Песьеголосец

      Комната была настолько тёмной, что Гредо не мог бы разглядеть в ней ни стола, ни кровати, ни даже где находятся окна. Он видел на несколько шагов перед собой, и продвигался вперёд, туда, где чувствовал жизнь. Конечности были тяжёлыми, а воздух словно застыл и заливался в нос как болотная вода. Хотелось вырваться, выбежать из этого дома, словно целиком утянутого в Пропасть, но Гредо стремился дойти до фигуры, сидящей перед ним и выступающей из темноты словно свеча, фитиль на которой уже затушен, но ещё мерцает гаснущей искрой. Она сидела к нему спиной, и в этой густой темноте нельзя было даже сказать, какого цвета её волосы. Гредо хотел верить, что медовые, но он уже ни в чём не был уверен. Даже её голос звучал незнакомо. На мгновение Гредо даже показалось, что с ним говорит вовсе не девушка. — Зачем? — спросила фигура, так и не оборачиваясь. — Что? — Зачем ты это продолжаешь?       Гредо остановился, посмотрел на свои руки. Вымазанные, пыльные и напряжённые, они показались ему незнакомыми. Парень сразу же стал неуклюже вытирать их об себя, пока не заметил, что только сильнее марает одежду. Она сразу же стала казаться ему грубой, задубевшей от грязи и пота. Кожа на голове зачесалась. Гредо обхватил затылок ладонями, надеясь согнать наваждение, и почувствовал, что пальцы его уткнулись в короткую сбритую щетину. По спине пробежал холод от осознания. Гредо снова поднял глаза и взглянул на человеческую фигуру перед собой: она всё так же не оборачивалась, сидя на табурете около потухшего очага. Это не был очаг в домишке Зерпины. Не было это и очагом на кухне в Волковом доме. Гредо понимал, что находится в несуществующем месте, но в этот момент оно было самым реальным для него из всех возможных. Ему казалось, что он смотрит в затылок самой смерти, раз даже свет Создательницы не достигает этой комнаты. — Зачем продолжаешь? — повторила фигура. — Я просто хочу, чтобы всё было нормально, — он насильно оторвал руки от своей головы, не веря в то, что он снова там, снова обрит и унижен. Тогда, словно не желая поддаваться внушению, тело ответило волной жара и нового приступа зуда: теперь чесалась кожа на лице. Гредо чувствовал, как горячие капли стекают по его щекам, собираясь на губах и подбородке. Он знал, что если опустил голову, то увидит, как испачкал рубашку и пол собственной кровью. Тогда он упрямо уставился в затылок фигуре и добавил: Чтобы всё было, как раньше. — Так не бывает, — ответила фигура незнакомым, пугающим тонами многоголосьем. — Что мне сделать? Скажи, я не знаю. Что мне для этого сделать? — Гредо шагнул к ней, намереваясь обнять. Всё вокруг было таким тёмным и одиноким, что оставаться рядом с кем-то, пусть даже мёртвым и не настоящим, казалось лучше, чем оставаться наедине с темнотой. Гредо надеялся успеть, ухватить её со спины. Сжать в своих руках, чтобы убедиться, что она всё ещё там. Это позволило бы ему и самому спокойно уснуть. — Не будет, как раньше!       Видение пропало так же легко и быстро, как и всегда. Гредо сжал в руках собственную сумку и ком покрывала, которое бессознательно стянул с себя. Мерзкое послевкусие сна осталось с ним и теперь, но быстро пропадало, спугнутое ярким дневным светом. Гредо вздохнул и взглянул на свечу, которую оставил на табурете рядом с кроватью: она всё ещё горела. Не было нужды в том, чтобы зажигать огонь, но найдя свечу в чужом жилище, Гредо решил использовать её для того, чтобы отмерять время. Значит, он проспал не больше получаса. Быстрые сны всегда самые неприятные. Гредо потёр лицо ладонями. Пальцы натыкались на отросшую щетину на щеках и путались в длинных волосах, спустившихся с головы. Это успокаивало: он всё ещё здесь, взрослый и не провалившийся в тягучий кошмар своего прошлого.       Тогда он потянулся, насколько позволяла чужая кровать, зевнул и перевернулся на другой бок. Страх перед хозяином комнаты, который мог вернуться в любую минуту, отступал перед желанием выспаться. Гредо больше не боялся людей. Он боялся только голода, холода и усталости. Здесь, в чьём-то жилище, было сытно, тепло и мягко. Он всё ещё чувствовал каждую свою мышцу, натянутую и напряжённую, и хотел успокоить тело и разум сном. Волчья суть до сих пор не выветрилась из него. Пусть она довела его до города, согревая его тело изнутри и подгоняя его, она же заставляла звереть всякий раз, как колдун забывал, кем является. Стоило ему отвлечься пусть даже на самое краткое время, он сразу же терял самообладание, вместе с которым пропадала и речь. Он напугал нескольких людей, зарычав в ответ на простой вопрос, потом сам испугался громко ржущих лошадей и наконец нашёл себе комнату, которая стала его временным пристанищем. Маленькая, но тёплая кровать была центром всего мира для него, уставшего после дороги. Второй раз кошмар его не потревожил, и Гредо проспал ещё несколько часов. Он уже день как был в Дарсоте. Он вломился в несколько жилищ, украл вещи, пищу и деньги и уснул в чужой постели. Словно не было тех нескольких лет, что он провёл в доме, который даже считал своим. Лишь отчасти, но всё же. Конечно же, это был дом Волка. Дом Бенедикта по прозвищу Волк. Гредо понимал, что как раньше действительно уже не будет, но всё же, вожак маленькой группы воров был единственным, что ещё как-то связывало вещи воедино или хотя бы могло дать ответы. Гредо чувствовал себя потерянным, и помочь ему найтись мог кто-нибудь, кто знал чуть больше.       Когда Гредо вышел на улицы, ещё не успело стемнеть. Он, гонимый призрачной надеждой, бродил в надежде найти своих друзей. На одном из перекрёстков знакомая хромающая фигура вдруг замерла, заметив Гредо, потом пустилась наутёк. Прежде, чем Гредо понял, что произошло, его тело само рвануло следом, поддаваясь внутреннему зову зверя и желанию догнать метнувшуюся в темноту переулков цель. Долго Пёс бежать не смог: Гредо быстро нагнал его и, схватив за плечи, развернул к себе. Мужчина выглядел почти незнакомо: его и без того худое щетинистое лицо стало ещё жёстче и уже, морщины углубились. Пёс смотрел испуганно, подбирая слова и не зная, как оправдаться. Гредо не спрашивал оправданий. Он вообще не знал, зачем вдруг стал догонять товарища. Что-то внутри просто сказало ему, и он повиновался. — Стой, стой! Тур! Подожди! — сразу же запыхтел Пёс.       Какая-то странная, почти забытая уже злость поднялась в парне. Гредо нахмурился и оскалился. «Хватит с меня этих игр, глупости оставь себе. Я тут по делу» — Послушай! — Пёс пытался отпихнуть от себя товарища, хватая его за руки, но Гредо вдруг тряхнул его и впечатал в стену. Пёс испуганно охнул. Несколько проходящих мимо горожан стали останавливаться и оборачиваться, но это колдуна не заботило: он был уверен, что злится не на самого Пса, а лишь на его мельтешение, отвлекающего от мыслей. Мужчина всё ещё был его другом, а вредить другу Гредо никогда бы не захотел. — Послушай, не делай ничего мне! «Я разве собирался тебе что-то делать? Успокойся»       Гредо почувствовал, как расслабился его лоб и как губы выпрямились, скрывая зубы. Он хотел показать Псу, что не желает ему зла. Странно, что мужчина так просто и так глупо испугался его. Только потому, что ему теперь известно о колдовстве? — Тур!.. — Гредо, — подсказал ему парень. — Что?.. — Пёс словно потерялся на мгновение, потом вдруг мотнул головой и, снова схватив Гредо за руки, теперь уже аккуратнее, попытался выкрутиться из его хватки. — Хорошо, хорошо… Гредо… Послушай…       Снова начавшееся мельтешение злило. Гредо не нравилось, как нагло друг щупает его руки, и тогда он многозначительно уставился на Пса, подсказывая ему, что не потерпит очередных отвлечений. Мужчина замер. «Я уже слушаю» — Клянусь, я не знал, — тихо сказал Пёс. — Я не знал. Поверь мне! Прошу! Волк решил всё сам. У меня не было выбора. Клянусь, я бы никогда…       Всё это звучало, как лишние обрезки. Гредо снова начал теряться в своих мыслях, и виной тому был Пёс, продолжающий тараторить и дёргаться. Пришлось снова стукнуть им о стену, чтобы успокоить и заставить остановиться. — Я скажу, где Волк, — выдохнул Пёс.       Стоило Гредо отпустить его, как мужчина сразу же исчез где-то среди улиц. Он не остался рядом, не стал говорить с ним. Всё ещё не пришедший в себя Гредо лишь немного удивился этому: у Пса может быть много своих дел, и тратить время на разговоры с подельником могло не входить в его планы. Особенно теперь, когда вся компания в бегах. Гредо пошёл по направлению, указанному Псом, не задумываясь даже над тем, что за весь их разговор произнёс единственное человеческое слово: назвал своё имя. Остальное Псу пришлось угадывать самому. Угадывать или придумывать.       До захода солнца было ещё время. Когда Гредо появился на площади, то не сразу узнал товарища. Волк складывал вещи в сумку, висящую на боку уже другой, очевидно куда более сильной и здоровой лошади. Её гладкие тёмные бока лоснились, и в голове Гредо сразу же раздался оскорблённый детский голос: «…забрал мои деньги!». Парень рыкнул, прогоняя вымышленные чужие жалобы. Он сделал неуверенный шаг в сторону Волка. Потом ещё один. Потом, когда их разделяло несколько конских крупов, Волк обернулся и заметил его сам.       Решили всё какие-то мгновения. Волк опустил глаза на сумку, висящую на плече Гредо: сумку младшего товарища. Потом вожак взглянул в лицо Гредо. Для колдуна было тайной то, что увидел там парень, но вот оружие, появившееся в руках Волка, говорило всё само за себя. «Здесь нет врагов» — Гредо наклонил голову и посмотрел на вожака. Видимо, Волк обознался. Запутался. Всё ещё боится преследования.       Но Волк удобнее перехватил в руке уже знакомую Гредо палицу и шагнул навстречу. «Ты же не станешь меня гнать? Я только нашёл вас. Почему ты смотришь на меня так? Что случилось?»       Он всё ещё не мог поверить в то, что сказал ему младший товарищ, пропавший в лесу. Не могло быть так, что Волк бросил их нарочно. Палица пролетела мимо головы Гредо. Он успел наклониться и, ошарашено уставившись на Волка, отпрыгнуть в сторону. Волк казался незнакомцем: его лицо было искажено от эмоций, но вожак молчал, тяжело вдыхая и выкашливая воздух через крепко сжатые зубы. Безумие в его глазах пугало Гредо, но желание разобраться заставляло оставаться рядом. Волк напал опять, и Гредо пришлось толкнуть его. «Приди в себя!»       Но и это не утихомирило его. Люди вокруг стали кричать, заметив драку. Волк на них даже не обернулся. «Ты хромаешь и дышишь, как загнанный зверь. Остановись!»       Гредо отпрыгнул в сторону, наклоняясь вниз и исподлобья смотря на вожака. Хотелось, чтобы Волк успокоился, но он снова и снова пытался ударить товарища. «Хватит!»       Парни повалились на землю, толкаясь и пытаясь подмять друг друга под себя. Отоспавшийся, одичавший и давно набиравший вес Гредо быстро выкрутился из хватки Волка и, прижав его к дороге, уставился ему в глаза, пытаясь привести в чувство. Вожак вскрикнул от напряжения, попытался ударить товарища в лицо кулаком. Гредо ощущал, как ослаб и исхудал Волк: ещё всего-то год назад он без проблем мог бы победить, но теперь от былого крепкого парня остались только воспоминания. Он, так же как и Пёс, мельтешил, натужно скалился и стремился вырваться. И нужно было как-то заставить его остановиться, иначе разговора бы у них не получилось. Гредо нанёс один быстрый удар, потом демонстративно поднял руку. «Успокойся, иначе ударю снова».       Волк закрылся, но стоило Гредо замереть над ним, выжидая нормального ответа и не причиняя больше боли, как тут же вожак опять попытался дотянуться до него. Получив неприятный удар в скулу, Гредо оскорблённо фыркнул и снова стукнул Волка в лицо, теперь уже сильнее, но и это не помогло. Волк стал остервенело вырываться, пыхтя и вскрикивая ругательства. Возня продолжилась. В момент, когда Гредо увидел, как рука вожака тянется за палицей, обронённой в снег, злость стала слишком сильна. «А ну-ка, лежи смирно и слушай!»       Гредо навалился на Волка, заставляя того горбиться и закрываться от ударов. Несколько секунд показательное избиение продолжалось, пока не стало понятно, что вожак подчинился и замер. Тогда Гредо опять остановился, тяжело выдохнул воздух и вопросительно посмотрел на Волка. «Пришёл в себя? Я уже могу перестать тебя бить? Мне это не нравится, я не хочу этого. Успокойся, наконец, и говори со мной».       Всё ещё закрывая голову руками, Волк лежал посреди дороги, не решаясь пошевелиться. Люди вокруг кричали что-то, но оба они, Волк и Гредо, продолжали молчать. Наконец вожак понял, что его больше не будут бить. Он отодвинул локоть в сторону, чтобы взглянуть в глаза Гредо, и тот, заметив этот взгляд, сразу же с готовностью подался вперёд, вопросительно смотря на товарища и удивлённо изгибая брови. «Узнал меня, наконец?»       Удар последовал незамедлительно. Гредо услышал, как стукнули его зубы и как сразу же заныл подбородок. «Сколько можно! Приди, наконец, в себя!»       Гредо вскрикнул и, рывком заставив Волка вскинуть руки, ударил его куда-то в лицо наотмашь. Не так сильно, чтобы причинить слишком много страданий, но достаточно, как ему казалось, чтобы окончательно заставить человека вернуться в сознание и выйти из этого странного бешенства. Но Волк не останавливался. Всякий раз, как ему удавалось увернуться от удара, он пытался ударить в ответ. Гредо чувствовал, что удары вожака изменились. Они всё ещё приносили обиду, горечь и даже оставляли на коже горячее чувство боли. Да, ему было больно, но ещё неприятнее ему было от мысли, каким всё-таки слабым стал его товарищ и вожак. Волк больше не был бойцом. Он бил, как видел Гредо, отчаянно, словно его действительно зажали в угол и собираются убить, но эти удары не могли сравниться с теми, которые испытывал Гредо на тренировках с вожаком и которые получал на боях, пусть даже там никогда не шло речи об убийстве. Этот страх, эта отчаянная попытка прогнать читалась в каждом движении и взгляде Волка лучше, чем когда либо, и Гредо, всё ещё несущий в себе не только силу, но и отравляющие его разум силы и мысли нескольких волков, понимал её, но не осознавал, откуда она взялась. Не был готов осознавать. Он хотел говорить, но не мог. Ему казалось, его действия говорят сами за себя, а в драке времени на слов не оставалось. «Прошу тебя».       Он в очередной раз заносил кулак. «Прошу» «Хватит» «Нам незачем продолжать это»       Удар за ударом, он пытался выбить из Волка внезапно охватившее вожака бешенство и заставить его успокоиться, чтобы увидеть, что перед ним нет врагов, только почему-то неузнанный и незаслуженно атакованный товарищ. «Остановись, и я остановлюсь тоже» «Я не хочу этой драки» «Волк, прошу» «Остановись, ты проигрываешь» «Просто сдайся»       В этот раз Волк не ударил в ответ.       Гредо остановился, ожидая, что Волк поднимет на него взгляд и даст понять: он больше не будет сопротивляться. Не станет снова атаковать. Руки вожака, которыми он так отчаянно пытался закрыть голову, расслабились и сползли с его лба. Гредо присмотрелся внимательнее и понял: Волк больше вообще никого не ударит. Он и раньше терял сознание на боях, не один раз. Но теперь всё было не так. Лицо вожака разгладилось, рот безвольно раскрылся, а глаза бездумно смотрели перед собой, не различая больше ни противника, ни всего остального мира. — Волк? — впервые заговорил с ним Гредо. В собственном голосе он слышал удивление. Почти смущение.       