Всё началось сначала

Делать первый шаг тяжело? Тяжело не забросить, когда не получается. И именно поэтому я продолжаю сейчас. Потому что сложно. После того случая, много изменилось. Родители стали меня вводить в новый, доселе неизведанный мне мир. Осторожно, постепенно, стараясь не напугать, ибо моё первое знакомство с ним оказалось не самым приятным. Точнее совсем неприятным. Дни текли за днями, складывались в недели, месяцы, годы. Я училась. Училась принимать себя, другой мир, его правила и обычаи. Скрывать магию от маглов. И я понимала зачем. Люди в целом очень не любят тех кто отличается от них, от их представлений. Меня увлекала история этого мира, существа, что его населяют. Я всегда с блеском в глазах слушала о путешествиях папы и мамы – они в своё время объехали пол Европы, побывали в таких странах и скрытых территориях, что рассказов их хватило бы ещё на жизни две. Отец частенько брал меня с собой в лес. Там, ведя едва заметными звериными тропами, в какой-то момент что-то неуловимо менялось. Воздух казался насыщеннее, деревья выше, а всё окружающее просто другим. Отец показывал мне как магических существ, так и обычных животных. Учил по жилкам на листьях определять ядовито ли растение или нет. Однажды нам удалось увидеть с ним как на поляне, освещённой лучами закатного солнца паслись пятеро единорогов. Мы около часа простояли, скрытые кустами, с восторгом наблюдая за ними. Белоснежные, высокие и крепкие, они с тихими пофыркиваниями скрылись в зарослях напротив нас. Лишь один остановился, навострил уши в нашу сторону, слегка склонил голову, и растворился во тьме леса. Такие от встречи с чем-то прекрасным давали мне необъяснимую надежду. На что? Не уверена что для надежды должна быть цель. С ней лучше, чем без неё и этого мне было достаточно. Мои мама и папа оказались хорошими родителями для меня. Чтобы не произошло они оставались рядом со мной. Мама с этим вечно мурчащим французским «mon étoile» и ласковой рукой треплющая мою макушку. И отец, оказавшийся удивительно улыбчивым человеком, со смеющимися морщинками вокруг глаз. «Солнышко, соколик, пташка» и миллион других милых прозвищ он мне давал. Подхватывал на руки, кружил, целовал в лоб, а затем частенько садил себе на плечи и мы с ним куда-нибудь отправлялись. Он любил мастерить резные игрушки из дерева. Запах липы и звук ножа, скользящего по древесине, были тем, что меня всегда успокаивало. Я могла часами сидеть рядом с папой, когда он что-то мастерил, и просто наблюдать за монотонными движениями, слушать повторяющийся из раза в раз звук и по сути своей ни о чём не думать. С папой я проводила времени гораздо больше, чем с матерью, хотя любила их безусловно обоих. Просто с отцом я как будто бы чувствовала более глубокую связь, будто бы имело нечто более общее. Схожее, родное. Так и вышло, что русский я знала на ровне с английским, а вот французский могла понимать, но разговаривала уж очень редко. Мама не расстраивалась. Лишь только говорила, что ей всегда нравилось звучание русской речи. Она могла говорить на этом языке, с явным акцентом, правда, но было до чудного мило. У нас с папой улыбка с лица не сползала так долго, что скулы начинало сводить. Мама с отцом редко когда делились со мной тем, что по истине тревожило их души, бередило старые раны. Старались попросту не взваливать свои проблемы на ребёнка. Но ведь и держать вечно в неведении тоже нельзя. Если есть раны, которые не заживают, гноятся время от времени, то лучше бы знать, как за ними ухаживать не только тебе самому, но и твоим близким. Их жизнь нельзя назвать сильно радостной. Да и обычно от большого счастья родину не покидают, не учат совершенно чужой язык, не обрывают все связи с прошлым. Мне теперь есть с чем судить. Я просто прекрасно поняла Арабель и Ярослава... Если бы я могла им это рассказать, они бы расстроились. Решили бы что не выполнили родительский долг. Глупо. Я... Мне бы только их ещё хоть раз увидеть бы... Мам, пап... я скучаю *** Мою приёмную маму звали Арабель Дюбуа, родилась она 25 февраля 1856 