Гость

Дазай спускался по узенькой скрипучей лестнице аптеки вниз. На нем были брюки Оды, что характерно, - слишком длинные для него; старая рубашка, потертый пиджак, в котором юноша утопал, однако всё это его не волновало, ведь он даже и не подозревал, как выглядит со стороны. Спустившись вниз, он подавил в себе очередной приступ тошноты, выпил воды и потёр охолодевшие руки. Сегодня был сильный ветер, и стихия гуляла даже внутри стен хлипкого здания. Осаму привык к холоду, поэтому научился не обращать внимания на сквозняки. Услышав поскрипывающие звуки со стороны прилавка, Дазай повернул голову в сторону звука, и на его губах отразилась легкая улыбка. - Собрался? – спросил Ода. Голос его был еще более уставшим, чем обычно. - Да, - коротко ответил гость. - Как себя чувствуешь? – мужчина подошел ближе и дотронулся своей грубой рукой до челки Осаму, ощупывая лоб. – Вроде как, не горячий. - Мне уже намного лучше. Хотя я, конечно, остался бы здесь подольше. - Ты же знаешь, что не могу тебя здесь оставить. Огай будет злиться. - Да, знаю, - грустно сказал юноша, а затем поднял голову и добавил: - Спасибо, Одасаку. За всё. - Еще отплатишь, - в кои-то веки Сакуноске позволил себе легкую улыбку. Дазай услышал её – почувствовал в нотках голоса, но ему бы, конечно, хотелось увидеть, как этот стальной человек улыбается. Вскоре входная дверь отворилась, и в помещение зашел молодой паж со словами: - Его превосходительство ожидает вас в экипаже, господин Дазай. Осаму тяжело вздохнул и похлопал Оду по плечу. - Приезжай, как сможешь. А то я умру со скуки. - Жди письмо, - тот тоже ответно похлопал его по плечу, и юноша поплелся в сторону выхода. Паж ухватился за его плечо: - Позволите сопроводить вас? - Нет, - юноша отмахнулся от слуги и, выставив руки перед собой, нащупал дверной проем, выходя на улицу. - Подожди, - окликнул его Ода. – Пальто хоть надень. - Не надо, Одасаку, - голос звучал тихо, будто каждое слово сопровождалось болью. Он снова почувствовал какой-то трепещущий страх между легких, будто какая-то черная бездна внутри открылась и хочет поглотить его душу. Пытаясь справиться с паникой, он выдохнул и, повернувшись, сказал: - До встречи. Молчание в ответ, шаги по скрипучему полу и наконец-то ответ: - Бывай, Осаму. Тот попытался улыбнуться и поспешил к карете, дверь в которую ему любезно открыл сопровождающий. Оттуда послышался знакомый угрюмый тон: - Вышел наконец-то, - Накахара придвинулся ближе к выходу из экипажа и протянул руку Дазаю. – Лапу давай. Тот уже не стал спорить и просто протянул руку герцогу, ощущая его горячую хватку на своем запястье. Чуя затянул его внутрь и усадил рядом с собой, дверь в экипаж закрылась, и вот Накахара помахал рукой из окна аптекарю, постукивая по крыше экипажа, дабы кучер наконец-то двинулся. - Утро раннее, можешь пока вздремнуть, - сказал Чуя, однако в следующее мгновение его обеспокоило очень нехарактерное для Осаму молчание. Он был слишком тихим и задумчивым, а тот его еще таким не видел. – Эй, всё нормально? - М? – тот повернул голову в сторону Накахары и постарался спокойно ответить: - Всё хорошо. - Не тошнит? Голова не кружится? - Нет, мамочка, всё хорошо, - он наконец-то позволил себе улыбку, а Чуя лишь ткнул его локтем в бок, чтобы не паясничал. - Я просто не умею толком оказывать помощь. Если только ты не умирающий вампир во время эксперимента. - А вдруг я правда вампир? И умирающий. - Не особо похож. - Ты же знаешь, - он придвинулся ближе к Накахаре, - что я был обращен. - Знаю. - И тебя это не смущает? - Ну, ты же вылечился. - А вдруг я вылечился не до конца? - Осаму, сам того не контролируя, пытался сокращать дистанцию. – Вдруг я всё еще… жажду крови? - В таком случае я тебя просто убью. - Правда? Я давно мечтаю о смерти, знаешь ли. Умереть от твоей руки, хоть и позорно, но… - В смысле, позорно?! – перебил его возмутившийся Чуя. – Тебе мало без глаз остаться, хочешь, чтобы еще и зубы выбили?! - Ха-ха! В таком случае, выпить твою кровь будет действительно сложно. - Да у тебя даже клыков нет. И я уж молчу о том, какой ты немощный. - Ну, я хоть и хрустальный, но донышко у меня крепкое, - усмехался Дазай, подумав, поймет ли его намеки Накахара, на что тот сощурился и спросил: - Это ты к чему? Осаму тяжело вздохнул, осознав, что до герцога, похоже смысл его слов так и не дошел: - Неважно. Остальной путь они ехали в тишине, и Дазая это вполне устраивало. Путь был неблизкий, так как ехать нужно было в соседнее герцогство, поэтому юноша все-таки задремал. Так его хотя бы не тошнило, но всё-таки немного трясло от холода. Накахара, заметив это, достал с полки плед, который держал здесь как раз на случай продолжительных поездок, и накрыл им Осаму. Тот успокоился через минуту и снова крепко уснул. На улице бушевал ветер, продувая карету и заметая дорогу легким снежным покровом. Кони скакали по каменной дорожке, выдыхая из горячего нутра пар на окружающий их мороз. Экипаж слегка потрясывался при поездке, и из-за этого Дазай сползал на своем сидении всё ниже и ниже, как вдруг не сполз совсем, из-за чего Чуе пришлось его усадить обратно. На какое-то мгновение он проснулся и придвинулся ближе к своему благородному сопровождающему, так как он был банально теплее, чем всё остальное окружение. Накахара поправил ему плед, а затем почувствовал, как на его плечо приземляется голова Осаму. Сначала он было хотел возмутиться, а потом подумал, что ничего плохого в этом нет, ведь