряжённость его позы, всё в нём излучало какую-то странную притягательность.       — Здравствуйте! — послышался чуть грубоватый тон голоса незнакомца, — Вы — Чирандживи Шривастава?       — Я, а откуда ты меня знаешь?       Парень посмотрел на него с интересом, а затем, чуть наклонив голову, произнёс:       — Это… Юврадж Капур рассказал, что вы придёте. — Он слегка улыбнулся, но выражение его лица было больше вежливым, чем искренним.       Чимин озадаченно приподнял брови и вновь спросил:       — Юнги? — повторил он, и тут, как будто услышав своё имя, из-за колонн рядом с ним вышел молодой человек, глаза его застилала лёгкая тень от деревьев, но лицо было всё тем же: бледным, почти прозрачным, с тонкими чертами, лишёнными лишних эмоций, но всё равно такими выразительными. Его густые тёмные волосы падали на лицо, а тело, казалось, было слишком хрупким для такой красоты.       — Чимин, — произнёс Юнги, голос омеги был мягким, как перо, но в нём ощущалась сила, несмотря на его болезненное состояние. Он передвигался по саду с такой лёгкостью, что это казалось совершенно нелепым — словно этот хрупкий юноша был сделан из стекла, которое способно разбиться даже от самого лёгкого прикосновения. Однако шагал он уверенно.       Чимин торопливо подойдя ближе, с явным желанием узнать, как друг себя чувствует, спросил:       — Как ты? — зазвучало с искренней тревожностью в голосе. Он с интересом и заботой рассматривал Юнги, пытаясь понять, что на этот раз скрывается за его слабым, почти болезненным внешним видом.       Юнги немного смутился от столь пристального внимания и даже вздрогнул, будто был не готов к подобным вопросам. Его взгляд, полный какой-то скрытой тревоги, на мгновение встретился с глазами Чимина, а затем вновь убежал, словно это было нечто запрещённое.       — Да, всё нормально, — сказал Юнги, пытаясь расплыться в улыбке. Та вышла слабой, но искренней. Даже в этот момент, несмотря на свою уязвимость, он пытался быть вежливым, продолжая дарить окружающим в ответ немного света, хотя в собственных глазах всё равно оставалась тень.       Чимин продолжал стоять рядом, не отводя взгляд, ощущая странную атмосферу, которая царила между ними. Он заметил, как Юнги слегка побледнел, едва ли не растерянно стоя перед ним.       — Ты уверен, что тебе не нужно отдохнуть? — не унимался Чимин. — Ты выглядишь очень слабым… Я могу принести что-то, если хочешь.       Юнги покачал головой, не желая проявлять слабость перед близким человеком, дабы не тревожить того.       — Всё в порядке. Это не так важно, — сказал он, снова стараясь скрыть внутреннее беспокойство. В глазах мелькнула печаль, но он быстро её спрятал, как и всё, что касалось его слабости. Это была привычка: не показывать, не жаловаться, не просить. Всё было важно только для других. Он должен был быть сильным, даже если ему было трудно.       Чимин помолчал несколько секунд, затем повернулся к всё ещё стоявшему рядом и наблюдающему за их дружеской беседой незнакомому парнишке.       — Ты тоже слуга в этом доме? — спросил он, заметив его необычную позу и тихую настороженность. Шершавые руки с мускулистыми предплечьями, сформировавшиеся от многолетней работы, были сложены на спине. Обычно так стояли господа, а вот слуги наоборот — склонившись всем телом и руками в том числе.       Парень кивнул, и Чимин почувствовал, как в воздухе повисла тишина. Именно в ней он заметил, что Юнги заметно смутился по какой-то неизведанной причине, а взгляд его стал немного уязвимым, будто он понимал, что сейчас происходит нечто важное, что имеет значение не только для него.       — Верно, он теперь всегда рядом со мной. Его приставили ко мне родители. Именно по этой причине я сейчас могу разгуливать по саду и спокойно вести с тобой беседу.       Аша — так звали незнакомого парня. Он был новым слугой в доме Капуров, а теперь ему предстояло стать личным слугой самого Юнги, младшего члена семьи. Это было неожиданное назначение, учитывая его статус, но, как говорили в Индии, «где не может быть омега, бета заменит».       