Нарния или Англия?

      Вздохнуть без хрипа не получалось всю следующую неделю. И хорошо, если получалось вообще — горло на второй день заболело так сильно, что слёзы на глаза наворачивались от каждой попытки набрать туда воздуха, казавшимся чересчур холодным. Кажется, Себастьян даже уверял меня, что отопление в поместье прекрасное, и нет никакой причины считать, что меня обманывает он, а не мои чувства. Ещё упорно снимал с меня десять одеял, которые я выпросила у Мейлин, оправдывая это тем, что я задохнусь и ещё сильнее наврежу ране на своём плече. А я плакала каждый день и временами бредила.       В общем, немного не в себе была: у меня кончилось всякое терпение на то, чтобы быть «сильной», и я почти вернулась в то жалкое состояние, в котором была, когда только попала в этот мир. До этой лихорадки я даже не замечала, что как-то поменялась в своём поведении за два месяца. А когда температура спала до состояния, в котором я могу соображать, мне стало противно самой от себя: мне не хотелось меняться. Меня всё устраивало в прошлой себе. Ну, по крайней мере изменения должны были проходить не так; не должны были сопровождаться постоянным ощущением горечи, убивавшим во мне всё живое. Я вместе с этой «силой» обрела и беспокойство, бесконечную тоску и… Это сложно описать словами. Я просто стала другим человеком, гораздо меньше похожим на живого.       Себастьян обращался со мной как с жалким мокрым котёнком. Мой непрекращающийся скулёж ему надоел очень быстро, поэтому он молча заливал в меня лекарства и запихивал ложку с едой, не обращая внимания ни на какие звуки с моей стороны. Он, конечно, пытался со мной «поговорить», запугать, если точнее, как было однажды у него с Сиэлем, но я была не в том состоянии, чтобы пугаться, поэтому он начал делать вид, что я не личность, а тупое животное, которое само не знает, что для него лучше. Это было очень унизительно и обидно, и от этого спадавшая в последнее время неприязнь возросла с новой силой, так что у меня челюсть от раздражения сжималась, когда он ко мне входил. Хотелось ему даже что-то высказать, но, подумав над этим, я поняла, что от демона в такой ситуации никакого сочувствия ждать не стоило; спасибо, что вообще хоть как-то следил за моим состоянием. Чего возмущаться, когда даже многие люди на его месте тоже поступили бы точно так же?       В этот раз Себастьян снова пришёл с тележкой, в которой вёз чай, завтрак и лекарство. Лекарство было налито в маленькую пиалочку, больше походившую на китайскую чашку, и стояло на самом верхнем подносе.       Я чуть не отпрыгнула в другой конец комнаты, когда Себастьян присел на край кровати и снова схватил меня за шею, как неуемную псину. Точнее, я бы и отпрыгнула, если б его хватка не была идеально крепкой. — За шею хватать необязательно, я и сама могу, — прохрипела я, глядя ему в глаза с укоризной.       Себастьян показушно удивился, округлив глаза и приоткрыв рот: — Ой, так вы всё-таки способны разговаривать. — Избавь меня от этого, я не Сиэль, — я перехватила пиалу из его рук и залпом выпила лекарство, после чего закашлялась от неприятного вкуса, — Фу.       Себастьян со вздохом встал, расправляя складки своего костюма. — Боюсь, вы одинаково невыносимы, но в совершенно разной манере.       Мне захотелось сказать какую-нибудь гадость, но я ничего не придумала и только закатила глаза. А он между тем стал наливать чай.       После завтрака изволил свалить из моей комнаты. В момент, когда дверь за ним закрылась, я каждой мышцей почувствовала облегчение в своём теле. Ей-богу, у него будто хобби обострять ситуацию и заставлять меня хотеть поотрывать ему всё, что вообще можно поотрывать. Он будто греется моей неприязнью. Ненавижу.       