Шарф Детры

      Торговая площадь полнилась людьми и повозками. Гул толпы, наигрыши уличных ансамблей, тёплый солнечный свет и сладковатый запах опьяняли. Слова Джека о том, что сейчас мятежники выступали, как бродячие торговцы, оказались правдой. Братство привезло много товаров из дальних земель. Но большинство из них раздавалось жителям даром. Так что на рынке собралась чуть ли не вся деревня.       — Что это? — спросил Лин, когда Джек достал из повозки небольшой мешочек.       — Какие-то лесные орехи, — мальчик-мятежник открыл мешок и достал несколько каштановых плодов. — Мы собрали их в роще неподалёку от стены Подземелья.       Турнепс на руках у Мэри потянулся к ладони Джека и принюхался.       — Попробуй, — тот съел один орешек. — Они вкусные.       Лин тоже попробовал. Похожи на фундук, только слаще.       — Ещё у нас есть вот эта штука, — Джек достал какой-то большой свёрток и развернул. — В восточных поселениях таких делают очень часто. Одну подарили нам. Мы никогда ей не пользовались, но выбрасывать как-то стыдно.       Лин пригляделся. Белая ткань, натянутая на спицы, по узорам напоминала аиста. К ней были пришиты ленты и крепкая нить, натянутая на деревянную катушку. Мальчик просиял.       — Это же воздушный змей! Как можно им не пользоваться?       Джек и Мэри переглянулись, не понимая его восторга.       — Он может выдать наше местоположение, — в конце концов ответил мальчик-мятежник. — Да и честно, что в нём такого особенного?       — Много чего. Идёмте, заберёмся повыше, покажу.       Пока жители любовались товарами, дети ловко забрались на крышу одного из домов.       — Кидай его на ветер, когда скажу, — Лин размотал катушку и отбежал.       Джек и Мэри вновь переглянулись, без особых ожиданий на что-либо.       — Давай!       Джек бросил змея по направлению ветра. Нить выпрямилась, воздух подхватил змея и поднял к лазурному небу. Ленты затрепетали. Аист закачался на ветру, так высоко, так свободно.       Дети заворожено смотрели за парящую птицу, покоряющую небо.       — Бежим за мной, — Лин намотал на катушку сколько-то метров верёвки, вдруг приблизился к краю крыши и прыгнул.       Джек и Мэри бросились за ним, испугавшись, что мальчик разобьётся. Но тот уже стоял на крыше другого дома и манил их рукой. Брат с сестрой выглядели неуверенно, но всё же прыгнули следом. Лин сорвался с места, отпуская змея, и перескочил на следующий дом.       Мало кто замечал озорников, а если и замечали, то лишь качали головой и с улыбкой вздыхали. Похоже, тоже были очарованы полётом аиста. Так, перепрыгивая с одного дома на другой, дети оказались на краю деревни. Впереди расстилалось поле, где гуляли пастухи, пася коровок и наигрывая на рожке.       Дети вместе с Турнепсом спустились и ринулись вниз по холму. Лин полностью размотал катушку, аист поднимался всё выше и выше. Весенняя зелень шелестела под ногами. Ветер разыгрался вместе с детьми, ловя воздушными потоками аиста и словно пытаясь отобрать.       Лин радостно засмеялся, остановился, затем протянул Мэри катушку.       — Твоя очередь.       Девочка дрогнула, её глаза блеснули, и она взяла катушку.       Сквозь нить она почувствовала ветер, вздымающий аиста к небу. Эти свободные порывы, вьющиеся в облаках, несли воздушного змея куда-то далеко, в неизведанные края, где гуляет воля.       Лицо Мэри озарилось улыбкой, и она ринулась по степи, чувствуя, будто летит вместе с аистом.       Джек в восхищении посмотрел на Лина, не сбавляя скорости.       — Я не думал, что она всё ещё может так улыбаться.       — Ты сейчас улыбаешься точно так же, — ответил Лин, уже тяжело дыша.       И ведь правда.

