Божественный холод

— Не забывай. Не забывать, да? Всё так просто? Взять и не забыть всё то, что забывать не хочется? Взять и вернуться туда, где тебя ждут. Взять и усесться за семейный стол, ловя на себе кучу недоумённых, мигающих непониманием взглядов. Взять и оглянуть все эти незнакомые, задвинутые дымкой чужие лица и с простотой улыбнуться во все зубы. Снова заполнить собой пустоту пыльных, давно покинутых комнат: впустить в них тёплое, ласкающее кожу солнышко. Снова разгрести беспорядок в брошенных сундуках, обнаружив в них кучу незнакомых безделушек и полезностей прямо как на барахолке. Снова пройтись по вытоптанным тропинкам, пронизывающим всю смутную, несущую на себе тяжесть воспоминаний землю. Следы. Ожоги. Слёзы. Танцы. Падения. Просто? Просто, да? Легче лёгкого. — Не забывай, что ты обязан двигаться дальше. Тебе нельзя долго оставаться на одном месте, иначе порядок во Вселенной рухнет. Со временем ты привыкнешь и даже начнёт казаться, что твоё сознание складывается по найденным осколкам, миг за мигом восполняющим утраченное. Но это лишь иллюзия. На самом деле ты не помнишь. Не помнишь размытых лиц, не помнишь ранящих обещаний, не помнишь эйфории победы. Не помнишь, в какой момент все эти существа стали тебе близки настолько, что даже своей собственной смерти ты боялся меньше, чем царапин на их сжимающихся руках. Не помнишь того, что вы планировали сделать в будущем, которое не сложилось. Не помнишь всех тех всеобъемлющих чувств, что они вкладывали в свои испарившиеся признания. Не помнишь, в какой узор складывался их опоясывающий уши бесконечный искренний смех. Ты не помнишь ничего, кроме своего имени. Своего тупого, длинного имени, которому все новые знакомые так удивлялись. Разве это не должно вызывать отчаяние? Тебя будут ждать всегда, но ты никогда не вернёшься. Настоящий герой. — Не забывай, что ты обязан спасти эти миры любой ценой. Даже если тебе придётся умереть сотни раз. Даже если придётся убить сотни раз. Даже если придётся сойти с ума. А если я не хочу жертвовать собой? Если плевать я хотел на эти миры и всех их обитателей? Мне не нужны приключения, мне не нужно одобрение, мне не нужны улыбки новых людей. Мне не нужны знакомства, новые истории, новые варианты ответа. Мне просто нужно всё то, что я потерял. Где всё то, что просы́палось сквозь твои пальцы? Где? Так сложно ответить, да? И всё повторится снова, да? Я снова забуду. Снова... Снова появлюсь где-то в пустоши и буду сражаться за свою жизнь как дикое животное? Добывать еду, спускаться в шахты и уверять себя, что со мной всё в порядке, когда вновь буду разглядывать тяжёлые, заполняющие всю кожу шрамы? Снова затеряюсь где-то вдалеке от тёплого и населённого живыми глазами дома? Дом. У меня даже дома нет, я уверен. Так много строений, где я когда-то обитал, но вернуться мне некуда. — Не забывай, что ты обязан... Нет! Замолчи! Замолчи! Замолчи! Просто замолчи! Я не возлагал на себя никакие обязанности! Я не просил о том, чтобы каждый раз теряться в этой Мультивселенной, без конца упуская всё то, чем я так безмерно дорожу! Зачем мне эти постоянно трясущиеся от очередной неудачной попытки руки? Зачем мне эти очки, за которыми я не вижу ничего дальше своего собственного носа? Зачем мне эти постоянная радость и готовность на любые приключения, в которых тонет моя пустая, залитая красной, раскалывающей небо болью голова? Зачем мне всё это, скажи? — Ты обязался спасать сам. Это была не моя воля, Лололошка. Что? — Сам. И я очень сожалею, что не могу тебе ничем помочь, когда ты так страдаешь. Но всё же это был полностью твой выбор. Не может быть. Просто не может быть. Мой выбор? Это я выбрал это?.. Это... Я не мог. Нет. Меня обманули. Если бы я знал... Если бы я знал, через что мне придётся пройти, я бы никогда не согласился на подобное! Меня просто обманули, как доверчивого дурачка. Да, я просто дурачок. Самый настоящий дурачок, неспособный пораскинуть своими извилинами перед тем, как делать выбор. Да! Да! Да! Да! Я... Это не я... — Это ты, Лололошка. Это не я! Не я! Не я! Не я! Это просто невозможно! — Лололошка. Ты врёшь! Ты врёшь! Ты всегда мне врал. Ты никогда не говорил мне правды и всегда утаивал всё самое важное. Я просто не могу тебе верить... Я даже до конца не понимаю, кто ты! Да! Это просто ложь! Ложь! Тупая, очевидная ложь средь бела дня! Я не виноват в этом! Я ничего не решал! Я заложник обстоятельств! — Лололошка, проснись. Да как я могу, чёрт возьми, проснуться, когда не сплю?! Что это значит?! Хватит... Хватит говорить загадками! Просто скажи правду! Пожалуйста... Правду. Я хочу услышать правду. Обычную правду. Перестань мне врать, пожалуйста... Перестань. — Лололошка, просыпайся! Стук. Стук. Стук-стук. Бесконечное стучание, уходящее куда-то в самую глубь горящей глотки. Сухая жажда и мучительный запах угля и пепла, готовый удушить. Что стучит? Кто стучит? Почему? Что это за звук? Раздирающий стук. Чьи-то руки будто проходят сквозь череп, нажимая на всплывающие в перепутавшемся мозгу мигрени. Стук. Стук. Стук-стук. Кровь скользит по прозрачным сосудам, насмехаясь. Весь мир вокруг будто тонет в горячем, чёрном бульоне, сваренном из подгоревших остатков синего мяса. Синие разводы на пальцах, мокрая плоть, оплетающая эмаль вонзающихся в мышцы зубов. Расплывается. Расплывается. Стук. Стук. Стук-стук. Кто-то смотрит. Фиолетовые глаза. Рассеивающийся в мерзкой жидкости приветливый свет, играющийся с окровавленными руками. Он всегда смотрит. Наблюдает отовсюду, как идут дела. Как мироходец Лололошка выполняет свои обязанности, справляется ли с тяжестью на уставших, вечно напряжённых плечах. Следит без остановки. Стук. Стук. Стук-стук. «Проснуться», — потяжелевшие прозрачные веки поднялись, открывая горящему голубому красный водоворот. «Тошнит», — жёлтые пятна