юноша слишком многого натерпелся. Можно и позволить ему подобные фривольности. Так они и ехали через лесистую дорогу, соединяющую Эльт и Ист-Купер. На поезде было бы быстрее, но не так комфортабельно, да и внимания привлекать лишнего не хочется. Чуе нравились поездки, они давали то короткое время на отдых, которого в обычной суете повседневности у него не было. Дазай же не особо любил всякие перемещения. Дорога его утомляла, ведь приходилось вечно куда-то спешить, а он ненавидел спешить, поэтому опаздывал везде и всюду. Вот и сейчас они должны были выехать раньше, но юноша просто не мог проснуться рано утром, в отличие от Накахары, у которого весь день поминутно распланирован, и это единственное время, когда он может сопроводить Осаму до дома. Дазай пошевелился и тихо помычал. Чуя высунул руку из-под пледа и потрогал его лоб. Вроде бы, не горячий, значит, ничего страшного. - Всё хорошо, - прошептал герцог ему на ухо, успокаивая. Он задумался о том, что с одной стороны Осаму хоть и раздражал его, однако не нес в своих шутках и замечаниях какого-то зла. Да и вообще, ему показалось, что в последнее время Дазай наоборот хочет сблизиться. Жаль, что у Накахары нет ни времени, ни возможности на какое-либо общение. - Уже приехали? – полусонно спрашивал юноша. - Нет еще. - Чуя… - Да? - Ты что, меня обнимаешь?.. Чуя почувствовал, как лицо его наливается краской. В этот момент он пожалел, что вообще согласился поехать с ним, потому что он явно был не готов к подобным вопросам и сближению. - Нет, - грубо ответил Накахара, при этом действительно обнимая Дазая. - Но… ты же меня обнимаешь, - бубнил Осаму, ворочаясь. Он повернулся сильнее и закинул свою ногу на ногу Чуи, обнимая его в ответ. – Ладно, не сознавайся. Дазай зевнул и устроился поудобнее на нем. Ехать оставалось недолго, но сейчас ему очень не хотелось просыпаться, да и вообще не хотелось, чтобы это заканчивалось. Он уже давно не чувствовал себя так спокойно и свободно в чьем-то обществе. Осаму знал, что Чуя рядом, а значит, ему ничего не угрожает, ведь он сильный и сможет защитить его от любой беды. Звучит глупо, но так сейчас работал его уставший от насилия и безумия мозг. Накахара ничего ему не ответил. Он глянул в окно и убедился в том, что ехать им осталось чуть больше двадцати минут. Эту дорогу он знал хорошо, ведь он каждый раз ездит по ней в столицу. Прикрыв глаза, Чуя почувствовал, что и его душе в кои-то веки спокойно, несмотря на происходящую вокруг суету. В последнее время всё тяжелее справляться с настоящим, и уже тем более, с прошлым. Герцог дотронулся до шеи, потирая шелковую ленту, обрамляющую её, и дернулся от нахлынувших воспоминаний. Осталось немного, и он сможет снова отвлечься на работу. Под колесами экипажа скрипел снег, и копыта лошадей разбивали белую насыпь. Легкие снежинки падали с неба, обеляя черную крышу кареты и плечи кучера. Вскоре белые дорожки сменились грязной мешаниной, а лесная тишина гулом человеческих голосов. Они наконец-то в городе, где всё по-прежнему мрачное и серое. С приходом зимы всё становится темным и холодным, ведь сердца суровых и напуганных жизнью людей перестают обогреваться столь редким в этих местах солнцем. Накахара зевнул и потер глаза, поворачиваясь с Дазаю. Он дернул плечом, чтобы тот проснулся. - Эй, просыпайся. Мы почти приехали. - М-м-м… - Не ной. - Чуя, давай развернемся и поедем обратно, - говорил Осаму. – Я не хочу домой… - Ха-ха, - саркастично изобразил смех Чуя, - конечно. Сейчас возьмем и развернемся. - Я серьезно, - он выпрямился, закутываясь плотнее в плед. – Я не хочу… Лицо Накахары переменилось. Он понимал Дазая, но сделать ничего не мог. - Дазай, слушай… Я… - Не надо. Я знаю, что ты не станешь. - Нет, правда. Я не могу. Просто не могу. Пойми… - Ладно. Ему стало очень грустно. Только сейчас он понял, что везет Осаму снова в клетку, только уже более привычную для него. Он понимал, что сейчас Мори снова начнет его лечить, обеспечит полноценным уходом, но Дазай хочет не этого. Дазай хочет свободы. Чуя его понимает. Он тоже когда-то мечтал о том же. Экипаж со скрипом затормозил у лечебницы, и паж, сидевший рядом с кучером, спрыгнул со своего места, открывая дверь транспорта. Накахара вылез первым и подал руку Дазаю. Тот стащил с себя плед, отдавая его Чуе, однако тот его остановил: - Оставь себе. - Да ладно, я… - Считай, что это подарок. Осаму улыбнулся. Внутри него снова распустилось такое приятное теплое чувство. Чувство, что вот оно – то самое. Никто не знает о том, что было в салоне этой кареты. Кроме них двоих. «И ничего ведь не было», - подумал Дазай, направляясь к лечебнице. Чуя поплелся за ним, осматриваясь по сторонам. Осаму и сам не понимает, каким образом смог поднять ногу ровно перед ступеньками. Как нащупал руками перила, проводя голыми ладонями по заледеневшим кованным ручкам. Он знал их изгибы наизусть, ведь периодически часто оставался ждать под дверью в надежде, что ночью кто-нибудь услышит стук в дверь и спустится вниз, дабы открыть ему, голодному, охолодевшему и пьяному. Теперь такого не будет. Даже если он уйдет из дома, Гин и Мори будут дежурить до утра, дожидаясь его, ведь теперь он калека. И Осаму ненавидит это. Он поднялся по ступенькам и коснулся двери, ища пальцами небольшую колотушку. Найти её не составило труда. Юноша постучал, и странное чувство коснулось его нутра, как будто он не был здесь несколько лет, а не несколько месяцев. Накахара в это время уже отдал