года. Нетрудно догадаться, или хотя бы предположить, что она была француженкой. У неё были густые чёрные волосы, стриженные по плечи и завитые на концах — в этом плане она была довольно прогрессивных взглядов. Тонкие чёрные брови, узкие, но яркие губы, с вечно опущенными уголками. Она напоминала мне печального ангела. Ангела, который познал изгнание. Глаза её были голубые, декабрьское небо в солнечную погоду. Однако когда она улыбалась или смеялась у неё всегда появлялись очаровательные морщинки в уголках глаз, а небольшая родинка под левым глазом, только добавляла очарования. Правда долгое время, но задолго до моего появления, она предпочитала прятать её — у её отца была точно такая же. Арабель была полукровкой. Её отец — чистокровный, а мать — магла, со сквибами в предках. Как Арабель рассказывала мама, тот маг любил её, правда любил. Но вот только стоило ему узнать о беременности маглы, то он тут же исчез, оставив немного денег на содержание ребёнка. Спасибо и на том, что не настаивал на аборте. Естественно её мама была зла, разочарована и абсолютно разбита. Но в это время нашёлся человек, что помог ей. Они по-началу даже не встречались, он действовал как близкий друг. Помогал ей материально, ходил с ней к врачам, устраивал ей ужины, когда у той совсем не было сил. Оплатил акушерку и врача, сам присутствовал на родах, держа за руку и твердя, что всё будет хорошо. И всё же поженились они только когда Арабель исполнилось три года. К тому времени он уже знал, что дочь у жены от мага и сама, с большой долей вероятности, является волшебницей. Понимал и принимал. Арабель всегда с очень большой теплотой рассказывала о родителях. Позже ей удалось выяснить причину ухода её родного отца — он банально не хотел чтобы у бастарда были права на наследование. Как только Арабель родилась она была объявлена бастардом этого Рода. Изгнать её или убить значило обречь весь Род на Магический откат — ибо Магия не потерпит такого неуважения как непринятие её Дара. Но ничто не могло запретить отцу Арабель отречь её от наследства и обречь на бесплодие. Из-за чужой ошибки молодости и горячности расплачиваться пришлось Арабель и расплачиваться весьма серьёзно. И тогда Арабель возненавидела чистокровных. Возненавидела за их вседозволенность, за то, что они могут распоряжаться чужими жизнями так, как их душе угодно, не видя в этом совершенно ничего плохого. Она была всего ребёнком, только-только появившимся на свет, а её уже лишили возможности. И при этом не болезнь, не простое стечение обстоятельств, нет, это сделали специально, сделал человек, который всё это и учудил. А ещё она возненавидела их за свою обманутую мать. За то, что та всегда видела черты её родного отца в ней самой. Возненавидела и себя отчасти. Ах, хотя ненавистью назвать это будет неправильно — это не желание мстить всем без разбору, нет — это абсолютная настороженность, абсолютное недоверие ко всем таким магам до тех пор, пока они лично не докажут ей обратного. Я не говорю, что она поступала правильно считая так, но видит Мерлин, в будущем ей придётся только убеждаться в своих выводах, имея лишь одно действительно хорошее исключение. В конце-концов у неё не было причин думать иначе. Я помню, как мама, Арабель, рассказывала мне о своей учёбе в Шармбатоне, о том каково было впервые взять палочку в руки и почувствовать Магию. Как встретила там двойняшек брата и сестру, что увлекались рунами мечтая в будущем стать артефакторами. Сколько же мне тогда было…? 