наслоились на слабый свет, вбиваясь в перевёрнутый желудок и старательно выталкивая из него жгучую слизь. — Лололошка! — стук. Стук. Стук-стук. Так вот что стучало. Это были голосовые связки, сходящиеся на его глупом длинном имени. — Приди же ты в себя наконец! — что-то ударило рядом с левым ухом, стукаясь глухой трелью по дрожащей барабанной перепонке. Ударило настолько сильно, что губы непроизвольно поджались от импульса, сдвинувшего пустой череп. — Не спи! Перестань спать! — разящий стук достигал самое нутро, закрепляясь там трепетным, разносящим внутренности ощущением. — Пожалуйста! — в ход пошла тяжёлая артиллерия, — пожалуйста, проснись ты уже! Не можешь же ты спать вечно, Лололошка! Лололошка. Лололошка... Лололошка?.. — в смешавшихся разводах и наслаивающихся друг на друга штрихах Лололошка сумел разглядеть любимый, скачущий вверх-вниз подбородок. — Лололошка!.. — он снова упал вниз, показывая красивые зубы. — Не оставляй меня. Разве так сложно просто ответить мне?.. — как бы подбородок ни старался забрать на себя всё внимание, Лололошка не мог перестать прокручивать в голове шумящие, смазанные воспоминания. Синие руки. Синяя кровь, стекающая по пальцам, и яркий фиолетовый. Это был сон. Он во сне говорил сам с собой? Нет. Он говорил с кем-то. Он точно говорил с каким-то существом, которое знал раньше. Чёрт. Снова всё сходится на отсутствии этой тупой памяти. Синяя кровь. Это важно, да? Синяя кровь имеет большое значение. Когда он в последний раз видел синюю кровь? Мягкий шёлк щекочущих пальцев проскользил по левому виску, с едва уловимой нежностью отодвигая грязную чёлку и горячим полотном укладываясь на липкий от припадка лоб. Мизинец прикрыл дрожащие веки, заставив их встрепенуться и застыть. Голос неуловимо нашёптывал порхающие у сухих губ слова. — Перестань. Перестань надо мной издеваться. Постоянно ты так делаешь. Постоянно закрываешь глаза и... будто умираешь. Это не весело. Терпеть тебя не могу, — шипение кольями пронизывало тяжело вздымающуюся грудную клетку. Подушечки пальцев слабо огладили левую бровь, прощупывая каждый примятый волосок. — Ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу, — тихо. Лололошка тихо поднял руку, кистью обхватывая спрятанное под рукавом рубашки белое запястье и небрежно отнимая от глаз приятные пальцы. Совсем скоро размытое изображение стало сходиться в единое целое. Перед глазами замелькал открывающий знакомое лицо рассвет. Лололошка попытался разогнуться, чтобы с увлечением вглядеться в образ, нависающий над ним, как вдруг молчаливую тишину прервал хруст. — А-а-а! Ёперный театр! — вскрикнул он, хватаясь за позвоночник, который, судя по звуку, взял и сломался пополам, вылетев из спины на орбиту. Боль в спине, решившей на одну ночь превратиться в причудливое оригами, пронзила бодростью всполошившийся разум, заставив все попытки принять полноценное сидячее положение обрушиться. Лололошка заснул полусидя на полу и полулёжа на кровати — настоящий человек загадка. Собственные пальцы тут же полезли под толстовку, прощупывая защемлённую поясницу и судорожно стараясь её хоть как-нибудь расслабить бесполезными потираниями. Одна из щёк упиралась в раскалённую белую наволочку, что спустя какие-то секунды начала сильно жечь искажённое в боли лицо, из-за чего всё же пришлось пожертвовать своими разъезжающимися позвонками и вскочить, пока не поздно. — Чё-ё-ёрт! Больно-то как! — вскрикнул Лололошка, когда комнату заполнила целая череда непрерывных болезненных хрустов межпозвоночных дисков. — Что болит? — спросил взволнованно и глухо тот, кто всё это время пытливо наблюдал за этой немой (не совсем) сценой. — А? Ничего страшного: спина затекла, — вымолвил сквозь хныканье Лололошка, тут же подняв глаза на своего собеседника. Собеседника. Точно. Люциус был тут. Зрачки замерли, врезаясь в мягкие черты и упиваясь лицом, смотреть на которое ранее было смертельно больно. Десять сантиметров и то же выражение. Прямо как тогда в сарае Лололошка глядел заворожённо, без устали вытачивая в своей памяти этот незабываемый образ, поразивший самое сердце и, кажется, сопровождающий одинокое сознание на всём его продолжительном, тернистом пути. Образ плавный, искрящийся, рубящий своим смятением. Красные омуты были целиком и полностью распахнуты, предоставляя Лололошке возможность нырнуть в кровавый котёл с головой. Котёл, в котором варились вместе друг с другом несовместимые ингредиенты: тяжёлое, тусклое отчаяние; щемящая, скатывающаяся по щекам чёрными каплями боль; не умеющие найти примирения вечное страдание и злоба, записанная на подкорку; светлый, желтоватый блик горящего и распадающегося на кристаллы волнения. — Просто спина, — сейчас любая, даже самая яркая, рвущая и мечущая плоть боль показалась бы сущим пустяком по сравнению с важностью этого непривычно открытого и уязвимого взгляда. Словно Люциус показал всего себя в этой тоскливой усталости, собирающейся блестящей плёночкой вокруг адского котла, в котором всё кипят и бурлят, выливаясь в грудь, маленькие бесы и загубленные души. — Я не уйду, Люциус. Я здесь, с тобой, — произнёс с таинством Лололошка, чувствуя, как чужое тёплое дыхание, находящееся непростительно близко, охватывает его лоб, и тут же пожалел, когда увидел зарождение нового, белого блика — надежды. Эта громадная надежда была настолько убийственна, что хотелось самостоятельно зарыться под землю, лишив себя жизни. «Лгун», — единственное, о чём мог думать сейчас Лололошка, с кривой, скрывающей разочарование улыбкой вглядываясь в розовое лицо. Он лгал. Нагло лгал безмятежно доверчивому существу, что открылось ему целиком и полностью. — Поменьше спи, — Люциус выпустил ещё больше горячего воздуха из своих лёгких, заставив кудри немного поколыхаться от едкого замечания. Его изящные брови привычно свелись