Чимин продолжил наблюдать за новым слугой, ощущая странное чувство неловкости, когда встретился с его взглядом. И хотя этот момент был мимолётным, омега не мог отделаться от ощущения, что этот взгляд был многослойным, глубоким и, возможно, даже осуждающим.       «Он не похож на других», — подумал Чимин, и это чувство не отпускало его.       — Прости меня, брат Чирандживи, но я не смогу присутствовать на застолье. Потому я тут, — с горечью в голосе продолжил Юнги.       Чимин не смел просить Юнги остаться со всеми, потому как знал о последствиях, а отпускать друга так скоро не было и малейшего желания. Они ведь так долго не виделись. В их жизнях столько чего изменилось, что и суток не хватит для рассказа.       — Поздравляю с обручением, дорогой! Аша передаст тебе мой подарок, когда будешь уходить.       — Юнги, — еле сдерживая себя, дабы не истязать и так измученную душу своими всхлипами, Чимин кое-как выровнял голос и продолжил с задорной улыбкой: — Я попрошу, чтобы ты тоже присутствовал на моей свадьбе. Вы с Тэхёном мне будете необходимы.       — Конечно, — лучезарно улыбнулся ему Юнги, — Боюсь только, брат Теджас раньше тебя станет замужними омегой.       — Что? — омега всей душой не хотел слышать вполне ожидаемое этому объяснение.       — Мои родители выдают его замуж за мистера Камал Кхана.       Чимин, стоя в тени старого дерева, чувствовал, как на его сердце накатывает волна невидимой тяжести. Этот обрывок фразы, который донёсся до его ушей, вызывал в груди остриё боли, словно кто-то подкинул раскалённый уголь в самые тёмные уголки души. Его лучший друг, человек, с которым он делил не только детство, но и все свои мечты и надежды, оказался в сети, созданной взрослыми, без его участия и согласия. Не просто решённый вопрос — его жизнь, его будущее отданы чужому взгляду, чужой воле. Взрослый и успевший трижды овдоветь альфа, становился для Тэхёна угрозой. И как Чимин мог быть рядом с ним, жить в мире, где любовь и дружба теряют всякое значение перед лицом традиций и обязательств, которые не спрашивают разрешения у омег и представителей низших каст?       Он взглянул на небо, но оно казалось таким же чужим и безразличным, как всё, что происходит вокруг. В Индии, в этой стране, пропитавшейся историей и тяжёлыми ветрами перемен, его лучший друг стал частью чего-то, что он не выбирал и не знал. Он представил его глаза, полные растерянности и боли, и в груди всё разрывалось от мысли, что он ничего не может изменить. Здесь, на этой земле, его протест казался таким слабым, как одинокий лист, унесённый ветром, но в его душе было решение: Чимин не позволит этому произойти!       — Чимин, у меня мало времени. Я рассказал тебе об этом, дабы ты смог ему помочь. От меня всё равно толку никакого.       — Нет, брат, не говори так. Ты уже помог. Я обязательно что-то придумаю.       — Аша передаст мои подарки, — двусмысленно сетовал Юнги и, оглядевшись по сторонам, покинул друга, сказав напоследок: — Пока мы Тэхёна увидеть не сможем.       Не успевший нормально попрощаться с Юнги Чимин, постарался как можно быстрей вытереть слёзы, успевшие залить всё лицо.       — Я Вас провожу в дом и вернусь к своему господину, — голос у Аши был властным и не терпящим препирательств, хоть он и пытался казаться кротким служащим. 2      Чимин, ступая в сторону дома четы Капур, бессознательно шагал, перебирая в голове один за другим сотни планов, как спасти лучшего друга, как вырвать его из этой сети, в которую его так легко заплели. С каждым шагом его мысли становились всё более хаотичными. Он представлял себе, как мог бы подойти к мистеру Шьям Капуру или господину Дипак Кхан-Капуру, поговорить с ними, угрожать, умолять, но понимал — всё это бесполезно. Ведь какой смысл спорить с людьми, которые уже решили чужую судьбу? Он мечтал об оглушительной буре, которая бы всё разрушила, о каком-то ярком и немыслимом способе вмешаться, но всё, что приходило в голову, казалось таким же нелепым, как этот роскошный дом, в который его вели слуги.       