распоряжения слугам, закурил трубку и тоже поднялся по ступенькам. - Наконец-то дома, - сказал он. – Ты рад? Герцог затянулся трубкой, а Осаму же не знал, что ответить. Нет, он не рад, более того, он крайне раздосадован. Его жизнь снова склоняется к неизвестной и унылой реальности, в которой он будет никем. - Нет, - ответил юноша, - но мне приятно, что ты спросил. Накахара хмыкнул, выдыхая дым, и запах табака ударил в нос Дазаю. - Ты куришь? – спросил он. - Угу. - Дай затянуться. Чуя повернулся и приставил загубник трубки ко рту Дазая. Тот сделал пару затяжек, сразу же выпуская густой табачный дым на мороз. Горьковатый и насыщенный аромат ударил в нос и привкус жженой травы отразился на языке. Казалось, даже разум прояснился, но это всё просто обычный наркотический обман. Осаму это уже проходил недавно. Накахара отобрал трубку и тоже затянулся. Их обоих окружил дым, а вскоре за дверью послышалось какое-то шуршание. Щелкнул замок и петли, дернулась ручка, и дверь распахнулась, являя двум мужчинам невысокую темноволосую девушку, во взгляде которой отразился то ли трепет, то ли шок, то ли паника. - Господин Дазай… это правда вы?.. – надрывным полушепотом вопрошала мисс Акутагава, не зная, мерещится это ей или же человек, которого она считала мертвым, действительно явился снова к ним на порог. - Как видишь, Гин. Живой, - Осаму улыбался, но глаза Гин и её слух были достаточно хороши, чтобы заметить ряд отличий. Пусть голос её господина звучал весело, однако она не могла не прочувствовать ту появившуюся в нем хрипоту и усталость. Она сразу же обратила внимание на худые щеки, спутанные волосы, бледность кожи. Увидела замотанную бинтами голову и глаза, повязки по всему телу, сухие губы. Буквально в следующее мгновение она приблизилась и бросилась к нему на шею. - Ох… простите меня, господин Дазай! Я так переживала! Я думала, что не увижу вас больше! - Всё нормально, Гин, - он погладил её по спине, успокаивая. – Как видишь, я жив. Не очень здоров, но жив. Она около минуты рыдала ему в старый пиджак, а затем, наконец отлипнув, взяла его за предплечье и повела внутрь. - Проходите скорее. Мужчины прошли внутрь. Пиджак сразу же был стащен с Осаму, и тот завернулся в плед, подаренный Чуей. Надо сказать, что в родной лечебнице было на порядок теплее, нежели в аптеке. Всё-таки у них была и печь, и камин. Теплые трубы пролегали через все комнаты небольшого здания. Да и в целом, теплоизоляция была хорошая, разве что на втором этаже тоже порой гуляли сквозняки из-за старых окон, на которые вечно нет ни средств, ни времени. Гин хотела было предложить Накахаре убрать пальто, однако тот отмахнулся и сказал, что зашел просто проводить. Вскоре послышались резкие шаги сверху, а затем скрип лестницы. - Дазай… - прозвучал обеспокоенный голос доктора Мори. Полуулыбка пропала с лица Осаму, так как сейчас свершится то, чего он так боялся, – реакция Огая. Он вообще боялся Огая. Боялся, потому что доктор был единственным человеком, способным оказать на него какое-либо влияние, и спорить с ним было просто невозможно. Это пугало и удручало, поскольку Мори любил ограничивать своего воспитанника. Возможно, поэтому и произошло подобное – Осаму убежал вопреки всем запретам, и это закончилось травмой. - Не верю… не верю, - шептал мужчина, спускаясь с лестницы, а когда он оказался перед юношей, то замер, рассматривая его. - Привет. - Что… что с лицом? – он дотронулся до его щеки, поворачивая голову и рассматривая его. - Ну… Чуя? – решил перекинуть свой ответ на него Дазай. - А я-то что?! – возмущался тот, потягивая трубку. – Ты виноват – ты и объясняй! Повисла тишина. Осаму тяжело выдохнул, собираясь с мыслями. Огай отпустил его лицо и смотрел напугано, дожидаясь ответа. - Ты хочешь сказать, что… ты… - начал доктор, и Дазай решился закончить ответ за него: - Я лишен зрения, - четко и грубо ответил он, а затем, помедлив, добавил таким же суровым тоном: - Навсегда. Ужас отразился на лице Мори. Он сначала не мог поверить в это, а затем, отошел на шаг назад и потер переносицу. - Это… это всё ерунда. Всё… всё будет нормально, - не понятно, кому он это говорил, – себе или Дазаю. – Главное, что ты вернулся. Пошли в гостиную. Гин, чай. Накахара, останешься? - Прошу простить меня, доктор, я вынужден откланяться, так как меня ждут дела, - он дотронулся до поля шляпы, как бы прощаясь. - Понимаю. Спасибо за то, что доставил его. Чуя улыбнулся и развернулся к выходу, а затем, помедлив, развернулся снова и сказал: - Пока, Осаму. Дазай дернул головой на источник звука. Полуулыбка снова отразилась на его лице. Ему не хотелось, чтобы Накахара уходил, но держать его он тоже не имел права. - Пока, - кротко ответил он, а затем герцог покинул лечебницу, сильнее закутываясь в своё черное пальто и надвигая шляпу на глаза. Он уехал сразу же, погруженный в свои мысли, а Осаму подумал о том, как сильно ему бы хотелось посмотреть на него в тот момент, когда они вместе ехали в карете. Он сильнее закутался в подаренный им плед и проследовал за Мори в гостиную. Мужчина усадил его на диван и подкинул палений в камин, усаживаясь напротив и наливая себе немного бренди в бокал. От появления Дазая у доктора затряслись руки. Он не знал, почему возвращение юноши оказало на него такой сильный эффект. Неужели тот и правда стал ему родным сыном, а может, потому что он слишком сильно вложился в Осаму и не мог его потерять. Об этом сейчас Огай не думал. Он хотел просто посидеть в