***

      — Куда вы отправитесь теперь?       Вечер подобрался незаметно, наряжая небеса в алую тунику. Закатный воздух пахнул сеном, вином и чем-то жаренным. Повозки и лошади уже стояли собранные на площади. Люди готовили мясо прямо на улице и разливали вино мятежникам. Отовсюду слышались пожелания в путь и благодарности.       — Ближе к западу, наверно, — задумчиво промолвил Джек, крутя в руках шпажку с нанизанным мясом. — Как скажет лидер.       — А может… останетесь ещё ненадолго?       Мальчик-мятежник поднял взгляд на Лина и печально хмыкнул.       — Была б возможность… Дольше оставаться нельзя. Если ассасины прознают о том, что здесь находятся мятежники…       Мэри еле слышно вздохнула, гладя Турнепса, который свернулся у неё на руках.       Лин опустил голову и с какой-то опаской прошептал:       — Вот бы отправиться с вами.       — Не говори так, Лин, — осёк его Джек. — Люди становятся мятежниками не от счастливой жизни. Не подумай, что я тебе грублю, но желаю тебе никогда не становиться частью братства.       — Я понимаю… Я имел в виду немного другое…       — Стройся! — раздался с центра площади голос лидера.       — Ну всё. Собираемся, — Джек спрыгнул с запяток и поманил Мэри.       Повозки выстраивались в центре улицы ровной чередой. Мятежники прощались с жителями, загружали скарб, садили в телеги раненых и ослабевших. У одной из повозок худосочный высокий мужчина разговаривал с Клэр. Заметив детей, он оживился.       — Вот вы где. Давайте, запрыгивайте скорей.       Джек и Мэри замедлились, обернулись на Лина. Девочка, опустив глаза, отдала ему Турнепса, её дыхание задрожало.       — Мы ведь ещё увидимся? — тихо спросил Лин, пытаясь звучать бодрее.       Джек мягко улыбнулся, сделав шаг к нему.       — Ну, ты же обещал, что будешь помогать братству, когда станешь рыцарем. Значит, точно увидимся.       Лин улыбнулся в ответ, хотя, кажется, ему это было трудно, и посмотрел на Мэри. Та мялась и водила глазами туда-сюда, избегая взгляда мальчика. Словно хотела сделать что-то. В конце концов приоткрыла рот, втянув воздух.       — …Мы… мы покидали так много поселений и… много раз прощались с людьми… — её высокий голос сбивался, по щекам покатились слёзы, девочка сжала подол кофты. — …Так грустно, как сейчас… мне никогда не было…       Джек затаил дыхание, затем осторожно приобнял сестру. Лин взял её за руку.       — Помнишь, что я предсказал по звёздам? Что вы добьётесь свободы. Помни об этом и жди. Когда-нибудь я сам вас найду.       Она всё ещё плакала, но сквозь слёзы улыбнулась и кивнула. Затем потянулась к нему и крепко обняла. Лин обвил руками её вместе с Джеком.       Они не прощаются. Судьба вновь столкнёт их вместе. Рано или поздно.       Лин неотрывно смотрел, как отдаляется повозка. Дети-мятежники тоже не сводили с него взгляд. Улыбки уже треснули, остался только скрип колёс, фырчание лошадей, разливающийся по улицам закатный свет и растущее с каждой секундой расстояние. Караван выехал на пустынную дорогу, и блеск глаз Джека и Мэри совсем исчез, как и их лица.       Лин повесил голову, притиснув к себе Турнепса.       — Не грусти, Лини, — Клэр обняла его со спины. — Вот увидишь, пролетит время, ты станешь выдающимся рыцарем и снова встретишься с ними.       Мальчик кивнул, но всё ещё сверлил взглядом дорогу. Мама взяла его за руку, они направились к дому.       — Я буду скучать по ним, — промолвил Лин. — С ними намного интереснее, чем с ребятами из школы.       — Видишь? Веская причина встретиться с ними в будущем.       — Что я буду делать до следующей встречи?       — Учиться. Расти. Становиться сильнее. А когда найдёшь их, сможешь защитить, — Клэр обняла его за плечи. — Запомни Лини. Когда ты станешь сильным, на тебя ляжет ответственность защищать слабых. Никогда не используй силу против тех, кто слабее тебя.       — Я знаю.       — Нужно не только знать это. Когда получишь силу, которой нет у других, ты это «осознаешь». «Знать» и «осознать» — разные вещи. Пообещай мне, что, когда станешь сильным, ты будешь защищать тех, у кого этой силы нет.       Мальчик поднял на неё взгляд. Это обещание — обыденность для него. Ведь он — будущий рыцарь, это его предназначение.       — Обещаю.