Неужели болезнь настолько ослабла вожака? Гредо схватил его за щёки и попытался привести в чувство, тряся его голову, но всё было кончено. Бывший боец и вор, прижатый колдуном к земле, окончательно обмяк. Где-то под одеждой начали отзываться судорогами мышцы. Один из ударов, особенно точный и попавшийся туда, куда нужно, в мгновение лишил жизни Бенедикта по прозвищу «Волк». И Гредо это понимал. Он не чувствовал пока ни грусти, ни страха. Лишь разочарование и досаду, раздражающе скребущие изнутри. Значит, не получит он ответов. И действительно не будет как прежде. Перестарался. Кто бы знал, что Бенедикт окажется настолько хрупким и сам полезет в бесполезную драку, которую не сможет вынести?       «Я просил тебя остановиться», — подумал Гредо, потом тяжело вздохнул, осознавая, как устал, и как сильно горят его лёгкие. Он медленно поднялся на ноги и огляделся. Всё это время на них смотрели. Никто из людей не осмеливался подойти, но испуганные шепотки и злобные возгласы уже звучали со всех сторон. Люди были свидетелями произошедшего. Гредо равнодушно обвёл взглядом толпу: она не была ему интересна, но среди всех лиц, окружавших его теперь, он заметил одно единственное, последнее из связывавших его с компанией. Сорока выглядел испуганнее всех. Он с ужасом смотрел на бывшего товарища перед собой, будучи ещё одним из тех, кто видел всё от начала до конца.       Хотелось объясниться. Попытаться донести, дать понять, что случилось. Гредо тяжело дышал, приходя в себя, и пусть тело его всё ещё было готово действовать, голова уже сдалась. У него нет больше сил и желания говорить, а язык предательски упирался в зубы и не двигался. По лицу Сороки всё и так ясно. По его молчанию, по прижатым к груди рукам, по тому, как у него не получается ни подойти ближе, ни убежать прочь. Всё это говорило Гредо яснее слов о том, что нет больше компании. Нет больше ничего общего и не будет. И слушать его тоже никто не станет. Гредо ещё раз посмотрел на Волка, лежащего на дороге у его ног: парень выглядел, так, словно может подняться в любое мгновение. Не так уж сильно бил его Гредо: даже лицо вожака было целым. Но глаза выдавали в человеке всего-то труп, остывающий в слякоти на глазах у зевак.       Гредо снова вздохнул, сделал несколько шагов в сторону, подобрал из снега палицу, выроненную Волком, и двинулся прочь, не смотря больше на Сороку и на других людей. Кто-то попытался встать у него на пути, но Гредо только указал в сторону человека оружием и ускорил шаг. Он знал, что если останется тут, то воссоединится со старшим и младшим товарищами, упавшими в Пропасть. А раз ничего общего между ними больше нет, то и воссоединение этого колдуну не хотелось. И нужно было уйти как можно скорее.       Преследовать его никто не стал. Следы колдуна быстро затерялись в заснеженных полях, и когда снег начал сходить, Гредо был уже далеко от Дарсота, гонимый не столько желанием, сколько необходимостью двигаться дальше.       Весна для него выдалась сытной. Какой ещё может быть весна для того, кто заботится только о самом себе? Звериный разум давно был вымыт и выговорен, и только чужие вещи напоминали теперь Гредо о том, почему он должен продолжать идти и не приближаться к людям ближе нужного. Да и сами люди подходить к нему теперь не хотели. Спустя столько времени он понимал, почему. Ему был известен его облик, и Гредо чувствовал, как с каждым днём он всё больше походит на то, что ощущает изнутри. Изменились его движения, изменился взгляд. Изменился даже голос. Давно уже сломавшийся, всё равно именно теперь он казался особенно чужим и взрослым. Гредо не мог привыкнуть к нему с тех самых пор, как вернул его себе.       Большие города остались позади, и теперь Гредо бродил вокруг деревень, полузаросших дорог и полей, углублялся в постепенно снова набирающие силу леса и изо всех сил старался не дичать, ведя при этом совершенно дикий образ жизни. Он воровал наглее, пугал пастухов и путешествующих торговцев, нещадно гонял собак, пытающихся отпугнуть чужака со своих дворов. Он был злым, голодным и отчаявшимся. И единственное, заставлявшее его не забыть человеческую речь, которую так хотелось отринуть, было давно забытое, но возвращённое вместе с личностью увлечение. Для одинокого разума и собственный голос — уже собеседник, пусть даже настолько незнакомо звучащий. И Гредо читал сам себе всё, до чего мог дотянуться глазами и памятью. — Сквозь шкуру бури продираясь, хребта лесов хвостом касаясь, царапая небесный свод, летит орёл — всех птиц Господ, — чеканил себе под нос Гредо, сковыривая сучком грязь с сапог и выглядывая из-за земляной гряды, на которой лежал. Поодаль от него, путаясь в холмах и каменных уступах, перекатывались серыми волнами кучки овец, гонимых пастухом. Гредо жадным взглядом бродил по стаду, пытаясь найти того, кого заберёт себе на пропитание. Наконец, взгляд колдуна наткнулся на лохматую бурую спину, чужеродным пятном ныряющую между грязных овец. Это была не жертва, но союзник, ещё не знающий о том, как поможет собственному врагу. — Вонзая когти в спину белу, всё нанося удары телу овечьему, считая рёбра в стройный ряд, орёл сытит своих орлят…       Громадный пастуший пёс, заслышав блеяние пленённой овцы, без раздумий бросился на шум. Гредо, наспех пытаясь стреножить животное, сразу же заслышал зыбкий собачий голос и вскинул голову, наслаждаясь боевым кличем, приближающимся к нему. Пёс, несущийся на защиту подопечной, мог бы одолеть любого волка один на один, но перед ним был противник, боящийся его злости настолько же, насколько огонь боится мха. Песьеголосец, дождавшись, пока пёс приблизится достаточно, пригнулся и приготовился принять атаку, чтобы громадная собачья туша не сбила его с ног. Он уже видел, куда целит пёс, и заведомо подставил руку под клыки, защитив её несколькими слоями плотной шкуры и древесный коры. Послышался хруст и скрип. Пёс, став на задние лапы, пытался повалить соперника, но Гредо, напряжённо скалясь, метнулся в сторону, увлекая собаку за собой. Он не видел, но чувствовал, как напрягается собачья спина и как тяжёлые широкие лапы царапают каменистую землю. Испуганные овечьи крики на фоне отвлекали от единственного интересовавшего колдуна звука: яростного громыхания, доносящегося из горла нападающего пса.        Гредо и сам зарычал, но его рука уже сжимала собачье горло, ощущая плотный мех, из-под которого огнём горит жизнь и сила разъярённого создания. Собачьи лапы подкосились. Гредо снова повернулся рывком, подминая пса под себя и заставляя его опрокинуться на спину. Каждый раз собаки, надеясь оттолкнуть настырного колдуна от себя, упиралась в него лапами, не зная, что чем больше напрягаются, тем больше он, жадный до их сил, сможет откусить, прижав их к себе. Пёс всё рычал и рычал, стараясь вырвать голову из ловушки, напрасно метался и пытался выкрутиться, но Гредо вцепился в него мёртвой хваткой, ощущая, что собственное сердце готово пробить рёбра изнутри, в радостной и в то же время ужасающей пляске разгоняя по телу кровь. «Сдавайся! — приказывал псу Песьеголосец. — Сдавайся, и я не трону тебя!» «Чужак!» — рычал в ответ пёс, не осознающий ещё, что его ждёт. «Сдавайся, иначе убью». «Вор!» — Сдавайся! — закричал Песьеголосец по-человечески. Пёс под ним стал только яростнее вырываться, услышав низкий людской голос.       Но это не могло продолжаться долго. Почувствовав, наконец, чем грозит борьба, пёс притих, но ещё не разжал зубов. Послышался крик пастух, бегущего на помощь, и тогда Гредо, не желая дальше растягивать драку, инстинктивно щёлкнул зубами и лишь жаднее впился пальцами в шкуру собаки, забирая себе тепло и злость собачьего тела. Пёс шумно выдохнул через ноздри, окатив лицо человека влажным дыханием, потом зажмурился и снова стал вырываться. Теперь в его движениях читалось то, чего так ждал колдун. «Свободу!»       Пёс испуганно заскулил. Крик пастуха раздался совсем близко. Гредо рывком поднялся с земли, оттолкнув от себя собаку и высвободив руку из ее пасти. Пастуший пёс вскочил, сделал несколько прыжков прочь, но потом повалился на землю, волоча за собой задние лапы. Пастух подбежал к нему, начав осматривать, а Гредо, заблаговременно отошедший прочь, наклонился над стреноженной овцой. — Что вы сделали! — вскрикнул пастух.       Гредо только мельком посмотрел на него, оборачиваясь через плечо: совсем ещё юноша, недавний ребёнок, лицо чистое, безволосое. Пастух напрасно хмурит испуганные глаза, стараясь выглядеть грозно.        «Отдохнет, да и придёт в себя» — подумал Гредо, крепче стягивая верёвку на ногах овцы и не замечая присутствия другого человека. Пастух обернулся на пса: тот, поняв, уже, что бой проигран, ковылял дальше к разбежавшимся овцам. Каждый шаг давался ему с трудом, а лапы дрожали, словно полные хмеля, но всё же пёс уже мог идти. Отойдя на безопасное расстояние, он сел на землю, чтобы отдохнуть, и уже оттуда, вывалив посиневший язык, стал слабо, почти не слышно и глухо лаять. — Оставьте овцу! — выкрикнул мальчишка.       И теперь Гредо не ответил ему. Он затянул верёвку и попытался приподнять овцу, чтобы понять, имеет ли смысл тратить силы на то, чтобы нести её живой и целой. Пастух не оставлял попыток: — Послушайте меня! Вы сами себя подставляете! Не совершайте преступление. Отпустите животное и уходите, тогда я не расскажу, что видел вас!       Услышав шаги слишком близко, Гредо обернулся на пастушка, вперившись в него взглядом. Мальчишка, собиравшийся замахнулся посохом, которым гонял овец, сразу же замер, настолько близко увидев внешность чужака. Гредо не без удовольствия заметил сомнение и страх, отразившиеся на лице пастуха. Он не был угрозой, поэтому Гредо, рывком подняв овцу к себе на плечи, встал и пошёл прочь. — Нет, не смей! — мальчишка оббежал его и стал у него на пути.       Поразившись словно из ниоткуда появившейся у пастушка смелости, Гредо поморщил нос и остановился, смотря на мальчишку. Или внешности Песьеголосца больше недостаточно, чтобы убедить человека не приближаться? Видимо, нет, ибо пастух никуда не уходил, стоя на пути у колдуна и обнажив нож, который ранее скрывал под накидкой. Тогда, раздражённый его попытками помешать, Гредо резко скинул овцу со своих плеч и, быстрым движением выхватив из ножен уже собственный кинжал, направил острие на пастуха. Тот сразу же начал ощутимо дрожать, но всё равно не отошёл. «Ну неужели овца того стоит?» — снова удивился Гредо глупости мальчика. Так они, долго рассматривая друг друга и держа оружие наготове, стояли и не решались ничего сделать. Пёс, выпитый до бессилия, продолжал наблюдать издалека. Его почти неслышный лай уже даже не мог щекотать Гредо, и так наполнившегося собачьей силой, но всё ещё желающего наесться и мяса. Однако желания вредить кому-то, ещё недавно бывшему ребёнком, у него не было. Качнув кинжалом на весу, Гредо, растягивая каждое слово, проговорил: — Уйди с дороги. Пока можешь. Пастух сделал несколько шагов назад, но всё ещё держал нож наготове. Лицо самого колдуна оставалось нечитаемым, ни одна эмоция не появлялась и не кривила шрамы, пересекающие кожу, но он хотел думать, что голос его, клокочущий изнутри, говорит достаточно. Всё, что ему было нужно, это прогнать раздражающего мальчишку как можно скорее. Близость людей бесила его, особенно теперь, когда голод уже шептал о том, что церемониться и оттягивать обед не стоит ради какого-то щенка, решившего, что он сможет отстоять одну несчастную овцу. — Уйди! — повторил Гредо. — Не уйду! — выкрикнул пастух в ответ, пытаясь сохранить твёрдость в своём голосе, но всё же ещё дальше отступая назад. — Сейчас придут другие на мой крик! Уйди сам и оставь овцу! Пошёл отсюда! — Ты что, драться со мной собрался? — не веря в то, что это может оказаться правдой, с вызовом спросил Гредо. — Да!       Гредо разочарованно вздохнул. Неужели непонятно, что всё, чего он хочет, это чтобы его оставили в покое? Пастух не готов с ним драться сам, но и не желает уходить.       Мышцы в ногах горели, но не от усталости, а от предчувствия погони. Гредо стоило усилий сохранить себе человеческое зрение, поскольку всё, что хотели видеть его глаза, сходилось только на мелкой фигуре пастуха. Мгновения перекатывались одно за другим в ожидании, пока кто-нибудь уступит. В последний раз Песьеголосец решил дать пастушку шанс: он склонился, словно готовясь к прыжку. Пастух вздрогнул, но и теперь ему, как считал Гредо, не хватило сообразительности просто уйти с дороги. Несколько раз щёлкнув зубами, не отводя взгляда и смотря прямо в глаза пастуху, колдун оскалился и наморщил нос. Уголки губ поползли вверх сами собой, когда Гредо увидел, что это звериное действие убедило отступиться, и пастух стал отступать ещё дальше назад, опуская нож и всё больше поддаваясь страху перед странным чужаком.       Но теперь уже недостаточно было просто уйти с дороги. Позабавившись чужому страху и ощутив в себе желание забрать что-нибудь взамен времени, потраченного на убеждение, Гредо склонился ещё ниже, припадая к земле, чтобы в следующую секунду броситься вперёд. Когда пастух понял, что чужак бежит прямо к нему, то сразу же закричал и побежал прочь, не заметив даже, что Гредо бросил свой кинжал на землю ещё в тот самый момент, как решил преследовать пастуха.       Несколько раз увернувшись от попыток Гредо схватить его, пастух надеялся затеряться среди камней. Поняв, что преступник бежит слишком близко, в любой момент готовый схватить его, мальчишка наотмашь ударил рукой, сжимавшей нож, куда-то за себя, но Гредо ловко поднырнул под неё и, сбив пастуха с ног, покатился с ним под один из холмов. Крик пастуха зазвучал сдавленнее, прерывисто. Подмяв жертву под себя, Гредо, не впечатлённый этими криками, выхватил нож из пальцев пастуха и отбросил оружие в сторону. Мальчишка сразу же закрыл лицо руками и затих. Гредо сидел над ним, внимательно смотря на него. Ожидание снова затягивалось, и тогда пастух выглянул из-за собственных рук, чтобы посмотреть в лицо преступника. Словно это и было нужно Песьеголосцу. Он тут же схватил мальчишку за руку и, подтянув к себе, вонзил зубы в его предплечье. По ушам ударил высокий, истеричный крик пастуха. Гредо знал, что его зубы не способны были прокусить чужую куртку, но кожа под тканью податливо сжалась, заставляя пастуха испытывать боль и ужас, вряд ли виденные им раньше.       «Не захотел по-человечески!» — злорадствовал у себя в голове Песьеголосец, развлекающийся запугиванием наглого щенка. Пастух продолжал кричать, пытаясь ударить преступника и вырваться, и тогда, разочарованный его непонятливостью, Гредо разжал зубы, схватил его за копну волос и перевернул пастуха на живот. Мальчишка сразу же попытался вскочить на ноги и подался назад, желая вырваться из чужой хватки, но Гредо, сдерживая смех, откинул его капюшон и снова вцепился зубами в жертву, в этот раз прямо в загривок юноши. — Хватит! Хватит! Остановись! — взвыл пастух, срываясь на хрип от усталости и страха. — Отпусти меня! Песьеголосец сразу же расслабил челюсть и одёрнул руки, позволяя пастуху освободиться. Тот отпрыгнул в сторону, повалился на землю и, несколько раз перекатившись через себя, попытался встать, но снова упал, споткнувшись о торчащие из земли камни. Подняв глаза на преступника, он уставился на него, ожидая увидеть преследование. Но Гредо спокойно стоял поодаль, а как только заметил, как смотрит на него пастух, вдруг согнулся и захохотал, схватившись руками за собственные колени и жмурясь от веселья. Потом, насмеявшись вдоволь и поняв, что пастух так и остался лежать на земле, оцепеневший от страха и запутавшийся в своей шерстяной накидке, Песьеголосец снова защёлкал зубами и притопнул ногой, давая понять, что оставаться поблизости не стоит, и в любую секунду погоня может продолжиться. В этот раз урок был усвоен. Пастух вскочил на ноги и, не оборачиваясь, пустился наутёк, быстро затерявшись среди холмов. Гредо ещё напоследок хохотнул, стирая смешанную с кровью слюну с губ, потом вернулся к овце, взгромоздил её себе на плечи и ушёл своей дорогой. Так прошло ещё несколько месяцев, в течение которых Гредо, убеждающийся в собственной безнаказанности, обхаживал многие деревни в округе и убеждал себя, что наслаждается одиночеством. Стоило ему заметить или услышать присутствие человека рядом, как таящаяся внутри Песьеголосца злость, иногда рука об руку идущая с тревогой, заставляла его таиться и менять кормушку, пугая уже новых жителей других посёлков и маленьких городов. Летняя жара, позволившая ему жить в объятиях природы и не искать себе убежища, постепенно сменялась прохладой вместе с тем, как менялся и облик окружающего его мира. Ещё не чувствующий страха из-за холодов, но всё же боящийся уходить далеко, чтобы не потерять собачьи голоса, вертящиеся только вокруг людей, Гредо не покидал жилых мест, пока однажды не вышел к деревне, лишённой своей сути.       