Я попыталась принять сидячее положение, но быстро опомнилась и юркнула обратно под одеяло с вскриком от боли в плече. Быстро проверила, не открылась ли рана. Не открылась. Но я в любом случае чувствовала себя измазанной кровью — всё было липкое. Да я же больше недели не мылась, ещё и болела… Стало ещё мерзее. Хоть бы тряпкой мокрой пройтись и постельное бельё сменить. И я хочу проветрить комнату! И чтобы всё тело перестало болеть…       Как же противно болеется. Я пахну железом и потом, не могу нормально встать, не соображаю, ещё и подвергаюсь унижениям из-за своего беспомощного состояния. Ну зачем я зашла в тот шкаф?! Говорят, любой опыт полезный, но что этот жизненный опыт даст мне, если я выберусь отсюда живой, кроме страха и разрушенной самооценки?       Мне снова захотелось плакать от этих мыслей, но слёзы как-то не лезли. Как будто эта тема уже сто раз обдумана, и нет никакого желания истерить в сотый раз по одной и той же причине. Но легче на душе от этого всё равно не становится…       В дверь постучали. Я ответила, толком не подумав: — Ась?       Тишина. Мне захотелось удариться макушкой об спинку кровати — не знаю, из-за своей глупости или из-за того, что человек по ту сторону не воспринял это как приглашение. А скорее вообще из-за обычного отвратного самочувствия. — Входите.       Я высунула глаза из-под одеяла. Сиэль?! Я не знала, прогнать мне его или показать своё удивление. Я молча пялилась на него.       Он подошёл к кровати. — Я присяду?       Нет, всё-таки понять мне хоть что-то хочется. — Ты зачем пришёл?       Сиэль стоял напротив кровати спокойно, пугающе спокойно, обычно он моментально начинает раздражаться, если, конечно, разговор не о будущем. Ничего не отвечал, но и не взъерепенивался, смотрел изучающим взглядом, а я больная, немытая, наверняка воняю. Захотелось и на глаза тоже натянуть одеяло.       Это он, наверное, так давит на меня, чтоб я ответила по существу. Сдаюсь. — Садись.       Он передвинул стул и сел, чуть не упершись коленями в бортики кровати. Я отползла подальше — чего он так близко? Странно себя ведёт. Я могу заразить. Или неприятно пахнуть. Кто знает, как сильно от меня пахнет. Я так хочу помыться… — Что я могу сделать?       В голове от неожиданности стало пусто. Я посмотрела на Сиэля, будто он заговорил на китайском языке. Он прикрыл глаз на секунду и вздохнул, будто набирался сил. — Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче здесь жить?       Для начала мне очень хочется принять ванну… Ох, но это же я ему прямо сейчас не скажу. Почему он спрашивает? Меня никогда не спрашивали о моих потребностях, тем более так прямо. Но если я сейчас спрошу его, он может разозлиться, и тогда я вообще ничего не получу. А меня с детства учили, дают — бери, и быстро, а не то передумают. Надо что-то придумать…       Чего же я хочу? Домой — это понятно, а ещё чего?.. Как мою жизнь можно сделать легче? От Себастьяна я всё равно не избавлюсь, как бы я его ни ненавидела. — Вот бы он держал язык за зубами. И руки тоже при себе. — Ты про Себастьяна? — Сиэль понимающе хмыкнул, — Я скажу ему вести себя скромнее.       «Вряд ли от этого станет легче». Не знаю, хотелось ли мне это сказать, но мимолётно подуманная фраза сразу улетела в пропасть, потому что я действительно почувствовала, как становится легче: я сразу представила, как он стоит прямо передо мной и даже не смотрит, как он заходит в комнату и не отпускает ни одного комментария по поводу того, что я веду себя отвратительно из-за того, что чувствую себя отвратительно.       Меня тошнит от его манеры говорить первую пришедшую на ум гадость при любом удобном случае. Да, лучше бы ему молчать. Если он не может сказать ничего хорошего, его молчание становится золотом.       Я больше ничего толкового для того, чтобы попросить, не придумала, поэтому всё же решила рискнуть: — Почему ты спросил?       