Безымянный

      Утро выдалось серое — вчера хоть и было рыжим, за ночь от солнца ничего не осталось, и поднялось оно из-за гор невзрачное и бледно-желтое, как будто само не захотело вылезать из постели, а теперь, неодетое, не проснувшись толком, поплелось по небу на ежедневную работу, пиная все подвернувшиеся тучи.       Люмин поднялась, заправила кровать до половины Паймон, потом, покачав головой, не стала её будить, и спустилась вниз. Гостиница, в которой они остались, окнами выходила на узкий переулок. За крышами домов напротив виднелся маленький треугольник серого моря, остальной вид занимали стены с наглухо заколоченными ставнями. Обычно этот переулок был людным, но сейчас в нём не было никакой жизни, один исчезающий ночной холод. Хозяин справился у неё о том, как идут дела, Люмин пожала плечами и спросила, найдётся ли завтрак. Услышав скромный перечень того, что им могут предложить, выбрала яйца, получила сковороду и отправилась одна на кухню стряпать себе и Паймон омлет.       Паймон, должно быть, чутьём живота проснулась, и через несколько минут уже терла глаза кулаком, сидя на отодвинутом от стола стуле. — Интересно получается, выходит, мы теперь — мореплаватели? — Ага, только без корабля… Должна я в его создании поучаствовать, как думаешь? — А что капитаны делают? — В основном отчитываются перед судовладельцами, — мрачно ответила Люмин, разбив яйцо о край сковороды и вылив его в миску. Потом разболтала венчиком, плеснув молока, на которое пришлось раскошелиться вдвое больше, чем на яйца. — Ну, они же не дадут тебе старую посудину, вон, новую даже построят. — Знаешь, где? — Где? — Сосны валят возле склона Уван. — Откуда ты знаешь? — Сяо утром сказал. — Он приходил? — Да… На минутку. И, мне кажется, ближайшее время мы его больше не увидим. — Почему? — Паймон получила вилку и теперь ждала с ней омлета, как миллелит с пикой на посту. — Нервный он какой-то. Разбудил, сказал, что надо, и ушёл. — Никак не возьму в толк, зачем нервничать, если не виноват. — Думаю, он просто хорошо представляет, что будет дальше, — вздохнула Люмин над шкворчащей сковородой. — Или слишком хорошо, или слишком обостряет. — А ты? — Я? Да я даже не знаю, что там, ещё и везти его куда-то… туда. Страшновато. — Ага, я поняла. Боишься его подвести? — Есть такое. А ещё он теперь не хочет говорить. Обсуждать что-то… Отмахивается и всё. Работает, наверное. Ладно, не важно. Ешь. — Приятного, — опустила Паймон вилку. — И тебе. — В любом случае, решим проблему — большое дело сделаем. — Да, но… Знаешь, это не что-то вроде большого приключения или как всë, во что мы раньше влипали. И не хитрая задачка, на которую есть много времени, это нужно делать сейчас… Это именно что работа — только такая, где не знаешь, что делать. Не важно ведь, что там… Нам в любом случае надо сделать, чтоб Ли Юэ от голода не вымер, а я такими чудесами не владею. — Но ты бы всё равно не отказалась плыть. — Нин Гуан знала, на что давить. Он-то мне тысячу раз помогал. Как я его брошу-то одного на каком-то корыте грести чëрт знает куда? Только он почему-то думает, что должен справляться один, вот и не пришёл, и не придёт, и сейчас наверняка себя насильно уговаривает доверить кому-то часть своей работы, пусть даже мне. — Неправда, он давно может на тебя положиться, — улыбнулась в вилку Паймон. — До конца всё равно нет.       Паймон промолчала, что и на неё тоже. Во всём облике Люмин было что-то, ей странным образом близкое — похожее на тот момент, когда они стали компаньонами. Люмин тогда была совершенно разбита тем, как мир её больше не слышал, а она не слышала его — и под пальцами никакой даже близкой к волшебству искры не трещало. Она сидела ногами в песке, смотрела на блестящую звёздами и медузами воду, и думала, что, должно быть, спит, и что сон совершенно жестоко сделал её обычной, заурядной, лишившейся всяких жизненных страстей — как в наказание, наверное, за прошлое. Не важно, кто, и не важно, зачем — просто чтобы она прожила этот путь отдельно от прошлого и встретила на нём тех, кто подвернулся сам. Но что-то изменилось, и первой рядом очутилась Паймон, и нашла её Люмин практически сама, доверившись удочке… Была в том, пожалуй, тайная воспитательная цель — каждому встречному помочь и нигде не отказать. Так оно и выходило и нигде не дало осечку. Помогла Паймон — помоги и ещё кому. Раньше можно было бы отстраниться, отказаться, упереться — нет уж, сначала брат, а потом все другие… Но под взглядом Паймон она сжалась и согласилась сначала один раз, а потом и сотню. Теперь число добрых дел давно превысило тысячу.       