Каждый звук шагов по мраморному полу отдавался в его ушах эхом, и с каждым шагом сердце билось всё быстрее, будто пыталось вырваться из груди. Вдох-выдох. Чимин ловил себя на мысли, что не может поверить в то, что всё происходит наяву. Он был так близко, но всё ещё так далёк от того, чтобы что-то изменить. В этом доме, среди безмерного количества прислуги и богатства, казавшегося чуждым и холодным, ему не было места. Всё внутри него протестовало против этого мира, против того, что происходит, но в воздухе уже витала неотвратимость.       Едва ли Чимин успел натянуть на лицо дежурную улыбку, как к нему, весь светящийся золотом, вышел господин Кхан-Капур.       — Чирандживи, наконец-то ты явился.       Он стоял в центре комнаты, словно не просто омега, а само олицетворение власти, безупречное богатство и гордости за него. В шаге главного омеги этого дома было что-то невыносимо надменное, словно каждый его взгляд был приговором. Омега из богатой семьи, супруг главного прокурора города, обвешанный не только драгоценностями, но и собственными амбициями. Его сари было огромным, тяжелым, словно состоящее из тысяч слоёв ткани, каждый из которых казался перегруженным золотыми нитями и яркими, агрессивно блестящими камнями. Оно будто бы заявляло о его присутствии, перекрывая собой всё вокруг, поглощая свет и внимание. В этой массе изысканных тканей и золота омега был как король, но король, чьё царство было основано не на любви и уважении, а на домогательствах и самомнении. Его природный приторный аромат карамели, казалось, ещё больше оглушил Чимина.       На его запястьях, шее, ушах и даже пальцах было настолько много золота, что оно звенело даже при мимолётных движениях. Кольца на руках были безумно большими, с камнями, которые искрились холодным светом, напоминая о его мрачной уверенности в своей неприкосновенности. С каждым его движением в воздухе раздавался приглушённый, почти мучительный звук — звук пустого богатства, не имеющего ничего общего с настоящими ценностями. Из-под тяжёлого сари едва проглядывала фигура, но даже это не мешало омеге казаться еще более угрожающим, раздувшимся от собственной важности. Он был как человек, который сам себе придумал величие, создав вокруг себя толстый слой роскоши и гордости, и теперь, похоже, не мог дышать без его одобрения.       — Приветствую Вас, господин Дипак Кхан-Капур.       Но даже его красота, если так можно было вообще сказать, не могла скрыть исходящей ужасной ауры тщеславия. В его глазах не было ни тени настоящего интереса, ни искры искренности. Всё было подчинено одной цели — доказать всем, что он стоит на вершине, что его место здесь, в центре мира, а все остальные — лишь тени, которые должны преклоняться перед ним. Даже жесты были подчёркнуто высокомерными, как будто каждый его взгляд мог осудить, каждый кивок — навсегда оставить в тени. В его присутствии воздух становился более тяжёлым, а его слова — невыносимо пустыми, наполненными только собственным отражением.       — Проходи, мой муж в гостиной.       Мистер Шьям Капур сидел за столом, полностью поглощённый газетой. Взгляд был уставлен в пустоту, в мыслях же альфа давно был занят своей очередной схемой, новой выгоды, которую он мог бы выжать из этой жизни. Главный прокурор города — человек, чьи руки запачканы не только грязными делами, но и моралью, давно утратившей всякий смысл. Лицо его было усталое и жёсткое, не показывающее эмоций, только строгое выражение, которое, казалось, ничего не боялось. Он был холоден и расчётлив, такой же угрюмый и опасный, как ночная тень. Но что в нём было невыносимо — это его лицемерие. Он был таким же высокомерным и пустым, как и супруг, только его тщеславие скрывалось за более жестокими и скрытными манерами. Он был тем, кто ценил только свою выгоду и ничего более, человек, для которого честность и справедливость — лишь слова, от которых можно отмахнуться, если они не приносят пользы.       — Приветствую Вас, мистер Шьям Капур.       — О, ты уже тут.       Как и его супруг, он был человеком, которому всё вокруг служило лишь средством для достижения собственной цели. Но в отличие от самолюбивого омеги, он был умён, хитёр и опасен. Его слова, произнесённые спокойно и безэмоционально, всегда скрывали за собой глубину манипуляции. Он не был такой яркой личностью, как Дипак, не бросался в глаза на каждом шагу, но его скрытая власть была куда более угрожающей. Его жестокость проявлялась не в криках, а в молчаливом разрушении, в хитрых ходах, которые оставляли после себя опустошённые жизни. Он умел манипулировать людьми, как никто другой, а его расчёты не оставляли места для сомнений: он всегда находил способ превратить ситуацию в свою пользу.       — Родители передали Вам дары, господин.       — Отдай их слугам и поблагодари за них папу.              — Как поживает твой отец? — подал голос глава дома.       — Здоровье порой подводит его, но с благословением Шивы и Дханвантари, чувствует он себя хорошо. Благодарю за беспокойство, мистер. Как вы поживаете?       — Пока хорошо вам, хорошо и нам.       Их присутствие в комнате казалось излишним, как тяжёлое, неподъёмное облако. Это была пара, чьи чувства и намерения не имели ничего общего с благородством, добротой или хотя бы человеческой искренностью. Это был союз высокомерных душ, чья жажда власти и богатства поглощала всё вокруг.       — Поздравляю с назначенной помолвкой. Слышал, твой будущий муж из-за границы, — прощебетал Дипак.       — Да, из Англии.       — Поллаб Шривастава времени зря не терял, я погляжу, — оторвал, наконец, взгляд альфа и тяжело поднял его на Чимина, после чего с подобием лёгкой улыбки добавил:       — Впрочем, как и мы. — В помещении сгустился зловещий аромат никандры.       Сердце Чимина отозвалось глухим отголоском отчаяния, а в недрах его души понемногу наполнялся праведный гнев.

ॐॐॐ

3      Полдень уже давно наступил в Удайпуре, и жара была нестерпимой. Солнце, как огромный огонь на небесах, беспощадно палило город. Лёгкий дым от сгоревших искорок курился в воздухе, а яркие цвета на улицах будто бы выцветали под напором палящего зноя. Ветер, если и был, то только слегка качал пыль, не принося ни малейшего облегчения. Воздух, тяжёлый и вязкий, как будто вжимал в землю каждого, кто осмеливался выйти из тени. Вернувшийся несколько часов назад Сокджин, безэмоционально наблюдал за городом с окна своей комнаты.       На улице было почти пусто, за исключением нескольких местных жителей, которые прятались под навесами и с умиротворённым видом продолжали свои дела, словно солнце не могло их достать. Вдали слышался ритм ударов молотка — кто-то по привычке что-то чинил, несмотря на невыносимую жару. Все передвижения замедлились, город казался застывшим, а в небе не было ни облачка, только яркое, безжалостное солнце. Однако не столь беспощадное, как взгляд омеги на него сегодняшним утром на берегу.       В доме, где настигал тот же полуденный зной, было спокойней. Здесь, внутри, царила тишина, нарушаемая только, доносящимся снаружи шумом, через узкие окна с тяжёлыми ставнями. Дома из белого камня почти не пропускали солнечные лучи, и даже жаркий день не мог пробиться через стены, впитавшие за долгие годы ту самую терпимость к удайпурской жаре. В полумраке всё казалось немного приостановленным, замедленным, как и в душе, когда жара заставляет забыть о времени. Как и укор совести с безнадёжностью вкупе глубоко засели в душе альфы, понемногу превращая нутро в гниль.       Внутри было тихо и прохладно. Лёгкий аромат роз проникал через решётки окна, наполняя пространство мягким, успокаивающим запахом. Сокджину вдруг стало интересно: чем пахнет Чонгук, какой шлейф аромата тянется за омегой и какой он в свои самые уязвимые моменты. Юноша, словно невидимый художник, постепенно вырисовывал своё место в душе альфы. Как первые лучи зори, пробивающиеся сквозь туман, образ омеги проник в сердце, окрасив его внутренние уголки нежным светом. Теперь отсутствие Чонгука ощущалось как полная пустота, как пробел, который трудно заполнить чем-то иным.       