Он уже несколько дней не натыкался на следы собак или людей, и постепенно сомнения его стали усиливаться, но дорога не кончалась, поэтому Гредо шёл без страха потеряться. Странно было то, что не попадалось ему ни повозок, ни других путешественников, ни рыцарских патрулей, ни даже кого-то, кого можно было бы назвать разбойником. Потом, к утру следующего дня, издалека Песьеголосец заметил дом, стоящий на границе с лесом. Дорога была вдоль и поперёк истоптана конскими следами, но смутило колдуна то, как сильно они были засыпаны песком, и как тихо было вокруг. Подкравшись ближе к дому, Гредо выглянул из-за его стены и стал осматриваться. Раздался звон колокольчика. Гредо сразу же лёг на землю и обернулся на звук: где-то дальше, за зарослями ягодника, блеснула спиной корова, хвостом разгоняя рой мух. Гредо облегчённо вздохнул, потом пополз обратно и выглянул из-за другой стороны дома. На тропинке, ведущей к основной дороге, где виднелись другие дома, не было видно чьего-либо присутствия. Тогда Гредо приблизился к окну дома и прислушался. Он слушал долго. Наконец стало ясно, что внутри пусто. Гредо быстрым шагом пошёл ко входу, но замер в нерешительности, увидев, как ощерился на него дом, зияющий темнотой через приоткрытую дверь. Снова пришлось слушать. Несколько минут колдун стоял, готовый, в случае чего, бежать прочь, но никто так и не вышел. Ступив на порог, Песьеголосец коснулся рукой двери и распахнул её. Сначала он увидел фигуру человека, застывшего на постели. Потом заметил движение и мельтешение, роящееся вокруг фигуры. Стаи насекомых, одолевающих плоть, стали кружиться вокруг от сквозняка, зашедшего в дом. Лишь тогда ничтожный в сравнении с собачьим человеческий нос столкнулся с духом, витающим в доме. Песьеголосец не боялся трупов, но темнота полного насекомых и гнилостного воздуха дома отгоняла его прочь. Гредо сделал шаг назад, и не моргая, словно боясь упустить из вида останки, искажённые теплом сентября и работой жужжащих падальщиков, потянулся к двери и закрыл её. Потом вышел на дорогу. Оглядев силуэты домов, стоящих дальше, он думал. Прикидывал, сколько прошло уже времени, прежде чем человек превратился в это, и стоит ли искать других жителей, которые, заметив пропажу соседа, явно обнаружили бы его ещё раньше и вынесли, если бы сами были в порядке.       Сделав глубокий вдох, колдун залаял. Жалко, ненатурально, насколько способно его тело, но всё же. Собачий лай словно бы имел право раздаваться в таком месте, в отличие от человеческого голоса. Пришлось ждать, пока ему ответят. Гредо залаял снова. Ответ послышался ближе. Наконец, выбежав из-за плетённого забора, на глаза ему показалась лохматая собака. Мелкая, ушастая и кудрявая, она остановилась посреди дороги, нервно помахивая хвостом, потом начала голосить, прогоняя чужака. Гредо опустился ближе к земле и, протянув руку навстречу собаке, присвистнул. Собака дёрнулась в сторону, потом прыгнула в заросли травы и скрылась. Цокнув языком, Гредо выпрямился и, не боясь быть замеченным, двинулся вперёд.       Никто не вышел на лай собаки, не окликнул незнакомца, не попытался прогнать его. Гредо раз за разом ступал на тропы, ведущие к домам, но ещё на полпути понимал, что везде, куда бы он ни смотрел, всё было на месте, кроме людей. Тогда Песьеголосец отступал назад и, отворачиваясь, снова двигался по дороге. Ни одного лица он не увидел в пустующих окнах, но чем дальше он шёл, тем сильнее становилось чувство, что на него всё же смотрят в ответ. Липкий, словно из снов пришедший страх начал добираться до его разума, и Гредо не позволял себе больше останавливаться и надеяться на присутствие тех, кого раньше он избегал.        Так было до тех пор, пока он не вышел к залитому солнцем полю, за которым не стояло уже ни домов, ни сараев. Где-то на другой его стороне, у зеленеющего леса, несколько коров бродили, никем не привязанные. Обернувшись, чтобы посмотреть на деревню, Гредо заметил, как недоверчиво смотрит на него та же собака, что ответила на его зов. Малышка молча пряталась за пнём, сохнущим у дороги, и не решалась подойти ближе так же, как Гредо не решался вернуться туда. Тогда Песьеголосец двинулся прочь от деревни, и когда тень от деревьев, растущих на её границе, перестала падать ему на голову, он остановился, снова посмотрел на собаку и громко крикнул: — Лучше бы тебе понимать человеческую речь, потому что то, что я тебе скажу, очень важно! Собака навострила уши и подняла голову, услышав, что незнакомец заговорил. Гредо сделал глубокий вдох и продолжил: — Уходи отсюда! Иди в другую деревню! Или иди со мной! Собака ударила лапами по земле и снова начала исходиться лаем. — Не называй меня чужим, я ничего не трогал из их домов! — спорил с ней Гредо, не пожелавший даже осматривать чужие вещи, не важно, брошенные ли ушедшими из деревни людьми, или лишившиеся своих хозяев. — Не поверю, что ты жила тут одна! Другие собаки ушли уже, иди и ты! Уходи! Не желая слушать его, собака снова прыгнула в траву и скрылась где-то в деревне, издали продолжая бросаться оскорблениями в напугавшего её чужака. — Дурная! — не злобно, но скорее встревожено выругался Гредо себе под нос. Ему было жаль эту собаку, но он не стал бы уводить её насильно. Чувство, что за ним смотрят жители этой тихой деревни, стало усиливаться. Гредо не знал, есть ли ещё мертвецы поблизости, но его и без того тяжёлая сумка была лишь очередным доводом к тому, чтобы уйти как можно скорее и ничего не трогать, не говоря уже о том, что сам воздух казался застывшим и мутным. К голосу лающей собаки прибавилось вдруг конское ржание. Колдун сразу же прислушался и не ошибся: конь ржал с другой стороны поля. Когда Гредо добрался дотуда, снова ступив под тень уже других, не принадлежащих деревне деревьев, он услышал звук, так сладко льющийся ему в уши и напоминающий о том, что он всё ещё не спит и не поглощён одним из своих кошмаров. Поблизости говорили люди. Нос снова уловил запах, уже не смерти, но дыма. Гредо ускорил шаг, и когда голоса стали слышны настолько, что можно было при желании разобрать, о чём они говорят, что-то внутри вдруг больно кольнуло Песьеголосца. Он остановился и, присев на землю возле одного из деревьев, стал жадно ловить ушами каждый звук, до которого дотянется. Звякали стремена, тёрлись о сталь ремни. Лошади тяжёло ступали по истоптанной земле. Топор рубил древесину. Костёр скрипел и трещал. Люди спорили. Обсуждали. Упоминали. Гредо расслышал слова, постепенно сложившие для него новый гобелен, который он, знающий уже, что лежит за его спиной, мог доткать самостоятельно. Ведомый любопытством, колдун перебежками добрался до лагеря, разбитого людьми. Лишь толика облегчения посетила его, когда Гредо увидел, что гербы, захватившие щиты и знамёна рыцарей, ему не знакомы. Не было на них ни изуродованных белых собак, ни цветов, украшавших кинжал Гредо, принадлежавший когда-то графине Ламельдотт. Люди, облачённые в сталь, потели и ругались на то, как долго приходится им дожидаться Сынов и Дочерей. Гредо пристально изучал их, пересчитывал и повторял в голове их слова. Ясно было, что о деревне им уже известно, и именно случившееся в ней заставило их собраться здесь. Тогда, пользуясь тем, что никто не заметил присутствия чужака, Песьеголосец прокрался прочь от лагеря и дороги, и быстрым шагом стал удаляться. Всё дальше и дальше, пока ноги не устали настолько, что пришлось сделать привал. Было уже темно, но Гредо, гонимый проникающим под одежду страхом заразы, не готов был ждать целую ночь. Отдохнув лишь немного он, не дожидаясь утра, пустился в путь снова. К рассвету жизнь вокруг уже кипела не хуже мух, пожиравших останки в брошенной деревне. Отовсюду, куда ни приди, слышались отголоски быта. Это что успокаивало и помогало забыть о том, что Гредо хотел считать не касающимся его делом. Видно было дым, поднимающийся в небо, слышно было, как идут на работу в поля живые и здоровые люди. Наконец, дорога стала ещё шире и оживлённее. Настолько, что Гредо пришлось спуститься к лесу, чтобы не встречаться с незнакомцами. И там, заметив сквозь деревья блеск бегущей воды, парень позволил себе остановиться и отдохнуть. Разбив костёр и сложив свои вещи, он зашёл в реку, не боясь прохлады и желая смыть ощущение прилипшей к нему хвори.       Он видел, как постепенно светлеет его кожа, лишённая пыли и въевшегося пота. Это позволяло расслабиться. Гредо погрузился в воду с головой. Воспоминания, приятные настолько же, насколько приносящие боль, сразу же залились в уши, и тогда колдун вынырнул, тяжело выдыхая и убирая налипшие на лицо волосы. Перед глазами упрямо возникали дружеские фигуры, обнажённые, счастливые и притягательные, зовущие его к себе и нежащиеся в горячем песке. Гредо не хотел позволять себе даже мельком вспоминать о них, так резко пропавших из его жизни. Грусть теперь казалась ему непозволительной слабостью. Чтобы доказать себе, что всё это лишь призраки, он посмотрел на берег, на котором оставил свои вещи: каменистый, у воды перемазанный илом и зеленеющими от тёплой погоды водорослями. Совершенно не такой, где отдыхал он вместе с друзьями. Потом Гредо заметил чужой взгляд. Сначала всё внутри Песьеголосца задрожало, ожидая худшего. Зверь, сидевший неподалёку от того места, где потрескивал костёр, не предвещал ничего хорошего. Однако минуты шли, а рядом с псом так не появились его хозяева, облаченные в кожаные доспехи и несущие с собой слова давно почившего Нивека. Собака, которую колдун принял за рыцарского пса, выглядела спокойной.       Ещё раз окунув голову в воду, чтобы умыться, Гредо выпрямился и медленно пошёл к берегу, желая понять, чего хочет от него зверь. Пёс же, видя, что человек решил выйти, качнул головой и стал нюхать воздух. Гредо кивнул ему и отвёл взгляд, желая убедить его в том, что не интересуется им ни капли. Поняв это и поступив так же, пёс стал ходить туда-сюда, обнюхивая камни и ища что-нибудь, что могло бы заинтересовать его. Гредо же сел около своих вещей и стал наблюдать за пришельцем исподтишка. Пёс был громадным. Исхудавший, но не потерявший своей силы, светлошкурый гигант медленно переставлял лапы по заиленному берегу, обнюхивая камыши и прислушиваясь к тому, как переговариваются птицы в зарослях.       Гредо сразу понял, что не обошлось тут без рыцарских зверушек, но зверь перед колдуном навряд ли сам мог стать таковой. Быть может, кто-то из его родителей и носил благородное имя, но всё, что было в этом незнакомце теперь, кричало о незапланированном союзе, испортившем породу и породившем эту долговязую диковинку на свет. Всё в ней было как-то не так. Рыцарские собаки гладкие, набитые мышцами и крепкие, как быки, чудовища, взращенные только для того, чтобы служить оружием. Их морды короче, их лбы морщинистее. Их маленькие и тёмные глазки смотрят не то равнодушно, не то глупо. Их тонкие, но жёсткие хвосты плетями бьют их по бёдрам, а уши обрезаются ещё в младенчестве. Может, кому-то пришло в голову скрестить пса Богарне с пастушьим волкодавом? Пастухи совершенно не были похожи на своих белых собратьев. Их тёмные косматые шкуры, казалось, были получены от медведей, а загибающиеся крюком хвосты пушились и развевались на ветру. Сколько ни видел Гредо их, отгоняющих хищников и его самого от коз и баранов, он всегда сравнивал их с Шер — бурой великаншей, давшей ему его первые таланты и взрастившей его подобно второй матери. Никто из них не мог сравниться с ней в глазах Песьеголосца, даже этот чужак, пусть он и был крупнее первой поделившейся своей силой с младенцем собаки.       Пёс перед Гредо был длиннее и выше. Его обрубленный людьми хвост торчал прямо, а уши, видимо, обрезанные слишком поздно и криво, топорщились, как козьи рога. Светлая шерсть пса казалась грязной, но Гредо видел, что взъерошенный густой мех, желтеющий и сереющий к бокам и спине, был дан животному от рождения. Когда пёс снова взглянул на человека, Гредо рассмотрел пятно, раскинувшееся лишь на одну сторону собачьей морды, и распознал в глазах животного взгляд, смутно знакомый колдуну. Пёс сделал несколько кругов по берегу, неряшливой походкой переходя на рысь, потом выгнул спину, потягиваясь, словно кот, и улёгся на камни. — Где твои люди? — не сдержал своего любопытства Гредо.       Казалось, пёс даже не услышал вопроса. Его уши не дрогнули и не повернулись на голос. Прежде, чем Гредо повторил свой вопрос, пёс зевнул. «Нету, значит», — догадался колдун. — Хочешь есть? — спросил Гредо.       Пёс и теперь не отреагировал. Он щурился, нежась в лучах пока ещё ласкового солнца, и смотрел куда-то мимо человека. Гредо встал, достал из своей сумки ломоть хлеба и медленно шагнул в сторону пса. Взгляд, которым тот одарил его, сразу же заставил колдуна замереть. — Ладно, я не буду тебя тревожить, — согласился Гредо, в душе раздосадованный тем, что пёс не захотел подпускать его к себе.       Но посмотреть на такое животное вблизи хотелось, поэтому Гредо, пользуясь спокойствием пса, сел обратно на землю и сам укусил хлеб, а потом постепенно начал подсаживаться всё ближе и ближе. Пёс не мешал ему до тех пор, пока Гредо не приблизился на расстояние своего роста. Тогда животное повернулось к человеку и, не сводя с него светлых золотистых глаз, стало наблюдать. И только теперь Гредо понял, что не так с этой собакой. Почему так странно, но неправильно похож он на своих рыцарских собратьев и вместе с тем так отличается от них. Почему топорщится мех на его спине и загривке, почему лапы кажутся долговязыми, почему тело, которое должно было стать слишком тяжёлым и грузным для такого роста, на самом деле двигается легко и тихо. И почему не хочет он, подобно другим собакам, сближаться с Песьеголосым колдуном, но не сторонится его так, как сторонятся дикие, не знающие человека звери. — Есть в тебе волчья кровь? — прошептал Гредо, видя, как пристально смотрит на него пёс.       Он знал, что собаки не умеют говорить. По крайней мере, не так, как люди. Их мысли можно было обернуть в слова, но только так, как понял бы их сам Гредо и как мог бы рассказать человеческими словами. Но то, что читалось во взгляде пса, было понятнее, чем многое, что мог разобрать колдун когда бы то ни было раньше. «И что с того, если есть?» — с вызовом вопрошал пёс, на самом деле не нуждаясь в ответе и не беспокоясь о том, что подумает о нём чужак. Даже если чужак подумает только хорошее.       