Я думала, он вежливо улыбнётся. На потенциально личные вопросы всегда улыбаются без глаз и отвечают что-то формальное. У Сиэля на лице ни один мускул не дрогнул: — Я понял, что был недостаточно гостеприимен к тебе. Ты никогда с момента прибытия нормально не ела и не спала.       У меня перехватило дыхание. Плечи поджались сами собой. — Это так заметно? — Дура, тебя постоянно ловят в коридорах по ночам и ранним утром, и ты ни разу на моих глазах не оставила тарелку пустой.       Каждая фраза как сковородой по голове. Снова ветер там гуляет — а ведь начать спорить сейчас кажется самым логичным решением, но спорить не хочется, потому что я знаю, что это всего лишь голая правда. Такая голая, что меня начинает пугать его честность. Он даже обозвал меня настолько искренне, что это не злит, но здорово пугает. — Может хотя бы лицо покажешь? — Нет, — я сильнее сжала одеяло, — Во-первых, ты тоже можешь заболеть, во-вторых, я выгляжу как труп.       Сиэль выгнул бровь. Я не поддалась.       Тогда он потянул руки к моему одеялу. Я начала сильнее цепляться за него и пытаться забрать с собой, пока отползала к другому краю кровати, но он был быстрее — схватил за края и начал тянуть на себя. Да почему он так странно себя ведёт?! — Во-первых, — начал он, хитро ухмыляясь. Его пальцы были хоть и тонкими, но, собака, цепкими. Я не ожидала такой силы, — Пулю получил не я. А во-вторых, — он дёрнул на себя сильнее, — По твоим глазам всё видно.       Я ойкнула, когда одеяло вырвалось из моих рук, сползая мне до пояса. — Да какая разница? — буркнула я и попыталась присесть, опираясь на одно плечо, — О…       Я запнулась и подняла глаза на него. Ухмыляется. Сидит с хитрыми глазами. Ведёт себя как ребёнок и раздражает меня. Сам приходит ко мне разговаривать. С другой стороны, он и до этого инициировал разговоры со мной… Но чтобы сам пришёл!       Я что, опять попала в параллельную реальность?! — Отдай, — голос прозвучал как-то деревянно, да и смотрела я куда-то в пустоту сейчас, но молчать не хотелось, потому что не хотелось подавать виду, что что-то не так.       Я дёрнула одеяло, и оно поддалось. Прятаться больше не хотелось, я ошалело смотрела на ткань в моей руке и пыталась сообразить, что могло произойти за эту неделю. Забота, ухмылочки, ребячество, шуточки, — он даже с Элизабет так себя не ведёт, а она для него самый близкий человек! И с Сомой так себя никогда не вёл, и с Мадам Рэд… — Что с тобой случилось? — спросила я. — Что-то не так?       Он выпрямился, скрестил на груди руки. Но смотреть по-лисьи не перестал. — Ну… — я оглядела его с головы до коленей, — Ты не такой, как обычно.       Улыбаться он сейчас же прекратил, вдобавок к этому нахмурился. Мне стало жаль, видеть его в довольном состоянии оказалось внезапно приятным зрелищем, как если бы четырёхлистный клевер нашла. Хотя не попытаться докопаться до сути его изменившегося поведения я не могла. — Я же сказал, что дело в гостеприимности…       Нет. Дело не в гостеприимности. Он сейчас пытается меня обвести вокруг пальца, будто не знает, сколько я знаю о нём. Его гостеприимность не заключается в стаскивании одеяла с людей.       Судя по тому, как он себя ведёт, сейчас я смогу добиться от него не правды, но только агрессии. Наверное, лучше не лезть в душу человеку, если он становится в защитную позу, да? Даже если тебя гложет ощущение, что его подменили на клона. — Ладно, не злись. Мне…       Сиэль вспыхнул: — Я не злюсь!       Меня это неожиданно рассмешило, и я не смогла удержаться от того, чтобы насмешливо вскинуть брови. Не злится, поэтому покраснел и кричит — очевидно же. Почему его вообще так задел этот вопрос? — Тогда продолжай не злиться. Может, сыграем в шахматы? — Никаких шахмат.       Сиэль подскочил со стула и молниеносно пересёк комнату. — Я тебе не шут!       Дверь захлопнулась. Ой, мамочки, что творится…