Каменные полы в то время, покрытые коврами, держали в себе остаточную прохладу, как хранилище старинных воспоминаний. Звуки города, если и проникали сюда, то лишь как тихие, отдалённые шорохи, словно бы не касающиеся этого уединённого уголка. Здесь можно было забыться, прислушиваясь к тихому скрипу старинной мебели, затаившегося в тени уголка, где воздух был слегка свежим и лёгким, скрытым от палящего зноя за стенами этого дома. Сокджин вспомнил интонацию речи Чонгука.       Голос его звучал в памяти, как едва уловимая мелодия, которая волнами проникала в самую душу — то нежная, как прикосновение шёлка, то страстная, словно скрытая сила. А тембр, как тёплый бриз на закате — то мягкий и обволакивающий, то вдруг сильный и пылкий, оставляя после себя то сладкую, то горькую тоску. Каждый звук, каждое слово, произнесённое этим юношей, казались невероятно живыми и одновременно недосягаемыми. Каждое слово, что он произносил, было как нежный шёпот, как музыка, что зажигает в душе невидимые огни. Мужчина вновь и вновь пытался воссоздать эти звуки, пытался выловить из памяти каждую интонацию, но они ускользали, как лёгкая дымка, оставляя только ощущение их присутствия, едва уловимое, но невероятно важное.       Сегодня же Чонгук звучал в памяти, как тихий дождь по вечерам — нежно, почти неуловимо, но с таким глубоким, трогательным тембром, что каждое слово отзывалось в сердце с болью и счастьем одновременно. Каждое слово, что он произнёс, было как порыв ветра среди пальм на улице Удайпура, резко и сильно.       В груди у Сокджина растекалась безмолвная боль от невозможности вернуть тот момент, ту пронзающую тишину, когда их взгляды встретились в первом шаге на этом запрещённом пути. Дабы утолить боль хоть на крошечную её долю, альфа продолжил забываться в мечтаниях. Он погружался в свои фантазии, представляя, как этот мягкий акцент произносит «Джин», и на этот раз — так, как ему хотелось бы услышать: с лёгкой дрожью, с лаской, которая пронзает сердце. Как будто каждое слово, что выходит из его уст, отзывается в его груди, создавая мир, где они могут быть вместе.       — Джин! — громкий голос врезался в его грёзы. Обескураженно и вздрогнув, альфа повернулся и встретился взглядом с недоумевающим братом.       — А? Ты что-то говорил?              — Я уже вечность тебя тут зову. В каких облаках ты витаешь?       — В Удайпурских, — пошутил Сокджин, но вышло оно у него с горем пополам.       Намджун недоверчиво покосился на старшего брата, пытаясь понять причину его такой резкой перемены в характере. Не в его это репертуаре, сидеть, вот так, меланхолично на подоконнике, и весьма задумчивым взглядом глядеть в окно, полностью абстрагировавшись от мира сего.       — Так что ты там говорил?       — Сегодня вечером приедет пандит для того, чтобы рассчитать благоприятное время для бракосочетания и других индуистских ритуалов. Но до того есть ещё несколько часов, — Намджун сделал паузу и, набравшись духом, продолжил: — Чимин уже вернулся и я хотел попросить его показать мне местные достопримечательности. Только вот, думаю, что одним нам гулять будет тут неуютно, так как в Индии подобное не приветствуют. Думал, что мог бы пригласить его друга — Теджаса, но мне сказали, что он не сможет. Остаётся лишь один вариант — пойти вместе с тобой.       — М, теперь это так называется, да — «показать мне местные достопримечательности»? — протянул Сокджин.       — Брат, — взмолился Намджун.       — Окей, окей!       — Люблю тебя, братик! — весело откликнулся Намджун и побежал выбирать себе самую красивую сорочку.       — «Вообще-то есть ещё один вариант», — альфа не осмелился произнести это вслух.       — Чего сидишь? — послышалось со входа в ванную. — Собирайся!       — Да иду я, иду. Тоже мне, Вишну бегущий к своему Лакшми — прыснул Джин себе под нос и поплёлся к гардеробу.       