к переносице. Всё как обычно. — Хорошо. Спать вообще не буду. Правда, тогда я превращусь в тюфяка и слюни буду пускать, но если тебя такой расклад устраивает... — Лололошка насмешливо развёл руками, которыми всё это время упирался в боковую часть кровати. Маска. Он бы никогда так не пошутил, если ему не нужна была бы маска веселящегося спокойствия, затмевающая любое проявление созревшей на душе вины. Нельзя было нарушать возникшую в их отношениях гармонию тем, что невозможно предотвратить. По крайней мере не сейчас. А лучше вообще никогда. — Устраивает, — ответил весьма собранным тоном ухмыльнувшийся Люциус, чьи брови всё ещё были озлобленно опущены и, видимо, подниматься не собирались совсем. Это абсолютно не та реакция, которую Лололошка ожидал получить, произнеся эти слова... Он думал, что Люциус, одумавшись, начнёт его отговаривать, мол: «Я передумал! Поспи лучше! Ты мне тюфяком не нужен!» — но вместо этого тот так яро и с готовностью согласился, что на миг Лололошка даже встал в ступор перед этим фактом. Всё-таки некоторые привычки и сценарий поведения изжить полностью невозможно. — Ты серьёзно? — смятение вырвалось наружу непроизвольно: Лололошка даже невольно попятился подальше от этого хохочущего, заливающегося алым смехом взгляда, неловко пропустив пальцы сквозь короткие волосы на затылке. — Тебе даже не жаль меня, Люциус? — выдавил он из себя с притворными несобранностью и волнением, словно задавал самый провокационный вопрос из всех возможных. — Может быть и жаль, — Люциус пожал красными плечами, на которых скомканным мешком висели длинные, широкие рукава, помявшиеся из-за долгого лодырничества на кровати. Да и весь Люциус сейчас выглядел как разворошённое воронье гнездо, приведённое в полнейший хаос, состоящий из случайных сухих веточек, чёрных перьев и следов птичьей потасовки. Буквально каждая его черта была в перевёрнутом беспорядке. Или Лололошке это просто казалось? Ведь всего минуту назад его обхватывающая скулы кожа была такой плавной. Или не казалось. Или... Чёрт. Он запутался окончательно, пока пытался составить из разбросанных в стороны деталей полноценный, складный образ. Зыбкие формы постоянно перетекали одна в другую, не давая чётко уловить чужие руки и лицо. Всё словно было... в пятнах. — Лололошка, — шёпот потерял голос, пока прорезывался сквозь горячее тепло, заливающееся в уши. Лололошка отчётливо видел в красных котлах маленьких чёрных бесят, бегающих по просторам бесконечных глаз со своими миниатюрными вилами в лапках. Гладкий, влажный нос опять сократил расстояние: кровать, на которой вальяжно расположился Люциус, заскрипела, пронизывая импульсом грудь и застревая дрожью где-то под рёбрами. Всё внутри исказилось, потрескалось и развалилось. Пахло пеплом и жаром лавы. — Крув, перед тем как уйти, немного посвятила меня в свои планы... Она желает убить полубога. Не знаю, зачем точно, но ни к чему хорошему это не приведёт, — его затейливые, узловатые пальцы приземлились на упавшие плечи Лололошки. Ещё меньше. Ещё меньше... Его кончик носа почти прикоснулся к кончику носа Лололошки. — И я говорю не про какого-то там Соларна. В этом мире правда был полубог, Лололошка. Я это чувствую очень хорошо даже прямо сейчас. Столько очагов его магии повсюду... Этот полубог сковал здешнее солнце и всю жизнь вместе с ним. Нам надо найти, как это исправить. И Крув... Надо её остановить, пока не поздно. Белые кляксы, накапавшие в котлы в течение всего этого монолога, покачивались из стороны в сторону, пытаясь сделать отражение Лололошки в себе как можно более различимым. Глаза в глазах. Кружится. Голова так сильно кружится. Помочь? Спасти? Остановить? Ха. Ха-х-ха-ха. Ха-ха! Да ну! «Снова, да? Снова приключения?» — единственное, что не давало провалиться в бессознательное состояние — прикосновения подушечек пальцев к ключицам. То, как они усердно, прощупывали и потирали кости, спрятанные под горой мышц, чтобы найти в них согласие на эту авантюру. Лололошка обезумел. Окончательно обезумел. — Хорошо, — разве мог он отказать? Разве мог он отказать? Разве мог он отказать? Ра͢з̍ве̱ ̜мог он̉ о̆тк͑ӓ̎з͘ать͝?̋ Забыть и не вспоминать. Забыть и никогда больше не думать о дальнем будущем. Есть только ближнее, и оно уже занято поисками, происками и бессмысленным налаживанием отношений. Никаких семейных ужинов, никакого хлопания дверей заполненного позарез близкими людьми дома, никакого весёлого смеха, наполненного переливающейся через край глотки любовью ко всему живому, постепенно залатывающему дыры в неровном полотне жизни. Этого никогда не будет. Всё это — лишь иллюзия. Очередное безумное наваждение, ведущее прямиком в пучину страданий. — Я всё сдела... Мы всё сделаем, Люциус, — вовремя оговорился Лололошка, собираясь по привычке поправить очки, которые уже давно не сдавливали освободившуюся переносицу: рука застыла в невесомом полёте где-то рядом с чужими костяшками и, осознав бессмысленность своего движения, никчёмной тяжестью приземлилась на продолжающую буквально втираться в кость руку Люциуса. Горячо. Очень горячо. Так, что глаза готовы были начать стекать вместе с угольками, оставшимися на месте бывших, хлопающих ресниц. Как он сейчас выглядел? Воодушевляюще, да? Отвечал контактом на контакт, светил своим мутным, диким взглядом и так безропотно, с полной готовностью сразу соглашался. Но эти слова словно сходили не с его уст. Он этого не говорил. Он этого не говорил. Он этого не говорил! Люциус не заметил. Наивная жертва. Кончики носов всё же совсем слабо соприкоснулись из-за невольного напряжения, в котором пребывал накренившийся вперёд Люциус, пустив в месте соприкосновения горячие, жгучие своей интимностью искры, но Люциус почти сразу разомкнул цепь из носов и отскочил подальше (чуть ли не к стене, у которой стояла кровать) с рваным