Гредо пристыжено отвернул от него взгляд, и только тогда пёс, разинув морду и вывалив язык, отвернулся тоже, расслабленно наблюдая за птицами. Так они отдыхали, пока зверь грелся на солнце, не интересуясь человеком, а человек делал вид, что не интересуется зверем. Незнакомая, чужеродная и нигде не пригодившаяся красота пса притягивала Гредо. — Покуда остаются силы, покуда крепость есть в зубах… — начал шептать он, думая, что сможет полной скрытых мыслей речью заворожить пса так же, как тот заворожил его своим спокойствием и мощью. — Покуда ярко прыть пылает в идущих по́ миру ногах. Покуда руки ещё могут знакомить с Пропастью врага, пусть будет разум чист и ясен, как винограда ветвь гибка.       Ему казалось, что у него при себе нет ничего красивее и внушительнее стихов, которые может создать человеческий разум. Гредо не сочинял стихов сам, но он запоминал то, что почерпнул из книг. А чем ещё можно заворожить зверя, если не знанием? Всё, кроме людского знания, у зверя и так имеется. Особенно у того, кто взял силу и от собак, и от волков.       Но пёс даже не закрыл пасть, слушая человека. Звериный взгляд всё так же был прикован к камышам и к иве, где в зелени резвились мелкие птицы.       Гредо почувствовал нечто сродни обиды. Ему хотелось показать, что он ничуть не хуже, чем сам пёс. И что он уж точно лучше, чем другие люди, которые, судя по всему, уже давно не были интересны этой одичавшей и рождённой в странном союзе собаке. А Гредо тоже знал и тех, и других. И его красота и сила тоже нигде не пригодились, лишь отпугнув сородичей. Вот они оба теперь, ненужные гибриды, и встретились тут, привлечённые водой и солнцем. — Смотри, — сказал Гредо и встал на ноги.       Пёс ощутимо напрягся, заметив резкое движение, но потом, увидев, что человек подошёл к камышам, привстал на лапах и навострил уши. — Смотри, — повторил колдун, а потом, коснувшись ивовых ветвей, спускающихся к берегу, передал им свои чувства и своё желание, обращённые колдовством.       Длинная лоза, напряжённая собственным соком и чужой силой, изогнулась, обвив сразу же засвистевшую в ужасе птицу. Гредо рывком притянул пустившую лианы ветку к себе, чтобы дотянуться до пойманной птицы. Взяв её, живую, но пленённую в руки, колдун медленно пошёл обратно к псу с неподдельным интересом наблюдающим за действиями человека. Опустившись перед ним на колени, Гредо протянул руки вперёд, позволяя псу самому решить, хочет ли он подойти ближе. Пёс снова повёл головой, нюхая воздух, потом сделал шаг вперёд. Заметив, что Гредо всё так же не уходит и не атакует, пёс решил, что человек всё-таки не представляет угрозы, и подошёл вплотную. Колдун почувствовал, как холодный собачий нос касается его пальцев, под которыми скрывается невредимая птица, жалобно посвистывающая. Наконец, поняв, что жертва в руках человека жива, пёс отступил назад и выпрямился. В его движении Гредо увидел готовность. Тогда парень раскрыл ладони, позволяя птице предстать перед собакой. Крылатая дёрнулась, снова оказавшись на свету, мигом вспорхнула в воздух и стрелой полетела прочь. Пёс вздрогнул, играючи припал на передние лапы, потом сразу же встал, следя, куда скроется птица. Когда она пропала высоко в ветвях деревьев, растущих у реки, пёс повернулся обратно к человеку и, снова вернув себе незаинтересованное выражение морды, с шумом выдохнул воздух ноздрями и пошёл прочь. Гредо встал на ноги и удивлённо посмотрел ему вслед, ожидавший, видимо, чего-то другого. Но пёс так и не вернулся к нему.       Спустя несколько часов Гредо продолжал свой путь. Он один раз, уже возвращаясь к дороге под вечер, заметил мелькнувший далеко в зарослях светлый бок. Издали пса действительно можно было бы принять за крупного волка, если бы не обрубок-хвост и уши, бывшие жалкой попыткой сделать из дворняги рыцаря. Гредо пожелал псу удачно пережить будущую зиму и пошёл дальше. Сентябрь был тёплым, но приближались куда более суровые месяца осени. Гредо больше не хотел встречать морозы за пределами людских стен, поэтому он возвращался к крупным городам, надеясь затеряться среди чужих жилищ и дел.       К концу октября он пришёл в город-крепость, бывший пока что самым крупным и самым внушительным из всех, что довелось видеть Песьеголосцу. Ему много раз пришлось избегать встречи с Сынами. Облачённые в броню из кожи — как же сильно они, видимо, бояться огня опальных! — рыцари могли встретиться где угодно, но Гредо, наученный уже опытом, скрывался в переулках так ловко, что спустя неделю в этом гигантском городе он совсем расслабился и позволял себе разгуливать днём, изучая повороты и помогая себе освоиться. В случае чего, он должен суметь сбежать как можно скорее, поэтому колдун бродил бесцельно, с каждым шагом расширяя территорию, известную и доступную ему. Он примечал растения, охватившие здания, запоминал каменные выступы на домах и стенах, разглядывал мосты, решётки и ворота. Несколько раз он натыкался на статуи Пресветлым, и знакомые уже часовни Фабьян, в которые теперь он, пристыженный некоторыми своими делами, отказывался заходить, словно только там она могла увидеть его суть. Не говоря уже о церквях, построенных во славу Создательнице. Как блудный сын, боящийся родного порога, Гредо отводил взгляд, скрывал голову под капюшоном и спешил уйти прочь, заглушая раздающиеся в голове и звучащие прямиком из воспоминаний голоса.       Когда очередная прогулка привела его к новой площади, солнце было уже высоко. Гредо сел под ограждение канала и стал ждать, пока улицы опустеют окончательно. Утро закончилось, скоро все разойдутся, и Песьеголосец сможет проникнуть куда-нибудь, не боясь наткнуться на задержавшегося хозяина жилища.       Так он ждал, подолгу рассматривая плющ, раскинувшийся на стене соседнего дома, пока от этого мирного занятия его не отвлекли детские крики. Они слышались и раньше, отдалённые, словно в игре, но теперь прозвучали совсем близко. Гредо повернулся: наперерез площади бежало несколько мальчишек. Быстро стало ясно, что все преследуют одного, в непомерно крупной светлой рубашке, пропитанной грязной водой. Гредо подумал, что мальчишка, должно быть, не просто бегал по лужам, а валялся в них. Иначе как он мог настолько промокнуть? Разве что, прыгнуть в канал. Но ещё через пару мгновений цепкая догадка посетила колдуна: мальчик промок не по своей воле. Настигший убегающего ребёнка подросток толкнул его в спину, и мальчишка, перекувыркнувшись несколько раз на земле, попытался встать. Остальная компания накинулась на него и стала беспощадно бить. Гредо видел раньше детские драки. Все наваливаются на одного, несколько раз ударяют его кулаками по бокам, может, дают пощёчин и разбегаются. Но это было что-то другое. Другие дети держали свою жертву, иногда ударяя его руками, пока самый старший, замахиваясь ногой, со всей силы пинал ею куда только успевал попасть: по спине, по плечу, по голове ребёнка. Это была не шутливая драка, это было полное злобы и несправедливости избиение. Мальчик, прижатый к земле, пытался закрываться руками, потом отчаянно заверещал. Это был крик осознания, что никто не отпустит его, не пощадит. Крик, направленный не на своих обидчиков, а на кого угодно. Только бы всё остановилось.       Этот жалобный голос очень неприятно резанул Гредо по ушам. Словно поняв, что веселью может прийти конец, если другие люди услышат визги и помешают, напавший подросток снова обрушил тяжёлый удар по голове мальчика. Тот затих на несколько мгновений, потом попытался закричать ещё, но остальные хулиганы смогли перехватить его руки покрепче, освободив его голову для следующего удара. Нога обидчика влетела в лицо ребёнка, потом ещё несколько раз опустилась на него, прежде чем Гредо успел подойти к компании и, схватив подростка за плечо, одёрнуть его назад, заставляя повалиться на землю. Дети, держащие жертву, тут же отступили назад, испуганно замерев на месте и уставившись на подошедшего к ним человека. Какая-то чумазая девчонка споткнулась о своего товарища, чуть не завалила его на спину. Все стали медленно отступать. Гредо не обращал больше внимания на них, слишком мелких, чтобы решать что-то. Он смотрел только на подростка, вскочившего с земли и злобно уставившегося на него. Парнишка захотел сказать что-то, скалясь от злости и не впечатлившись, в отличие от приятелей, страшной внешности, но вдруг, заметив висящий на поясе у незнакомца кинжал, отбежал в сторону, и стал кричать оттуда: — Чего тебе надо?! Ты кто? Гредо не ответил. Гонор, изо всех сил демонстрируемый мальчиком, словно бы сыграл против него: колдун понял сразу же, насколько брехлив этот щенок и насколько он боится, оттого и бросается первым. Вместо того, чтобы дальше уделять ему внимание, парень наклонился над избитым мальчиком и посмотрел на него: ребёнок лежал, не шевелясь. Гредо цокнул языком и опустился на колени, пытаясь рассмотреть лицо мальчишки получше: нос и рот его были окровавлены, глаза полузакрыты. Должно быть, один из ударов вышиб ребёнка из сознания. Гредо вздохнул, потянулся рукой к нему, но вдруг около головы лежащего перед ним мальчишки о землю ударился камень. Колдун, не поднимаясь с земли, повернулся к подростку, замахивающемуся для второго броска. Заметив, что на него смотрят, парнишка слегка опустил руку и выкрикнул: — Что, за урода заступаешься, урод? Гредо и теперь промолчал, думая, стоит ли ему бросаться на ребёнка. Всё-таки, детские дела должны касаться только детей и их родичей. А кто такой Гредо? Но праведная злость внутри твердила, что броситься можно по-всякому. Ничего такого страшного не случится, если тот, кто готов ударить младшего, сам получит несколько пощёчин. Не станет же Гредо вредить щенку по-настоящему. Пострадает разве что гордость мальца. Ну и, может, немного кожа, если парнишке не повезёт свезти её о камни при падении, или если Песьеголосец захочет снова научить человеческого ребёнка собачьим манерам, раз уж людские будут отринуты.       Облизнувшись, Гредо кашлянул и тихо, чтобы не слышно было дальше, чем стоит подросток, спросил: — Гавкать на старших нравится, да? — Чего? — оскорбился парнишка. — Больной ты, что ли? Я тебе не Сердечный, лечить не буду. Пошёл нахер отсюда! — Хочешь, всю жизнь гавкать будешь? — нарочито спокойно спросил Гредо.       Камень просвистел мимо его головы. Сдержанный тон незнакомца напугал подростка, но тот, не желая показывать этого, не смутился своему промаху и достал из кармана третий камень, явно заготовленный на подобный случай. Гредо поднялся на ноги и приподнял повязку на левой стороне лица, демонстрируя парнишке свой голубой глаз. — Хочешь? — повторил Песьеголосец.- Я могу превратить тебя в собаку. И я превращу, будь уверен.       Рука подростка зависла в воздухе, он не решался бросить камень снова, но видно было, насколько ему этого хочется. — Ну, давай, — ещё раз терпеливо сказал Гредо и сделал шаг в сторону мальчишки. — Давай, теперь не промахнёшься. Или у тебя уже лапы вместо рук?       Подросток рывком отпрыгнул в сторону и бросился прочь. Дети вокруг последовали его примеру, растворившись, кто куда, как стая куропаток. Добежав до поворота, мальчишка, поняв, что странный чужак не преследует его, остановился и стал выкрикивать ругательства похлеще заправского пьянчуги и бандита. Гредо только улыбнулся. Ноги снова сами собой напрягались от желания помчаться следом, чтобы догнать и проучить, но издалека наблюдать действие бравирующего подросткового страха было не менее вкусно. И злобные крики только подтверждали этот страх. Наевшись чужих чувств вдоволь, Гредо снова отвернулся от подростка, опустившись на землю перед потерявшим сознание ребёнком. Теперь уже было не до радости: несколько разных страхов кольнули изнутри: что, если ребёнок погиб? Даже один удар в голову, полученный в неподходящее время, может убить человека. Гредо знал это, и скривил лицо, сдерживая собственный разум, напоминающий ему об источнике этого знания. Или что, если малец, вернувшись в сознание, решит, что это сделал с ним Гредо? Зря он, наверное, стал запугивать хулиганов магией. Вскоре весь город будет судачить о том, что человек с разными глазами колдует. — Да, и пусть, — вслух прошептал Гредо. В тишине опустевшей улицы собственный голос резанул по ушам.       Конечно же, он не стал бы превращать человека в собаку. Возможно ли вообще такое? Вряд ли. Человека можно свести с ума, заставив лаять и рычать, но навсегда сделать его собакой? Гредо хотел думать, что это скорее преувеличение, вроде того, что кровь у опальных горит, как масло. С другой стороны, опальных Гредо встречал последний раз лет пятнадцать назад. Может, и горит. Кто знает? Гредо тяжело вздохнул, прогоняя и эти мысли. Сейчас у него есть мысль важнее: ребёнок перед ним. Парень коснулся плеча мальчика и попытался привести его в чувство. Светлая его рубашка вблизи была ещё грязнее и мокрее, чем казалось ранее. Она была больше нужного, искусно украшена нитками. Красные и синие цветы оплетали ворот, заботливо расшитые чьей-то рукой. Гредо сразу догадался: такую вещь малыш мог получить только со старшего плеча. И вряд ли по согласию.       Словно потревоженный чужими мыслями о том, что он взял чужое, мальчик вдруг встрепенулся и открыл глаза. Несколько секунд он лежал, смотря в пустоту перед собой, потом рывком сел на земле и неразумно уставился на человека перед собой. Волосы на виске ребёнка слиплись от крови. Гредо не ожидал такой резвости от мальчишки, только что приложенного головой о камни. — Привет, — неуклюже шепнул он, видя, как постепенно на лице мальчика отражается непонимание, смешанное со страхом. — Не бойся меня. Всё хорошо.       Слишком поздно он понял, что так и не вернул повязку на место, и теперь прожигает ребёнка тем же взглядом, каким отпугивал хулигана. Мальчик стал оглядываться, прикусывая окровавленные губы и руками сминая рубашку у себя на груди. — Они разбежались, — сообщил Гредо. — А вы кто? — тихо спросил мальчик. — Да я… просто… просто мимо шёл, — пробормотал Гредо, опуская глаза к дороге и нащупывая под своим плащом бурдюк. — На, умойся. У тебя кровь.       Мальчик коснулся виска, потом болезненно скривился и стал разглядывать кровь, оставшуюся на пальцах. — Это вода? — уточнил он, аккуратно придерживая бурдюк, в его руках ставший казаться огромным. — Да.       Вместо того, чтобы смыть кровь с головы, ребёнок стал жадно пить, но после нескольких глотков вдруг скривился пуще прежнего и, щурясь, возмущённо посмотрел на Гредо. — Что с ней?.. — Что? — удивился колдун. — Что за вкус? — Травы… — неловко пробурчал Гредо. — Мята и щавель. — Зачем? — раздражение и укоризна, звучащие в голосе ребёнка, почти заставили Гредо смутиться. — Чтобы лучше просыпаться и чтобы живот не болел, — пояснил он, отводя взгляд. — Протухает ведь уже, — деловито сообщил мальчик, протягивая бурдюк обратно незнакомцу. — Умываться не будешь? — попытался вернуть строгость своему голосу Гредо. — Дома умоюсь, — мальчик сначала сел на колени, потом начал медленно вставать. Но попытка его была неудачной, он тут же завалился на бок. Гредо поймал его и, держа под руки, усадил обратно на дорогу. — Где твой дом? — спросил колдун, наклоняясь к ребёнку поближе и рассматривая рану на голове. Кровь уже остановилась и запеклась, но это не значило, что всё хорошо. Мальчик, поняв, что ноги его не держат, притих и не поднимал глаз. Гредо повторил вопрос. — Ниже по каналу, — он поднял руку, указав куда-то в сторону. — Дом Асо́ла. — Я не знаю, кто такой Асол, — помотал головой Гредо. — Покажи, доведу тебя. — Не надо, — голос его стал совсем уж грустным. — Не бойся меня, я тебе ничего плохого не сделаю, — уверил его Гредо. — Не ты. Меня ругать будут… — мальчик всхлипнул. — Почему это?       