***

      Луна сыпала на стены Подземелья серебряную светлую пыль. Ветер разносил по степи запах мокрой травы. Ночь медленно наступала.       Лин бродил неподалёку от дороги в деревню. Дальше ему отходить было нельзя. Да и не хотелось. Вчера, когда он с Джеком и Мэри запускал воздушного змея, ветер казался ему свободным. Теперь кроме холода он ничего не чувствовал.       Турнепс ходил рядом и кусал траву. Интересно, он тоже грустил? Или уже забыл о девочке, которая тёрлась щекой о его шерсть и улыбалась?       Мама сегодня дома. Герцог посреди дня распустил музыкантов, не сказав причину. Придворные слуги, кажется, тоже разошлись. А рыцари весь день патрулировали улицы. Происходило что-то странное. И тревожное.       Лин надеялся, прогулка после заката поможет ему избавиться от этих мыслей. Хотя мама запретила выходить, мальчик сбежал через окно, не сказав ни слова. Виды мрачного Подземелья теперь отталкивали. Оно казалось не таинственным, а пугающим.       — Пойдём домой, Турнепс, — промолвил Лин, так и не избавившись от чувства тревоги.       Улица безмолвствовала в ночной тьме. Почему она кажется такой мёртвой? Погасшие окна не бросали тусклый свет на дорогу, из кварталов не доносилось пение серенад, у домов не ходили, качаясь, толпы добродушных подвыпивших бродяг. Не вышагивали патрули рыцарей. Даже бездомные собаки не бегали.       Деревня словно опустела.       Лишь какие-то шорохи, шелест лёгких шагов по крышам оживлял воздух.       Лин дрогнул и поднял взгляд на крыши. Что-то молниеносное пронеслось по домам в сторону центральной площади. Затем снова, уже чуть дальше. И ещё, прямо по крыше дома, рядом с которым шёл мальчик.       Что-то похожее на людей.       Турнепс напрягся, впившись коготками в руку Лина, и замер. Тогда мальчик посмотрел в другую сторону.       На крыше стоял человек в свободной тёмной одежде и красным шарфом. Капюшон и маска прятали его эмоции, оставляя нескрытыми только омертвевшие глаза. К поясу крепилась катана.       Человек не двигался. И смотрел прямо на мальчика.       Лин почувствовал, как от волны страха всё его тело затвердело. Он тоже смотрел неотрывно. Казалось, если отвести взгляд, на него тут же набросятся.       Ассасин… Почему здесь… ассасин…       Тело вдруг стало двигаться самостоятельно. Шаг за шагом мальчик стал отходить от дома, отворачиваться от солдата Гнездовья. Ноги дрожали, но несли Лина дальше по улице. Кроме стучащего в исступлении собственного пульса, он не слышал ничего. Страх заполнил его до основания, из самого нутра до кончиков пальцев. Мальчик сам не заметил, как перешёл на бег, уже задыхаясь.       Куда бежать? Куда ему бежать? Где спрятаться? Что делать? Кого позвать на помощь? Он один здесь, совсем один. Один под наблюдением безжизненных глаз.       В конце улицы разгорелся свет. Страшный красный огонь, всеобъемлющее зверское пламя, поглощающее деревню. Мальчик добрался до площади.       Весь народ собрался здесь. Или был загнан, как перепуганный скот. Рыцари, крепкие рабочие, худые беспризорники, женщины с детьми, немощные старики — вся деревня толпилась на площади. Шептала, роптала. И плакала.       На крышах выстроились ассасины. Жгли жителей бездушными глазами, как голодные стервятники.       В самом центре площади был сооружён помост и столб. Остальное скрыла гурьба.       Лин, почувствовав, как страх немного ослабил хватку, ринулся к толпе и протиснулся вперёд, насколько это возможно.       Центр площади освещали багровым светом факела и кадила. На подмостках вышагивал священник, разодетый в торжественный саккос. Он зажёг последнюю свечу, после приступил к благовониям.       На помосте, прикованный к столбу, на коленях стоял герцог. Как и всегда, его взгляд был усталый, даже скучающий.       