компании своего воспитанника, посмотреть на него, убедиться еще раз, что он действительно живой, действительно здесь – в сохранности. - Прости меня, Дазай, - сказал он. – Это я виноват. Мне нужно было лучше о тебе заботиться. Осаму ожидал чего угодно, но только не таких слов. Честно говоря, он думал, что Мори будет в ярости, что он запрет его навсегда, превратит в дойную корову для крови. Скорее всего, так и будет, но подобных слов… всегда жесткий в своих принципах доктор Мори и… извиняется? Безумие продолжается. - Что?.. – не понимал Осаму. Подобное просто не укладывалось в его голове. – Это же я должен просить прощения. - Нет, Дазай, ты… - Я и только я виноват в том, что произошло, - отрезал он. Тон его был таким серьезным, что Мори даже сначала не понял, что разговаривает с тем самым неуправляемым мальчуганом. – Это я поехал на встречу с Достоевским, это я согласился поехать к нему в замок. Это я так сильно поверил в себя, что не рассчитал действия древнего вампира. Моя самоуверенность погубила меня, и только она, за что я теперь наказан. - Дазай, я… - на мгновение Мори выпал из жизни. Он действительно никогда не видел Дазая таким, не слышал подобных слов от него, не говоря уже о том, что для него несвойственно признавать собственные ошибки. Он всегда считал, что не совершал их. – Это точно ты? - Ха… нет, дядя. Это уже не я, - он тихо посмеялся, и нотки безумия проскочили в его голосе. Огай ничего не ответил, разве что взгляд его выдал крайнюю степень обеспокоенности. Он похлопал Осаму по плечу и направил в сторону зала. Оказаться дома было очень странно для юноши. Всё это казалось для него очень грустным сном, в котором всё было очень знакомым, но и каким-то чужим. Он присел на диван в гостиной, прислушиваясь к своему окружению, которое было ему смутно знакомо. Он узнавал звуки тления поленьев в камине, шум ветра за хлипким окном, потертая краска на котором отваливалась при каждом движении. Он слышал, как проминается скрипучий пол под шагами Мори, слышал тонкое постукивание каблуков мисс Акутагавы, звон серебряной ложки о стенки чашки. Этот звук стремительно приближался со стороны кухни, и вот поднос приземлился на столик перед ним. Он услышал, как с тяжелым движением пошевелился чайник, оторвался от стола, и в следующее мгновение ароматная темная жидкость, струя которой разбивалась о дно чашки, зажурчала. - Прошу вас, господин Дазай, - сказала служанка, протягивая чашку. Немного поразмыслив, она протянула свою ладонь к руке Осаму, дабы уместить в неё поданный напиток. Юноша уже протянул свою руку вперед. Даже, можно сказать, в нужном направлении. – Осторожно, - предупредила девушка, когда тот ухватился за блюдце. Он кротко улыбнулся, хватаясь пальцами за горячие стенки чашки и ручку. Его пальцы были в мозолях и мелких ссадинах, и он даже в полной мере не смог ощутить жар. - Благодарю, - ответил он, поднося чашку с чаем к губам. Чуть-чуть остудив напиток, он отхлебнул немного, слегка обжигая язык. Он уже и забыл, что чай тут заваривают не таким крепким и с добавками в виде ромашки и бергамота. Этот вкус тоже был родным, но забытым. Как будто даже что-то было не так. Диван рядом прогнулся, и Огай вежливо попросил Гин покинуть их. Та кивнула и направилась обратно на кухню, оставляя мужчин наедине. Этого момента Дазай и боялся. Он знал, что рано или поздно ему придется поговорить с Мори, однако он не думал, что тот будет обсуждать всё произошедшее так сразу. - Что ж, - сказал он. – Ты понимаешь, Дазай, что мне нужно с тобой обсудить… твое пребывание в Вайт-Рете? Юноша сглотнул и напрягся, кротко отвечая: - Да. - Ты также должен понять, что я… Я не зол на тебя, просто… - он замялся. Как бы он не пытался скрыть, но уж Осаму точно слышал за его холодным тоном скрытую злость. Он слишком хорошо знал своего старика. – Просто я раздосадован твоим поступком и тем, к чему он тебя привел. - Ты к тому, что я потерял зрение из-за своей опрометчивости? - Именно. - Мне очень жаль, что теперь тебе придется всю жизнь тащить на себе калеку. Мори не нравился этот ответ. Он понимал, что любое его слово может снова надавить на рычаг, и тогда Дазая ждет очередная попытка самоубийства. Это то, чего Огай боялся больше всего, но и понимал, что это, вероятно, неизбежно. - Осаму, я этого не говорил, - ответил он мягко, однако нервность проскальзывала в его тоне. - Нет, но ведь это правда. - Осаму! – строго и низко осадил его доктор, продолжая уже более спокойным тоном: - Я положил свою жизнь на тебя, и отсутствие у тебя глаз не помешает мне продолжить совершенствовать моё лучшее творение. Я поговорю с деканатом, уверен, что слушать лекции ты в состоянии, запрошу индивидуальные занятия, чтобы ты наверстал всё пропущенное. - Но я не смогу оперировать и ставить некоторые диагнозы. - Ничего страшного. Ты всё еще можешь заниматься терапией. Если нужны будут глаза – найдешь ассистента. В этом мире нет ничего непоправимого и незаменимого. Да и ты всё еще нужен ордену. - Как дойная корова? - Да, Дазай! – мужчина не выдержал и снова повысил тон. – Как дойная корова! Если ты хочешь думать так, то пусть! Ты не понимаешь и доли того, ради чего мы все стараемся, ради чего жертвуем! - Ты думаешь, я не понимаю?! – он подскочил с места. – По-твоему, я уже не пожертвовал? Я всё это делал ради ордена! Ради того, чтобы узнать больше! Ради того, чтобы избавляться от вампиров, а не сидеть, как ты, над своими пробирками, в надежде, что есть