Он вытер нос рукой и снова посмотрел на Гредо, теперь уже без страха. Видно было, как старается скрыть своё расстройство мальчишка, но получалось у него скверно. — Мне запретили с ними водиться. — Верно, видимо, запретили, — буркнул Гредо.       Мальчик стал щупать лицо, потом полез пальцами в рот. Гредо увидел, что одного переднего зуба не хватает. Заметив на лице ребёнка ещё более явно отразившееся расстройство, колдун понял: до погони зуб был на месте. — Что, выбили? — Да… — Вырастет новый, — неловко попытался успокоить его Гредо. — Это уже был новый! — мальчик стремился перебить обиду злостью. — Я ему сам все зубы повыбиваю!..       Гредо вздохнул и стал оглядываться в надежде на чудо. И правда, прямо под ногами блестел белоснежный детский зуб, чудом не втоптанный в дорожную пыль хулиганами. Взяв его в руку и повернувшись обратно к мальчику, Гредо хотел было вручить находку, но заметил, что мальчик постепенно кренится в сторону. Тут же сев перед ним на колени, колдун спросил: — Что с тобой? Ты совсем плох.       Лицо мальчишки бледнело, глаза постепенно затухали. Даже навернувшиеся слёзы не возвращали больше блеска. Ребёнок хотел что-то ответить, но вместо этого наклонил голову и плюнул на землю. Потом ещё больше сгорбился. Его вырвало водянистой желтой жижей. Гредо торопливо схватил его за плечи. — Ниже по каналу, говоришь? — Да. — Ну-ка, иди сюда, — он потянулся к нему в надежде, что ребёнок не испугается его.       Мальчик даже не поднял глаз. Только послушно потянулся в ответ, позволяя обнять и поднять себя с земли. Весил он совсем немного, а оказавшись на чужих руках сразу же положил голову на плечо незнакомцу и обмяк. Гредо чувствовал тяжесть скорее от осознания, что стоит посреди пустой улицы с чужим ребёнком. Хулиганья и след простыл, а случайные прохожие как назло испарились. Поняв, что ждать помощи неоткуда, колдун решил, что лучше всего — вернуть избитого родителям. — Я зуб твой нашёл, — сообщил Гредо, уверенно шагая туда, куда указал ребёнок. — Слышишь? Мальчик не отвечал. — Рубашка у тебя красивая. Отцовская, наверное? — Сенко́, — еле слышно ответил мальчик. — Твой отец? — Брат, — хрипло раздалось в ответ. — Хорошо, — кивнул ему Гредо. — Сейчас принесу тебя домой, отдам брату. — Нету его, — всхлипнул мальчик.       Гредо остановился посреди дороги, решив промолчать в ответ. Канал тянулся дальше, но путь разветвлялся. Налево вела дорога, через мост пересекающая канал. Справа меж домов петляла и углублялась в рыжие стены узкая каменная тропка. — Куда дальше? Эй?       Но ребёнок совсем притих. Тогда Гредо стал оглядываться в надежде встретить кого-то. На той стороне канала, встретившись взглядом со взором колдуна, вздрогнул и удивлённо замер грузный мужчина. Заприметив ребёнка на руках, мужчина хотел было двинуться вперёд, но Гредо сам шустро зашагал к нему. — Вы знаете, откуда этот ребёнок? — Гредо держал левый глаз закрытым, надеясь, что человек сочтёт его слепым. — Что с ним случилось? — мужчина заметно напрягся, увидев кровь, темнеющую на взъерошенных соломенных волосах. — Другие дети избили его. — А вы ему кто? — мужчина сделал шаг ближе, надеясь рассмотреть лицо мальчика, но когда Гредо тоже шагнул навстречу, заметив участливость незнакомца, мужчина отшатнулся. — Я ему никто, — буркнул колдун. — Я поднял его с дороги. — Вы его не знаете? — Нет! А вы? Где он живёт? Я хочу отнести его к родителям. — Откуда мне знать, что это не вы его избили? — мужчина попытался прозвучать грозно, но Гредо это не впечатлило. — Если бы его избил я, — начал колдун, — я бы не поднимал его с дороги, а бросил прямо в канал. Предлагаете мне так и сделать? Если вам плевать, идите дальше, я найду его родных сам! — Мне не плевать! — оскорбился мужчина, сразу же будто проснувшись и поняв, что Гредо готов уйти. — …Но я его не знаю! — Он сказал, что живёт у Асола. Вы знаете Асола?       Лицо мужчины сразу же озарилось просветлением. — Асола? Да! Старик Асол! — Вы покажите дорогу?       Делать было нечего. Они быстрым шагом двинулись туда, куда вёл теперь мужчина. Он, несмотря на свой вес, быстро пересёк мост и двинулся по узкой дорожке, уводящей дальше в дома. Гредо молча шёл следом. Ему говорить не хотелось, а мужчина говорить боялся. Это было видно по тому, как он всё время оборачивался на незнакомца с исполосованным лицом. Наконец, когда их путь снова вышел на широкую дорогу, выложенную ровным камнем, мужчина набрался смелости. — Я не видел вас раньше здесь. Откуда вы пришли? — С полей, — просто ответил Гредо. — С каких? — С зелёных. — Вы шутите? — возмутился мужчина. — Я разве смеюсь? — спокойно ответил Гредо. — Почему вы так отвечаете? — Я отвечаю правду, — процедил Гредо. — Мало кто может таким похвастаться. А я могу. — И что такой правдоруб, как вы, делает в Дамсто́ле? — с раздражением спросил мужчина. — Возвращаю избитого ребёнка его родителям, — Гредо повторил его интонацию. — И тут вы так ответили!.. — Как спрашиваете, так и отвечаю! — огрызнулся колдун. — У меня на руках ребёнок весь в крови. Не я вас должен беспокоить. — Я не могу не беспокоиться! Вы слышали, что происходит? Не обижайтесь на меня за подозрительность. — А что происходит? — злость Гредо сошла на нет, он стал искренне любопытствовать, надеясь, что речь может пойти о зверствующей болезни, последствия которой он нашёл и от которых успешно сбежал. — В полях новости мне никто не рассказывал. — Ничего хорошего! — парировал мужчина «странным» ответом, но потом махнул рукой, плюнул и всё-таки поделился: маги, будь они неладны. — А что маги? — продолжил свой интерес Гредо. — Недавно Сынов Гнева послали за одним. Живым не сдался, и с собой нескольких забрал, — пробормотал мужчина. — Гнева, значит? — уточнил Гредо. Он постоянно путал между собой всех Сынов и Дочерей, забывая, что есть у них свои разделения, как породы собак. Но гневливое название говорило о том, что этих рыцарей посылают тогда, когда история обязана закончиться чьей-то смертью. Судя по словам мужчины, так и произошло. — Вы ведь не из них?.. — тише спросил незнакомец. — Из магов? — сразу же переспросил Гредо.- Нет, я не маг. И тут я с вами тоже честен. — Это не они вас так?.. — мужчина кивнул головой, явно указывая на лицо Гредо. — Не они. — И всё же, что привело вас сюда? — Ноги.       Мужчина цокнул языком, потом сказал: — Вам бы поучиться разговаривать. Простите, но по вашим ответам можно судить, что вы или безумны, или скрываете что-то.       Гредо натужно вздохнул, понимая, что хотел бы, чтобы мужчина шёл молча. И нужно было как-то этого молчания добиться. — Меня много били по голове, — равнодушно произнёс колдун. — Радуйтесь, что я хотя бы не мычу вам в ответ.       Как он и ожидал, мужчина сразу же стал скорее смущённым, чем раздражённым. Остаток пути они прошли в тишине, пока наконец незнакомец не остановился у высокой белёной стены и постучал в тяжёлую дверь, выступающую прямо из толстых деревянных ворот. — Нико́д! — закричал он, потом толкнул дверь плечом. Дверь отворилась. Тогда мужчина заглянул в темноту арки, ведущей во внутренний двор, и закричал снова: Позовите Никода! Кто-нибудь? — Иду! — раздался высокий девичий крик.       Мужчина прикрыл дверь, кашлянул и сделал несколько шагов назад. Гредо последовал его примеру. Вскоре дверь снова открылась, на пороге перед ними возникла пышная раскрасневшаяся девушка. Её руки были влажными, рукава высоко закатаны. Видно, гости оторвали её от какой-то работы. Девушка стала оглядывать пришедших, задержав внимание на Гредо. И теперь его ожидания, отнюдь не радостные, оправдались: она смущённо и обескуражено сжалась, разглядев его лицо, но потом тут же выпрямилась и вскрикнула: — Мешко́!       Незнакомцы тут же перестали интересовать её, и даже страх перед чужаком растворился в волнении за мальчика. Бросившись к ребёнку, она стала хватать его за лицо и пытаться привести в чувство. Мешко повернул голову и туманно посмотрел на неё. — Что с тобой случилось?! — девушка взволнованно ворковала над ним, потом обхватила его руками и, подняв глаза на Гредо, злобно шикнула: отдайте его сейчас же!       Гредо послушно расслабил руки и смущённо отступил назад, всем видом стараясь показать, что он не имел в виду ничего плохого и не станет спорить. — Я встретил его у канала, он нёс его куда-то! — встрял мужчина.       Сразу же почувствовав в себе былую злость и обиду, Гредо скривился и шикнул на него: — «Куда-то»?! Я нёс его к Асолу! Вы мне дорогу показывали! — Что произошло?! — девушка, прижимая мальчика к себе и укачивая его, словно младенца, смотрела то на мужчину, то на Гредо. — Он сказал, его избили… — мужчина кашлянул, но Гредо сразу же перебил его: — Вы всё видели? Тогда рассказывайте вместо меня!       Мужчина удивлённо посмотрел на него, потом потупился и признался: — Я не видел. — Его избили другие дети! — буркнул Гредо. — Чего? — вдруг удивлённо спросила девушка.       Оба, Гредо и мужчина, подались вперёд, пытаясь понять, что о чём она у них переспрашивает, но вдруг стало ясно: это Мешко прошептал ей что-то на ухо, привлекая её внимание. Выслушав его, девушка изменилась в лице, потом внимательно посмотрела на Гредо. Глаза у неё были большие и синие, и таких глаз Гредо раньше не встречал. Строгость, скрывающаяся под, казалось бы, мягким юным взглядом, всё ещё смешивалась со страхом, но постепенно уступала место чему-то другому. Девушка тут же повернулась к мужчине и сказала ему: — Спасибо, что довели их. Вы звали Никода? Он в отъезде. — Я знаю, что Асол его дед, — пояснил мужчина. — Думал, довести хоть куда-то… Мне не нужно с ним встречаться сейчас, простите. — Дальше мы сами. Спасибо, — повторила она. Потом снова посмотрела на Гредо и кивнула ему, приглашая за собой.       Её силуэт пропал в темноте под стеной. Гредо шагнул за ворота и, даже не обернувшись на мужчину, оставшегося на улице, закрыл за собой дверь. Девушка с Мешко на руках уже виднелась на том конце прохода, служившего аркой перед просторным и залитым солнцем двором. Гредо вышел из-под арки и стал оглядываться, не понимая, куда пропала девушка: вокруг было слишком много дверей и пустых проёмов, глотками торчащих из гладких белёных стен. Пол двора был устлан расписной плиткой, а с двух сторон на противоположной стороне поднимались каменные лестницы, оплетённые тяжёлым и полным синих гроздьев виноградом. На втором этаже, стенками колодца растянувшегося вокруг двора, тоже виднелась куча дверей и проёмов. Гредо показалось, что он в гигантской мышиной норе, и вот-вот из всех этих темнеющих арок и дверей на него начнут смотреть светящиеся глазки. Услышав, как зовёт кого-то из старших девушка, колдун тут же обернулся на голос и пошёл туда. Навстречу ему из очередной арки вылетела дородная одетая в многослойную юбку женщина. Увидев перед собой незнакомца, она сначала охнула, потом резво схватила его за руку и потащила за собой. Гредо не сразу даже разобрал, что она ему говорит. Из полной чувств речи он смог разобрать что-то про Мешко, про Сергану и про… благодарность. Когда Песьеголосец понял, что его хвалят за проявленное сочувствие и готовность помочь, женщина уже успела усадить его на низкую деревянную лавку посреди полной дыма и пара кухни. Гредо оглянулся: мимо него, подобрав юбку, шествовала синеглазая девушка. Подлетев к, видимо, матери или тётке, она сказала: — Отведу его к Онику. Зуб потерял, представляешь?       Гредо тут же вскочил на ноги: — Вот! — резко произнёс он, от чего женщины вздрогнули. Заметив их реакцию, колдун тут же опустил голову, пряча взгляд, и протянул им раскрытую ладонь, на которой так же, как и в дорожной пыли, заблестел белый зуб. — Я нашёл его на земле…       Женщина снова охнула, а девушка, сразу же схватив зуб, торопливо проговорила: — Спасибо вам.       Потом она посмотрела на старшую и, кивнув ей, выпорхнула во двор.       Гредо взглянул ей вслед и стал неуклюже заламывать руки, слыша, как хрустят собственные пальцы. Женщина сразу же очутилась возле него, схватив его за плечи. — Расскажи точнее! Что произошло?!       Голос её звучал так громко и так жалобно, что Гредо только больше растерялся. Он потупился и, вспомнив, что сказал ему Мешко, пробормотал: — На него набросились другие дети… — Какие ещё дети?! — возмутилась женщина. — Какой-то рыжий парень, — Гредо сощурил незакрытый глаз, пытаясь припомнить остальных детей, возглавляемых подростком. — Чумазая девочка… Кудрявый мальчик с оттопыренной губой… Ещё кто-то. — Сволочи! — тут же на эмоциях выдала женщина. По её тону Гредо понял, что ей совершенно плевать на внешность этих самых детей, и она стала бы ругаться, даже если бы он сказал, что никого не запомнил. — Не ругайте его, — он тут же вступился за Мешко. — Кого?! — Вашего мальчика. Мешко, да? — Да за что ж я его ругать буду?! — обомлела женщина, потом шагнула ближе к Гредо и, потянувшись вверх, посмотрела на его лицо. — Они в тебя кинули чем-то? — Что? — удивился он. — Глаз. Болит? — женщина потянулась рукой ко лбу Гредо, но тот, растерявшись от такой смелости и наглости, неуклюже выкрутился и отшагнул к стене, задев плечом одну из полок. Женщина снова шумно вздохнула, потом схватила его за руку и, притягивая к себе, стала уговаривать: Тише, тише!       Странная она была, так подумал Гредо. Шумная, маленькая и большая одновременно. Низкий рост и широкая фигура создавали впечатление человека неповоротливого, но женщина была юркой настолько, что двигалась по большой, но тесно заставленной кухне как рыбка между стеблей камыша. Она, поняв, что гость совсем потерян, снова усадила его на лавку и вручила кружку с напитком. Обнюхав содержимое, Гредо поёжился и, встретившись взглядом с женщиной, отставил кружку на стол, виновато опуская взгляд. — Что такое? — поразилась хозяйка кухни. — Не поняла. Плохое разве? — Нет. Нет, я не… — стал мямлить колдун, совершенно растерявший свой возраст и свою грозность. Ему даже не пришло в голову вернуть себе их, чтобы сохранить лицо. — Я не пью вино. — Почему?       Как он мог ей объяснить? Разум закипел от всего, что происходило вокруг. Гредо зажмурился и помотал головой, неспособный собрать мысли воедино. Вместо речи вырвался стон. — Ну, ладно, — подскочившая к нему женщина положила руку ему на плечо. Кружка с вином, стоящая на столе, сразу же куда-то запропастилась. — А что ты пьёшь? — Есть у вас молоко? — он посмотрел на неё, переключившись на мысли об угощении. — Молоко? — удивилась она. — Есть! Ты будешь пить молоко? — Буду.       Она пропала в одном из проёмов, ведущих из кухни, потом вернулась с кувшином и, до краёв наполнив другую кружку молоком, протянула её Гредо. Он с готовностью принял дар и начал пить, поздно заметив пристальный и по-матерински строгий взгляд хозяйки кухни. Что-то в этом взгляде быстро дало понять ему, что глаза её не станут мягче, если кружка не будет выпита до дна. Не то чтобы Гредо собирался оставлять данное ему молоко, но от такой напористости он только больше терялся. Допив, парень поставил кружку на стол около себя и сдавленно сказал: — Спасибо.       К его удивлению, женщина снова схватилась за кувшин, и через пару мгновений кружка опять была полна молока. Гредо поднял на хозяйку глаз, не зная даже, насколько жалобно выглядит. — Пей, — предложила хозяйка, но для него это стало командой. Он обнял кружку ладонями и снова жадно приложился к ней губами.       