Лин чуть не подскочил, почувствовав руку на своём плече, и поднял голову. Рыцарь с обречённым взглядом не посмотрел на него, но зашептал:       — Уходи отсюда, быстро. Пока им всё равно на тебя.       Им? Ассасинам всё равно?       Они не упустят из виду даже маленького ребёнка. Подумав слиться с толпой, Лин сам себя загнал в ловушку. И осознал это только сейчас.       А ещё он осознал, что потерял Турнепса.       — Покидать площадь до совершения инквизиции запрещено, — раздался прямой безжизненный голос, и толпа расступилась.       К центру шёл ассасин в белых одеждах и с голубым шарфом. Взойдя на помост, он повернулся к толпе и положил руку на катану.       Лин сжался. Чёрные бездушные глаза окидывали из-под белых прядей всех сразу и никого одновременно. В этот же момент мальчик понял кое-что… Раньше он думал, ассасины неприкосновенны, их невозможно ранить, и убить невозможно. Но у этого ассасина был шрам на левом глазу. Кто смог оставить солдату Гнездовья такую метку?       — Потому как явился Коршун-Каратель, а Беркуты-Благодетели готовы к свершению суда… — произнёс священник с издевательским церковным отрешением. — …Приступим же, отроки, к исповедованию.       Держа в руках красочную книгу с золотыми рельефами и не смотря в неё, похоже, зная уже слова наизусть, священник проводил литургию. Люди сдерживали плач, боясь заглушить речь «святого отца». А под глазами ассасинов никто и дёрнуться не мог.       Лин не разбирал ни одного слова. Понимал лишь, что всё ужасно.       — Допустив такое грехопадение, вы предали наших покровителей, спасителей человечества, а с тем же предали Бога. И дабы на том свете Милостивый пустил вас под своё крыло, спася от ада, покайтесь, братья.       Священник повернулся к скованному герцогу.       — Божья кара настигнет тебя первым, отрок. У тебя есть шанс раскаяться за своё преступление. Выскажи своё сожаление, сын мой, дай понять всем, что совершил ошибку и сподвиг их оступиться. Покуда Всевышний верит в тебя, он тебя выслушает.       Герцог перевёл взгляд на священника, прикрытыми уставшими глазами показывая, что ему совершенно плевать на слова этого служителя церкви. Затем посмотрел на толпу, в его лице появилось нечто похожее на решимость.       — Сожалею лишь о том, что сподвиг своих людей идти на смерть. Но кто сегодня выживет… — его голос стал громче… отчаянней. — Бейте ассасинов, гоните! Травите Гнездовье изнутри, жгите заодно с мятежниками! Потеряв безвольных псов, маги падут.       Священник бросил взгляд на ассасина, словно спрашивая, почему тот до сих пор не прикончил это отродье. Ассасин выжидал.       — И тогда не останется в мире ни таких, как Цервия… — герцог бросил насмешливый взгляд на священника. — …Ни таких, как ты, сволочь, променявшая Бога на золото.       — Ты сам выбрал свой путь, отрок, — церковной отстранённости в голосе священника не осталось. Да и во взгляде тоже.       Ассасин обнажил катану, повернувшись к герцогу.       — Моральная и материальная поддержка головорезов, оправдание их разрушительной деятельности, призывы к уничтожению силового аппарата государственной власти, оскорбление церковного аппарата и оскорбление государственной власти — государственная измена, измена вероисповеданию, измена Богу. Приговор: инквизиция, — отчеканил представитель Гнездовья, как исправный механизм.       Лезвие взмыло вверх.       Лин закрыл глаза руками, отступив в толпу. Лязг катаны, аханье толпы, а следом мерзкий «мокрый» звук и стук разбивающихся капель. Мир застыл в могильной тишине. Когда лезвие снова скрипнуло, мальчик открыл глаза.       Священник сложил руки в молитвенном жесте и едва слышно что-то шептал. Ассасин вновь смотрел в пустоту. Белую накидку окропили красные капли.       — Да будет Всевышний милостив к тебе, и ангелы наведут тебя на истинный путь, — священник выпрямился и повернулся к толпе.       