14 или 15? Да, что-то около того. Мы сидели на нашей летней веранде и я пила чай, грея руки о чашку. Был конец лета, вечер и солнце ретушью падало на стены дома, проникая золотом через окно. — … а потом Алана учила меня танцевать в нашей гостиной. Я ей тогда ноги чуть не оттоптала, ха-ха, а она только: "Если есть гибкие деревья, то ты не безнадёжна!". Ах, а слышала бы ты как играл на скрипке её брат Алар! Они всё хотели создать такой артефакт, который мог бы из музыки создавать образы… — мама всё говорила и говорила, как и я обхватив руками чашку. Я помню, что там пахло книгами, облепихой и мелиссой. А ещё обои на стене были светло-зелёные, с такими вьющимися веточками. Ха, а ещё если нагнуться и присмотреться к одной из ножек стола, то там будет выцарапано неровными, зубатыми буквами «Зара». Ещё у нас на веранде в обычной деревянной клетке жила птичка, кенар, с кличкой Фима. Когда ему чего-нибудь очень сильно хотелось, он начинал пронзительно и крайне печально пищать, словно с вопрошающими интонациями. Он был жёлтый и такой маленький-маленький, что даже несколько страшно было высаживать на руку. Единственной, что меня успокаивало, так это то, что птицы меня любили и в целом не особо боялись. Вот и Фима довольно бесстрашно устраивался у меня на пальце и, прихорошившись, начинал петь. Удивительно, что это всё ещё хранится в моей памяти. Но что-то меня в том разговоре насторожило, вырвало из медленно блуждающих мыслей. Молчание. Не то уютное, когда вы оба наслаждаетесь возникшей тишиной, а гнетущее, недосказанное. Я оторвала взгляд от окна и, слегка наклонив голову, посмотрела на маму. Та сидела со взглядом в никуда и слегка постукивала указательным пальцем по родинке под левым глазом. Её чёрные волосы в лучах золотого солнца были похожи на глубокие воды, бликующие волнами. — Мам? — тихо спросила я, впрочем не настаивая что-либо ответить. Прошло полминуты, а ответа так и не было. И я снова отвела взгляд к окну, отпивая чай из кружки. Через некоторое время она заговорила: — Я дружила с Аланой и Аларом с самого первого своего курса. Учились на одном факультете, вместе делали домашние задания, вместе засиживались в библиотеке. Они мне часто помогали с рунами, а я им с травничеством и, где хватало знаний, с зельями. Однажды я, готовя им зелья, для их очередного экспериментального артефакта, не уследила и оно взорвалось, поджигая класс, в котором мы собственно говоря и экспериментировали. Учителя тут же прознали об этом. До их прихода Алана с Аларом накинули на меня мантию-невидимку, затолкали в угол и сказали просто не шевелиться. Сами начали тушить огонь. И буквально через пару секунд дверь в кабинет распахнулась и огонь уже окончательно загасили профессора. Алане с Аларом конечно влетело, но они полностью взяли всю вину на себя, сказав, что и зелье решили тоже сами варить. Их хотели исключить из Шармбатона, но роль свою сыграла чистота крови. Они оказались чистокровными и их родители смогли полностью возместить причиненный ущерб — зелье было такое, что чары починки на мебель просто не работали, ха. Они спасли меня от исключения и я тогда подумала… подумала, что вот, вот наглядный пример – есть и хорошие чистокровные, осознающие свои возможности и по-честному их применяющие. В конце-концов мы были друзьями. И так было до шестого курса. Пока я не нахамила одной выскочке, что всё время меня...: то в стакан что-нибудь подольёт, то сглаз нашлёт, то и вовсе «случайно» порежет мою сумку с учебниками. Я терпела до тех пор, пока она не заикнулась, что мои родители: «… наверняка такие же недотёпы и ничего нестоящие маглы, не достигшие в жизни ничего, кроме рождения дочери, оказавшейся волшебницей.» И я честно не сдержалась, вызвала её на дуэль и победила, высказав ей попутно пару ласковых. А через неделю половина моего факультета отвернулась от меня — просто стала бояться даже смотреть в мою сторону. Я игнорировала. А потом со мной неожиданно перестали общаться Алана с Аларом. Только ходили глаза в пол и печальные взгляды из-подтишка. Ни слова, ни записки, ни одной попытки объясниться. Будто бы и не существовало всех тех лет дружбы. И так меня стал обходить сначала весь мой факультет, а потом и большинство из других. Не травля, нет, игнорирование. А эта… эта bâtard arrogant Высокомерная сволочь (фр.), подошла ко мне и лишь сказала, что теперь я на месте, которое и заслуживала изначально. Я её ударила. Вот так, без палочки, просто заехала кулаком по носу. Мне тогда пригрозили исключением, но я то знала, что больше мне не на чем попадаться. Осталось-то последний год доучиться. А Алана с Аларом пропали. Вообще