Когда и вторая кружка была допита, женщина опять схватилась за кувшин. Гредо хотел было остановить её — после двух кружек холодного молока смелости у него поприбавилось, а вот желание пить ещё и третью наоборот, как-то испарилось — но это не понадобилось. Откуда-то из-за стены раздался детский крик и гомон, и женщина, вернув кувшин на стол, сразу же встрепенулась и пропала, оставив Гредо в одиночестве на кухне. Он огляделся, для удобства открыв левый глаз, и сел поудобнее в ожидании возвращения хозяйки. Лавка была узкой и грубой, сидеть за ней колдуну не нравилось, да и на кухне было слишком жарко от очага и парящего котла, но уйти теперь молча Гредо бы не смог.        Гомон из-за стены стал громче, потом раздался удар и плач. Женщина злобно заругалась, подоспев как раз к моменту, когда дети уже растолкали друг друга и теперь хныкали. Заслышав её ругань, они притихли, и взамен рыданий Гредо расслышал топот. Орава малышни, а сначала их даже не удалось посчитать, ввалилась в кухню, крича и объясняя, кто виноват. Заметив гостя, они замерли и замолчали. Гредо стал разглядывать их, пытаясь собрать мозаику рассыпавшихся перед ним лиц воедино. Старшая девочка, не больше двенадцати лет, девочка помладше, около семи лет. Трое мальчишек погодок ещё помладше. Шестой ребёнок оказался на руках у женщины, возникшей за детьми широкой стеной. — А ну сели смирно! — приказала она.       Но дети не спешили садиться. Они всё так же смотрели на гостя, удивлённо таращась на него и не решаясь сдвинуться с места. Младшая девочка потянулась к юбке женщины и, несколько раз дёрнув за неё, заставила хозяйку склониться к себе. Приложив руку к её уху, девочка прошептала: — Что у дядьки с глазом?       Наивное дитя полагало, что услышать этого гость не сможет. Гредо сразу же опомнился и закрыл глаз рукой, смущённо отворачиваясь. Судя по тому, что следом раздалось шипение и хныканье, старшая девочка толкнула младшую, ставя ей в укор её поведение. — Успокоились! — зычно призвала хозяйка, потом вручила младенца старшей и, подлетев к Гредо, стала извиняться перед ним. — Всё хорошо, — заверил её Гредо. — Она ничего такого в виду не имела, — рука заботливой женщины беспардонно гладила его плечо, словно бы призывая повернуться. — Маленькая ведь. — Всё нормально, правда, — повторил он. — Я таким родился. — Слышала? — снова шикнула на сестру девочка постарше, занимая своё место. — Он родился таким. — Молча ешьте, — приказала женщина, меняя интонации быстрее, чем птица трели.       Время, проведённое на кухне, показалось Гредо вечностью. Дети сгрудились на противоположной стороне стола, видимо, не пожелав садиться рядом с гостем. Несколько раз младенец, вернувшийся на руки к женщине, хныкал, но потом быстро затихал, убаюканный её сильными руками. Ребята неуклюже хлебали суп из больших деревянных ложек, не сводя глаз с гостя, потом схватили по ветке винограда, выданного женщиной, и пропали в свете арки, ведущей во двор. Старшая девочка задержалась, чтобы забрать младшенького, и тоже убежала за остальными. Женщина вздохнула, потом начала возиться с котлом. Когда Гредо повернулся к ней, он обнаружил, что она ставит тарелку супа и перед ним. Тогда он совсем растерялся. — Зачем? — удивился он. — Что значит «зачем»? — почти оскорблённо вздохнула женщина. — Молоком сыт не будешь. Ешь!       Гредо не понимал, с чего вдруг его так стремятся накормить. Интонации женщины не подразумевали отказа, но колдуна так быстро и так по-хозяйски втянули в чужое жилище, что он всё ещё не знал, что делать, и предпочёл не делать вообще ничего. Он знал, как вести себя, когда нужно убегать или драться. Но пусть иногда голос женщины мог заставить его вздрогнуть, зла она ему явно не желала. Если, конечно, не считать глубокую тарелку супа и пытку детскими взглядами злом. Гредо повнимательнее присмотрелся: на дне под водянистым полным масляных пузырьков бульоном лежала птичья нога. Тело призвало перестать думать о женщине, её множестве разнообразнейших и не похожих друг на друга детей, о чужом доме и о переживаниях. Пока что единственное, что должно занимать парня, это тарелка с горячим супом. Только взяв ложку в руку, Гредо понял, почему дети ели так медленно и так неуклюже. Ему тоже не понравилась форма и размер деревянной ложки. Она не помещалась в рот и всё время капала. Гредо стал вытирать лицо рукавом, иногда сопя и смущённо отводя взгляд. К моменту, когда тарелка почти опустела, женщина закончила свои дела и, сев напротив Гредо, поставила суп и себе. Ела она быстро. Настолько, что когда колдун закончил со своей порцией, хозяйка уже допивала последний глоток, подняв тарелку ко рту. — Ну, рассказывай, — предложила она.       Гредо неразумно уставился на неё, не зная, зачем ему повторять и без того короткую и понятную историю. — Нечего особо, — признался он. — Я просто увидел, что они бьют его. И вмешался. — Да нет же, — махнула рукой она. — Кто ты такой? Откуда к нам?       И теперь он растерялся, не зная, как отвечать на такой вопрос, чтобы не ставить себя в худшее положение. Видимо, все в Дамстоле награждены любопытством, заставляющим опрашивать пришедших в город. — Я вроде как… — он пытался подобрать слово, способное передать его жизнь достаточно правдиво и между тем не сказать о ней ничего конкретного. — Путешествую… — Куда держишь путь? — не унималась женщина. — Да, куда ноги доведут, — размыто ответил он, покачивая головой из стороны в сторону. — Зови меня Пилле́тт Го́бан, — сообщила Пиллетт, потом протянула ему руку. — Гредо, — он ответил рукопожатием. — Откуда и от кого ты, Гредо? — Где-то… Где-то дальше Ловирье, — припомнил он, махнув рукой. — Меня оттуда привезли. — Привезли? — уточнила она. — Приёмная семья. Отдали… Отдали работать, — пробормотал он. — Потом оттуда выгнали. Я пошёл дальше. Потом ещё работал… Теперь тут. Просто иду.       Ему трудно было собирать всё воедино. Рассказать коротко у него не получилось бы, а длинно рассказывать он бы не захотел. Мысли одна за одной вылетали из его рта как скудный усталый лай на выдохе. Он не смотрел на собеседницу, но Пиллетт с каждым его словом выглядела всё более отчаявшейся. — Далеко же ты зашёл, — сочувственно проговорила она. — Сколько же тебе лет? Гредо снова поднял глаза на неё. Такой вопрос застал его врасплох не хуже, чем всё, что делала Пиллетт до этого. Ему так не хотелось считать… — У-у… — вздохнула Пиллетт, всё поняв. — Ладно, не нужно. Есть тебе, где остаться?       Сразу стало понятно, что предложит ему Пиллетт дальше. Слишком уж расторопно она вела себя до этого, завладев разговором от и до. Гредо потянулся к своей сумке и, достав оттуда кошель, показал его женщине. — У меня есть деньги, — сообщил он. — Нет, не вздумай! — она отпихнула его руку и выскочила из-за стола.       Он попытался проследить, куда она денется в этот раз, но Пиллетт растворилась где-то среди комнат. Гредо снова остался на кухне в одиночестве.       Со двора послышались шаги. Обернувшись на них, Гредо увидел Мешко, стоящего в проходе в горделивой и статной позе. На нём была уже другая, чистая и сухая рубашка. На ней точно так же красовалась вышивка, но она явно уже была по размеру мальчишке. Поняв, что на него смотрят, Мешко радостно повёл головой и оскалился, демонстрируя целую детскую улыбку. — На место вставили? — поразился Гредо возвращённому зубу. — Дядя Ле’О сказал, что зарастёт, и будет, как новый! — мальчишка подскочил к Гредо и, разинув рот, стал пальцем трогать вставленный в родную десну зубик. — Шатается пока! — Мешко! — девушка, зашедшая за ним, подтолкнула брата — а Гредо уже догадался, что они родня — потом подняла взгляд на гостя и замерла так же, как в первый раз       Гредо давно привык уже, что люди часто так реагируют на него, когда он смотрит на них обоими глазами. Но в этот раз такая реакция стала особенно неприятной. Он вздохнул и отвернулся, решив разглядывать щербинки на грубом и крупном столе перед собой. Сестра вытянула брата за собой во двор. Раздались ещё чьи-то шаги, потом Гредо узнал в говорящей Пиллетт. Видно, действительно это была семья самых настоящих мышей! Женщина вошла в одну комнату, а потом вышла из другой, очутившись во дворе. Не иначе, как все их комнаты подобно норкам связаны друг с другом. Гредо усмехнулся. «А ещё их так же много и они такие же юркие», — подумал он, затылком слушая, о чём заговорят девушка и хозяйка. Женщина распоряжалась, куда положить гостя. С этого момента Гредо стал слушать внимательнее. Девушка не перечила, но потом вздохнула и сказала: — Мешко сказал, что он колдун… Ты спрашивала его об этом? — Да как же о таком спросишь? — усмехнулась женщина. — Испугается же. Знаешь, он совсем потерянный …       Девушка в ответ только вздохнула. Гредо вздохнул вместе с ней, думая, что на этот раз скрывается за словом «потерянный». Может, это ещё один способ сказать что-то плохое о нём. Вдруг тихий, почти сокрытый зов привлёк его внимание. Он обернулся и увидел, что Мешко стоит в тёмной арке слева, куда изначально и уходила женщина. Поняв, что старшие не слышат его, но гость всё заметил и понял, Мешко радостно заулыбался и снова подскочил к нему, разинув рот перед лицом Гредо. — Не шатай, чтобы не выпал, — подсказал колдун, понимая, что мальчик хвастается возвращённым зубом. — Не выпадет, я аккуратно, — прошептал в ответ Мешко. — Как тебя зовут? — Гредо, — второй раз за день представился Гредо, понимая уже, что теперь ему не один раз придётся повторить своё имя для каждого члена этой мышиной семьи. Он в жизни столько раз себя по имени не называл. — Не болит голова? — Мешко Гобан, — со значением произнёс мальчик и охотно пожал руку гостя. — Нет, не болит! Ле’О талантливый. Любую дрянь выгоняет из тела. А у тебя есть род? — Я ничейная и безродная дворняга, — Гредо не сдержал усмешку. — Вылей свою воду, не то отравишься, — посоветовал ему Мешко. — Ты же не хвор?       Гредо моргнул несколько раз, пытаясь понять, что говорит ему мальчик. Послышалось ли ему? Но то, что сказали ранее женщины, подсказало: не послышалось. — Что? — Ты же не хвор? — повторил Мешко. — Нет. — Тогда вылей. Пойдём, — Мешко схватил Гредо за рукав и повёл куда-то за собой.       Колдун послушно встал, только раз обернувшись на арку, ведущую во двор: Пиллетт и её дочь не видели ещё, что мальчишка утягивает гостя за собой. — Пойдём, пойдём, — подначивал его Мешко. Он утянул его сначала в другую комнату, потом через арку ещё в одну. Потом, отодвинув ткань, служащую дверью, вышел в тёмный коридор. Гредо расслышал, что голос Пиллетт зазвучал совсем иначе. С другой стороны. Он обернулся и увидел, что отсюда видно спину женщины, стоящей во дворе напротив входа в кухню. Замысловатые переходы и каменные коридорчики путали меж собой. Не смотрящий себе под ноги Гредо вдруг оступился на ступеньке, ударился плечом в стену и сдавленно выдохнул воздух. — Аккуратнее, — запоздало предупредил его Мешко, скрываясь за очередной аркой. Внутри комнаты, куда завёл его мальчик, было темно и пусто. Не сразу Гредо понял, что это вовсе не комната, а лишь очередной коридор, соединяющий другие помещения. Недалеко от стены виднелась кладка того, что поначалу Гредо принял за очаг. Лишь подойдя ближе и присмотревшись, парень понял: Мешко привёл его к колодцу. — Спасибо, — тихо ответил Гредо, поднимая ведро, спущенное во тьму колодца. — Да не за что, — с готовностью ответил Мешко, потом забрал у Гредо его бурдюк и выбежал куда-то во двор. Вернувшись, он протянул опустошённый бурдюк Гредо, и тот стал заполнять его водой. — Не ругали тебя? — спросил Гредо. — Не успели, — довольно сообщил мальчик. — Хотя Сергана злилась, пока несла меня. Но как битого поругаешь? Молчала. — Твоя сестра? — рассеянно спросил Гредо, сразу же подумав о девушке. — Да. — ..И сколько вас тут? — Я, Сергана, мама, папа… — начал перечислять Мешко. Гредо насчитал пятнадцать человек и потонул в буквах чужих имён. Среди всех он успел выхватить только два имени, услышанных ранее. — А кто такие Никод и Асол? — спросил он, возвращая бурдюк к себе под плащ. — Дядя Никод, внук Асола, домовладелец, держатель лавок, — деловито сообщил Мешко. — Он уехал, иначе бы встретил тебя.       Гредо вздохнул, подумав, что если с девятью уже встреченными членами семьи ему тяжело, то с пятнадцатью будет ещё тяжелее, уж больно все тут громкие и хаотичные. Тем лучше, что хотя бы кто-то в отъезде. Но среди всех имён не было того, кого Мешко назвал первее всех. Гредо хватило ума не спрашивать о брате мальчика.       Вернувшись во двор, гость встретил сопротивление со стороны Пиллетт. Хозяйка отказывалась отпускать Гредо обратно на улицы, уверив его, что он никому не помешает, если останется у них на несколько ночей. Гредо чувствовал в себе сильно желание согласиться и поспорить с Пиллетт одновременно. Конечно, лучше всего остаться в чужом жилище законно, как того и хочет женщина, но слишком уж непривычно было быть в окружении кучи незнакомых лиц, а под вечер их стало только больше. Вернулись с работы родители половины детей. Смуглая худая женщина, казалось, не обратила внимания на гостя, сидящего во дворе вместе с Мешко. Она кивнула мальчику, потом, сухо поприветствовав выбежавших её встречать младших мальчишек, скрылась в одной из комнат. Следом за ней вернулся домой такой же уставший и тихий мужчина, несущий сразу несколько сумок. Мешко, не отлипающий от гостя, пояснил, что это её муж. Мужчина и вовсе не заметил Гредо, успевшего уже пересесть к стене так, чтобы его не было видно тем, кто идёт со стороны улицы. Через двор несколько раз прошла ещё одна женщина. Поначалу Гредо показалось, что это мать трёх мальчиков, сменившая одежду, но потом он понял, что рост у женщин разный. Вторая была ещё старше, худее и темнее. Она тоже не заметила гостя, притаившегося в сумеречной темноте под коридором второго этажа.       Оказалось, что все трое мальчиков и младшая девочка, первой указавшая на глаз Гредо, дети первой женщины. Вторая женщина, её сестра, была бездетной. Старшая девочка была дочерью Никода, растившего её в одиночестве с помощью двух прочих семей. Младенец, тоже оказавшийся девочкой, появился от Пиллетт, матери Серганы, Мешко и Сенко — пропавшего старшего брата. Гредо чувствовал, как всё больше тяжелеет его голова от этой безумной любящей друг друга семейки. Он не видел столько детей с тех пор, как сам перестал быть ребёнком и отправился работать в Крепость Белых Псов. Всё это навевало чувство, которое могло бы быть приятным, если бы не заставляло ощущать запах гари на нёбе, въевшийся с тех самых пор, как Гредо стал безродным и ничейным.       Потом вернулся отец Мешко. Низкий усатый мужчина, такой же светлый, как его сын, он сразу же позвал отпрыска. Мешко радостно закричал, выпрыгнул навстречу отцу и повис у него на руках. Тогда же мужчина заметил Гредо, тихо сидящего на лавке у стены. — Здравствуйте, — радости у мужчины поубавилось, он явно был обескуражен присутствием чужака, но сдержал своё удивление и шагнул навстречу Гредо. Гредо и сам поднялся на ноги и протянул ему руку для приветствия. Вмешался Мешко, начав показывать зубы и тараторить о том, что гость спас его от хулиганов. Гредо эта речь совсем не понравилась, но он не решился перебивать и переубеждать мальчика. По мнению Гредо, он не сделал ничего особенного. Разогнать кучку щенков — разве это сложно?       Мужчина — он назвался Семкку́ — пожал руку гостя и поблагодарил его. Пришлось представляться в очередной раз. Странно было, как просто все вокруг приняли присутствие незнакомца. Казалось, Пиллетт решила за всех, когда отвела Гредо в просторную общую комнату на втором этаже и указала ему на лежанку, сооружённую из двух лавок и постеленного на них покрывала. — Оставляй свои вещи и спускайся, — властным, но радостным голосом приказала она.       