Шарф Детры

      Девятнадцать баллов.       За второй экзамен он получил девятнадцать баллов из двадцати.       За первый — восемнадцать. На что всё равно.       Мятежница убита. Руками мальчика, клявшегося в будущем стать благородным рыцарем, спасающим людей. Это — метка на его душе, вечное чёрное пятно, которое будет вытягивать из убийцы всё живое.       — Я не хотел, Турнепс, — пальцы впивались в голову, пытаясь вызвать как можно больше боли. — Это был не я…       Руки сами сжимали катану под воздействием зелья. Эта отрава захватила, связала прочными нитями тело Птенца № 105. А маленький Лионель вырывался из западни, глотая язвительный воздух и медленно засыпая.       Когда маленький рыцарь очнулся, день уже закончился. А Лин обнаружил себя, стоящим в комнате в чистой ассасинской одежде. Старая испачкалась. Когда мальчик вспомнил, чем испачкалась, отчаяние убило что-то внутри него. Как от яда его начало мутить. И очень долго Лин лежал на полу. Так долго, что, казалось, время стало пришивать его тело к полу неосязаемыми нитями. Мальчик не мог двигаться, боль причиняла даже текущая по венам кровь. Боль причиняло то, что Птенец № 105 всё ещё дышит, всё ещё в сознании, всё ещё жив. И боль причинял мурчащий Турнепс, свернувшийся у хозяина под боком.       Он понимал. Он утешал. Но зачем? Птенец № 105 не заслужил его. Он не заслужил Турнепса. Маленького невинного Турнепса.       Его голос вновь и вновь складывался в слова: «Это не я. Это не я. Это не я. Это был не я…». Мальчик повторил это столько раз, что совершенно забыл значение этих слов. Повторял до тех пор, пока зелье не ворвалось в его организм и не погрузило в безмолвие.       Сон не избавил мальчика от страданий. Его пожирали чёрные тени под нескончаемые крики мятежницы и её малыша.       Проснувшись, Лин не чувствовал ни единой части своего тела. Он лишь наблюдал сам за собой. Как под действием зелья он вставал, одевался, шёл в ванную, на тренировку, вновь в ванную, ел, шёл на лекции, на тренировки, на лекции, на тренировки. Иногда получал удары плетью. Уже безболезненные.       Снова и снова. День за днём. Круг за кругом.       Вечерами Лин просыпался, чувствуя, как болит тело. Его память уже знала на зубок новые законы кодекса. А руки освоили новые приёмы владения катаной.       В моменты, когда действие зелья оставляло его в покое, мальчику хотелось только плакать. Громко, чтобы заглушить воспоминания. Все. О маме, о прошлом, о разорённой деревне и её павших жителях, о Джеке и Мэри, о детях Гнездовья, об убитой Цервией девочке, о черноглазом Коршуне, об истекающей кровью мятежнице, о Лионеле, как о мальчике, который когда-то хотел стать рыцарем.       Так сильно хотелось выпустить эту горечь. Но когда мальчик хотел кричать, что-то его останавливало. Запрещало ему испытывать эмоции. Может, то же зелье. А может, как и сказала Цервия, Птенец № 105 начал «возноситься».       Возможно, уступив своей внутренней слабости, Лин придался бы безумию этого существования. Но у него оставалось последнее, что связывало его с той жизнью, в которой он был счастливым мальчиком, мечтающим помогать людям.       Турнепс. Его маленький друг.       Лину становилось легче, когда котик забирался к нему на колени, продолжал мурчать, несмотря на то, что тоже устал от стен Гнездовья. И с тем же начинали настигать обречённые мысли.       Лин не знает, как выбраться. Зелье контролировало его почти всегда. Не было смысла ни искать выход, ни пытаться вызнать тайны Гнездовья, ни делать первый шаг. Оставалось выжидать. Учиться драться. Становиться сильным.       Но мальчик чувствовал, что с каждым днём силы покидают его.       . . .       — Завтра у вас начинаются первые практики, — отчеканил Пересмешник № 34.       Лин потерял ход времени. Но, кажется, уже подходило к концу ненавистное лето. Тренировки на жаре были невыносимы. Птенец слышал, что Беркутам в жару на задания выдают охлаждающие зелья, чтобы было легче работать. Но учеников готовили по принципу: будь готов ко всему. Ассасин должен научиться переносить и жару, и холод.       Очередная лекция о работе Гнездовья закончилась безрадостным объявлением Пересмешника. Практики — это выход в свет. Это наблюдение за людьми, которые живут в страхе, но им позволено чувствовать, любить, есть что угодно, заниматься, чем хочется… просто жить.       — Первые практики — это в основном патрулирование улиц и доклад куратору. Большее вам делать не разрешается. Видите нарушение — сами не лезьте, обратитесь к Беркуту, — учитель тяжело выдохнул, отчего-то нахмурившись. — Ещё одно объявление. Совсем скоро начнутся испытания для потенциальных претендентов на роль Коршуна. Уже выявлены несколько Птенцов, которые входят в группу этих претендентов. Их список объявит Коршун. И на протяжении какого-то периода времени вы будете проходить отбор. Сильнейшего Птенца утвердит Неясыть.       Лин нахмурился, чувствуя, как эффект зелья понемногу отступает.       Сильнейший Птенец. Если Лина утвердят, свобода окажется близко. Во-первых, это докажет, что мальчик достаточно силён, чтобы выбраться. А во-вторых — доверие к нему возрастёт.       Только вот… Велик шанс, что на роль Коршуна возьмут Птенца № 99. На своих первых экзаменах она набрала девятнадцать и двадцать баллов. Она куда искуснее Лина.       