Спустя пятнадцать минут братья Рао были готовы.       — Я пойду и спрошу Чимина.       — В смысле? То есть ты поторапливал меня всё это время, а ему даже не сказал?!       — Ну, — слегка помялся Намджун, — будет лучше, если мы уже будем наготове, чтобы ему не пришлось ждать.       Сокджин хотел было посмотреть на младшего с осуждением, но подумав немного о своём личном, передумал.       — Я мигом, — сказал Намджун и пулей метнулся в коридор, к двери Чимина.       Прокашлявшись и взяв в себя в руки, он наконец постучал в дверь и позвал: — Ещё раз здравствуйте. Эм, Вы бы не могли выйти на минутку?       Со стороны комнаты было слышно молчание. Намджун начал слегка переживать, что потревожил омегу. Однако, спустя две минуты ожидания, дверь перед ним открылась.       Чимин стоял перед ним в своём наряде, как живой оттенок восточной загадки. Его улыбка, казавшаяся лёгкой и почти незаметной, не оставляла ощущения радости. В нём будто было что-то отстранённое, а глаза — слегка опухшие и тусклые. Лёгкий слой косметики не мог полностью скрыть следы слёз, которые, как казалось Намджуну, оставались во взгляде. Чимин пытался держаться, скрыть свою боль, но что-то в его очах, едва уловимое, было не таким, как обычно. Возможно, это был след пережитой утраты, но юноша тщательно скрывал свои эмоции, одевая на лицо ту улыбку, которая, казалось, была далека от настоящей.       Намджун смотрел на омегу, не в силах понять, что именно происходит в его душе, и сердце сжалось от необъяснимого чувства. Взгляд Чимина оставался для него загадкой. Что-то в его образе было слишком многослойным и тронуло мужчину до глубины души. Секунды тянулись как вечность, пока он наконец не собрался с мыслями. Вдохнув, альфа шагнул вперёд, нарушая молчание, и, вглядываясь в лицо напротив, мягко произнёс:       — Сокджин сегодня чуть не заблудился в городе. Он хочет сфотографировать здешние достопримечательности… Я тоже. Могли бы Вы стать нашим гидом на сегодня и прогуляться со мной? — Только под конец фразы Намджун сообразил, что случайно проговорился о своём истинном намерении и попытался исправить ситуацию: — То есть с нами! С нами, да, — и вышло у него из рук вон плохо.       — Конечно, — удивительно быстро согласился Чимин, — можем пойти сейчас?       Обескураженный Намджун с расплывшейся улыбкой, неотрывно глядел прямо в глаза Чимина, ожидая какой-то шутки, но омега был предельно серьёзен.       — А. Сейчас, да. А Вам не нужно собраться?       — Не переживайте. Я только минут двадцать назад вернулся домой, так и не успев переодеться.       Намджун был счастлив как никогда прежде. Уже скоро они, предупредив супругов Шривастава, отправились познавать красоты Удайпура — Намджун, Чимин, Сокджин и его камера. 5      Прогулка по городу началась с великолепия, которое неизменно привлекало взгляд каждого путешественника. Они остановились у Дворца города — его величественные стены, переливающиеся золотыми оттенками на солнце, отражались в зеркальной глади озера Пичола, создавая незабываемую картину. Камни, выложенные ещё в эпоху махараджей, носили на себе следы времени, но всё вокруг, от крошечных узоров до массивных башен, рассказывало свою историю. Намджун, слегка отстав от Чимина на пару шагов, наблюдал, как юноша невольно замедляет шаги, подходя к дворцовым стенам, вдыхая, пропитанный историей, воздух. Альфа почувствовал, что его взгляд невольно обращён в прошлое, как если бы омега сам был его частичкой. Одежда подчёркивала изысканную красоту омеги, но в то же время оставляла ощущение утончённой простоты.       — Городской дворец Удайпур или Udaipur City Palace, является одной из самых знаменитых исторических достопримечательностей Раджастхана и Индии. Этот комплекс строился на протяжении нескольких веков, начиная с XVI, и стал символом нашего города, — начал свою работу гида Чимин.       Братья заинтересовано слушали его до попавшегося первого удачного вида для отличной фотографии.       — Довольно древний, — отозвался Намджун.       