Гредо послушно поставил свою сумку к лавкам, снял верхнюю одежду, в которой ходил весь день, и спустился обратно во двор. Шум и свет лились из большой комнаты напротив кухни. Гредо до сих пор не мог понять, что весь этот огромный, похожий скорее на храм дом принадлежит странным семьям, принявшим его. Зайдя в комнату, освещённую фонарями и свечами, Гредо обнаружил там длинный стол, за которым собрались все, кто был дома. Дети сидели в ряд у самого края, взрослые расположились по парам вокруг них. Два места пустовало: в основании стола с одной и с другой стороны. Гредо не решился бы сесть туда, но, благо, ему и нужно было решаться. Мешко, сидящий отдельно от других детей, пихнул Сергану, двигаясь дальше к середине стола, и похлопал рукой по лавке рядом с собой. Гредо понял, что мальчик зовёт его сесть рядом. Увы, местечко между Мешко и Пиллетт было слишком тесным, но, видимо, ни мальчик, ни женщина этого не понимали. Гредо сдержал вздох, понимая, что почти все присутствующие смотрят на него, и молча протиснулся на предоставленный ему пятачок за столом. Пиллетт сразу же поставила перед ним тарелку с рагу и засунула внутрь два ломтя хлеба. Мешко с другой стороны протянул Гредо дымящуюся картофелину. Гредо робко взял её, не ощущая жара, потом услышал, как шипит мальчик: «горячо!». Оказалось, он сразу же взял с тарелки вторую картошку, чтобы и её передать гостю. Гредо забрал у него и её, оставшись сидеть с двумя картошками, по одной на каждую руку. Всё, что он делал, ощущалось таким неуклюжим и осуждаемым со стороны, что Гредо не решался поднять глаз и заговорить. Будь люди к нему злы, он бы нашёл сотни слов, какими мог бы броситься в ответ, но замеченная им кружка, доверху заполненная молоком и неизвестно откуда оказавшаяся около тарелки с рагу, окончательно лишила его речи. Пиллетт отставила уже знакомый кувшин в сторону и сообщила всем: — Ну, начнём!       Сразу же застучали ложки и зачавкали зубы. Дети начали переговариваться, Семкку разговорился со вторым мужчиной. Гредо стал успокаиваться. Он поднял глаза, оглядывая присутствующих. Высокая худая женщина за стол не пришла. Гредо догадался, что кроме неё отсутствует только сам Никод — владелец дома — и старик по имени Асол. — А дедушка не придёт ужинать? — прошептал Гредо, обращаясь к Мешко. — Асол любит ужинать поздно, — подсказал Мешко. — Я отнесу ему потом. — Ладно, давайте не будем игнорировать наличие у нас гостя, — вдруг громко заговорил Семкку, вставая и поднимая свою кружку. — У нас не часто бывают гости, особенно издалека. Господин Гредо, скажете пару слов?       Кусок картофелины, который жевал Гредо, грозился застрять в глотке навечно. Сразу же перехватило дыхание. «Господин!» — с тревогой повторил в разуме Гредо, думая о том, как хочется ему сейчас обратиться собакой и залаять, чтобы никто за этим столом больше даже не пытался с ним заговорить. Всё было хуже, чем в тот раз, когда компания воров пыталась сделать тост в честь рогатого новичка. Но теперь Гредо был слишком молод по сравнению со всеми, кто сидел за столом. Только Сергана была равна ему по возрасту, и то, девушка смотрела слишком строго и держалась слишком тихо, не пытаясь нахваливать гостя. А вот спорить с Семкку, в голосе которого слышалось искреннее желание поблагодарить человека, спасшего его сына, Гредо бы не решился. Да и что толку от этой искренности, если радость отца семейства делала только хуже. Гредо эта благодарность стала поперёк горла. Пиллетт хлопнула мужа по бедру, заметив смущение парня. — Что такое? — удивился мужчина. — Простите, — еле выдавил из себя Гредо, чувствуя, как тяжело и медленно проваливается картошка, которую он всё пытался проглотить. Тогда Гредо попытался запить её молоком, чтобы протолкнуть, наконец, застрявшую еду, но облился и поперхнулся. Молоко потекло по его подбородку, пропитывая бороду и пачкая рубашку. Гредо заёрзал, пытаясь как можно быстрее вытереться руками и скрыть стыд, распаливший его лицо. Люди за столом замерли в терпеливом ожидании. — От тебя кусок в горло не лезет, — сообщил второй мужчина, сидящий напротив Семкку. Семкку поджал губы, схватил с края стола около своей тарелки куриную косточку и запустил в товарища. Гредо не сразу понял, что это такая игра. Мужчина хохотнул и бросился в ответ несколькими шкурками картошки, смятыми в один ком. — Всё, не позорься, — буркнула на него жена, сидящая рядом. — Уймись! — гаркнула Пиллетт, уже собственному мужу. Семкку тоже усмехнулся, но послушно выпрямился за столом. — Как дети, — тихо сказала Сергана, игнорирующая раскатистый смех Мешко, набившего рот.       Только теперь Гредо стало спокойнее. Он понял, что люди перед ним самые обычные, такие же неловкие и забавные, каким может быть он сам. Картошка наконец-то провалилась в желудок, и дышать стало проще. — Чего Нитрэт от тебя хотел? — спросила смуглая женщина. Её блестящие чёрные волосы были затянуты в тугую тонкую косу, а темные глаза смотрели строго. И всё-таки, Гредо слышал, что она вовсе не собирается ругать Мешко. — Он меня слабаком и трусом назвал, — пожаловался Мешко. — И сказал плохое про Сенко! — Ты полез в драку? — уточнил Семкку. — Я не лез в драку! — запротестовал Мешко, повысив голос. Старшие не отреагировали на это, но Сергана пихнула братца локтём. — Он стал смеяться и бросать в меня камни! А я сказал, что он сам трус! — И тогда ты полез в драку? — снова спросил Семкку. Гредо и не понял, что мужчина потешается. — И тогда я полез в драку! — сдался Мешко, почти перейдя на крик. — Только он старше и сильнее! И другие набросились! Я побежал, но они не отставали. — Нитрэт — это рыжий? — тихо спросил Гредо. — Да! — Поганый мальчишка, — теперь уже Семкку говорил безо всякой шутки в голосе. — Совсем отбился от рук. — Ругается, как взрослый, — аккуратно поддакнул Гредо, надеясь всё-таки затеряться среди людей. А для этого нужно было говорить, даже если не хочется. — А я о чём! — сразу же поддержал его Мешко. — Он бандит самый настоящий!       «Самый настоящий», — подумал Гредо, вспоминая тех бандитов, которых встречал сам. И правда, ещё пара-тройка лет, и Нитрэт станет не хуже тех, кто караулил Бенедикта на улицах. Может, и закончит так же, нарвавшись на другого бандита, покрупнее и посильнее. Словно в подтверждение его словам, Мешко вдруг воскликнул: — Если бы был во мне дар, как в Сенко, я бы проклял этого мерзавца! — Мешко! — сразу же шикнула на него Сергана. — Проклял бы! — закричал мальчик. — Чтобы он иссох и подох! — Мешко! — позвал его Семкку, но мальчишка уже вскочил из-за стола и бросился прочь, то ли испугавшись собственных слов, то ли злости взрослых.       Гредо застыл, не решаясь пока посмотреть ему вслед, и вместо этого оглядел окружающих. Но никто не поднял глаз. Все вокруг, даже Пиллетт, ранее бывшая такой громкой и напористой, притихла, размешивая ложкой своё недоеденное рагу. Тогда впервые за весь день, проведённый тут, Гредо почувствовал себя взрослее, крупнее и смелее каждого, бывшего за столом. Он выпрямился, а потом, ещё жаднее вслушавшись в воцарившуюся тишину, громко сказал, вернув своему голосу твёрдость и силу: — Есть здесь ещё маги или колдуны?       Пиллетт посмотрела на него. Не испуганно, скорее смиренно. По её взгляду Гредо понял, что женщина вовсе не та, о ком он спрашивает, но она понимает, о чём речь. — Здесь — нету, — ответила за неё Сергана, не отрывая глаз от своей тарелки. — Не осталось никого. Не ищи. — Я не угроза вам, — Гредо повернулся к ней, надеясь успокоить девушку. Но Сергана была спокойна. На её лице не отражалось ничего, кроме сдерживаемой досады. — Мы знаем, — ответила она.       Конечно, они знают. В прочем, от этого было не легче. Оставаться за столом не хотелось. Уже не потому, что Гредо тревожился сам, но потому, что тревога и грусть остальных стали звучать громче стука ложек и кружек. Есть больше не хотелось. — Прошу, простите. Мне очень тяжело, — честно сказал Гредо и вдруг встал из-за стола.       Пиллетт подняла на него голову и мягко — не так яростно, как в предыдущие разы — коснулась руки Гредо. Яркая маска властной хозяйки кухни ещё не вернулась к женщине, она выглядела расстроенной. — Мы тебя обидели? — Нет. Конечно, нет, — сразу же ответил Гредо, отвечая на её прикосновение пальцами и опуская глаза в пол, чтобы не изучать оттенки страданий на её лице. — Я… Я очень много прошёл. Мне тяжело. — Оставь его, пусть отдыхает, — Семкку, в голосе которого тоже прозвучала прорвавшаяся через обычную весёлую личину усталость, не прекратил есть и не повернулся. — Пойдём, — Сергана поднялась вслед за Гредо.       Он и не понял, что она собирается его проводить, пока девушка не коснулась его плеча, увлекая за собой. Освещённый и тёплый зал остался позади. Девушка, не замечая октябрьского холода, вышла во двор с непокрытыми плечами, потом тяжело выдохнула и быстрым шагом пошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Гредо проследовал за ней, хотя и так уже запомнил, где располагается место, которое ему выделили. Оставив гостя в одиночестве, Сергана пожелала ему спокойной ночи и удалилась. Гредо тяжело вздохнул и стал устраиваться на лавках, сдвинутых для него вместе. Он и не сразу понял, что находится в комнате не один. Уже начав засыпать, он услышал возню. Почему-то не стало страшно. Не показалось, что это может быть затаившийся враг. Гредо сразу расслышал детское шмыганье носом, после которого раздался вопрос: — Ты не спишь ещё? — Нет. — Не думай, что я со зла так говорю. Я никого не буду проклинать, — уверил его Мешко. — Не переживай, — равнодушно ответил ему Гредо. — Разве это твоя комната? — Нет, — Мешко спрыгнул откуда-то, где сидел, и в кромешной темноте подошёл к лавкам, на которых замотался в покрывало Гредо. — Я сейчас уйду, я не буду мешать твоему сну.       Мешко стал крутиться вокруг, явно желая поговорить с гостем, но не решаясь подать голос. Гредо всё это время вслушивался в его движения, постепенно начиная понимать, какие действия совершает ребёнок. В какой-то момент он нырнул за дверь, но спустя время вернулся, положив на край лавки что-то лёгкое и мягкое. — Сергана сказала принести тебе. Чистая одежда, — сообщил мальчишка, потом снова пропал.       Гредо начал засыпать. Со двора какое-то время ещё доносились шаги и тихие разговоры семей, потом всё затихло. Гредо погрузился в тягучий и тяжёлый сон. Первое, что он почувствовал, было уткнувшееся ему в нос каменное ограждение, пахнущее сыростью и пылью. Он силился открыть глаза, чтобы понять, почему уткнулся в тупик. Получилось это не сразу, он был слишком сонным. Принюхавшись, начав елозить холодным и мокрым носом по кирпичу, Гредо постепенно прозревал и видел, что находится на широкой дороге возле канала. Лапы сами собой повели его дальше. Он чувствовал, как двигаются его мышцы под шкурой, и даже спокойные шаги отдаются эхом скрывающейся в теле звериной силы. Его хвост, расслаблено свисающий к земле, качался подобно маятнику, пока Гредо медленно и не торопясь продвигался вдоль канала. Всё вокруг было тёмным, тусклым и безжизненным, но это уже не тревожило. Гредо ещё не понял, где находится, поэтому равнодушно прогуливался дальше, вертя косматой головой и прислушиваясь к звукам спящего города. Что-то на каменном ограждении канала блеснуло, выступив из темноты. Гредо подошёл ближе, взгромоздил передние лапы на ограждение и потянулся мордой к винной бутылке, стоящей у самого края. Запах брожения, чужой слюны и отдающий от них знакомый звук голоса, эхом раскатившийся в голове, не понравился Гредо. Он наморщил нос, оттянул назад губы и недовольно оскалился, не желая принимать воспоминания, снова бесцеремонно лезущие к нему.       Канал закончился, и тогда пёс стал петлять по городским переулкам. Те улицы, что не были знакомы ему, утопали в черноте, и так, постепенно продвигаясь дальше, Гредо вышел к полям, раскинувшимся перед ним бесконечными волнами. Где-то далеко впереди зубчатой колонной стоял лес, и Гредо без сомнений двинулся туда. Темнота зарослей показалась ему маленьким, низким садом. Быстро оказавшись у знакомого ручья, шумящего так живо и так явно, что могло показаться, будто всё вокруг нормально, Гредо разбежался и в пару прыжков преодолел поток. Остановившись на песчаном бережку, он впился когтями в землю и стал трястись, сгоняя со шкуры влагу. Рядом раздался треск веток. Гредо сразу же замер, опустив голову и всматриваясь в темноту. Ему сначала показалось, что это лань, затерявшаяся в кустах и зашедшая слишком далеко от дикого леса, но вскоре на пятачок лунного света перед Гредо вышла пятнистая вислоухая собака, пошатывающаяся и еле волочащая искривившиеся на старости лет лапы. — Тебя тут больше нет. Не должно быть, — сразу же произнёс Гредо и вскинул головой не то в приветствии, не то указывая псу обратную дорогу. — Нет, конечно же нет, — усмехнулся Товарищ голосом Фригата. — Меня здесь нет. Я в другом месте. Сюда я просто пришёл посмотреть. — На что? — с вызовом спросил Гредо.       Старая гончая прижала обвисшие уши, зажмурилась и разинула пасть в снисходительной улыбке. — На то, как ты вырос.       Гредо не хотел показывать этого, но всё же он горделиво выпрямился и набрал полную грудь воздуха. Шерсть на его загривке стала топорщиться, а хвост загнулся и защекотал спину, вся кожа затрепетала от этого чувства. — Большой стал. Страшный, дикий пёс, — смеялся Товарищ. — Страшнее, чем был, — прорычал Гредо. — И что? — Товарищ навострил уши, почти перестав улыбаться. — Что будешь делать?       Гредо не знал. Он чувствовал, что ему нечего делать тут. Что всё это давно закончено, что запахи, оставшиеся на вещах, не больше, чем призраки. Что как бы он ни хотел помнить хорошее, от плохого ему хочется избавиться с такой силой, что если бы оно могло воплотиться в существе, он давно бы вонзил в него клыки и порвал бы на части, только бы оно скорее перегнило и перестало, наконец, являться ему. Буря чувств, постоянно кружащаяся в нём, вертела и им самим, и он никогда не чувствовал себя на месте и твёрдо стоящим на земле. У него не было цели, только злость, которую некуда было направлять. — Не знаю, — честно ответил Гредо, потом не сдержался и зарычал во весь голос. — Но я злюсь. Мне больно! Обидно и страшно!       Товарищ потерял речь. Он торжественно взвыл, срываясь на хриплый лай и виляя хвостом. Гредо почувствовал, как сам трясётся изнутри. В черноте леса раздался ещё лай. Ещё и ещё. Множество голосов, звучащих, как раскаты грома и пришедших вместе с Товарищем из глубин воспоминаний. Они уравнялись, вмешались воедино, стали почвой, из которой прорастало теперь множество поросли, пустившей корни в голове колдуна. Тогда Гредо тоже поднял голову и залаял, не щадя горла и не боясь быть замеченным. Он упирался лапами в песок, вилял хвостом и басовито исходился в истеричном лае, щёлкая челюстями и роняя слюну. Он хотел, чтобы его заметили. Чтобы услышали его голос, чтобы ужаснулись его сути и поняли, что тот, кого назовут собакой, может ею обернуться. Испуганная, злая и болеющая собака не станет говорить с ними. Она станет кусать.       