На испытаниях… придётся бросить все силы, чтобы обойти её.       Отбор начался уже на следующий день. Группу элитных Птенцов младшей и средней группы выстроили на тренировочной площадке перед трибунами. На самом верхнем ряду уже стоял Коршун, ниже находились несколько Беркутов и Пересмешников.       — Наблюдение за вами в течение года помогло выявить самых способных Птенцов, — ровно произнёс Коршун. — Ваше усердие дало плоды, но те, кого я сейчас назову, в будущем должны проявить ещё больше усилий. Вы должны будете доказать, что достойны стать новым Коршуном.       Начался вызов претендентов. Их оказалось крайне мало.       Сперва вызвали Птенца № 12 из младшей группы. Это был совсем маленький мальчик, младше всех остальных кандидатов. Ему, наверно, было лет восемь, он выглядел намного более хрупким, даже хрупче Лина и Птенца № 99. Лин подумал, что это нечестно. Как такой малыш будет бороться против старших? Впрочем, то, что его признали одним из самых способных Птенцов, о многом говорит.       Далее вперёд вышел Птенец № 67, из средней группы. Он был самым старшим, выше и крепче остальных. Наверно, ему было около тринадцати лет. Лин ещё раз подумал, что это нечестно. Этот Птенец наверняка опытней своих младших соперников.       Следом вызвали Девяносто девятую. Конечно же. Она вышла прямо и… гордо?       В тот момент Лин почувствовал, как колотится сердце. А что если он переоценил себя? Но вот на мальчика пал взгляд черноглазого Коршуна.       — Птенец номер Сто пять, средняя группа.       И Лин сделал несколько шагов вперёд, становясь в ряд с вызванными Птенцами. Отныне он будет бороться за звание Коршуна.       Всего четверо. Неужели из сотни элитных Птенцов набралось так мало достойных кандидатов? С одной стороны, хорошо, что конкурентов мало. С другой — насколько сильны эти конкуренты?       Придётся узнать это на испытаниях.       С этим тянуть не стали. Пока остальные Птенцы большую часть времени проходили практику, претенденты совмещали и патруль улиц, и испытания.       Практики были не настолько ужасны. На первое время ученикам просто выделялись участки улиц или кварталы, в которых они вдвоём или втроём следили за порядком. Неподалёку от каждого квартала находился куратор. Пока что Птенцы караулили улицы неподалёку от Гнездовья, а вот старших уже засылали в далёкие земли. Когда подрастут Птенцы элитной группы, их обязуют разыскивать по всему свету класс мятежников.       Лин впервые лицезрел столицу. Она оказалась скучнее, чем мальчик представлял. Приезжавшие в его деревню странствующие рыцари описывали центральный город, как вечно сияющий золотом, блеском, серебром и жемчугом гигантский чертог, под ярким солнцем, которое не скрывают тучи. Только ночь может погасить великое светило. Оно и верно, город, принадлежащий Кесарю Солнцестояния, не должны омрачать бури.       В общем, рыцари оказались правы. Столица сияла, улицы и дороги её были украшены драгоценными камнями, маленькие уютные домики ютились с роскошными замками, на каждой улице шумели фонтаны с кристально-чистой водой. Люди ходили в пышных дорогих одеждах, сразу было видно, какое большое значение они придавали манерам. Мужчины, женщины, дети и старики — все ходили прямо, вальяжно. Детям не разрешали веселиться и шалить. Неужели простые жители стали перенимать повадки Гнездовья? Это не приведёт столицу ни к чему хорошему.       В городе стояло очень много церквей и храмов. Со своего места Лин насчитал семь колоколен с вершинами в виде золотой четырёхконечной искры — символ вечного сияния магов. Неизвестно, сколько ещё церквей стояло на окраинах, наверняка немало. Это понятно, религия — один из мощнейших рычагов, который управляет людьми.       Ближе к западу, где земля вырастала в небольшие горы, возвышалось самое сияющее здание в столице. Золотой замок Ранвира. Конечно, не весь из золота, но кустящиеся узоры и украшения, по которым словно тёк солнечный свет, окантовали стены замка золотым свечением. Башни выстраивались — одна выше другой, самые низкие — по краям, самая высокая — центральная, отчего со стороны замок выглядел, как гигантский обелиск. Каждый купол изображал солнце — круглое, золотое, с украшениями в виде прямых жгучих лучей. По ночам эти купола продолжали сиять, заменяя настоящее спящее солнце.       А на вершине горы, как доказательство божественной ауры магов, было выстроено три гигантских статуи. Из белого камня с золотыми отливами. Три фигуры, что держат мир в своих цепях.       Слева — Тёмная госпожа Заката Цервия. Взгляд был направлен на запад. Из её спины выросло одно крыло, которое она откинула рукой.       Справа — Владыка Рассвета, девятихвостый лис Инкенай. Взгляд — на восток. Он выглядел смиренно, только иногда казалось, что все его девять хвостов подрагивают.       И в центре — Великий Ранвир. Кесарь Солнцестояния. Может, он и правда божество этого мира, в человеческом обличье?       Рыцари были правы. Столица сияла. Но это всё, что она представляла из себя. А что скрывалось под этой позолоченной оболочкой — Лин уже испытал на себе.       Патрулирование не было такой сложной задачей. Всё, что требовалось от Птенцов — сидеть на рабочем месте и наблюдать за выданным им участком. Поэтому ученики рассаживались по крышам и следующие несколько часов «дозорили». В конце концов нужно было обо всём доложить куратору.       