выдохом, выдающим секундное замешательство. Почти сразу он начал лепетать, отведя свои искрящиеся котлы к самому неинтересному углу комнаты, поросшему мхом, который сейчас, на удивление, показался достойным созерцания и Лололошке: — Когда Крув уходила из этого мира, я всего на миг успел ощутить её магию. Или как вы там это называете... В общем, я ощутил то, с помощью чего она перемещается по мирам. И пусть я тогда был отвлечён от запоминая своих ощущений, я уверен, что если почувствую эту магию ещё раз, то узнаю её, — он неловко зацепил коготком краешек манжеты, начиная переминать его между пальцами. — Но у меня даже никаких зацепок нет, чтобы понять, куда она свалила! Всё, что она рассказывала про себя, было в пределах этого мира. Да я даже не догадывался, что она одна из вас. И вот где искать теперь? — он поднял угнетённые глаза от усиленно перетираемого клочка ткани к Лололошке. — Ещё хорошо, если она отправилась в определённое место. А если она сама ищет этого полубога, перескакивая из одного мира в другой? Найти такой маленький источник магии среди бесконечного множества миров просто невозможно. Я уже пытался, поверь, — где-то заплескался смертельно-серый оттенок, недавно покинувший розовые щёки. Он потупился, поскольку сам не ожидал, что произнесёт нечто подобное, и мгновенно сменил тему, добавив рассыпающимся по полудрёме комнаты шёпотом. — Что делать, Лололошка? Я не хочу, чтобы она умерла. Ведь этот полубог точно хуже даже Ивлиса! Ивлис хотя бы поддерживает в Аду жизнь, пусть и не очень успешно, а тут... Тут больше нет ничего живого. Возможно, ты видел тех огромных существ с ногами-палками: несмотря на то, что они двигаются, они тоже уже давно мертвы. Я не уверен точно, но, кажется, внутри них до этого были скованные божественным проклятием души; вот только проклятие, насланное полубогом, может держаться хоть тысячи лет, а души смертны: одна оболочка осталась, а внутри ничего уже нет, только остатки мыслей, чувств и чего бы то ни было — не знаю, что там у вас смертных ещё есть! — он раздосадованно сложил свои руки у красной, почти неподвижной груди; кажется, среди просвечивающих сквозь тонкую кожу капилляров, оплетающих костяшки, пробежала дрожь. — Но я не уверен! Может, я не прав совсем и мне только кажется, что внутри этих существ что-то было! Да, я состою из магии и вроде бы должен её чувствовать на тонком уровне, но души смертных вообще неощутимы: как пылинка в смерче божественной магии. Понял, да? Да? — его пятна бегали из стороны в сторону, заливая всю комнату своей искрящейся тревожностью и стараясь изо всех сил не останавливаться на лице Лололошки. — Чёрт! Хватит-хватит-хватит! Это не главное! Лололошка, что делать? Где искать её? Ну скажи хоть что-нибудь, хватит молчать и пялиться в стенку! — он лепетал и лепетал. Судорожно. Не подбирая слов. Спустившись глазами куда-то к своим сминающим хрустящую простынь коленям. В голове стоял лишь мучительный, врезающийся своей остротой в обрезки мыслительных процессов шум. Синий. Синий цвет. Он стекал по рукам. Холодно и горячо одновременно. Вязко, потом твёрдо. Зубы натыкались на хрящи. А когда был синий? Недавно? Или давно? Синий — подсказка? Лололошка? Лололошки нет. Нет. «Его» сейчас быть не должно. Он всё испортит. И так уже затянул со всем этим. Надо решать настоящие проблемы, а не тратить время на бессмысленную погоню за прохождением второстепенных линий. Сам сюжет уже не намекает, а напрямую шлёт подальше от сайд-квестов. Перед глазами всплыли варианты. Первый: попробовать поперемещаться по случайным мирам, используя Люциуса как пса-вынюхивателя, настроенного на поиск Крув — вариант крайне нецелесообразный (да и неэффективный тоже), если брать в расчёт то, что весьма вероятно время на поиск ограничено, зато они вместе с Люциусом смогут устроить себе отпуск где-нибудь в тропиках и совершить турне по всей Мультивселенной. Второй: поискать подсказки в этом мире (возможно, Крув, прямо как какой-то антигерой, вела свой собственный дневник, где записывала все мысли... стоп, она же слепая), пройтись по всем местам, связанным с основным сюжетом, опять же заставить Люциуса найти что-нибудь полезное при помощи его возможности чувствовать чужую магию. Третий: остаться на месте вместе с Люциусом. Третий? Третий вариант... Третий... Третий Třęтûїй ⚠⚠⚠⚠⚠⚠⚠ Третий вариант был удалён Да. Больше ничего Лололошка придумать не мог... Только два варианта, которые, скорее всего, ни к чему не приведут — скудных мозгов на большее не хватило, к сожалению. Но даже это... Даже это лучше, чем ничего! Сдаваться нельзя! Выход есть всегда, ведь по-другому быть просто не может! — Давай попробуем найти ответы в этом мире, Люциус. Я уверен, что хоть где-нибудь да осталась какая-нибудь зацепка, — Лололошка, без капли сомнения вдавил руки в твёрдый деревянный край кровати, поднимаясь на ноги и распрямляя похрустывающую спину. Убаюкивающее тепло Люциуса стремительно отдалилось, безвозвратно отлипая от принявшего серьёзно-собранное выражение лица Лололошки. Кулаки сжались в рвении найти решение, и, уже совсем не обращая внимания на то, как сильно напрягся и засомневался поджавший свои тонкие губы полубог, Лололошка развернулся и в острой тишине направился к скрипящей двери, ведущей в мир бесконечного холода, убийственных бурь и жестокости. Если те животные когда-то и вправду были живыми людьми... не значит ли это, что весь этот мир когда-то был абсолютно другим? Здешнее солнце наверняка грело зелёные, покрытые шелковистой травой земли, а жители купались в его радостном тепле, взращивая на полях еду. Не было у них никаких глобальных забот, только свои маленькие людские проблемы И какой-то полубог разрушил эту утопию, похоронил под снегом целую цивилизацию, оставив в живых одну несчастную, слепую девочку, которой