лекарство! - Другие подразделения занимаются истреблением! Мы здесь, чтобы создать лекарство! Пускай на это уйдет вся моя жизнь, но я не перестану, потому что именно это и решит все наши проблемы! - Да? А то, что высшие вампиры будут плодить только больше тебя не волнует?! - На примере с Гоголем мы уже показали, что можем бороться с этим… - Да, ведь это я убил Гоголя! Если бы я тогда не рискнул, то он бы продолжил, и Футил бы уже опустел, потому что его упыри бы всех сожрали. И Гоголь еще не высший! - И что ты предлагаешь? Идти с вилами на Достоевского? - Ха… для тебя он самый страшный? Ядовитая улыбка отразилась на лице Осаму, а вот Огай поменялся в лице. Дазай не видел, как и так бледный врач побледнел еще сильнее. Он убавил тон и тихим, встревоженным голосом спросил: - Что ты знаешь? Тот сел на место. Улыбка пропала, теперь юноша был серьезен. - Есть кое-кто старше Достоевского. - Она никогда мне не рассказывала… - Осаму не понял, что именно доктор хотел этим сказать и кого упоминал. Мори опустил голову и расчесал ладонью волосы на затылок. Голова разрывалась от мыслей. Неужели они совершенно ничего не знают? – Это Достоевский рассказал тебе? - Отчасти. Скажем так, намекнул. - Честно говоря, мы действительно думали, что Достоевский – самый древний из оставшихся, так как недавно граф ван Лок, которому было около пятисот лет, был убит. И по нашим расчетам он был единственным известным вампиром такого возраста. - А тебе никогда не казалось, что пятьсот лет – это слишком мало для бессмертного существа? - Учитывая, что наш орден существовал всегда… нет, не казалось. Мы всегда убивали вампиров, и ряды их стали меньше, так что как раз в те средневековые времена, когда на нашей стороне был еще и народ, орден Первого Рассвета уничтожал вампиров толпами. - Что ж, надеюсь, что самых древних вампиров действительно осталось мало, однако я уверен, что они есть. - Я и сам знал это, просто… просто не хотел верить, - признался Огай. – Ладно. Думаю, сейчас ты меньше всего хочешь всё это обсуждать. - Ты прав. Я боялся идти в этот дом, зная, что ты начнешь высказывать за мои проступки, - сказал Дазай, решив все-таки выйти на откровение с дядей. – Но, знаешь… я даже рад, что мы с тобой поговорили. Мы с тобой вообще редко разговариваем. Они больше практически ничего не обсуждали. Осаму допил чай, рассказал о том, как теперь он справляется со своей слепотой, а затем просто поднялся в свою комнату, настойчиво отговаривая Гин и Огая, чтобы те его не провожали. Юноша хорошо помнил дорогу до своей комнаты. На ощупь сориентироваться было достаточно просто, несмотря на то, что коридор на втором этаже был очень узким и забитым всяким хламом. Найти дверь слева не составило труда и, когда он распахнул дверь, то сразу же понял, что оказался именно там, где хотел, так как сразу же нащупал по левой стене свой драгоценный шкаф. Он прошел дальше, чувствуя, как ковер глушит звук его шагов. Дазай боялся, что наступит на что-нибудь, однако Гин уже давно убрала весь мусор, а вчера еще и протерла пыль. Внутри стояла прохлада, потому что окно было слегка приоткрыто, дабы проветрить помещение. Осаму сразу же пошел вперед, пока не уперся коленями в кровать, поворачиваясь и присаживаясь на неё. «Немыслимо, - подумал он, - я действительно дома». Он вдохнул слегка затхлый запах старых книг, чистого белья и мороза, протягивающего свои лапы в комнату из приоткрытого окна. Дазай трогал всё своё окружение: одеяло, подушку, небольшой стол, стоящий в ногах у кровати, книги и тетради, лежавшие на нём. Он даже потянулся вниз, чтобы дотронуться до потертого ковра, потому что забыл, каков он на ощупь. Мысли бушевали в голове от происходящего вокруг безумия – всё это снова с ним, но в тоже время без него. Без его глаз. Невидимо. Он лег на кровать, будто желая взглянуть на потолок в собственной комнате. Верхняя часть лица была полностью замотана бинтами, и юноша потянул свои руки к ним, дабы снять надоедливые повязки. Он кинул бинты на пол и пошевелил пустыми веками, будто пытаясь что-то рассмотреть сквозь темноту, однако видел лишь себя изнутри – тьму. Дазай тяжело вздохнул и повернулся на бок. Так теперь будет проходить каждый его день. Изо дня в день. На улице будет ветер, будет холод, будет дождь, зима и весна за ней, но Дазай будет неизменно взаперти собственного разума, разоренный на чувства и эмоции, всё внутри него поглотит боль и безнадега. И так и было. Он не помнит, сколько дней пролетало мимо него, не помнит, какова на вкус еда, которую пробовал, не помнит, насколько горячим был чай и насколько холодна его комната. Он не помнит, о чем говорил ему Огай, не помнит, зачем приезжал Сакуноске и Чуя, не помнит, что читала ему Гин холодными вечерами. Её голос завораживал, слова смешивались с ветром за окном, но то, что она читала – было за гранью. Осаму не вставал. Почти никогда. Он лежал на кровати, погруженный в собственные раздумья. Всё потеряло смысл. В комнату заходила Гин, чтобы прибраться и почитать ему. Заходил Огай, чтобы узнать о его состоянии и сменить повязки. Он осматривал пустые глазницы, каждый раз боясь, что там появится гной или откроется кровотечение, однако ничего подобного не случалось. В бездонной тьме всё покрылось уже отходящей коркой. Мори действительно договорился с университетом, что Дазай пойдет на учебу, однако он благополучно прослушал об этом и никуда не пошел, даже когда Гин пришла его собирать. Огай кричал о чем-то на