Патрулируя, Лин иногда приходил в себя и наблюдал за далёкими стенами Подземелья. Оно теперь не вызывало у него никаких чувств. Кроме грызущей печали. Мальчик пытался высмотреть, где был его дом. Но родная деревня теперь была стёрта и с земли, и с карты, и скоро наверняка будет стёрта из его воспоминаний.       Практики сменялись испытаниями. Первое испытание мало чем отличалось от экзамена при переходе из младшей группы в старшую. Птенцы должны были показать свои навыки владения катаной. Мишени на этот раз были крепче и больше.       На трибунах как всегда сидели несколько Беркутов и Пересмешников. И наблюдал Коршун.       Первым вызвали Птенца № 12. Деревянный брусок был больше, чем на экзамене. А ведь мальчик даже ещё не сдавал этот экзамен. Но несмотря на это Птенец сделал разрез одиннадцать сантиметров по вертикали и восемь — по горизонтали. Для маленького мальчика это — великолепный результат. Из двенадцати тростников наискосок он срезал девять. На бегу ему удалось рассечь все мишени. Колющий же удар был для него трудноват. Манекен из странного твёрдого материала он пронзил меньше, чем на половину.       Следующий выступил Птенец № 67. Было очевидно, что он всё сделает блестяще. Он изучал владение катаной как минимум три года. Без проблем перерезал все тростники, на бегу и стоя. Брусок с обеих сторон рассёк на двадцать сантиметров. Манекен пронзил насквозь, правда конец катаны едва-едва показался из задней части мишени.       Далее — Девяносто девятая. Она показала себя потрясающе. Брусок прорезала с обеих сторон на восемнадцать сантиметров. На бегу рассекла все тростники. Но стоя, что удивительно, срезала лишь десять из двенадцати. Зато колющий удар она освоила, как родной. Катана прошла насквозь, показав не только кончик, но целую половину лезвия.       Лин не посчитал своё выступление блестящим. Но, как минимум, достойным. Брусок он прорезал на двадцать сантиметров по вертикали и на семнадцать — по горизонтали. Колющий удар он ненавидел. Манекен Птенец прорезал только на половину. Зато секущие удары давались ему с лёгкостью. И на бегу, и стоя, мальчик рассёк все тростники.       Коршун поблагодарил претендентов и отпустил. Впечатлённым он не выглядел, как и всегда. Зато Пересмешники смотрели оживлённо и о чём-то шептались друг с другом.       Несмотря на то, что Лин часто пересекался с Коршуном, и на тренировках, и на практиках, мальчик так и не осмелился спросить о результатах первого испытания. Но об исключении какого-либо участника из группы претендентов пока не говорилось, так что Лин решил не беспокоиться на этот счёт.       Второе испытание было направлено на развитие равновесия. На занятиях уделялось огромное внимание координации и равновесию, но сейчас всё было куда сложнее. Во-первых — требовалось не просто выполнить несколько упражнений, требовалось пройти полосу препятствий. Во-вторых — Птенцы будут выступать вместе, и кто придёт первым — тот и покорит трибуны.       Было проложено четыре полосы для каждого ученика. Птенцы выстроились каждый у своего старта, ожидая сигнала.       Лин не чувствовал волнения. Он, как бесстрастная машина, видел задачу и знал, что её нужно выполнить.       Прозвенел колокол — сигнал. Птенцы сорвались с места.       Первое препятствие походило больше на развлекаловку для детей — пройти по тонкой длинной дощечке, подвешенной над землёй, при этом неся на голове небольшой шарик.       Для Лина это было нетрудно. Он ещё в своей прошедшей безмятежной жизни любил бегать, пытаясь удержать мячик на голове. Сейчас всё было «веселее». Дощечка раскачивалась, ветер разыгрался. Однако мальчик подметил, что даже идёт наравне с Девяносто девятой. Двенадцатый отставал, потому что был ниже остальных, но держался хорошо. А вот Шестьдесят седьмой выступал не так идеально. Кажется, он несколько раз уже обронил шарик, судя по сдержанному смеху Пересмешников.       Не смешно. Совершенно.       Первое препятствие позади. Дальше выстраивалась лестница из стоящих на небольшом друг от друга расстоянии брусков. Сложное упражнение. Птенцы должны взобраться на эту «лестницу» кувырками. То есть: поставить руки на первую ступень, кувыркнуться, поставить ноги на вторую ступень, выпрямиться, вновь поставить руки на третью ступень и таким образом достичь самого высокого бруска.       Впрочем, у Лина было идеальное телосложение для таких безумных танцев. Он был маленьким для Птенца средней группы и худосочным. А тренировки сделали его тело гибким. Так что, выбросив мячик, Лин стал кувыркаться, взбираясь всё выше. Он не отставал от Девяносто девятой. На этом моменте подтянулся Двенадцатый, его маленькое тельце было даже ловчее соперников. Шестьдесят седьмому же это упражнение давалось ещё тяжелее с его крепким телосложением.       Наверху Птенцов ждало самое опасное препятствие. Они находились примерно в шести метрах над землёй, а впереди раскинулось поле тонких шестов с крохотными платформами на их концах. Эти платформы по размеру точно со ступню ребёнка. И вот по этим крохотным платформам предстоит пробежать.       