Люди замерли под его взглядом, ожидая приговора.       — Теперь, братья, — священнослужитель поднял руки к небу и заговорил громче. — Каясь в богопротивных деяниях ваших, примите кару божью и покиньте земной мир, идущий к совершенству.       Ассасин направил катану на толпу.       — Моральная и материальная поддержка головорезов, умышленное замалчивание об их местонахождении — государственная измена, измена вероисповеданию, измена Богу, — поднял лезвие выше, словно отдавая приказ остальным ассасинам. — Приговор: инквизиция.       Время умерило ход. Лин почувствовал, что мир вокруг него замедлился. Он видел, как с крыш вспорхнули дети Гнездовья, ассасин в белых одеждах сорвался с помоста. Люди закричали, заполнили площадь изуверскими рыданиями. Откуда-то уже брызнула кровь. Толпа ринулась кто куда. Лин чувствовал, как его бьют чужие тела. Пытаясь убежать, жители вот-вот похоронят его здесь. Только мальчик не мог сдвинуться с места. Ржавчина страха покрыла все его органы, не давая повернуться и начать двигаться. Он чувствовал, что и его вот-вот настигнет ассасинское лезвие.       Мир вернулся в прежний бешенный темп, когда Лина подхватил на руки и вырвал из столпотворения тот самый рыцарь. Тогда же всё вокруг смешалось. Крики и молитва священника, запах металла и огня, человеческие глаза и слёзы, красные шарфы и белая накидка. Всё что сумел разглядеть мальчик — как рыцари отражают удары ассасинов. А затем его голова закружилась, в глазах потемнело, тело, измученное страхом, ослабло, и сознание провалилось куда-то глубоко, где холодно и больно.       Очнулся Лин в родных тёплых объятиях. Но мамино сбитое дыхание и всхлипы тут же дали понять, что ещё ничего не кончилось.       Клэр бежала по улице, прижимая к груди и пытаясь спасти самое дорогое, что у неё есть. Всё, всё что она делала, всё, за что страдала, всё, о чём была счастлива, всё, ради чего она жила, всё, что окружает её в этом мире…       Всё для него. Всё. Для него.       Ассасинские тени мелькали над головой, настигая тех, кто сумел сбежать с площади, нанося последние удары изнурённым рыцарям, подхватывая маленьких детей и унося их куда-то, как голодные коршуны хватают маленьких котят и несут в гнездо.       Одна из хищных птиц с белыми перьями и шрамом на левом глазу приземлилась прямо перед ней. Клэр поставила сына на землю и спрятала за спиной, медленно отступая назад.       Ассасин, обнажив катану, стал надвигаться на неё.       — Моральная и материальная поддержка головорезов, умышленное замалчивание об их местонахождении — государственная измена, измена вероисповеданию, измена Богу. Приговор: инквизиция, — проговорил он, как механизм, зацикленный на одном.       Клэр отступала, пряча своего мальчика. Как же его защитить? Как не дать детям Гнездовья похитить его?       К её ужасу, ассасин бросил взгляд на Лина.       — Ты можешь добровольно отдать нам своего Птенца, тем самым снискав индульгенцию, — холодно произнёс представитель Гнездовья.       Клэр затаила дыхание. Остаться живой, отдав ассасинам Лина…       Она предпочтёт сама броситься на лезвие, чем поступить так.       — Я вам его не отдам, — отчеканил твёрдо её ровный голос.       Всё для него. И жизнь отдаст тоже для него.       Клэр со всей силы толкнула сына прочь от себя и, переполненная отчаянием, крикнула: «Беги!».       Её крик словно послужил запуском программы в разуме мальчика. Душа кричала не бросать её, не оставлять самого дорогого человека. Тело же бездумно подчинилось программе и страху. Лин мчался по улице, не видя пути. Не видя ничего, кроме слепленного ужасом месива осколков окружающего мира, и тьмы. Не слыша ничего, кроме стука сердца, похожего на звон дьявольских колоколов. Не ощущая ничего, кроме бьющей по телу раскалённым кнутом дрожи.       