ходили слухи, будто они решили перевестись, но, ты знаешь, я ни на миг в это не поверила. Все с кем я пыталась наладить хоть какие-то дружеские отношения отворачивались от меня, боязливо осматриваясь. А кто по-глупости или по-несчастью соглашался, через время изъявлял желание перевестись. И я осталась одна. Пустота — вот что было и в глазах учеников и, что более страшно, в глазах некоторых учителей. — мама закрыла глаза, отпила чая, отвернулась, слегка кашлянула, прочистив горло и снова замолчала. Я подозревала, что она плачет. Она быстро провела ладонью по щекам, шмыгнула носом и, рвано выдохнув, продолжила. — И ладно, я бы смогла это всё пережить. Но когда до завершения последнего курса оставался один месяц мои родители неожиданно перестали мне присылать письма. Совсем. Такого никогда не было и меня охватила тревога. Совы возвращались с моими же отправленными письмами, не находя адресата. Я пыталась поговорить с профессорами, убеждая отпустить меня хоть на день к родителям. Я очень сильно тревожилась об отсутствии писем с их стороны. Но всё, что мне отвечали, так это: «С вашими родителями всё в порядке, мисс Дюбуа. Не стоит разводить панику из-за того, что совы не могут найти адресата, мисс Дюбуа. В этом нет ничего страшного, мисс Дюбуа. Всё о чём вам стоит беспокоиться, так это об экзаменах, мисс Дюбуа». А сами стояли, боясь взглянуть на меня лишний раз. Потому что знали, знали что «страшное» как раз таки есть. Но что я могла сделать? Жалкая полукровка, бастард без Рода? Ничего. Мои письма в Министерство с обрисованной ситуацией, так же оставались без ответа, разве что совы письма мои обратно не приносили. Всё, что я могла — это ждать конца, ждать сдачи экзаменов и штатного отъезда домой на поезде. И я ждала. — мама опять всхлипнула, прикрыв на тот раз глаза руками. За окном были уже сумерки, солнце почти скрылось. Я придвинулась к маме поближе и привалилась головой к её плечу, не перебивая, да и не зная, какие слова сказать, как утешить. — Поезд пришёл, а меня так никто и не встретил на перроне ни через час, ни через два, ни через три. Оплатила такси и поехала к дому сама. Таксист лишь удивлённо на меня посмотрел. И я потом поняла почему. Всё, что у меня осталось от дома — выжженная земля, а от родителей — горсть праха. — и мама беззвучно зарыдала. Я чувствовала, как она вздрагивает, как рвано дышит, как старается тихо шмыгнуть носом. И я просто обнимаю её. В такие моменты никто не должен быть один. — Я смогла прийти в Министерство, смогла добить того, что бы мне указали причину пожара и смерть моих родителей. Почти что силой выбила это из них. Но всё, что они мне сказали — это случайность. Случайность, что повлекла жертвы. На вопрос, почему мои письма в Министерство остались без ответа, мне так и не смогли ответить — тут мама хмыкнула, с закрытыми глазами отпивая чая, — впрочем как и на вопрос, почему на помощь никто не успел прийти. А я всё время вспоминала лицо той девчонки, что «указала мне моё место», вспоминала и понимала, что за всем этим стоит она… Точнее её семья, её Род. Им с рук сошло убийство. Преднамеренное, жестокое убийство. Как и многое другое. И я понимаю — богатые люди редко бывают особо сдержанными, но дело ещё и в том, Зара, что помимо той девчонки на меня смотрели с таким же презрением и все остальные чистокровные. Потому что я не угодила одной из них. Она замолчала. Я тоже ничего не говорила. До этого момента я знала, что в этот день была годовщина смерти родителей моей матери. Теперь же я знала ещё и историю, что лежала за этим. К нам в тот вечер потом ещё и папа присоединился. Видя наше подавленное настроение, он опять заварил нам чай, уже не облепиховый, и рассказал как однажды его друг — начинающий магозоолог — месяц провёл на острове, пытаясь найти животное, которое уже как несколько столетий вымерло. Над ним так подшутил его начальник, заранее отправляя в провальную экспедицию. Но об этом и сам тот магозоолог знал и в итоге просто месяц отдохнул на острове за казённый счёт, понаслаждался природой и