всё это время приходилось выживать в нечеловеческих условиях... Надо вернуть этот мир в своё обратное состояние и спасти его от оков вечного льда. — Стой, подожди! — кровать протяжно завыла от того, как быстро с неё вскочил перекошенный полубог. — Лололошка, куда ты идёшь? — за спиной послышались поспешные шаги и взволнованное дыхание, из-за чего мозолистая рука застыла на металлической ручке двери, впивающейся в кожу пробирающим тело до жилок морозом. — Я иду... Я... — прежде чем окунуться в сухой воздух и погрязнуть в снегу по колено, Лололошка задумался о том, куда он так спешил заявиться, чтобы разыскать ответы на все свои вопросы, но подобного волшебного места, способного решить все его проблемы, кажется, и не могло существовать. — Не знаю, — он, шурша смявшейся в конфузе кофтой, обернулся к Люциусу, чьи глаза сейчас напоминали фарфоровые блюдечки, зажатые в тиски растопыренных во все стороны ужаснутых ресниц. — Может быть, в доме у Крув что-нибудь осталось? Думаю, зайти туда не будет лишним. — Я с тобой, — испуганное бледное лицо теперь прониклось оттенком совсем не сдерживаемой злобы, причину возникновения которой Лололошке понять было явно не дано. — Давай я перенесу нас туда, так быстрее, — изначально Люциус почти незаметно закатил свои блестящие в полудрёме проникновенно алые глаза, но после того, как в ответ не услышал ничего, кроме нагнетающей неловкость тишины, быстро насторожился, приподняв в недовольстве нижние веки. — Можно? — спросил он даже можно сказать небрежно, перебросив свои искрящиеся, полные чего-то тёплого и открытого зрачки на чужое плечо, закостеневшее под одеждой. — Валяй, — немногословно бросил в ответ Лололошка, принявший самую обыкновенную ожидающую стойку, в которой находился почти всегда, когда терпеливо выслушивал монологи окружающих его существ: руки по швам, но расположены свободно, не связано, будто безразлично; поникшие, располагающие к интимной беседе плечи и одновременно с этим отталкивающе приподнятый подбородок, который намекал на то, что скромный слушатель, возможно, совсем чуточку ворон считает. Это привычное расположение тела Лололошки в пространстве не вызвало бы никакой реакции у Люциуса, если бы он увидел мироходца таким лет так двадцать назад, но за последнее время всё слишком сильно изменилось, чтобы не породить внутри Люциуса диссонанс и неприятную, мутную ностальгию. Полубог уже успел привыкнуть к вечно гуляющим по себе голубым глазам, щекотливые движения которых он старался игнорировать; привык к всегда повёрнутым в свою сторону носочкам обуви; привык к сокращённому любыми возможными способами пространству между ними: будь то сдвинутый вперёд торс, наклонённая голова или вытянутые руки. Да. Сейчас Лололошка почему-то выглядел точь-в-точь как тогда. Как и раньше... Совсем как отголосок прошлого. И Люциус не мог решить, хорошо это или плохо. — Приготовься, — даже предупредил загнанный в сомнения полубог и, слегка смутившись, аккуратно уложил свои тонкие пальцы на плечо Лололошки. Почти невесомо, стараясь больше не причинить вреда. — Сейчас я... — Люциус пару раз сомкнул и разомкнул веки, будто над чем-то серьёзно задумавшись; брови вновь сошлись у переносицы, — перенесу нас!.. — кажется, его хватка стала куда крепче, ведь своим расслабленным плечом Лололошка ощутил твёрдость чёрных, горячих, как пять паяльников, когтей. — Чёрт! Да пошло оно всё! Я... — в истерии он уложил и вторую свою руку уже на другое плечо Лололошки и даже потряс его туда-сюда на месте как тряпичную куклу, которую мог обвинить во всех своих бедах. — Что это... Это!.. Я перенесу... Я нас перенесу! — он оскалился, высвободив из-под поднявшейся верхней губы скрипящие клыки, и, уже совсем не аккуратничая, снова встряхнул Лололошку, только в этот раз что есть мочи (так, что Лололошка умудрился со стуком удариться затылком о дверь, на что благополучно никак не отреагировал, лишь легонько зажмурившись от резкой боли). — Я смогу! Подожди! — он весь сжался и напрягся, закрыв глаза, но вокруг лишь появилось небольшое количество чёрного, лишающего надежд дыма. — Чёрт! — вымолвил он сухо и тихо изогнутыми губами, проследив красным, распахнутым и взъярённым взглядом за поднимающимися к потолку тучками. — Ну и плевать! Плевать! — он так же резко, как и начал тормошить бедного, застрявшего где-то на небе вместе с воронами Лололошку, отпрял, сложив своё орудие пыток (руки) на груди. — Лололошка... Ха! Кажется, я не могу нас переместить. Такое случается со мной время от времени после того, как мои силы забрали. Если пользуюсь магией слишком долго, не могу её потом нормально использовать... Разве что свечку зажечь пальцем смогу, — вымолвил угнетённо Люциус. Он выглядел настолько бледным, насколько только мог после произнесения этих слов. — Я же... Тогда, когда мы уходили от Ивлиса. Я... тоже «спал», как и все смертные, верно, Лололошка? — он выглядел напуганным до чёртиков. — Я уже совсем и забыл о том, что теперь моя магия целиком и полностью выливается из моих собственных жизненных сил, ха-ха... — он смеялся совсем беспричинно, пытаясь найти в этом бессмысленном хохоте спасение, но нити, ведущей к свету, в этой реакции не было. — В общем, я, кажется, немного переборщил с использованием своей магии и чуть не умер. Смешно, правда? Если бы я умер, то этим бы только доказал Ивлису, что все полубоги могут вершить свой суд над слабыми. Даже не знаю, как я ещё жив сейчас, если не могу использовать даже самое банальное заклинание перемещения. Ещё бы пара секунд, и я бы... Я бы... Что-то чёрное стояло за его сжатой в плену натянувшейся на лопатки рубашки спиной. Чёрное, тяжёлое, цепкое, извечное и такое знакомое для Лололошки. Высокая размытая фигура, от которой пахло сырой землёй, гранитом и тошнотворной, предмогильной чистотой. Теперь