весь дом, отчитывая юношу, но ничего не работало. Осаму его не слышал. Он не хотел слышать. Один раз получилось всё-таки заставить его встать с кровати. В тот день Мори сам сопроводил его в учебное заведение, однако там Дазай просидел так же, практически ни на что не реагируя. Когда занятия закончились, он кое-как с помощью преподавателя смог спуститься вниз – к выходу, где его уже встретила Гин, дабы отвести домой. Всю дорогу он молчал, пока мисс Акутагава ему о чем-то рассказывала, будто пытаясь пробудить в нем эмоции, но всё было без толку. Вернувшись домой, она приготовила ему обед, но юноша, как и обычно, прикоснулся лишь к чаю. - Умоляю вас, господин Дазай. Вы же знаете, что должны поесть! Он ничего не ответил ей. Лишь отвернулся к стене, сворачиваясь калачиком. На следующий день его тоже получилось отвести в университет. Более того, когда вечером Мори пришел проверить его знания, он ответил ему на все вопросы. Не то, чтобы Осаму хорошо слушал, он просто хотел, чтобы от него отстали, поэтому и запомнил всё. Тем не менее он прекрасно знал и то, что вся эта информация никак ему не пригодится. Отчаявшись, он всё-таки съел пару ложек каши. Не потому, что сам захотел, а потому что Огай пригрозил кормить его насильно через трубку. Этих мучений юноша терпеть не хотел, поэтому сделал вид, что поел. В общем-то, это действительно заставило Мори немного порадоваться, хоть и ненадолго. Ночью он просыпался от кошмаров и от холода, потому что окно всегда оказывалось нараспашку. Осаму догадывался, почему это происходит, но ничего не мог с этим сделать. Достоевский, ставший для него фантомным, никуда не денется из его жизни. Было бы глупо надеяться на это. Однажды, проснувшись среди ночи, он подошел к шкафу и достал первую попавшуюся книгу. Он потрогал её по корешку и сел на пол из-за накатившего на него бессилия. Горло сжалось от боли, а внутренности скрутило из-за желания вырвать пустой желудок. Это было самым ужасным фактом его жизни – он не может читать. Да, Гин читает ему, но это всё не то. Это несравнимо с личным погружением в чтиво. Сухой плач сдавил горло, и он издал звук, похожий на хрип или немой крик. Разозлившись, Осаму бросил книгу со всей силы в другой конец комнаты и вцепился пальцами в спутанные волосы, закричав уже громче. На этот крик сразу же прибежал Огай, который тоже перестал нормально спать, беспокоясь за Дазая. - Что случилось? – он присел к нему, осматривая. – Ты упал? Что произошло? Тот помотал головой, как бы отнекиваясь. - Я… я просто устал. - Да… мы все устали, Осаму. Пойдем, - он помог ему приподняться, а затем усадил на кровать, потирая затем свои плечи. – Бр-р-р… ну и холодрыга. Ты решил себя заморозить что ли? - Это он, - тихо сказал Дазай, когда Огай закрывал окно. - Кто «он»? – спрашивал доктор. - Это Достоевский приходит, - абсолютно спокойно ответил ему Осаму, что вызвало шок у Мори, который с ужасом посмотрел на своего подопечного, а затем на окно. Он резким движением зашторил его, а затем присел рядом с юношей. - Это он тебя донимает? Поэтому тебе плохо? - Нет… нет, он… он ничего не говорит, я его даже не слышу. Не знаю, когда он приходит, - говорил Дазай, и это было его самое длинное предложение за эту неделю. – Он просто… я просто знаю. Гин по привычке оставляет окно приоткрытым, поэтому ему просто войти, а закрыть его с обратной стороны он не может, поэтому, когда сквозит, окно распахивается. Я это знаю, - последние слова он говорил так, будто у него нервный приступ паранойи: - Я это точно знаю. И Мори верил ему, потому что иного объяснения он не видел. Утром он попросил Гин, чтобы та не оставляла окно открытым в комнате у Осаму, и следующей ночью сквозняка действительно не было. Дазай даже сам удивился, что не проснулся ночью, как обычно. Но это никак не повлияло на его общее состояние, ведь он снова отказался от еды и не пошел в университет. Вечером снова было много крику по поводу того, что Осаму снова изображает из себя больного. И это было правдой. Осаму был болен душевно так глубоко, что Мори прекрасно осознавал, – он может не выбраться из этой ямы. Огай осуждал его, но и понимал. Пережить то, что пережил Дазай, – это очень тяжело. Неудивительно, что его душа, склонная к самоубийству еще до всех этих событий, раскололась теперь на мелкие щепки. Он не нуждается больше ни в чем, кроме смерти, которую теперь, будучи глубоко несчастным, ожидает изо дня в день. Если бы он мог, то написал бы ей пригласительный, подготовил был ужин, выпил чаю с бренди, а затем вместе с ней отправился бы к набережной и сбросился в реку, как бы завершая прекрасный вечер. Дазай вспоминал себя прошлого – на недавнем балу. Думая о себе прежнем, он не верил в то, что этот человек когда-то был им, настолько много было в них различий. Он вспоминал эту встречу с Достоевским в саду, вспоминал кружащегося в танце Чую, вспоминал ту бесконечно яркую женщину – Озаки Коё и прочих гостей. Всё было таким ярким в его воспоминаниях, необычайно призрачным и далеким. Глупо вспоминать то, что было когда-то. А может, и не было? Дазай разучился различать эту грань. Вечером Гин снова пришла почитать ему на ночь, как ребенку. Честно говоря, времени на чтиво у неё обычно не было, однако ей, кажется, и самой нравилось такое времяпровождение, так как это было то немногое время, когда она могла отдохнуть от работы и погрузиться в литературу. В первые вечера она часто заикалась и неправильно читала слова, но вскоре её