даже, что было весьма неожиданно, нашёл древние останки этих самых вымерших животных. Перед своим возращением отправил сообщение группе палеонтологов и счастливый вернулся обратно, захватив трофейные снимки и пару гостинцев для начальника. У того потом полгода глаз дёргался от того, что его как мальчишку вокруг пальца обвели, но потом ничего — парнишке-магозоологу стали давать уже реальные, выполнимые задания, без всяких вот таких приколов. И мама незаметно, но улыбалась. Рядом с папой она вообще часто просто расцветала, исчезала тоска из взгляда, даже уголки вечно опущенных губ чаще вздрагивали, приподнимаясь в улыбке. Он был для неё если и не всем, то очень, очень многим. Что ни говори, а друг друга они любили. *** Про то как мои родители познакомились я узнала в 16 лет, на зимних каникулах, когда мы отмечали и Новый год, и мой прошедший в ноябре день рождения. Гостей не было, так как мы предпочитали праздновать сугубо втроём, изредка отправляясь в гости к кому-нибудь, чтобы вручить подарок лично. Но отмечали всегда дома, всегда втроём. В гостиной в углу стояла ёлка, ловя стеклянными разноцветными шариками блики от огня в камине. За окном мерно падал снег, большими пушистыми хлопьями. Запах свежести, хвои и тепла. Именно так для меня запомнился тот вечер. А ещё полусумрак, играющий граммофон и магия, витающая в воздухе. Была у нас одна небольшая традиция. Когда до полуночи оставалось совсем немного, мы выходили на задний двор и папа отмерял время на своих часах на подвеске. И стоило только часам в доме начать бить двенадцать одновременно с трелью карманных часов отца, как он с мамой поднимали палочки и одновременно произносили — Люменим! — и тот час же с палочек срывались пляшущие огоньки, формируясь то в волка, что гнал лань по снегу, то в зайца, прячущегося под такой же светящейся елью, то в дракона, что взмывал в высь, а потом проносился мимо, рассыпаясь миллионом звёзд высоко в небе. И ещё множество таких сюжетов. Мы дружно сидели на крыльце и просто смотрели. Я каждый раз была в восторге, каждый раз словно переносилась в детство и, глядя на сияющие таким же восторгом глаза у родителей, понимала, что они, скорее всего тоже, оказывались там — в беззаботном босоногом детстве. Когда рассеивались последние искры волшебства мы вставали и возвращались домой. Мама приобщила отца к глинвейну, а я же пила только сок. Кхм… Мы сидели за столом или на диване и просто делились историями. Обычно сначала начинала рассказывать я, что у меня в учебном году такого было, а происходило обычно много, приключения меня как-то уж любили сильно. Затем уже расслабившись от глинтвейна, начинали вспоминать и родители свои весёлые истории из прошлого. — Мам, пап, а как вы познакомились? — гладя рукой серого котёнка, которого я наконец-то смогла выпросить в подарок на новый год, спросила я. Родители переглянулись и звонко рассмеялись, отворачиваясь в стороны. — О, Зара, в этой истории много мистики, злых волшебников, пива и пожалуй случайности! — зловещим голосом проговорил мой отец. Мама легонько стукнула его по плечу. Я прыснула от смеха. — Слава просто нагнетает, mon étoile. Чего там действительно было много так это и правда случайности. — А вот и неправда! Пива там тоже было много! — Да хватит при ребёнке алкоголь упоминать! — мама нахмурилась, а у самой в глазах черти плясали. — Мы не можем упускать ключевую причину истории, а она уже взрослая девочка — улыбнулся отец, разрезая ножом стейк на тарелке. Мама любила побаловать нас самыми различными блюдами, особенно на праздники. — Вы сейчас только интриги нагнали. Ну мама, папа, рассказывайте уже! — подавшись вперёд и готовясь слушать, нетерпеливо произнесла я. — Предпочту начать, — отложила столовые приборы мама, заправив чёрную прядь волос за ухо. — Кажется это был 1877 год, да вроде бы он… Мне был на тот момент всего 21 год, а Ярославу… — мама задумчиво замолчала. Отец прекратил есть и неверяще посмотрел. Молчание затягивалось. У меня в невольно подлой улыбке растягивались губы. — Ты забыла? — отец притворно