это что-то тянулось не за Лололошкой: своими длинными, растекающимися лапами оно стремилось притянуть к себе Люциуса. «Ещё бы пара секунд, и я бы... Я бы... — смерть будто самостоятельно шевелила своими тонкими, расплывшимися среди непроглядной черноты губами, оканчивая недосказанные, застывшие в ревущей пустоте слова полубога: — забрала бы тебя с собой». — Нет. Разве может полубог умереть? — К чему ты это спрашиваешь? — голос Люциуса задрожал, когда чёрные лапы почти дотронулись до красных, скомканных плеч. — Я же... я секунду назад сказал об этом. Моя магия — это я сам. Да, она бесконечна, но восстанавливается очень долго, поскольку моя связь с Агнием, даровавшим мне жизнь, прервана. И если у меня в один миг заберут оставшуюся магию или я буду пользоваться ей слишком неаккуратно и расточительно в моменте, я... могу умереть, — чёрный неотступно сгущался, кружил над его пепельной макушкой. — Вот значит как? — Да, — тень давила, металась за его плечами, смеялась. Люциус в панике прыгал глазами из стороны в сторону, будто не замечая её присутствия за своей спиной, будто желая не замечать. Полубог боится смерти? Полубог боится смерти! — Ладно! Плевать я хотел на это! Оставим это в прошлом. Давай притворимся, что этого никогда не было, хорошо? Я же не настолько болван, чтобы умереть из-за собственной тупости, верно? Всё! Отправляемся в дом Крув! Ты же тоже умеешь телепортироваться, верно? — его лицо сотрясалось, перемешивалось, дрожало, впуская в себя неотступный чёрный. Чёрный проникал в ноздри, в уши, в глаза. Он тянулся за остатками жизни, смирно плескающимися в сосуде Люциуса — разбитом, разворошённом, еле собранном по режущим частям. Умер бы, да? Просто взял бы и умер после всего? Умер бы навсегда? Не проснулся бы снова в своей кровати, готовясь начать путь заново? Чёрный неустанно, довольно шевелился подобно насекомому. Он верещал, скрипел, жужжал, а после снова становился жидким, тягучим и тяжёлым, налегающим. Он начал заполнять темнеющую комнату. Пахло пыльным булыжником и превратившейся в корочку болезненной кровью. Смерть хотела забрать его красные глаза, окунув в себя бархатный, тающий в ушах голос. Смерть была готова забрать его. — Я... — Лололошка не мог ничего ответить. Он лишь со свирепым страхом пялился за красивые плечи Люциуса. «Нет. Не позволю тебе. Не позволю! Кого угодно, но только не... — чёрный обвил изящную шею, щекоча и скребя мягкую кожу. — Нет!» Лололошка схватил обомлевшего Люциуса за предплечье, потянув того на себя и разрывая чёрные, визжащие от боли и ненависти сети. Они кружились, плакали, желали вытянуть больше жизни, окрасить Люциуса в чёрный. Нет. Никогда. Этого никогда не случится! Люциус никогда не умрёт! Под двумя упавшими наземь телами захрустел рыхлый, покрытый тонкой ледяной, трескающейся как разбитое стекло корочкой снег. Оба провалились в сугроб по самую голову, застигнутые врасплох острыми, мелкими льдинками вонзающимися в распалённую кожу. Они рухнули совсем рядом: плечо упавшего лицом вниз Лололошки накрывало задрожавшую ключицу Люциуса, а пальцы всё ещё туго сжимали закостеневшее под тканью предплечье. Горячее, жгучее, заставляющее своим жаром расплываться весь окружающий моментально промёрзшие кисти рук снег, превращая привычные жестокие кристаллы во вздымающийся к Сонку пар. Нос будто вмёрз в почву у отдающей бешеными постукиваниями белой шеи. Лололошка не дышал. Он сотрясённо выдавливал диафрагмой убийственный воздух из ошеломлённых лёгких, но тот не выходил даже сквозь немые, застывшие в гримасе ужаса губы, не то что через потёкший и ставший отвратительно влажным нос. Дышать. Дышать. Дышать не получалось совсем. Что-то в левой части прыгающей грудной клетки больно тянуло, пронизывая межрёберные хрящи нескончаемой, совсем не зависящей от положения тела болью. Как бы Лололошка ни сгибался и скрючивал свой подвижный торс, ничего не помогало ему справиться с ней. Больно. Так больно. Взлохмаченные кудряшки сотрясались, пока Лололошка заливался бесшумным, задыхающимся кашлем. Смерть, да? Сколько бы жизней ни прошло, он всё ещё не может перестать её бояться до разрыва своего сильного на вид сердца... Хотя это сердце и вправду сильно: ничего не боится, всему умеет противостоять, легко прощает и справедливо судит. Вот только есть в этом хоть какой-либо толк, когда одна лишь небольшая мысль об этой грёбаной смерти приводит в тяжёлую дрожь? Хотелось плакать. Бесконечно рыдать, уткнувшись своим солёным лицом куда-то меж огня и льда. А если бы Люциус и вправду тогда умер бы? Нет. Приди в себя, Лололошка. Приди в себя! Ты не должен об этом думать! Не должен! — Что с тобой?.. — спросил так тихо, будто находился в другом конце комнаты, Люциус. Но он был совсем рядом. Его руки были совсем рядом. Тёплые. Живые. Обескураженные. — Лололошка, чёрт тебя дери, что это за очередной припадок?! Да что с тобой... такое? — Люциус не успел довести свою речь до логического завершения, ведь Лололошка резво приподнялся на двух руках, высвободив бедное, шипящее предплечье полубога из своей стальной хватки. Щёки, переносица и кончик носа горели блестящей пунцой, глаза, пронизанные сетью расширившихся капилляров, ничем от носа не отличались, пестря серовато-красными оттенками, пожирающими бывший некогда голубым цвет радужек, намеренно заставляя его синеть. На всём лице Лололошки держалась мрачно-сумрачная, увесистая, несъёмная тень. В зрачках кружилась нездоровая дымка. Лололошка выглядел настолько плохо, что последующие его слова привели Люциуса в шок. — Всё нормально. Я переместил нас. Пошли поищем зацепки, — беззаботно, удивительно нейтрально произнёс он, решившись наконец расцепить паутину бессмысленно переплетающихся взглядов и собранно, легко, будто его собственное тело ничего не весило, поднявшись на ноги. На миг Люциусу