Тёмные и большие, полные звëзд — Люмин казалось, что зрачков в её глазах не разглядеть. Добрые, как у щенка… Совсем не то ледяное стекло, которым тускло мерцал другой её спутник. Не его презрительно смотрящие тонкие щели. От Дайнслейфа настроение неизменно портилось — будто бы она ему что-то должна и искупит это однажды. Паймон связывала с ней добрая воля — и даже если Люмин к ней привыкла и иногда забывала, кто на самом деле повлиял на её добродетель, то Паймон, хоть и прежнюю её не знала, иногда догадывалась, зачем ей нужен взгляд со стороны — и не только взгляд, а доброе слово.       А ещё Паймон замалчивала некоторые вещи — что привязываются к Люмин не потому что красивая балагурка, а потому что её слова не расходились с делом. Она бралась за всё, но и без надежды на успех успех приносила — как заколдованная. Как будто цветы в волосах были зачарованы на удачу — и потому ей вечно так везло, когда как брату удача не дала даже потрогать хвост. Это странное обстоятельство понимали как будто бы все.       Сяо, разумеется, тоже.       «Совпадение ли, что у неё всё получается?» — спросил он однажды сам себя.       Паймон не ответила Сяо ничего, чтобы он не решил, что она подслушивает. Он катал по земле вылетающие из костра чёрные угли, заталкивал их обратно и поглядывал на то, как искры гаснут, не успев коснуться травы. Он часто приходил, действительно, настороженный. Было, впрочем, давно понятно, что Люмин волнует его — но свои личные проблемы решать он ей не позволил. Почему-то Паймон казалось, что он сильно жалел об этом — будто бы хочет, но не может этого сделать.       «Если всё, что бы ты ни делала, заканчивается победой, а ты берёшься за дела других…»       Пожалуй, так оно и было. Он дальше замолчал — может, потому что Паймон зашуршала одеялом и себя выдала, но разум уже успел сложить, что Люмин его проблемы не только не отпугнули бы, а наоборот, привлекли, и…       Теперь Паймон жевала пересоленный омлет и думала, что Люмин, наконец, дождалась того, чего так ждала, а тут почему-то раскисла и мнётся. — Сейчас он доверится до конца. Выбора нет, — проворчала Паймон с набитым ртом. — Мечты сбываются. — Я бы предпочла, чтоб от меня не зависело так много. — Судьба Тейвата была намного больше. — Ну и что… Там я была мотивирована другим. Своей безвыходностью, а не чужой. — Какая разница? Представь, что это пляжный эпизод. Пойдём смотреть, что они построили.       Люмин сложила посуду, обернулась на неё, потопталась в дверях и махнула рукой. Для таких вещей в гостевых домах кухарки и прислуга… Интересно, полагается ли ей капитанская форма?

***

      Шагая к склону, Люмин понимала, что злится. Её разложенные по полочкам варианты ответов в диалогах оказались совершенно бесполезны — хотелось обсудить лично, но возможности не представилось. Неподготовленной она приходить не любила и не желала — запасные планы всегда должны быть. Хотя бы парочка, а на их основе можно выдумать ещё, если будет минутка. Без этой парочки даже получаса не хватало — без канвы действий не за что цепляться. Так что угрюмо чавкая по подсохшей грязи, она несла своё мрачное настроение на мрачную поляну в окружении мрачных сосен, на которой мрачные адепты точно так же угрюмо должны были месить грязь. Однако…       Ни сосны, ни ели по дороге она не встретила ни одной — только пеньки, что вместо молодых, что вместо столетних деревьев, а на окраине плато и вовсе нерешительно остановилась, рассматривая примятую шагами траву и всеобщий хаос. Для самых многоуважаемых кто-то наспех сколотил стол. За ним с одной стороны на пеньке сидел Чжун Ли, с другой горбилась своего роста, по оба бока от себя уперевшись руками, Сянь Юнь. Её длинный хвост то и дело сваливался с плеча на стол, и на нем подпрыгивали карандаши и пиалы, которые Чжун Ли опасливо подхватывал прежде, чем прольются на чертёж. Где-то позади них не опадало облако пыли, в котором сновал и по команде валил деревья отряд миллелитов. — О! — приветствовали со стола. — Явилась. Иди сюда.       