прискорбно вздохнул, — 26, любовь моя. Мне было 26 лет, у нас пять лет разница! О Мерлин, моё сердце разбито! — и приложил руку к правой стороне груди. Я не удержалась и тихонечко шепнула: — Папа, сердце с другой стороны. — Ти-ше, а то мама и так подозревает, что я просто играю комедию, — доверительно громко прошептал отец, кося глазами в сторону мамы. Один короткий взмах палочкой и вилка начинает активно уползать из руки отца. — Так вот, мне 21, а Ярославу 26. В то время я, как и он, много путешествовала. И занесла меня нелёгкая в Германию, в один непримечательный маленький городок. — как ни в чём не бывало продолжила мама, глядя на присмиревшего отца, который пытался расколдовать убегающую от него вилку. — Было уже совсем поздно, да ещё и погода была совсем отвратительная, пасмурно, холодно и мокрый снег. А из одной таверны доносилась весьма весёлая музыка и я решила зайти. И по началу всё было даже хорошо. Я сидела в неприметном уголке, ела свой поздний ужин. Как вдруг ко мне подсаживается человек уже поддатого вида с двумя большими кружками пива и предлагает выпить. — тут мама отвлекается на глоток глинтвейна, а в разговор быстро вмешивается папа. — На самом деле я подошёл потому что в тёмном углу сидела красивейшая девушка, ела и плакала. Кем бы я был если бы не подошёл успокоить страждущую? — Может быть порядочным человеком? — изящно приподняв бровь, спросила мама. — Тогда бы я никогда не познакомился с тобой, моя любовь — обольстительно улыбнулся папа. Мама поспешно спрятала взгляд в свою тарелку, очаровательно залившись румянцем. — Значит это была любовь с первого взгляда? — поинтересовалась я, гоняя вилкой зелёный горошек по тарелке. — С моей стороны да, — улыбнулся папа. — С моей — нет. Я думала, что выплакаюсь ему в жилетку и наши пути навсегда разойдутся, — весело проговорила мама, глядя на закатившего глаза отца. — Во всяком случае ночь мы провели за всё пополняющимися кружками пива и душевными разговорами. Мы оба рассказали чуть ли не половину собственных жизней. — отец хмыкнул и продолжил, — К утру прекрасная Арабель заснула на моём плече, всё так же сидя за столом. Я снял для неё комнату, отнёс её туда и ушёл, ибо если бы остался, то с первым бы её пробуждением предложил бы ей выйти за меня. — он улыбнулся и отпил глинтвейна, щурясь от приятного вкуса… наверное. Я то всё ещё пила сок. — А я бы согласилась, — простодушно ответила мама, отправляя в рот кусочек мяса в соусе. — Что? Я сейчас не ослышался? — в искреннем удивлении распахнул глаза отец, с лёгким стуком ставя бокал на стол. — За зелье от похмелья я бы согласилась в то утро на что угодно. Но ты предусмотрительно сбежал, — мама как будто бы печально вздохнула, а после мы все рассмеялись. Котёнок, спящий на моих ногах, проснулся от резкого шума, недоумённо оглядываясь по сторонам. — Зара, напомню на всякий случай, что кошкам не место за столом, — строго проговорила мама, глядя мне в глаза. Я невинно похлопала глазами. — Мамочка, но он же даже кончиком хвоста до стола не достаёт. Станет он страше и я не буду его пускать, но он же сейчас такой мааааленький и такой мииилый! — протянула я котёнка на руках к маме, улыбаясь и предвидя реакцию. Мама возмущённо посмотрела сначала на меня, потом на котёнка, что с любопытством разглядывал её, слегка наклонив голову в сторону, абсолютно расслабленный в моих руках. Она продолжала хмурить брови, но уже через секунду не выдержала и губы её дрогнули в счастливой улыбке, а она выхватила котёнка из моих рук, тут же сажая его уже к себе на колени и поглаживая. Котёнок замурчал, а мы с папой расхохотались. Больше меня кошек любила только мама. Отсмеявшись, я с любопытством глянула на папу и спросила: — Если ты ушёл в неизвестном направление, тогда как мама и изначально не планировала тебя искать, то как же так вышло, что вы оказались всё-таки вместе? — Я же говорю: много пива и много случайности! — воинственно вскинул руку с вилкой он. — У меня в планах было задержаться в Германии ещё на месяц, там такие прекрасные деревушки и города, что