Здесь Лин замедлился. Если нога соскользнёт — мало не покажется. Сдержанно и осмотрительно мальчик начал продвигаться, перескакивая с платформы на платформу, как белка-летяга.       Девяносто девятая устроила какое-то представление. Наверно в целях увлечь «публику», она выполняла разные трюки. То кувыркалась, то делала сальто, то делала несколько шагов на руках. Вертелась, как змейка, приближаясь к концу «поля». Лину показалось это опрометчивым. Слишком много лишних движений, простая показуха. На миссиях главная цель ассасина — добраться до цели без выкрутасов.       Двенадцатый прыгал, как маленький юркий воробушек, но начал отставать. Шестьдесят седьмой нагнал соперников и уже стал обгонять. Это препятствие ему далось с лёгкостью, он просто бежал, как по тропе.       И тут прояснилась третья сложность этого забега. Птенцов не ограничили правилами. Можно было делать всё, что угодно для опережения соперника.       И Девяносто девятая воспользовалась этим. Видя, что старший начинает прорываться вперёд, девочка прыгнула к его полосе, и пнула его ногами в плечи, тем самым оттолкнувшись обратно к своему пути. Шестьдесят седьмой, явно неготовый к такому подлому ходу, покачнулся и сорвался. К счастью или наоборот, он успел схватиться рукой за одну из платформ. Но теперь он потерял кучу времени.       Лин помрачнел. Раз девочка так сделала, это значит победу она уступать не собирается. И значит, она и с Лином может поступить так же.       Платформы заканчивались, впереди было последнее препятствие — протянутый до финиша толстый канат. Сто пятый, кувыркнувшись с прыжка и сделав сальто, с целью показать, что он тоже способен на такое, прыгнул на канат, набирая свою предельную скорость. Они шли с Девяносто девятой шаг в шаг. Мальчику казалось, что она поглядывает на него. Пытаясь сосредоточиться на финише, Лин дрогнул, когда краем глаза увидел приближающуюся со стороны тень.       Сделав резкий рывок вперёд, мальчик уклонился от Птенца № 99. Но, не удержавшись на сильно качнувшимся канате, соскользнул, ухватившись руками за верёвку. Девяносто девятая ринулась по его полосе к финишу.       Нет, так резко Лин ей не проиграет. Ради Турнепса.       Мальчик раскачался и прыгнул к её полосе. Взобрался на пустующий канат и помчался, словно ветер. Почему-то именно сейчас ему вспомнилось, как он запускал воздушного змея с Джеком и Мэри.       Он не даст новой реальности потопить те счастливые дни.       Лину показалось, что от его скорости канат вспыхнет. Ему удалось догнать её. И теперь Птенцы смотрели не на финиш. Они искоса смотрели друг на друга. Из-под светлых прямых локонов на мальчика смотрели холодные глаза цвета бледных васильков. Смотрели сдержанно и ненавистно.       Прыгнув к конечной платформе, они приземлились точь-в-точь вместе. И до сих пор смотрели друг на друга, пока не подтянулись остальные и не прозвенел колокол.       Что-то подсказывало Лину, что с этого дня Птенец № 99 не даст ему покоя.       Третье испытание было назначено на следующий месяц. Кажется, на ноябрь. И оно будет связано с плаваньем. До этого момента предстояло пережить повседневную рутину. Сплошные тренировки, сплошные лекции, сквозь которые Лин проходил под воздействием зелья, то есть почти во сне.       Его расслабляли те уроки, с которыми он уже был знаком из школы. Раньше он ненавидел точные науки, сейчас же эти лекции казались глотком воздуха. Ассасин должен знать химию, чтобы уметь готовить яды или противоядия, физика могла помочь в бою, география раскрывала земли, на которых в будущем будут проводиться миссии, о математике и речи нет, считать нужно уметь всем. Больше всего Лину нравилась каллиграфия. Она чем-то похожа на рисование.       В такие уроки Лин возвращал свой здравый разум. А потом вновь тонул в неведении.       От претендентов требовалось ускоренное изучение «Ассасинского кодекса». Так что Лин вместе с Девяносто девятой усердно зубрили кодекс, и теперь знали намного больше правил, чем сокурсники. Оттого на лекциях по законоведению становилось ещё унылее.       Как-то Пересмешник № 34, видя, что двое Птенцов уже на зубок знают те правила, которые он только собирался разбирать на лекции, послал их двоих в архив.       — Нужно переписать списки прошлых поколений Птенцов, а то альбомы совсем расклеились, — устало пояснил учитель. — Хоть Зарянкам поможете, вместо того, чтобы тут зазря торчать.       Лину почему-то подумалось: Пересмешник хочет оставить Девяносто девятую наедине с Птенцом № 105, чтобы та избавилась от него, как от пока самого опасного соперника. Но это глупо.       Пришлось обращаться к Зарянкам. Те сказали, что архив находится в первом корпусе. Куда Птенцам ходить запрещено. Впрочем, просто отдохнуть эти пару часов не вышло — Зарянки повели Птенцов к Коршуну. Тот выглядел слегка озадаченным, услышав причину, почему претенденты слоняются без дела, но на просьбу отвести учеников в главный корпус возражать не стал.       И вот, идя по улице к главному штабу за высокой фигурой главнокомандующего, Птенец № 99 внезапно заговорила:       — Ваша светлость, можно спросить ваше мнение по поводу прошедших испытаний?       Коршуна внезапный вопрос не удивил.       — Мне рассказать общее впечатление, или мнение только о твоих выступлениях? — спокойно произнёс он.       — Я буду благодарна любому вашему слову. Но и ваше общее впечатление, и мнение лично обо мне, помогут понять в каком направлении двигаться и как улучшить свои навыки.       — Если расскажу о достоинствах и ошибках только вам, это будет несправедливо по отношению к другим претендентам. Поэтому ясного ответа не жди, - главнокомандующий сделал паузу. — Скажу лишь, что вы все движетесь как минимум к званию истинного ассасина. Что касается тебя, Девяносто девятая, несмотря на то, что твои навыки подают большие надежды на будущее Гнездовья, у меня есть немало замечаний к тебе.       Девочка опустила голову и лишь кивнула. Лин не представлял, какие могут быть замечания к такому Птенцу, как она… А может и представлял.       — Что насчёт тебя, Сто пятый? — вдруг спросил Коршун. — Каковы твои впечатления от испытаний?       Будь у Лина возможность, он рассказал бы, что сражается ради своего лучшего друга, и что сдаваться не намерен.       — Никаких, Ваша светлость, — чётко ответил мальчик. — Я делаю то, что должен.       И с чего вдруг Коршун вновь спрашивает его мнение?       Главнокомандующий тихо хмыкнул.       — Похвально.       Пройдя за большие резные двери первого корпуса, Лин поморщился от количества серебряных узоров на багровых стенах. Очевидно, что корпус, где восседает Магистр, должен выглядеть по-королевски. Но для мальчика, прожившего десять лет в тихой скромной деревушке, это было чересчур. Всюду украшения в виде роз и силуэтов птиц. Расписные вазы с кровавыми розами. Серебряные статуи хищной птицы — коршуна.       По коридорам ходили Пересмешники и Зарянки, кивая или кланяясь главнокомандующему. Изредка пробегали молодые Беркуты, останавливаясь и отдавая Коршуну жест-почтение. Сейчас ассасины на миссиях, поэтому народу в первом корпусе было маловато.       Коршун провёл детей на второй этаж к двери с надписью «Архив». За дверью находилось громадное помещение, уставленное столами, стеллажами и шкафами с альбомами и стопками бумаги. Зарянки засуетились, увидев главнокомандующего, но тот спокойно объяснил, почему привёл сюда Птенцов.       — Приду за вами через два часа, — заверил Коршун детей. — Ведите себя, как подобает Птенцам.       И удалился. Зарянки достали десять старых альбомов и десять новых, усадили Птенцов за один стол, принесли перья и чернила для каллиграфии и баночки со странной синеватой жидкостью и кисти. Девяносто девятой дали альбомы с двадцатого по двадцать четвёртое поколение, Лину достались альбомы с двадцать пятого по двадцать девятое поколение. Зарянка открыла один старый и один новый альбом, начав объяснять:       — Берёте портрет из старого альбома, приклеиваете его вот в эти начерченные рамки в новом альбоме. Макаете кисть в раствор и протираете портрет, чтобы восстановить его цвет. Затем переписываете всё, что написано здесь, под портрет.       Придётся работать скрупулёзно. Но это куда интереснее, чем законоведение.       Птенцы молча приступили к работе. Лин рассматривал небольшие (по грудь) портреты детей. Их рисовал какой-то талантливый художник. Птенцы выглядели очень реалистично. Мальчик узнал несколько Беркутов, которые учили сейчас его и сокурсников.       Странно было смотреть на них, как на детей, без масок, с сонными утомлёнными глазами, но с едва заметной, ещё теплящейся ребяческой искрой. Лин впервые задумался, что все ассасины когда-то были детьми. Такими же, как он. Возможно, со своими мечтами и радостями.       Интересно, когда делают все эти портреты? Лин не помнил, чтобы его рисовали. Наверно, этим занимаются сразу, после прибытия новобранцев в Гнездовье, когда на детей действует зелье, и вшивают жучок в руку.       Под каждым портретом была небольшая справка. Откуда Птенец родом, настоящее имя, обстоятельства вступления в Гнездовье.       От этого становилось ещё страннее. До этого ассасины воспринимались, как простые боевые единицы, обезличенные солдаты, механизмы для убийства. А сейчас, читая причины, почему они оказались здесь, Лин почувствовал, что ему стало тяжело дышать. Это ведь произошло против их воли.       Впрочем, чему он удивляется? Он и сам стал этим ребёнком.       В таких мыслях он добрался до альбома двадцать седьмого поколения. И тут его одолел интерес. В этом поколении Коршун вступил в Гнездовье.       Мальчик с неясной осторожностью открыл старый альбом, придвинул к себе новый.       Сразу же его сбил с толку первый Птенец.       Мальчик с густыми ярко-голубыми волосами, с большими глазами такого же цвета, более нежного и светлого. В этих же глазах читалась ясность… здравость ума. И негаснущая детская искра.       А на белом лице с лёгким румянцем застыла едва заметная наивная улыбка.       . . . «Птенец № 1. Имени нет. Элитная группа.       Место рождения и последующего проживания неизвестно. Младенцем найден неподалёку от территории Запретных земель. Выращен и воспитан в Гнездовье».       . . .       Да разве мог ребёнок, с младенчества живущий в Гнездовье к семи годам сохранить такую светлость? Такую улыбку?       Лин прикрепил портрет в новый альбом, провёл по нему кисточкой, смоченной в растворе, делая волосы и глаза Птенца ещё ярче, затем аккуратно переписал всю информацию.       Потом стал тщательно разглядывать каждый портрет, пытаясь найти знакомые черты. Очень долго Лин не замечал ничего такого.       