Гредо не стал прощаться с Товарищем. Он уже давно с ним попрощался. Пёс растворился в принявшей его темноте и остался позади. Гредо же заскочил на крутую тропу, ведущую к Пустому двору, врезался в калитку плечом, махом отворив её, и бросился дальше, готовый рвать челюстями каждого, кто встретится ему на пути. Он ожидал увидеть наёмников, рыцарей, да даже прислугу или прочих собак, привезённых, наконец-таки, в поместье. Ждал, чтобы сцепиться с ними. Пусть даже их будет больше. Пусть даже они убьют его! Он будет кусать до последнего вздоха, ему уже ничего не важно, пусть только всё закончится. Но двор был пуст. Не слышно было, как тревожатся лошади, переговариваются в курятнике птицы или кричат стоящие у ворот охранники. Тишина накрывала дворы Крепости так же, как ночное, но светлое, словно день, для собачьих глаз небо. Тогда Гредо стал вертеться во дворе, продолжая лаять и завывать, подпрыгивая в воздух и ударяя лапами по земле. Он и не сразу заметил, что встал уже на две ноги и теперь ходит туда-сюда, выкрикивая имена, так долго томившиеся в его нутре и теперь изрыгаемые, подобно отравленной рвоте. — Выйдите ко мне! Твари! Я здесь! Я вернулся по вашу душу! Сколько можно было звать меня? Я пришёл!       Но всё же никто не ответил ему, не вышел по двор встретить бой. Двери поместья были полуоткрыты, зияя темнотой. Гредо почувствовал, как не хочется ему туда заходить. В эту западню, в тесные коридоры и зашторенные комнаты. Раз нет никого во дворе, то, быть может, есть время вернуться назад. Сбежать из Крепости, раз его всё-таки ещё не заметили. И никто не будет его искать. Всем плевать на него, и было плевать с самого начала.       Гордость не позволила. Таящаяся внутри, не спящая человеческая гордость. Гредо хотел потянуться к кинжалу, висящему у него на поясе, но вместо этого разгорающиеся в нём отчаяние и злость захватили его разум, и человек дал волю собаке. Снова обратившись псом, Гредо бросился вперёд, протиснулся в тяжёлые двери и рванул по коридору, минуя залы, кухни и кладовую. Он прыжками вскарабкался по лестнице, заскочил на верхний этаж и, подбежав к нужной комнате, ворвался внутрь, готовый грызть и кусать. Но комната встретила его пустотой, едва озарённой лунным светом. Камин был давно потушен, стол пуст, кровать застелена так, словно даже не ждёт, что кто-то может коснуться её. Гредо зарычал и стал бегать по комнате, бросаясь из стороны в сторону. Нету никого! Даже запахи — и те пропали. Как ни стремился Гредо зарыть нос в гобелены, покрывала, шкуры, раскиданные по полу и в ткань, обивавшую мебель, его встречали только пыль и затхлость заброшенного жилища. Тогда он снова вскочил на ноги, закричал по-человечески и стал бросаться предметами, которые попадались ему под руку. Вся его злость была растрачена впустую, и Гредо, устав от своих беснований, пихнул ногой кресло, казавшееся ему таким огромным когда-то, но теперь отлетевшее от него, как дешёвый и лёгкий табурет. Схватив запылённый подсвечник с каминной полки, Гредо метнул его в окно. Подсвечник ударился о железные прутья и выбил несколько мелких стёкло, образующих замысловатый узор. Звон рассыпавшегося стекла был единственным, что могло порадовать Гредо. Он тяжело опустился на постель и закрыл голову руками, стыдясь своей напрасной истерики и понимая, что остался один в давно покинутом и канувшем в Пропасть месте. Даже заплакать не получалось. Он просто сидел там, нервно перебирая волосы пальцами и думая о том, хватит ли у него теперь сил вернуться назад с гордо поднятой головой, если он не победил врага не потому, что оказался слабее, а потому, что врага даже не существует, и терзает его никто иной, как собственный разум.       Сон всё не заканчивался. Гредо продолжал сидеть на давно охладевшей постели, потом шмыгнул носом, стыдливо огляделся и встал, поправляя на себе свалявшуюся одежду и получше закрепляя пояс. Вдруг, смешавшись со звяканьем ножен и пряжек, ушам колдуна предстал ещё один звук. Гредо сразу же замер, не веря видению. Неужели ему лишь почудилось, что он один тут? Неужели кто-то здесь ещё остался? Пробуждать снова свою злость не получалось. С уходом Товарища друзей у Гредо в Крепости не осталось, но, быть может, бродящий в одиночестве по поместью человек хотя бы не будет врагом. Гредо облизнулся и вдруг понял, что затаился слишком тихо: ничего больше не слышно. Тогда Гредо подбежал к двери и рывком распахнул её, выглядывая в коридор. Далеко впереди, мерцая ниже на лестнице и отражаясь от камней, замаячил огонёк свечи. — Ал! — взревел Гредо, не понимая, что заставляет его кричать, ярость или надежда увидеть хотя бы одно знакомое лицо.       Огонёк погас. Коридор сразу же погрузился в темноту, а Гредо, поняв, что не способен вернуть себе былое отчаяние и готовность всё закончить, побежал вперёд, надеясь таки догнать призрак. Он добежал до конца, загрохотал ногами по лестнице и спрыгнул на первый этаж, оглядываясь и надеясь заметить где-нибудь прихрамывающую фигуру коменданта. Ни колыхания, ни шепотка, ни звука. Собственное дыхание мешало сосредоточиться, и Гредо заставил себя остановиться и перестать дышать, вслушиваясь в звуки мёртвого поместья. Ничего не ответило, и тогда парень сделал глубокий тяжёлый вдох.       «Вот! Вот оно!» — истошной, дикой радостью задрожал он, почуяв запах затушенной свечи. Значит, это было не видение! Не сон и не обман! Ему не показалось. Гредо вытянул вперёд голову, жадно внюхиваясь в ускользающий дым, ведущий его куда-то дальше, и медленно ступил вперёд. Потом ещё, и ещё, и ещё. Прошёл дальше по коридору, вышел в залу, через окна которой ярче пробивалась луна. Вдохнул снова, зажмурившись. Потом, ощутив трепет восторга и близости цели, мурашками пробегающий мимо лопаток, открыл глаза и увидел всё в ином свете. Белёсое и посеревшее, всё выступало из темноты, говорило о себе и помогало искать фигуру замершего в темноте человека. Гредо чувствовал, что кто-то есть рядом. Кто ещё это может быть, если не единственный человек, продолжавший хоть как-то поддерживать это место в порядке? Пусть даже все ушли. Наконец перед глазами Гредо замаячил извивающийся, как тонкая змейка, дым, тянущийся со свечного фитиля. Медленно, мучительно долго Гредо растянул эти мгновения, отслеживая путь, свершённый дымом вплоть до свечи, сжимаемой бледными детскими руками, испачканными в воске. Светлый, испуганный и еле заметно дрожащий мальчишка вжимался в гобелен, висящий на стене в надежде, что его не заметят. Он ещё не увидел стоящего перед ним чужака, но его дыхание, срывающееся с губ, звучало готовностью сорваться на крик. А Гредо не верил своим глазам. В его голове всё стихло. Ни единой мысли, ни единого чувства не удавалось нащупать, и тогда Гредо, повинуясь странному инстинкту, замер перед ребёнком, ожидая от него действий и надеясь, что мальчишка уйдёт, снова пропадёт в темноте поместья, так и не узнав, кто стоял перед ним и был готов преследовать его. Жермен задрожал сильнее, попытался оглядеться, но, так и не привыкнув к темноте, как привык к ней Песьеголосец, моргнул несколько раз, потянулся пальцами к свече и… зажёг фитиль. Гредо не шелохнулся. То мгновение, которое требовалось ребёнку, чтобы поднять глаза, заняло целую вечность. Как и прежде, наследник Богарне уставился на чудовище перед собой, представшее перед ним во всей красе болезненного, порождённого страхами сна. Гредо не был человеком, не был собакой. Он, искажённый и перекроённый, навострил уши-обрубки, разинул полную клыков пасть и весь напрягся, чувствуя, как готова его спина согнуться, чтобы выбросить туловище вперёд и впечатать цель в стену. И ему этого не хотелось, но было уже слишком поздно, чтобы искать под ворохом своих чувств человека, способного взять обезумевшего пса под контроль.       Жермен судорожно вздохнул и закричал, поражённый ужасом, захватившим его. А Гредо почувствовал, как сразу же обжигают его изнутри собственные мышцы, сорвавшиеся, как затворка капкана. Крик потонул, сдавленный массивными собачьими челюстями. Вместо него по ушам Гредо хлестали звуки, заставлявшие его желать кричать самому. Сминающиеся под давлением клыков и хрустящие, словно птичьи, детские кости, обтянутые мягкой кожей сытно вскормленного отпрыска, забили его пасть, мешая дышать и говорить. Мышцы шеи и челюстей, напряжённые и дрожавшие, натянулись до самой шеи. По подбородку, пачкая шерсть и собираясь в уголках чёрных собачьих губ, начали скатываться струи горячей, словно способной воспламениться крови. Гредо хотел оттолкнуть Жермена от себя, хотел верить, что ему это кажется, что он промахнулся. Лучше бы он схватил гобелен за спиной ребёнка, лучше бы укусил собственную руку! Но он чувствовал, как слабеет хватка маленьких пальцев, в последней попытке выкрутиться вцепившихся ему в шею и морду. Сквозь собственную хватку Гредо заскулил, срываясь на хрипение, и только сильнее сжал челюсти, надеясь закончить это поскорее и лишить жертву лишних страданий. Что-то под зубами хрустнуло и надломилось, и тогда Гредо почувствовал, как чужие пальцы расслабились, спадая с его шкуры. Зал поместья снова наполнился тишиной, которую нарушало только шумное, всё сильнее учащающееся дыхание пса, не решающегося разжать пасть. Его ноздри жадно хватали воздух, но его не хватало. Дыхание становилось всё влажнее и влажнее, пока наконец через мокрый собачий нос не вырывался жалобный всхлип, выбивающий последнюю смелость, оставшуюся в Песьеголосце.       Он сразу же открыл глаза, разбуженный собственными попытками вздохнуть. Сердце колотилось так бешено, что Гредо схватился за грудь и в ужасе перевернулся на бок, не способный нормально дышать. В груди закололо, перед глазами заплясали красные пятна, за которыми непроницаемым куполом возвышалась тьма чужой комнаты. Гредо и не мог бы сказать, сколько это продолжалось. Он молился Создательнице, прося о том, чтобы это закончилось. Ему казалось, что он умирает, внезапно поражённый бессилием и неспособностью вздохнуть. Колющая, пронизавшая его грудь боль только больше пугала. Неужели кто-то, воспользовавшись его сном, вонзил в него нож? Задержав дыхание, приносящее только страдание, Гредо попытался ощупать себя, рывком стаскивая с себя одеяло и рубашку. Он был весь мокрый от пота, но снаружи не было никакой боли, а кожа оказалась цела. Он продолжал ощупывать себя до тех пор, пока не понял, что снова может нормально дышать. Тогда Гредо спрыгнул с лавок и, с непривычки влетев в дверь и болезненно ударившись о неё, вышел в открытый коридор второго этажа, с которого видно было двор чужого дома. Всё вокруг ярко освещалось луной. Облокотившись о деревянные перила, оплетённые виноградом, Гредо стал медленно, чтобы успокоить сердце, вдыхать воздух полной грудью. Каким блаженством было не чувствовать больше боли, сжимающей сердце и лёгкие изнутри. Так он стоял несколько минут, не замечая ночного холода и не боясь, что кто-то заметит его. Потом, шатаясь и держась за перила, побрёл вниз, к колодцу.       Вода была ледяной, но Гредо жадно пил и умывался, надеясь прогнать с себя наваждение омерзительного сна. Столько всего пробуждало в нём это ночное видение, что колдун не хотел даже разбираться в этом. Всё равно, что копаться в гниющем трупе, надеясь найти хотя бы одну часть, смердящую меньше остальных. Сев на край колодца, Гредо закрыл лицо руками и, поддавшись своему страху и стыду, заплакал. Потом ему стало ещё хуже от темноты, и тогда он опустил руки, начав заламывать свои пальцы и упирая взгляд в лучик лунного света, проникающий со двора в коридор, где располагался колодец. Через время со стороны послышался шум, и Гредо, испуганно дёрнувшись, закрылся руками, словно ожидая удара. — Тише, не бойся, — сразу же шепнула ему одна из женщин, живущая среди семей.       Тогда Гредо судорожно вздохнул и снова спрятал лицо в ладони, не желая смотреть на неё. Женщина подошла ближе, потянулась за глиняной кружкой, стоящей на полке над колодцем, и, зачерпнув из ведра, поднесла кружку к лицу гостя. — Выпей, — предложила она.       Гредо не хотелось пить, но он послушно потянулся за кружкой, а потом почти сразу же позабыл о своём расстройстве, почувствовав, что поверхность обжигает его руки. Удивлённо подняв глаза на женщину, он ожидал какого-то объяснения, но она молчала. Даже в темноте парень видел, что это была та, другая сестра, не имевшая детей и показавшаяся ему старше и выше. Она действительно была высокой, худой и — только теперь он видел её настолько близко — вовсе не старшей. То, что издалека Гредо принял за морщины, оказалось сморщенными пятнами на коже, встретившейся когда-то с огнём. В отличие от сестры, косу она не носила. Волосы женщины были сбриты под корень. — Пей, — повторила она строже, недовольная тем, что гость разглядывает её. — Я же не пялюсь на твой глаз и шрамы.       Гредо кашлянул и начал пить. Вода была горячей, но только теперь он ощутил, насколько замёрз и пропотел, поэтому теплота, разливающаяся в его теле от нагретой колодезной воды, помогала прийти в себя. — Анкра́ва, — представилась она, протянув руку так же, как прочие жители дома. — Я знаю, как тебя зовут. Гредо, так?       Он пожал её руку и кивнул. — Что с тобой? Болен? — Нет, — сдавленно ответил он. — Плохие сны. — Не бойся их, они исчезают с пробуждением, — можно было подумать, что в её голосе слышится презрение, но Гредо распознал её собственную слабость перед тем же страхом, который преследует его самого. — Я их не боюсь. Я их ненавижу, — признался он.       Анкрава поправила длинную юбку и, плотнее замотавшись в шаль, которая закрывала её плечи, села на край колодца рядом с Гредо. — Вы — опальная? — спросил Гредо, даже зная, что это может обидеть её. — Сам не видишь? — хмыкнула она, но даже такой ответ колдуну нравился. — Могу я спросить ещё? — робко произнёс он. — Спрашивай. — Опальный может зажечь свечу пальцами? Без другого огня? Просто так? — Не только свечу. — Даже ребёнок? — Тем более ребёнок, — процедила она.       Гредо вздохнул и потёр глаза руками. — А ты? — спросила Анкрава. Тон её стал мягче. — Я не могу. — Нет. Кто ты? — Как вы думаете? — без злости и обиды спросил он. — Если бы я была грубиянкой, то сказала бы, что от тебя воняет колдовством. — И что, от меня «воняет»? — силился улыбнуться он. — Как от мокрой псины.       Тут уже Гредо нервно кашлянул, пытаясь сдержать смех. — Что смешного? — раздражённо спросила Анкрава, но Гредо не встревожился. Он слышал, как через напускное раздражение прорывается скрываемое любопытство и спокойствие, рождающееся от смеха гостя. — Да я и есть мокрая псина, — стыдливо проговорил он. — Бродячая, ворующая кур и не дружащая ни с волками, ни с городскими собаками при хозяевах. — Только блох нам не подкинь, — строго сказала она. — И не говори с Мешко о брате больше. Ясно тебе? — Ясно, — мягко согласился Гредо. — И не колдуй у нас. — Не буду. — Ты нас подставить этим можешь. — Я не буду, — повторил он, перебирая пальцами поверхность кружки. — Я думаю, я скоро уйду. — Мы тебя не прогоним, — голос Анкравы стал мягче. — Если только ты не будешь угрозой. — Я не буду угрозой, — Гредо перестал улыбаться и опустил глаза, взглядом очерчивая прямоугольный лунный свет, растянувшийся по полу. — А если буду, то сам уйду. — Молодец, — Анкрава забрала у него кружку и, поставив обратно на полку, снова плотнее закуталась в шаль. — И не выходи в город, раз уж мы тебя приняли. Не свети своей рожей повсюду. — Почему? — удивился Гредо. — Я не от них твоё имя узнала, — женщина кивнула, указав куда-то на стены. — О тебе на листах написано.       Гредо молча посмотрел на неё, сразу поняв, что за листы она имеет в виду. Внутри него что-то оборвалось в этот момент, но Анкрава, как ему казалось, прекрасно понимала это. — Что ещё там написано? — тихо спросил он. — Что ты убийца и вор. — Это не правда… — выдавил из себя он, прекрасно зная, что врёт. — Мне плевать, правда это, или нет, — отрезала она. — Либо не выходишь в город и прячешься, либо идёшь вон.       Гредо кивнул ей, не способный больше говорить. — Ложись спать и гони сны подальше, — сказала напоследок Анкрава и скрылась там же, откуда пришла.