ощущаешь себя так, будто в сказку попал! — папа снова замолчал, отрезая ещё кусочек мяса и насаживая его на вилку. Мама согласно хмыкнула, а я буквально не поверила: — И это говорит волшебник? Неужели там и правда настолько прекрасно, что даже с Косой Аллеей не сравниться? — папа в ответ перестал жевать, задумался на пару секунд, проглотил кусок и глядя мне в глаза, серьёзно проговорил: — Понимаешь, Зара, красота — она же есть не только в магии. Да, магия может творить удивительные, прекрасные вещи, поражающие сознание, но ведь, когда ты умеешь находить красоту не только в удивительном, но и в до простого обыденном, то просто представь насколько для тебя расширяется мир? — Я согласна со Славой, Зара. — также серьёзно кивнула мама, впрочем не переставая гладить котёнка, который тихонько мурчал, наслаждаясь лаской. — магия действительно поражает, ты и сама это прекрасно знаешь. Но я отправлялась в путешествия, чтобы как раз увидеть красоту в чём-то обычном для других… Косая Аллея или любое другое магическое пространство не лучше или хуже магловского, оно просто другое… И в этом как раз и есть вся красота и ценность. — Кто-то найдёт пляж и бушующее море своим пристанищем для души, а кто-то глухой лес и тихую речку. Всё в мире прекрасно, но дело лишь в том, что у абсолютно каждого человека, своё понятие прекрасного. Вот так и для меня Германия оказалась потрясающе прекрасной страной… И она стала только краше после того, как я встретил мою прекрасную Арабель… — отец улыбнулся, посмотрев на маму с такой нежностью во взгляде, что у меня невольно защемило сердце от радости за их счастье друг с другом. А в голове тем временем проскочила мысль, что кому-то на сегодня хватит глинтвейна. Не мне к сожалению… А как же он вкусно пахнет, ну что за несправедливость! — Думаю, я поняла, — уверенно кивнула я и правда понимая, что не задумывалась раньше над этим. Красота в глазах смотрящего, как говориться. Только фразу эту я узнаю гораздо позже, хах! — Хорошо, — улыбнулся отец, возвращаясь к еде, — Я рад, что могу рассказать это тебе. А ещё более рад, зная, что ты внимаешь моим словам, слушаешь бухтящего старика. — Попробовала бы я «не», — хмыкнула я. — Но всё же надеюсь узнать, чем закончился тот месяц в Германии. — Снова случайность. Снова таверна и плохая погода. Последний день моего пребывания там. На этот раз печальным сидел в тени я. И вот раскрываются двери и для меня словно все звуки пропадают. Только по одному движению рук я понимаю, кто пришёл. Только по одному случайно брошенному и задержавшемуся на мне взгляду, я понял, что она это та, которую всю жизнь искало моё сердце и моя душа. — Слава, ну перестань.- мама совершенно по-девичьи спрятала краснеющее от смущения лицо в ладонях. — Здесь нет ничего постыдного, — рассмеялся отец откладывая нож и вилку и вставая из-за стола. — В любви нет ничего постыдного, моя Арабель. — он наклонился к матери, галантно протянул ей руку, а я юрко стащила котёнка снова себе на колени. Мама помедлила, но кинув на отца взгляд из-под ресниц, вложила свою руку в его и поднялась со стула. — Мы снова провели с ней всю ночь в разговорах, на этот раз безо всякого пива. — папа положил ей одну руку на талию, она ему одну на плечо. Они начали мерно вальсировать по небольшой гостиной. Шаг, второй, третий… мама кладёт голову на доверчиво подставленное плечо. Просто покачиваются в такт музыке. — А потом? — спрашиваю я, незаметно, надеюсь, меняя свой бокал с соком на мамин с глинтвейном. Мама поднимает голову и отвечает мне, глядя папе в глаза: — А потом, mon étoile, он мне делает предложение. Прямо там, в тёмном углу таверны, надевая на палец кольцо сплетённое из травы. Ну и как я могла отказаться? — мама, едва заметно дёргает уголком губ, блуждая взглядом по лицу напротив. Отец склоняется к ней ближе и едва слышно произносит: — Никак… Я закрываю глаза котёнку рукой и наконец-то с наслаждением отпиваю глоток глинтвейна — вино, корица, гвоздика и что-то из цитрусовых. По-секрету — он просто прекрасен. Впрочем, как и тот Новый Год.