Сокджин, как всегда сосредоточенный, начал снимать дворец.       — Брат Чирандживи, можете мне помочь?       — Чем именно?       — Можете попозировать для моих фото? Можно спиной и без лица, — быстрее заверил изумлённого омегу.       — Ладно, — немного неуверенно согласился Чимин и встал перед входом во дворец.       С каждым шагом он становился всё красивее, а лицо продолжало оставаться немного отрешённым, словно ему было тяжело находиться здесь, в центре ярких воспоминаний и новых впечатлений.       Держа в руках свой телефон, Намджун пытался сохранить каждый момент, каждый взгляд, который парень бросал на мир вокруг. Он фотографировал не только красоты Удайпура, но и его — такого загадочного и недосягаемого. Волосы омеги были собраны в два аккуратных хвостика, от которых веял мягкий восточный стиль. Косички, туго сплетённые и украшенные небольшими золотыми заколками, по бокам падали на плечи, добавляя лёгкость и игривость его образу. На запястьях поблёскивали тонкие золотые браслеты, символизируя его статус обручённого, и украшения из маленьких изумрудных камней, которые чуть мигали при каждом движении.       Они продолжили свой путь и вскоре оказались в Садах Саджангарха, обрамлённых вековыми деревьями и цветущими кустарниками. Здесь, в тени зелёных аллей, они прошли мимо древних статуй, каждая из которых была искусно вырезана и утопала в зелени. Внутри сада царила такая тишина, что было слышно, как птичьи пернатые перехватывают дыхание в воздухе, а шаги Чимина — лёгкие и почти неуловимые — сливались с шорохом листвы. Здесь не было ни суеты, ни забот. В этом месте, наполненном природной гармонией, всё казалось в своей сути вечным.       — Дворец Саджангарха, также известный как Monsoon Palace, был построен в 1884 году махараджем Саджаном Сингхом II, правителем династии Мевар. Он использовался как летняя резиденция, предназначенная для наблюдения за дождями и климатическими изменениями, что особенно важно в этом жарком регионе. Сады, окружающие дворец, служат прекрасным дополнением к его архитектуре и природным красотам.       Намджун забвенно слушал Чимина.       — Покрутитесь тут, пожалуйста. Должно выйти красиво, — прикидывая ракурс и выбивающиеся сквозь колонны свет лучей, попросил Сокджин.       — Хорошо, — уже увереннее ответил Чимин, бросив мимолётный взгляд на Намджуна.       Курти Чимина, сшитая из нежного розового шёлка, переходила в светлый кремовый цвет, будто утренний рассвет, нежно обвивая его фигуру, словно лепестки цветка, раскрывающегося на солнечном свете. Сейчас оно превратилось в красочный круг вокруг омеги. Чуть больше открывшиеся ярко-зелёные чуридары, идеально сидящие на стройных ногах, были как зелёные поля под дождём, а дупатта — почти фиолетовая, с тонкими золотыми нитями, что блестели, как звёзды на вечернем небе, кружилась следом за Чимином. Омега превратился в распустившийся цветок лотоса.       Намджуну показалось, что он подвергся мгновенному гипнозу нежной плюмерии. Он вновь сделал несколько снимков на свой телефон. Заметивший вспышку со стороны Чимин тут же прекратил кружиться, нашёл Намджуна взглядом и слегка покраснел. Однако его лицо быстро стало решительным и он двинулся в сторону альфы, на ходу обращаясь к нему:       — Мне нужна Ваша помощь. 6      Отошедший от пары Сокджин продолжал фотографировать. В объектив попадали, как привычные его глазу, так и диковинные цветы и растения. Некоторые из них он захотел подарить одному своевольному омеге.       Неподалёку послышалась музыка и, зашагав в её направлении, мужчина заметил уличную танцевальную труппу. Взгляд зацепил один из танцоров. Он был таким же стройным и высоким. На нём было надето бежевое платье анаркали. Почти белое. Тот повернулся к Сокджину лицом во время очередного прыжка в танце. Альфа увидел Чонгука. Он был как часть этой природы — такой же прекрасный и неуловимый, как эта зелень, которую он проходил.       