Пока не уловил знакомую черноту глаз.       Этот мальчик совершенно отличался от Птенца № 1. В прикрытых глазах не было ни колышущейся искры, ни света — одна пустота. Непослушные белые пряди упали на абсолютно бледное лицо. И его губы, ясно, с того самого момента никогда не складывались в улыбку.       Лицо ребёнка, уже догадавшегося, что в этом мире нет смысла хранить мечты и наивно надеяться на что-то.       . . .       «Птенец № 104. Гинзо. Элитная группа.       Северный Вестин. Семья добровольно отдала ребёнка взамен на индульгенцию и ежемесячные выплаты.       Выбран лично Магистром для возглавления нововведённого звания «Коршун».       . . .       Вот, как звали Коршуна. Гинзо. Простонародное деревенское имя, в древности означало «Снег».       Лин невольно опустил глаза. Мама никогда не отдала бы его Гнездовью добровольно. Она так защищала его в тот день.       Каким нужно быть человеком, чтобы за деньги отдать собственного сына в этот ад?       — Мы не имеем понятия, через что ему пришлось пройти, — услышал мальчик голос из-за спины и обернулся. Девяносто девятая тоже рассматривала портрет. — Поэтому сменить его может только достойный из достойных Птенцов.       С того дня Лин начал задаваться сомнительными вопросами. Справедлива ли общая людская ненависть по отношению к ассасинам? Правда ли, что дети Гнездовья совсем ничего не чувствуют, убивая людей?       По своей ли прихоти Коршун убил маму?       И эти мысли мешали. Лин должен думать о себе и Турнепсе. О том, как спасти себя и лучшего друга.       Бороться. Только борьба. Может, так ему удастся сохранить рассудок до становления новым Коршуном.       Ноябрь наступил быстрее, чем ожидалось. Третье испытание и правда было связано с водой. Доплыть до финиша — кажется не таким суровым заданием. Но плавать придётся в одежде, ещё и в ледяной воде против несильного течения.       Небольшая река протекала за четвёртым корпусом. Здесь сдаются все экзамены по плаванию.       Основная опасность этого испытания — соперники. Мало ли, что может взбрести в голову Девяносто девятой. Она — непростой ассасин. В ней, как и в Лине, горело желание побеждать. Но горело намного пыльче, заметнее, яростней. Она пойдёт на что угодно ради победы.       Так и случилось. В плавании Птенец № 105 был неплох, но, как и другие участники, не так хорош, как Птенец № 12. Этому малышу с лёгкостью давалось плавание. Перебирая своими маленькими прыткими ручками и ножками, он медленно, но верно обгонял соперников.       Стоило ему чуть вырваться вперёд, Девяносто девятая погрузилась под воду. Лин предпочёл не зацикливать на этом внимание, сосредоточившись на дыхании. И всё-таки краем глаза он видел, как младший затормозил, замахал руками, рассеивая брызги вокруг себя, и ушёл под воду. А потом через несколько секунд вынырнула Птенец № 99, на метр обогнав соперников.       Лин ускорился, отбрасывая мысль, что стоило бы помочь Двенадцатому. Но невольно начал улавливать разговоры Пересмешников, стоящих на набережной.       — Почему не выплывает?       — Хочет обогнать под водой?       — Нет, так долго не продержался б.       — Похоже, она ему что-то под водой сломала.       — Может, запутался? На дне много крепких водорослей разрослось.       — Выпутается ли сам? Как бы не утонул.       — Остановить испытание, — раздался громче голос Коршуна.       Сопровождающий Беркут на другом берегу махнул Птенцам. Те поплыли в его сторону.       Лин оглянулся на береговую. Коршун, сбросив белую накидку, перемахнул через перила и нырнул в реку. Пересмешники зашебуршились, сбитые с толку. Птенцы неотрывно смотрели на расплывающиеся по поверхности воды кольца.       Секунд через десять вынырнул Коршун, одной рукой придерживая Двенадцатого. Тот, кажется, наглотался воды и потерял сознание. В несколько гребков главнокомандующий добрался до берега и уложил Птенца на спину. Оставшиеся ученики тут же подбежали, устроившись рядом с младшим соперником.       Коршун махнул Беркуту-куратору.       — Зови Филинов.       Куратор, кивнув, помчался в сторону четвёртого корпуса. Главнокомандующий, сняв маску с Птенца № 12, надавил двумя пальцами на его маленькую грудную клетку, затем, переместив руку к шее, провёл большим пальцем под подбородок. Двенадцатый вздрогнул и закашлялся.       Лин, едва сдержав изумление в голосе, спросил:       — Как вы это сделали?       — Особая техника, провоцирует кашлевый рефлекс и запускает дыхательный процесс, — бесцветно отчеканил Коршун, придерживая голову Птенца. — Будете изучать в старшей группе.       Когда Двенадцатый откашлялся и стал, хоть и тяжело, но дышать, главнокомандующий положил ладонь на его грудь.       — Сломано левое ребро, — с пустым взглядом он обратился к Птенцу № 99. — Девяносто девятая, суть этих испытаний заключается в их прохождении, а не в убийстве соперников.       — Прошу прощения, Ваша светлость, — девочка звучала холодно, но Лину показалось, что она и правда сожалеет.       — Если бы Двенадцатый умер, твои извинения ничего бы не значили. Впрочем, и сейчас я не согласен, чтобы ты осталась безнаказанной. Ты помнишь, что следует за покушением на жизнь Птенца?       — Я приму любое наказание, — теперь девочка звучала решительней.       