Забежал в переулок и, прижавшись к стене, упал на землю и зажал рот руками. По ладоням потекли слёзы. Лин даже не заметил, как начал плакать.       Вот и опасности. Вот и манящая неизвестность. Вот и рыцарь.       Испугался, сбежал. Оставил самого дорогого человека одного.       Турнепс не простил бы его.       Мальчик поднялся против окликов утомлённого тела. Теперь его вело сердце.       Нужно вернуться. Если это и правда конец, Лин должен быть рядом с тем, кто подарил ему жизнь, кто берёг его от этого мира, кто хотел сделать его сильным и доблестным. Он должен быть рядом с мамой.       Мальчик сам не знал, как ему удалось вернуться. Он даже не понимал, где находится. Его вело что-то невидимое, неосязаемое.       Завернув в роковой квартал, Лин понял, что зря вернулся. Уже поздно.       Мамы здесь нет. Её нигде больше нет.       Остался только ассасин с голубым шарфом и мёртвым черноглазым взглядом. Посмотрев на мальчика, который вновь не чувствовал срывающиеся с лица слёзы, в глазах ассасина что-то изменилось. Лин не понял, что.       — Благородно, что ты вернулся, — промолвил представитель Гнездовья и подошёл к мальчику. — Благородство закрыто для ассасинов.       Удар по какой-то точке на шее, отразившийся болью во всём теле, опутал Лина в сети черноты и погрузил в ледяное неведение.

***

      Сознание пыталось проснуться. Через силу. Что-то постоянно тянуло мальчика на дно сна, нет, кошмара. Бесконечного, бездонного, беспросветного. Иногда Лин просыпался, а может ему так казалось. Всё выглядело мутным, непонятным. Где-то было резкое свечение, которое тут же затухало, где-то виднелись человеческие силуэты. Иногда всплывали голоса незнакомцев. Чувствовалась боль в руке. Что-то кололо его.       Похоже, ему что-то вшивали в ладонь.       Потом Лин обнаружил, что идёт куда-то. Кто-то поддерживал его и вёл вперёд. Затем мальчик вновь отключился.       Окончательно он проснулся, стоя в каком-то огромном помещении. Первый порыв после пробуждения — изогнуться и зажать рот руками. Сильная тошнота. Голова раскалывалась. Ему что-то ввели. Организм пытался бороться с отравой. Но она, похоже, полностью впиталась в тело. Лину оставалось только глубоко дышать, надеясь, что станет легче.       Разум немного прояснился, и только сейчас мальчик понял, что в помещении застыло ещё много детей. Кто-то старше, кто-то младше. Некоторые плакали, некоторые молчали, но у всех были мутные глаза. Похоже, их всех напоили чем-то.       Помещение оказалось огромным залом. Стены без окон были увешаны красными тканями. Повсюду висели подсвечники, горящие красным огнём. Над детьми качалась гигантская люстра, составленная из странных металлических узоров и так же пылающая алым пламенем.       С широких балконов на стенах за детьми следили ассасины. Всё с такими же бездушными взглядами.       Впереди поднималась мраморная лестница, устеленная багровым ковром, и перерастала в большую площадку. Из стены к потолку вырастала большая статуя хищной птицы с острым клювом, вылитая из белого металла. Взгляд птицы был такой же, как и у всех детей Гнездовья.       На площадке находилось несколько людей в чёрных туниках с нескрытыми лицами. Неотрывно за происходящим наблюдал тот самый ассасин в белых одеждах и голубым шарфом.       И важно стояла женщина. Так странно было видеть пышное чёрно-белое платье на фоне бесцветных накидок. Её серебряные короткие кудри прикрывала чёрная шляпка с алыми розами. Прямо под цвет глаз, которые словно тоже напитались кровью. Эти глаза отличались от пустых глаз ассасинов — в них была искра, совершенно недобрая искра. А ещё на её лице была улыбка. Улыбка какого-то неясного наслаждения, явно не стремящаяся успокоить детей.       Женщина сделала несколько шагов к ступенькам, под потолок эхом унёсся стук каблуков. Глубоко вдохнула и блаженно улыбнулась, прикрыв глаза.       — Запах страха. И струящейся под жалкой оболочкой сладкой крови.       Она хихикнула и расправила руки.       — Живя в укрытии под крылом своих грешных опекунов, вы, маленькие жалкие создания, подвергались непоправимой деградации. Дожив до сознательного возраста, кем бы вы стали? Такими же несчастными, несовершенными, убогими… В ваших венах, в ваших сердцах горела бы идея о том, что главными ценностями для человека являются чувства, эмоции. Любовь, забота, печаль, гнев, боль… страх смерти… желание жить… Это всё делает человека столь примитивным. И сейчас наблюдение за вами вызывает лишь отвращение. Вы так несчастны. Вы так неидеальны. Вы так несовершенны.       Женщина указала на людей, стоящих рядом с собой.       — К счастью, теперь вы в Гнездовье. До конца вашего существования оно станет единственным местом вашего обитания. Здесь, под руководством Пересмешников вы перестроите своё мышление, избавившись от всего абсурда, что вам прививали окружающие. Филины привьют вашему телу практически полную неуязвимость. Беркуты займутся вашей боевой подготовкой, — она, лукаво улыбнувшись, повернулась к ассасину в белых одеждах и погладила его по щеке тыльной стороной руки. Тот не отреагировал. — Ну а эталоном совершенства для вас будет Коршун-Каратель. Я же буду наблюдать за вашим ростом. Моё имя должно быть высечено в вашем подсознании. Цервия, Тёмная госпожа Заката. Но если же вы осмелитесь произнести его, будучи несовершенными созданиями, вас ждёт жестокое наказание. Пока вы лишь Птенцы, для вас я — Магистр.       Она вновь сделала шаг к ступенькам, окинув застывших в ужасе детей.       — Вам не нравится боль, верно? Мало кому она может нравиться. Боль пронизывает всё наше существование, весь наш мир. Она следует за нами всегда. С боли всё рождается, всё побуждается болью, всё изнуряется болью, всё заканчивается болью. И боль делает человека неидеальным. Сейчас все вы, от кончиков пальцев до самых глубин души, пропитаны болью. И ваше нахождение в Гнездовье направлено на уничтожение этой преграды к совершенству. Ассасин — это существо, отвергшее боль. Ассасин навечно позабыл, что сочащаяся из раны кровь причиняет мучения, что смерти людей душат и заставляют плакать. Ассасин — совершенное существо, не знающее боль, — Цервия вновь расправила руки. — Дойдя до превосходства, вы станете защитниками мира и хранителями порядка. На вас ляжет ответственность за искоренение класса головорезов, развращающих сознание людей. В это трудное время, когда тиран Зулан бесчинствует за стенами Подземелья, вы станете столпами, способными вознести праведников к божественному.       Наступила тишина. Цервия с наслаждением впитывала испуганные взгляды. Может, её питал страх?       Лин был не в силах двигаться. Тошнота, головокружение и до боли колотящееся сердце сковали его. Не получалось даже опустить взгляд. Исчезли мысли, исчезли эмоции, исчезло всё, кроме всепожирающего, вгрызшегося в подкорку мозга, неудержимого страха.       Краем глаза он увидел, как маленькая девочка рядом с ним подняла руку.       — …Когда нас отпустят домой?..       Тут же все взгляды обратились на неё. Пустые взгляды ассасинов, расслабленные взгляды людей в чёрных туниках. И взгляд Цервии. Зависший, не выражающий ничего.       Под потолок эхо унесло хихиканье. Смех Цервии становился всё громче, всё бесчеловечнее, её дыхание начало сбиваться. А затем вновь показались красные горящие глаза.       — Основы дисциплины. Правило номер один, — она направила руку в сторону девочки. — Ассасин не задаёт непрошенных вопросов Магистру, пока ему не дадут разрешения. Тем более таких глупых.       Девочка задрожала. Она едва успела выдать болезненный стон, как её грудь прорвал поток крови.       Лин почувствовал тёплые вязкие капли на своей щеке. Девочка повалилась на пол.