Люмин, опешив, перестала стоять столбом, натянула дружелюбное выражение вместо обескураженного и бодро приблизилась, всё ещё остро ощущая неловкость опоздания. Сянь Юнь поманила её когтем, намекая, к кому подойти, но Люмин всё равно затормозила у стороны Чжун Ли, ощущая его ленивое спокойствие как что-то безопасное и не начинающее с ходу столь быстрое рабочее давление. — Здравствуйте… А где Сяо? — Там, — неопределённо кивнул головой Чжун Ли и прикоснулся к локтю. — Погоди бежать. У нас разногласия из-за чертежа. Посмотри, как будет лучше.       Пришлось кивнуть и нервно приблизиться. Сянь Юнь отступила, дав обзор на лист, рулоном свёрнутые края его снова зажала пиалами, чтоб не скрутились внутрь, и задумчиво поправила очки, наблюдая за линиями. Люмин страдальчески нахмурилась, жалея, что отвратительно спала, а теперь вынуждена разбираться в чужом чертеже. Чжун Ли понимающе налил им с Паймон чаю и уступил пенёк, поднявшись и мерно отдалившись в рабочую пыль. Люмин глянула на него с мольбой и мысленной просьбой не бросать её наедине с не самым лояльным к ней адептом. Сянь Юнь, заметив, поджала губы и тоже отошла. — Можешь переделать всё, если хочешь. — Ну чего ты? — опустилась на стол Паймон, смотря на перевёрнутый чертёж. — Башка не варит, — отхлебнула Люмин чай, — а уже работать надо. Я в это время пятый сон обычно вижу. Посмотрим… Зачем такой огромный?.. — Заставить всё пушками? Держать на нём пленников? — Знаешь, имеет смысл, если найдём пропавшие команды. — Или их тела, — насупилась Паймон. — Так, это что за пессимизм? — Люмин сломала карандаш и теперь щупала на столе второй, не отрываясь от бумаги. — Один нытик у меня уже есть. Ты мне для моральной поддержки. — Это только предположение. — Даже если так, всё равно… Где мы столько людей возьмём обслуживать его? Да и непрактично как-то, на неповоротливом корыте гнаться за чем-то неуловимым… Нет, пусть будет меньше. Сильно меньше.       Люмин отмотала рулон до чистого места и начала сначала. — Бриг. Или шхуна? Вот, — она чиркнула карандашом, быстро набрасывая основные линии, — так, а здесь… Что она там начертила? Клетка? Зачем? — Хм-м… Посадим туда морского монстра. Или другого виновника. — Так много места под неё… Видимо, так и должно быть. Ладно.       Сянь Юнь обернулась, протерев очки, чтоб яснее увидеть и запомнить, как Люмин работает, удовлетворённо кивнула и отошла дальше, командуя отрядом лесорубов. Длинные крепкие бревна по очереди скатывали с утёса вниз, где они, недолго падая, грузно опускались в горную воду, подняв брызги, и, медленно разворачиваясь, уносились по реке вниз, от угасающего рассвета ещё слегка розовые, пугающие обрубленными сучьями рыб и пахнущие корой и ароматной щепой. На них садились, удивляясь неожиданному насесту, пеликаны, чайки и сороки, а потом разлетались, распуганные, когда бревно задевало камень или спрыгивало с порога на быстрине. Где-то внизу, по пояс забираясь в ледяную воду, Сяо толкал их от мелководья, пока не образовали затор, и так они и плыли, подгоняемые рекой и ветром, вниз, где дельта, примороженная ледяной стеной стараниями Шэнь Хэ, становилась их последним пристанищем. На берегу залива их складывали в грубо сколоченные козлы и оставляли смоляными пирамидами ждать своей очереди на обтëс и распил. — Она сильно отошла от наших идей.       Чжун Ли, покосившись, только задумчиво похмурил брови. — Не кипятись, плыть же ей. — Я просто удивлена, только и всего, — скрестились на груди руки. — Однажды ты так уже говорила. — Мне стоило знать, что ты будешь необъективен. — Её подход показался мне более изобретательным, — улыбнулся Чжун Ли. — А ещё она чай лучше заваривала, — фыркнула Сянь Юнь с лёгким негодованием, — и это обстоятельство куда необъективнее предыдущего. Мне вообще-то до сих пор обидно. — Даже если я честно признавал, что выбирал по душе? — Так ещё обиднее, — тряхнула она хвостом, ностальгически усмехнувшись. — А теперь ты смеëшься надо мной и поощряешь эту… Всегда знала, что у тебя дурной вкус. — Что поделать? Они действительно обе из одного теста.       