язык улучшился, и слушать её стало намного приятнее. Дазай не столько погружался в текст, сколько просто слушал её голос. Это немного успокаивало его и отвлекало от вечной тьмы и печали. Пожалуй, это действительно было единственным приятным моментом в его нынешней жизни. Этой ночью ему снова снился кошмар. Этот был крайне неприятным – будто бы он идет сквозь метель, через тьму и холод босиком по холодным и острым для ног, как гвозди, сугробам. Он приходит к могиле, где на плите уже написано его имя и, глубоко вздохнув, падает туда. Падает бесконечно долго, растворяясь в темноте, и в голову приходит ассоциация с тьмой в его глазах, что заставляет его проснуться в ужасе. Кто-то держал его голову и укачивал. Он расправлял волосы по мокрому лбу, по комнате снова гулял сквозняк. - Тише, - говорил знакомый голос во тьме. – Ужасы не смогут сломить тебя. Дазай сглотнул. - Фёдор?.. - Ты должен бороться. - Зачем ты здесь?.. - Чтобы оберегать тебя. Для чего же еще? Он уложил его на подушку и накрыл одеялом. Больше вампир ничего не сказал. Он перелез через подоконник и прикрыл окно. Осаму дышал тяжело, он всё еще не мог осознать происходящее, но, будучи очень сонным, всё-таки смог уснуть. На утро он подумал, что это был всего лишь обыкновенный кошмар, и никакого Достоевского не было. А в течении дня проанализировал произошедшее и понял, что Фёдор все-таки действительно приходил, ведь утром окно было открыто. Он не стал говорить об этом Огаю. А уж сдавать, что Гин снова оставила открытым окно, – тем более. Или она его закрывала? Дазай не помнит, он ведь этого не видел. Возможно, вампир нашел другой способ проникнуть к нему в комнату, а через окно просто вышел обратно. Что самое неприятное – он не понимает, зачем Достоевский приходит. Ему надоело его преследование, но и смысла в этом он не видит. Он не забирает Осаму с собой, он не мучает его, он не собирается его убить. Жизнь закрутилась, как мертвая петля, где Дазай вертится вокруг тысячи вопросов, на которые у него даже приблизительно нет ответа. Это угнетает так сильно, что он готов покончить с жизнью в любой момент. А действительно… почему он должен терпеть всё это? Почему он должен проводить свою жизнь в аудиториях университета, если не сможет быть врачом? Почему он должен каждый день лицезреть тьму, которая не исчезнет? Зачем ему ждать смерть, если он может прийти к ней сам? Он столько раз пытался, всё время его ждало расстройство и неудача, но разве у него есть другие выходы из своего положения? В прошлый раз почти получилось, так почему не должно получиться в этот? Ему понадобилось много времени, чтобы продумать самый оптимальный вариант для окончания своей жизни. Последние его сутки наконец-то стали наполнены хоть каким-то смыслом, потому что он знал – это конец. У него ведь почти получилось убить Достоевского, значит убить себя будет несложно. Ночью, когда все уснули, он вышел из своей комнаты и направился в комнату к Огаю. В последнее время доктор не закрывает вплотную дверь в комнату, чтобы лучше слышать происходящее вокруг. Дазаю было сложно идти тихо из-за скрипящих под ногами половиц, однако сильно он не шумел. Приблизившись к изголовью кровати доктора, он прислушался. Дядя дышит шумно и глубоко, значит, спит он крепко. Это хорошо. Осаму потянул руку к месту, где по его предположению должен находится прикроватный столик. Удивительно, но у него действительно получилось нащупать его. Он провел рукой немного вниз, отодвигая ящик. К сожалению, тот отодвинулся довольно шумно, что спровоцировало громкий храп дяди и активное его шевеление. Тем не менее у Дазая получилось просунуть внутрь руку и начать искать необходимую вещь. - Что ты делаешь? – внезапно послышался голос дяди. Осаму замер. Он давно не чувствовал такого пронзительного страха. Юноша ничего не ответил. Он лишь выпрямился, вынимая руку из ящика. - Не это ли ты ищешь? – спросил Огай, и юноша услышал звук крутящегося барабана револьвера. - Возможно, - спокойно ответил Дазай, однако дрожь в голосе выдавала его страх. - Иди спать, Осаму. И чтобы я больше не видел тебя в своей комнате. Тот выдохнул и поплелся к двери. Кажется, украсть оружие из-под носа у доктора не так уж и просто. Вероятно, тот просто знал, что в голове у подопечного могут зародиться мысли о самоубийстве, поэтому решил спрятать револьвер под подушку. Да и тот факт, что к ним почти каждую ночь приходит вампир, мотивирует держать оружие наготове. Конечно, Дазай был раздосадован произошедшим. Он прикрыл дверь в комнату Огая, несмотря на его привычку, потому что в спальню юноша пока что возвращаться не собирался. Осаму отправился вниз. Сначала в гостиную, где достал из серванта бутылку с виски, а затем вышел в прихожую, где по правую руку его ждал вход в лечебное крыло. Достав из кармана ключ, который он удачно смог забрать из столика… Да, на самом деле, Осаму шел за ним, точнее, это был запасной план. Юноша провернул его в замочной скважине и вошел внутрь. Конечно, он умеет хорошо взламывать замки, однако искать что-то подходящее для отмычки в доме очень трудно, учитывая, что он теперь ничего не видит. Войдя внутрь, он закрыл дверь с обратной стороны на ключ, чтобы Мори точно опоздал, ведь есть такая вероятность, что Огай услышит его. Теперь Осаму мог разгуляться. Он прошелся по периметру, ощупывая деревянные полки со стоящими там флаконами с растворами и порошками. Он знал, что здесь у Мори множество препаратов, которые при