подумалось, что произошедшее полминуты назад ему волшебным образом привиделось. — Нормально? Это... точно «нормально»? Обычно смертные так не... — Забей. Пойдём, — эти слова были произнесены холодно и отрешённо, сухо и режуще, из-за чего всё ещё закопанный в снег по самые уши и постепенно обрастающий витиеватым паром Люциус даже не нашёл что возразить и покорно, всё ещё сомневаясь в реальности происходящего, поднялся из холодного плена следом, рассеивая полупрозрачную закручивающуюся в спирали стену пара, за которой виднелись очертания лопаток, укрытых белой бездвижной тканью. Снег захрустел под ногами. Пора было разгадывать тайны этого нелюдимого мира. * Пока Люциус безучастно разглядывал деревянные, обычно удерживающие лютый мороз снаружи и влажное тепло внутри стены, Лололошка копошился везде, где только можно было копошиться: клептомания (называемая Лололошкой в уме «хозяйственной грамотностью», характеризующейся в основном умением «правильно» распределять ресурсы — даже если они и чужие) смешалась с привычкой нарушать любые границы, и вылилось всё это в то, что теперь Лололошка сидел на коленях и ворошил вещи в оставленных пыльных комодах и шкафчиках, прибирая к рукам всё то, что не было прибито или приклеено. Так они уже разобрали не особо богатую на находки комнату Крув, в которой на стенах и полу всё ещё красовались тёмные пятна прожжёных божественной магией дощечек, а теперь перешли во вторую жилую на вид комнату, посреди которой стоял покрытый пятисантиметровым слоем пыли рабочий стол. Лололошка разбирал оставленные и, кажется, никому не нужные (судя по тому, что их будто как оставили, так и не двигали) бумажки, пытаясь вчитаться в корявый, скрытый под грязью почерк. Что-то про Соларна. Что-то про жертвы Богу. Что-то... А что это?.. «Когда я вновь скинул ему отрезанные конечности, он принял не все. Особенно сильно ему не понравились те, что принадлежали старикам (они остались снизу, не знаю, как буду их оттуда доставать, чтобы избавиться от запаха), а с видимым удовольствием он поглотил детские руки. Смею предположить, что...» — дальше текст обрывался. Лололошка держал в своих белых, напряжённых руках этот серый лист бумаги и не понимал, что могли значить прочитанные строки. Кто это написал? Когда? И про кого речь в этом тексте? Торопливо сложив листок пополам, Лололошка положил его в карман. Может, если он соберёт все тексты, написанные этим человеком (или не человеком), всё встанет на свои места? Не может быть, чтобы тот, кто отдавал людские жертвы так называемому «богу» был последним человеком в этой истории. — Лололошка, тут заперто, — вдруг громогласно объявил на всю комнату Люциус, кажется недавно решивший пооткрывать все те дверцы шкафов, находившиеся под полками, на которых покоились тонны отсыревших, бесполезных книг. Он, сидя на корточках, пару раз с усилием подёргал за ручку, рядом с которой красовалась замочная скважина: металл задребезжал, но не поддался. — Точно закрыто на ключ, не поддаётся, — пока Люциус пытался собственными силами отворить загадочную дверцу, Лололошка успел парой размашистых шагов пересечь всю комнату и присесть на корточки рядом, явно выбив Люциуса из колеи. Тот сразу же отдёрнул руку, будто обжёгся, подняв вопросительный и слегка смущённый взгляд к опустившейся вниз фигуре, но Лололошка совсем не следил за его реакцией или последующей за ней фразой. — Я бы, конечно, расплавил этот тупой замок, но... — Лололошка о чём-то задумался и безмятежно опустил руку в натянутый на бедро карман, шурша им и разогнув свои ноги, дабы принять стоячее положение. И тут... Бац! Вытянутый из кармана топор с грохотом и лязгом вонзился в ревущую от боли древесину. Она заскрипела, начала рассыпаться от импульса, посланного сильными руками, обхватывающими рукоять всё ещё сияющего от пространственной магии топора. Стальное холодное лезвие заставило задрожать весь шкаф настолько сильно, что одна из хлипких, разлагающихся полочек не выдержала и покосилась, заставляя все книги невольно скатиться вниз и плюхнуться на пол. Бам! Скрип! Ещё один удар. В этот раз сильнее по уже выдолбленной в дереве засечке. В стороны полетели острые щепки, старинной пылью рассыпающиеся по полу. Лололошка бил что есть мочи, совсем не контролируя силу. Шкаф с каждым новом ударом лишь продолжал разваливаться на части, теряя свой величественно-устаревший вид и превращаясь в бессмысленную груду дерева и бумаги. Даже тогда, когда заветный ящичек был откупорен подобно консервной банке, Лололошка всё ещё продолжал замахиваться и впечатывать острое лезвие в остатки того, что раньше называлось шкафом. Он разрушал и приводил в хаос, получая от этого необъяснимо сильное удовольствие, из-за которого понятие «вовремя остановиться» превратилось в глупую, разочек проскочившую в голове на долю секунды мысль. Но тогда, когда руки уже сладостно замахнулись на соседние полки, откуда-то снизу послышался голос полубога: — Я думал, что нам придётся искать какой-нибудь тупой, спрятанный непонятно где ключ, но такой подход мне по душе даже больше, — усмехнулся он за спиной шкафоруба, тут же обернувшегося и опустившего свои пустые глаза к полу. Люциус, который явно не был готов к тому, что Лололошка решит просто сломать всё на своём пути, сидел среди упавших книг в паре метров от места происшествия (видимо, успел вовремя отшатнуться и потерял равновесие, приземлившись на пятую точку) и, запустив длинные пальцы правой руки в растрёпанные, торчащие во все стороны пепельные волосы, с усмешкой и даже толикой удивления глядел на кровожадное лезвие, оказавшееся в не менее кровожадных руках. Что-то, усердно сдерживаемое тяжёлыми, несъёмными оковами, в неподвижной грудной клетке на миг затрепетало и заискрилось хлопающим своими хрупкими крылышками трепетом. Ошеломлённый, упавший, будто