Коршун смотрел на неё ещё пару секунд, затем, взяв Птенца № 12 на руки, повернулся к Пересмешникам и Беркутам, которые уже покинули береговую, подобравшись ближе к месту инцидента.       — На сегодня испытание завершено. Прошу отвести Птенцов в комнаты и до второй половины дня выделить им свободное время. Остальным — разойтись по своим рабочим местам.       — Что делать с Девяносто девятой? — спросил один из Беркутов.       Главнокомандующий сделал паузу.       — Ничего. Она в состоянии сама проанализировать и понять свою ошибку.       С этими словами он развернулся и с вялым Птенцом на руках направился к четвёртому корпусу.       После этого дня Лин думал, почему Коршун поступал так странно всё время. Почему не бил Птенцов, когда те совершали ошибки на его тренировках? Почему решил выручить Лина на первом экзамене? Почему спрашивал его мнение о чём-либо? Почему на испытании не стал до последнего ждать, что Двенадцатый справится сам? Почему решил не наказывать Девяносто девятую?       Пересмешник № 34 как-то сказал, что Его светлость слишком милосерден к Птенцам. Возможно, как в Птенце № 105 проявляется Лионель, так и в Коршуне проявляется Гинзо.       А может нынешний Коршун просто никудышный. Хотя Магистр, кажется, доверяет ему.       И может даже зря делает это.       Если б была возможность сблизиться с главнокомандующим, втереться в его доверие. Впрочем, Лин ведь один из претендентов. Есть шанс.       Но как это сделать, мальчик не представлял. Можно крутиться, как Девяносто девятая, в попытках впечатлить Его светлость. Но толку от этого не будет. Скорее, он только отведёт взгляд Коршуна от себя. Похоже, единственный способ — продолжать казаться идеальным Птенцом, усердно тренироваться и стараться не вызывать подозрений.       И на самом деле, ждать пришлось недолго.       На одной из практик, проводимой как раз под наблюдением Коршуна, Лин вновь засмотрелся на стены незыблемого Подземелья. Иногда казалось, что они дрожали. А потом вновь застывали, словно по ту сторону всё опустело.       Что чувствуют те, кто сейчас внутри стен? Так же ли им страшно, как Лину. Так же ли им плохо? Так же ли они хотят вырваться на свободу? Так же ли хотят спастись?       Был бы Лин счастлив, окажись он на их месте?       — Следить нужно за теми, кто снаружи стен, а не кто внутри, Сто пятый.       Мальчик слегка вздрогнул. Он не ожидал, что главнокомандующий сам подойдёт к Птенцу на практике.       — Прошу прощения, Ваша светлость, — промолвил Лин, не обернувшись, и опустил глаза на улицы.       Главнокомандующий вдруг встал рядом с ним. Кажется, теперь он сам не мог оторвать взгляд от стен.       — Тебя туда влечёт?       Лина больше не удивляли вопросы Коршуна. В последнее время мальчик почему-то чувствовал, что как-то связан с ним.       — Когда-то влекло. Когда я ещё умел мечтать, — это не было что-то вроде жалобы. Мальчик говорил, как есть. — Полагаю, если б раньше кто-то об этом узнал, меня бы уже казнили.       — Ты не единственный, кто считает, что в Подземелье человек может быть счастливее, чем снаружи.       Интересно, он умеет читать мысли, или просто догадливый?       — А кто ещё? — Птенец обернулся, со взглядом, словно бросает главнокомандующему вызов. — Вы?       — Позволь оставить этот вопрос без ответа, — Коршун выдохнул и замолчал на несколько секунд. — Скажи, ты по собственной воле прикладывал усилия, чтобы стать претендентом, или делал это неосознанно?       Почему-то врать об этом ему не хотелось. Да и Его светлость наверняка догадается сам.       — По собственной воле.       — Что ж, причину пока спрашивать не буду. В любом случае, ты идёшь в правильном направлении.       — Девяносто девятой вы сказали, что будет несправедливо лично давать какие-либо советы.       — Верно. Но Девяносто девятая не отвечает моим требованиям к будущему Коршуну.       — Почему вы не наказали её?       — А ты бы хотел этого?       — Нет. Просто интересуюсь. По сути, с вашей стороны это ведь нарушение дисциплины.       — К счастью, я обладаю властью, чтобы менять правила дисциплины. По поводу Девяносто девятой: совесть — самое жестокое наказание.       — Совесть? — вот тут мальчик действительно удивился. — Разве мы можем говорить о чём-то настолько эмоциональном в отношении Птенцов?       — Совесть есть у всех. Даже у Цервии. У кого-то она работает, у кого-то — нет. Птенцы достаточно долгое время не могу усыпить её влияние. Поэтому сожаление о сорванном испытании будет весьма жестоким наказанием для Девяносто девятой.       Лин какое-то время не отводил от него взгляд.       — Пересмешник тридцать четыре не согласился бы с вашими методами воспитания.       — Он не согласен со всем, что я делаю.       — Он вас недолюбливает?       — Думаю, это слабо сказано. Когда я был Птенцом и учился у него, он всячески пытался препятствовать моему становлению Коршуном.       — Почему?       — Считал, что я не подхожу на это звание. Пересмешник тридцать четыре — поборник дисциплины и особенно жёстких методов, как сейчас. Я первое время отличался от других Птенцов.       — Раньше правила были хуже?       — Нет. Раньше из ассасинов не делали бесчувственных машин. Просто твёрдых и уравновешенных солдат.       — Почему всё так изменилось?       — Логичнее всего сказать, что из-за возросшей активности мятежников. Но я полагаю, в большей степени из-за того, что Цервия нашла меня.       — Получается, Магистр с самого начала знала, что вы станете Коршуном?       — Она сама сделала из меня Коршуна.       Звучало так, словно с мальчиком сейчас говорил не главнокомандующий.       Конечно. С ним говорил Гинзо.       — Как вы выжили, если раньше даже не было целебных зелий? — пробормотал Лин, вспоминая страницы из альбома.       Увидев, что Коршун смотрит на него, мальчик пояснил:       — Я увидел ваш номер в списке Птенцов прошлых поколений. На стенде было написано, что в Птенца Сто четыре несколько раз ударили ножом. И после этого происшествия изобрели капсулы.       — Я не до конца понял, как выжил. Возможно, мастерство Филинов. Ты знал, что все Филины — это ведьмаки? Они намного искусней в медицине, чем обычные люди.       Ясно, кто готовит все эти яды и создаёт жучки, контролирующие сознание Птенцов. Ведьмаки — падки до денег. Они без зазрения совести могут проводить эксперименты над детьми.       — Но с другой стороны, я думаю, что выжил благодаря другому.       Коршун замолчал, всё ещё смотря на гигантские стены. Лин выжидал.       — Благодаря чему? — всё же спросил мальчик.       Главнокомандующий не отвечал. Его взгляд, как и всегда, был отрешён, но, кажется, Коршун сомневался в чём-то.       — Скажи, Лин, — мальчик вздрогнул. Спустя столько времени он впервые услышал своё имя. — Ты веришь в ангелов?       Может, начались галлюцинации от зелья? Птенец не был уверен в действительности происходящего. Но так или иначе, эта, возможно фальшивая, действительность ему импонировала. Почему-то сейчас он чувствовал себя неодиноким.       — Я говорю не о чём-то духовном и бесплотном. Я говорю о человеческом воплощении чего-то божественного.       — Это звучит странно, особенно от вас, — и всё же Лин решил насторожиться.       — Я знаю. Можешь не верить, но я был знаком с одним из ангелов. Полагаю, именно он спас меня в тот день.       Птенец задумался.       — Он как-то связан с Нисхождением ангелов?       — Скорее всего.       Интерес стал давить на Лина.       — Вы знаете, почему оно происходит? Нисхождение ангелов?       — Да. Пожалуй, знаю.       Видя, что Птенец прожигает его пытливым взглядом, Коршун хмыкнул.       — Боюсь, я не могу рассказать тебе об этом. Сейчас правда может свести тебя с ума. Да и без представления всего произошедшего в прошлом и настоящем, всё, что я скажу, будет звучать безумно.       — Такое ощущение, что вы знаете все тайны этого мира, — мальчику не хотелось отступать. — Вы знаете, как появилось Подземелье?       — К несчастью, знаю.       Лин вгляделся в чёрные глаза, словно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь ответ в них. Затем с какой-то опаской спросил:       — Вы знаете, кто такой Колосс Зулан?       Ветер огласил воцарение молчания. Потоки воздуха, вздымая с сухих городских клумб жухлые листья, уносились в сторону Подземелья. Кажется, скоро пойдёт снег.       — Знаю.       Лин не отрывал взгляда с главнокомандующего. В мальчике стало просыпаться что-то давно забытое. Детское любопытство.       — Не смотри так. Возможно, когда-нибудь ты сам всё узнаешь.       Мальчик опустил голову.       — Учитывая, что теперь вся моя жизнь связана с Гнездовьем — вряд ли.       — Помнишь, что я сказал в самом начале твоего пребывания здесь? — Лин вновь посмотрел на Коршуна. — Не теряй рассудок.       На этом их разговор закончился. Главнокомандующий вернулся на свой пост. А мальчик устремил взгляд на овеянное туманом Подземелье.       Всё это так странно. Почему он только что разговаривал с Коршуном не как Птенец с главнокомандующем, а как… разговаривают обычные люди? О непонятных темах, но просто разговаривают, не скрывая эмоции и не используя слова, заученные из Ассасинского кодекса. Лин наговорил много вещей, из-за которых Пересмешники его уже забили бы плетьми, но Коршун даже… в чём-то соглашался с ним. Он назвал мальчика по имени. Это нарушение. Весьма серьёзное.       Лин не чувствовал страха. Не чувствовал ненависти. Прошло слишком много времени, чтобы мальчик успел привыкнуть к главнокомандующему, и с тем же — слишком мало, чтобы Лин перестал видеть в нём убийцу мамы.       Но почему рядом с главнокомандующим Птенец чувствовал себя так спокойно? И даже испытал давно сокрывшиеся на дне подсознания эмоции. Почему не ощущал ненависти, не вспоминал каждый раз маму, смотря в чёрные глаза?       Впрочем, ответ довольно прост. Сейчас с ним говорил Гинзо.       Маму убил Коршун. Лин боялся и ненавидел Коршуна. Но никогда не испытывал ненависти к человеку по имени Гинзо.       Мальчик прикрыл глаза. Или он просто всё выдумывает? Может, опять из-за зелья голова шалит? Состоялся ли этот разговор вообще? Даже если и нет, он вогнал Лина в мысли.       За стенами раздался короткий гулкий треск. Откуда Гинзо вообще знает, кто такой Колосс Зулан? Коршун — приближённый одного из стражей магического камня. Но ведь даже стражи не знают, откуда появился Колосс Зулан.       А может всё куда сложнее. Может маги просто пустили людям пыль в глаза. Но какое Лину дело до этого? Его цель сейчас — спастись вместе с Турнепсом…       И всё же… так любопытно.