передозировке могут и убить. Тем более, если принять всё это сразу. Конечно, была возможность и проще. Например, морфин, но этим лучше догнаться потом. Дазай знал, где он находится, однако не знал, где ключи от ящика, в котором он хранится. Поискав всё вокруг, он, к сожалению или счастью, так ничего и не нашел, хотя, возможно, это бы ослабило его страдания. Тяжело ориентироваться, будучи слепым. Если бы он был зрячим, то у него бы всё получилось. Хотя, если бы он был зрячим, то до этого, возможно, и не дошло. Подойдя к шкафу, Осаму принялся ощупывать всё вокруг. Часть пузырьков попадала на пол, разбиваясь, часть он успел спасти и вылить в бутылку с виски, сразу же отпивая. В ход пошло просто всё на полках в кабинете. Буквально все препараты, до которых он мог дотянуться, были отправлены в бутылку, а затем выпиты. Он достаточно быстро почувствовал головокружение, а затем и тошноту, поскольку еще и практически ничего не ел на протяжении нескольких дней. Дазай жадно продолжал поглощать все лекарства, порошки, горькие растворы. Он почувствовал, как на лбу проступила испарина, а тело стало сотрясаться от судорог. Похоже, хотя бы какой-то эффект достигнут. Осаму продолжал запивать препараты алкоголем, и вскоре он уже не мог сдерживать тошноту, выблевывая всё содержимое желудка на пол. Однако, несмотря на головокружение и боль, он не останавливался и продолжал сметать лекарства с полок. Бутылка с виски была наполовину пуста и разбавлена мешаниной из веществ, и Дазай поставил себе цель выпить всё это, иначе его поход будет бессмысленным. Прошло где-то десять минут, и вот юноша уже ползал по полу, кое-как вливая в себя содержимое бутылки. Его рвало, крючило, но он не останавливался. Он так сильно устал, что для него такие мучения стали привычнее, нежели унылая и бессмысленная жизнь. В темной комнате был погром. Вокруг валялись пустые флаконы из-под лекарств и разбитые бутылочки. Дазаю то и дело в руки и локти врезалось острое стекло, и поверх старых ран, как и всегда, начали образовываться новые. Спустя еще несколько минут, он понял, что больше не может глотать этот яд собственного производства. Он просто лег на спину, уронил бутылку, и жидкость полилась на пол из тонкого горлышка, промочив рукав белой рубашки. Дазай тяжело дышал с громким хрипом. Его рвало; он то хватался за живот, то за прожженное горло, то просто трясся на полу. Несколько раз он уже успел пожалеть о том, что наделал, потому что состояние его было невыносимым. К мучениям невозможно привыкнуть, даже если испытываешь их практически каждый день. Отчаявшись, он всё-таки снова решил сделать то, что получается у него хуже всего, - порезать себя. Осколки были маленькие, но острые, поэтому шанс умереть от порезов все-таки был. Засучив мокрый рукав, он подумал о том, что спирт может предотвратить попадание заразы в рану, а затем посмеялся где-то глубоко в своем сознании, понимая, что он тут, вообще-то, собирается умереть, поэтому ему должно быть все равно. Однако где-то глубоко на своем подсознании он и понимал, что у него, может, ничего не выйдет, ведь он только что растратил все запасы дяди зря, так как все еще не чувствует приближения смерти, - только жуткое лекарственное отравление. Осаму резал руки без всякого сожаления и раздумий. Он делал это без моральной подготовки и настройки. Просто взял кусок стекла и сразу же полоснул, как будто делал так каждый день, настолько это было для него привычно. Не было страха, не было никаких прочих чувств. Только грусть и горечь, а еще жжение во всем теле, тошнота и омерзение к самому себе. Он лежал в луже собственной рвоты, состоящей из бледной химической пены и виски. По белому кафелю растекалась горячая кровь, смешиваясь с отвратительной обстановкой вокруг. Было темно, было холодно, было мерзко. Дазай пожалел о том, что умирает так некрасиво и отвратительно. Он мечтал, что в его смерти будет хотя бы немного романтики. Во всем этом есть только один плюс – скоро его мучения закончатся. Вот он уже теряет сознание, холод окутывает конечности, голова расслабляется, а сердце выстукивает чечетку из-за недостатка крови. Это неприятно, мучительно, но не так ужасно, как отравление, а то его, еще, кстати, не отпустило. Но нет, он не умрет. Не умрет, потому что идиоты слишком живучи, а Осаму относится как раз к таким. Не умрет, потому что Огай, который только-только задремал, был разбужен громким хлопком двери в собственную комнату. Он подскочил на кровати, осматриваясь и не находя никого вокруг. Испугавшись, он решил проверить Дазая и заглянул к нему в комнату, которая, как и ожидалось, пуста. Доктор подбежал к окну, которое почему-то снова было нараспашку, а затем посмотрел вниз. Благо там своего племянника он не обнаружил. Вернувшись в свою комнату, Мори задумался. Его трясло от паники. Вдруг он смекнул и заглянул в ящик прикроватного столика, понимая, что ключ отсутствует. Выругавшись, он побежал вниз, подбегая к двери в лечебную часть. Она была закрыта. - Дазай! Дазай, открой сейчас же! Но Дазай его уже не слышал. Юноша уже истекал кровью и потерял сознание. Крик Огая было слышно на весь дом. Он звал экономку, и Гин довольно быстро спустилась вниз в одной лишь ночной рубашке, понимая, что дело очень плохо. Не дожидаясь и не раздумывая, Мори начал таранить плечом дверь и где-то с пятой попытки та была выбита. То, что он увидел внутри, поразило и его и мисс Акутагаву. Так ужасно Осаму еще никогда не уходил из жизни.