напуганный и при этом улыбающийся своими острыми клыками Люциус. Он тихо зашипел, слегка расслабив свои пальцы и, тревожно, с давлением растерев свой напряжённый лоб, опустил ладонь на глаза, прикрывая исходящий от них кровавый свет. Он нескрываемо и громко засмеялся. — Даже представить не мог, что ты достанешь топор из кармана... А потом просто сломаешь всё к чертям собачьим! Лололошка, это уж совсем не в твоём стиле, — его белая, ровная кожа, собравшаяся под ладонью натянутыми мимическими складочками, в районе плотных щёк слегка порозовела. Люциус робко раздвинул пальцы, пытаясь бесстыдно разглядеть чужое лицо и одновременно с этим сокрыть свой взгляд. Но сокрыть этот пестрящий, красочный блеск было невозможно. Лололошка не понимал, почему полубог смотрел на него так... Он даже не мог определить, о чём говорят эти глаза в данный момент: просто смеются, поощряют его тягу к разрушению, стесняются от неожиданности или же просто впечатлены людской силой? Или почему? Почему они глядят так тепло, скромно, улыбчиво? Лололошка не помнил, чтобы хоть раз на него смотрели так проникновенно. Не то чтобы Лололошка — настоящий мастер хранить свои воспоминания, но... если бы смотрели так, он бы не забыл. Нет. Такое забыть нельзя. Внутри всё застучало, затряслось, завертелось, начало разбиваться и тянуть. Кишки сжались, сократились, связались одним большим узлом. Топор, всё ещё занесённый над головой, затрясся от нервной, неуёмной дрожи, захватившей твёрдые пальцы. Был ли в этом взгляде смысл? Нет. В нём даже чего-то определённого не было — просто смесь множества эмоций, захвативших лицо, и всё тут. А был ли смысл в ответной реакции Лололошки? В его желании засмеяться вместе, тоже упасть на пол в попытке вглядеться получше и избавиться от тряски, вызываемой волнующимся нутром. Нет. В этом всём не было смысла, сколько его ни искать. Просто было и просто хотелось — только и всего. — Надеюсь, ты не успел разрубить то, что было спрятано в этом шкафчике, — произнёс, приходя в себя, очухавшийся Люциус и тут же поднялся, подходя к деревянным руинам и начиная перебирать осколки. Смешливая пунца тут же покинула его усердно скрываемые пальцами щёки, освободив от своего очарования неподвижного Лололошку. Тот сразу же задвигался и торопливо запихнул топор обратно в карман. — Так... Посмотрим-ка, что тут... Опять какие-то бумажки. Скукота смертная, — Люциус показательно приподнял над головой небольшую записную книжку в кожаной обложке, переплетённой потрёпанной бечёвкой, а после хотел опустить её вниз, чтобы распустить узелок, но Лололошка проворно выдернул книжонку из рук полубога, с увлечением заглянув внутрь. — Эй! Куда! — тут же запротестовал Люциус, которого совсем недавно не интересовали «какие-то бумажки», и вскочил на ноги, непроизвольно попытавшись вернуть себе находку, но Лололошка умело увернулся от его выпада (когти Люциуса проехались по рукаву толстовки и упали в пустоту), скользя глазами по строкам. — Что там? — спросил он, снова попытавшись атаковать Лололошку. Тот как назло ничего не ответил, снова отступив на шаг. — Эй! Во имя Агн... Лололошка! Ну чего там? Это что-то важное? Если ты будешь продолжать меня игнорировать, я могу и разозлиться! — произнёс Люциус так, что и сомнения не было, что он уже успел разозлиться. Когда полубог уж было решил напрыгнуть на Лололошку с когтями и отвоевать книгу силой, тот внезапно поднял свои синие глаза. — Да. Важное. Как думаешь, кому принадлежал этот кабинет? — спросил Лололошка, поджав в задумчивости губы. — Что? Без понятия! Откуда мне-то это знать? — Может быть, Крув в разговорах упоминала кого-нибудь, с кем могла жить в этом доме? Ты же с ней, кажется, много болтал. — Вовсе нет! Мы не так уж и много говорили... Она обычно просто молчала и тяжело вздыхала, когда я пытался завести разговор... — Удивительно, что ты вообще пытался с ней заговорить, Люциус, — отпустил неожиданно колко Лололошка, перевернув страницу в записной книжке, но Люциус не обратил внимания на эти слова, полностью погрузившись в размышления о тех нечастых моментах, когда Крув заговаривала с ним. — Кажется, она когда-то говорила, что ей рассказывал истории про Краиносонку отец. Может, это его кабинет? — ответил после мозгового штурма посветлевший лицом Люциус. — И ты до сих пор не сказал, что в книжке! — Кажется, отец Крув тоже был мироходцем. Тут расписано, для чего и куда он перемещался. Например, — Лололошка начал вслух читать ту страницу, к которой было приковано его внимание: — «Сегодня был на Мировом рынке, приобрёл новый нож для ритуалов. Теперь будет легче и безболезненней прорезать суставы. Также захватил восстанавливающую мазь, чтобы обрабатывать места ампутации. Должно помочь с заживлением», — он остановился и поглядел тёмным, тяжёлым взглядом на внимающего Люциуса. — Когда этот мир был разрушен, отец Крув, скорее всего, сбежал. Я уверен, что мы сможем его найти хотя бы в одном из этих мест, — Лололошка показательно развернул все исписанные закорючками страницы. — Или же то, что от него осталось, — Лололошка с громким хлопком сомкнул страницы твёрдой обложкой и хладнокровно вдохнул промёрзлый воздух. — Тогда мы точно узнаем, что здесь случилось, и вернём всё в порядок. Найдём полубога, который всё разрушил, и... — Идём прямо сейчас. Говори, куда, — перебил нетерпеливо загоревшийся от найденной зацепки Люциус. — Подожди, сейчас, — Лололошка неловко заново распахнул так показательно и пафосно раскрытую книгу, забегав глазами по записям. — Сейчас... Вот. Он пишет про свой настоящий дом... Что пошёл туда, чтобы забрать некоторые свои вещи. Мир Эйдлгинг. Слышал про него? — Люциус отрицательно покачал головой, слегка нахмурившись. — Тогда давай заново отправимся на рынок. Наверняка там найдётся тот, кто сможет нам помочь.