После сада троица направились в Храм Джагдиш, величественное сооружение, на ступенях которого они оказались в поисках спокойствия и тишины. Храм был посвящён Вишну, а благодаря его такой точной и тонкой резьбе по камню складывалось ощущение, что изображения на стенах храмов оживали на глазах. Внутри, среди колонн и древних фресок, их шаги эхом разносились по залам, наполненным ароматами благовоний и туманной тишиной.       — Подождите, пожалуйста. Нужно спросить разрешение на съемку внутри храма, — обратился Чимин к Сокджину.       — Как скажите, брат.       Сегодня им повезло и они наткнулись на приветливого пуджари. Сразу после его разрешения Сокджин первым направился внутрь. Вновь настроив камеру, начал снимать сам храм, его архитектуру и древние изображения, но в объективе вновь возникала его божественная фигура. Его луноликое лицо, спокойно вписывающееся в окружающую красоту.       — Вечером я поговорю с Сокджином. Всё станет ясно после того, как пандит объявит дату помолвки, — обратился Намджун к Чимину, поразмыслив над словами омеги в саду.       — Я зайду помолиться. Вы со мной? — обратился Чимин к Намджуну.       — С радостью. Вы меня только направляйте, дабы я не допустил ошибки.       — Конечно. Вот здесь снимите обувь. Не бойтесь. Смотрите сколько их тут и все эти люди оставили её, не переживая об их краже.       И действительно. Перед храмом было несколько десятков индийских пар обуви с парочкой зарубежных. Намджуну пришлось послушаться и снять свои туфли от Рой Робсон.       — Теперь подойдём к маленькому источнику и умоемся. Это будет означать наше омовение и очищение.       Намджун смиренно последовал за омегой.       — Для подношение Богу Вишну возьмём с собой эти фрукты. — Чимин взял свою тряпичную сумочку и изъял оттуда несколько фиников, кокос и гуаву.       — Теперь сложите ладони перед грудью — в виде жеста намаскар, и слегка наклонитесь при входе.       Альфа всё так же беспрекословно следовал его указаниям.       — Сейчас совершим поклон, касаясь земли лбом.       Намджун вторил каждому движению Чимина, беспокоясь, что сделает что-то не так.              — А теперь, — находясь в глубоком поклоне перед статуей, Чимин слегка повернул наклонённую голову. Рядом с ним, в той же уважительной позе, поклонялся Намджун. Юноша задержал взгляд на этом прекрасном мужчине и продолжил его наставлять: — Произнесите благословение. Например, «Ом Нама Вишну».       — Ом Нама Вишну, — с почтением произнёс Намджун и так же повернул голову к Чимину. Он всё же не мог отвести взгляда от его лица — как будто присутствие Чимина было самым важным в этом мире, и ничто, ни храмы, ни дворцы, не могли затмить его существование.       Пара глядела друг на друга с улыбками в глазах, а над ними возвышался Бог, благословляя влюблённых.       Когда они подошли к Храму Парвати, последнему пункту их путешествия, тот, излучающий спокойную власть и умиротворённую силу, выглядел как воплощение Его образа. Просторные площади вокруг храма были украшены каменными статуями, а сам храм был окружён экзотическими деревьями, плодоносящими красными цветами. Здесь они оказались в момент уединения, в глубоком осознании этого святого места, где царила аура внутренней силы и благодати.       Сокджин, снимая храм, изо всех сил старался настроить объектив, но вместо того чтобы сосредоточиться на фресках и фигурах, ловил его лицо в линзе. Лик его был везде: в архитектурных резных элементах, фресках, уличных танцах, и даже в самом воздухе, который они вдыхали.       В изоброжении лица Парвати Сокджин увидел Чонгука. Божественное лицо, умиротворённое, но исполненное внутренней силы, было как Сам Бог — спокойное, но в то же время властное, в нём было нечто такое, что приковывало взгляд и заставляло забывать обо всём остальном. В этом облике, в его молчаливой красоте, было всё: и тишина этого города, и его тысячелетняя история. Этот момент стал для Сокджина своего рода откровением: он понял, что он больше не видит окружающий мир как раньше. Он видел Чонгука везде — во всём и во всех.