Чжун Ли улыбнулся, припомнив светлые тонкие ткани на молочной коже. Фарфоровый чахай только на тон светлее, чем пальцы, что его держат. Лицезреть их — зрелище до того редкое, что невольно предполагается и даже ощутимо за него наказание от богов, волей и силой больше, чем есть у себя самого. Чай льётся на фигурку. Лотос краснеет, дивный, покрытый россыпью кипячёного тепла, смущённый и перед этой женщиной такой же доверчивый и радушный, как и любой другой предмет со стола, камень под столом, лист — в чайнике или на дереве, вода — в пруду или в пиале… Раз уж предметы перед ней откровенны, что уж говорить о людях. Раз откровенны и люди, то в теории того же ждать можно и от адептов.       Сяо только что сбежал, едва ощутив поблизости вибрацию знакомого шага. Кажется, она подобрала к нему ключ? Оно как будто к лучшему. Гуй Чжун, мягко скользнув за спину, наклонилась над ухом, шепнула в него тайну его сегодняшнего прихода, наградила тёплой, крошечной чашечкой, полной чая почти до краев. Моракс, подавив порыв, уставился ей в плечи, в ключицы, испытав желание пить из них, со странной ясностью понимая, что чая в них уместилось бы больше, чем в этом напёрстке на один глоток, сознавая смутно, что речь ему неподвластна, а мыслительный поток закручивается по спирали в вихрь, от которого не уйти и не скрыться. Что голос звенит, как колокольчик, пока тающая, хрупкая пыль перед ним, собравшаяся в образ женщины, что-то говорит о смирении и грубости, о закономерных исходах, о неслучайных событиях… — Ну вот, опять, — Хранитель Облаков вздохнула, рассердившись накатившей на него меланхолии. — Забудь. Мне тоже обидно. Ты сегодня необычайно разговорчива, не находишь? На темы, которые не любишь обсуждать. — Да тоже ностальгия нахлынула и не торопится уходить. И баллиста… Покоя не даёт. Почему именно она? — Спроси у Люмин, — усмехнулся он, — я ответа не знаю. Она выдумает такой, что покажется правдивее всех. Ни одной причины не верить. — Да ты, кажется, опять влюблён. — И что с того? — Пожалей мальчишку. Если она в самом деле, как ты говоришь, лучшая женщина, он настрадался достаточно, чтоб как раз такую и получить. Тем более, вы оба ему важны. Он с ума от стыда сойдёт, если придётся выбрать. — Э, нет, я ему не соперник, — тепло улыбнулся Чжун Ли, наблюдая, как белки выпрыгивают из-под упавших брёвен, — да и это не любовь и не влюблённость. В одну реку дважды не войдëшь, но я как будто получил второй шанс хотя бы увидеть, где ошибся в первый. Она напоминает мне о прошлом. Я бы, несомненно, хотел с ней сблизиться и получить свой жизненный урок, но, досада, она сразу почему-то меня невзлюбила. Она легкомысленная… Но в других инфантильность ненавидит. Поэтому… Сразу было понятно, что внутри из стали. Она строгая… Но всё, чего она хочет — это сразу определяться в желаниях. Люмин удивила меня — и не только тем, как сильно похожа на неё. Жаль, что ты не видела, что с ним было однажды. Такая связь стирает в пыль века. Я же не мог ему позволить наломать тех же дров. Тут кто хочешь уступит — даже Селестия, что уж о старике вроде меня говорить. — Раньше он рот вообще не открывал, а теперь их вдвоём на празднике увидеть — счастливая примета. — Знаешь, что он у меня спросил? Можно ли ему жениться. Когда я спросил, на ком, он сперва поупрямился, но сказал, что на Путешественнице. На вопросе, какой он у неё муж по счету, он глубоко задумался, но не передумал. — А ты? — А я? — поморщился он. — Я смотрю, как должен самолично вытолкнуть их в открытое море с надеждой, что они не только не погибнут, но и порядок наведут там, где не справились мы. — Не малые дети, разберутся. — А сама-то в чертежи подглядываешь.       Сянь Юнь отвернулась, удерживая волнение, но оно никуда не делось и не пожелало быть спрятанным. — Давай просто понадеемся, что всё будет хорошо. Когда-то мы одной надеждой и выжили. — Если я с тобой соглашусь, людей придётся кормить той же надеждой. Во всех смыслах. — Тогда не соглашайся.       Они помолчали, наслаждаясь ранним утром — тем переходом лёгкого холода в первое, но запоздавшее от земли тепло.