Баллада на четырёх струнах

      Первым ощущением, которое испытала Катя, стал холод. Пока еще не леденящий, но абсолютно точно грозящийся стать таковым в ближайшие несколько часов на ветру. Головокружение, еще недавно стискивающее обручем виски, отступило, давая передышку. Кажется, всё же стоит пропить курс магния — нервная система ни к черту! Давно следует перезагрузить её, как устаревшую версию компьютерного обеспечения, сменив настройки. Впрочем, сейчас гораздо важнее установить, где именно она оказалась. Осматриваясь по сторонам, Катя не впала ни в панику, ни в ступор лишь по той простой причине, что перемещения из родного города в неизвестную местность были для нее не в новинку. Она даже не стала считать, в который раз попадала невесть куда, потому что сейчас от этих подсчетов не было абсолютно никакого толку. Сейчас важны только установленные факты: она попала куда-то, где холодно, на земле лежит снег, а она сама стоит посреди пустой дороги. Конечно, нельзя утверждать, что этой информации достаточно, но другой-то всё равно нет. Отогнав подальше прилипчивые мысли о не составленном списке литературных источников для дипломной работы, Катя, встав и подняв с земли свою шпагу, очевидно задетую ею при перемещении, плотнее прижала к телу белую куртку для фехтования. Благо, что хоть разуться не успела — хороша бы она была босая посреди дороги! Судя по местности, скорее всего цивилизацией здесь и не пахло: неасфальтированная дорога, которая, очевидно, использовалась по назначению, никак не могла находиться в городской черте. Постойте, на снегу виднеются отпечатки подков? Приглядевшись, Катя действительно увидела перед собой ни что иное, как полукруглые следы и тонкие полосы, теперь напоминающие не группу проезжавших мимо велосипедистов-любителей, а след от груженых повозок. Части мозаики, складывающиеся в голове девушки, были столь яркими, что она почти не верила в их истинность. А хотя, кому как ни ей — попаданке со стажем, перемещаться в фэндомное прошлое? Но какова вероятность, что это попадание — именно то, о котором она так давно мечтала? Есть ли вообще хоть какая-то совесть у тех, кто отправил её из стабильного двадцать первого века в… Нет, не стоит даже думать об этом вслух! Если удача на её стороне, то это просто обязано быть Блуа начала семнадцатого века. Если есть в этом мире хоть что-то честное, то пусть это будет так!.. В тот момент, когда Катя, чуть поёжившись от холода, решила направиться в сторону домов, виднеющихся вдали, чтоб подтвердить или же опровергнуть свою догадку, а заодно хоть немного согреться, вдали послышался шум. Кажется, сюда кто-то ехал. И это было просто прекрасной возможностью узнать информацию, не бредя при этом через снег. Спросит, дождется ответа, а если ей улыбнется удача, то её, возможно, и подвезти смогут. Менее чем через полминуты вдали действительно показалась карета, запряженная парой гнедых лошадей. Еще одно доказательство того, что она и в самом деле попала в прошлое, а не была похищена и вывезена за пределы города. Нет, конечно, возможен еще вариант съемок исторического кино, но в таком случае здесь должны были бы быть режиссеры, статисты, операторы и ещё куча народу. Так, стоит сосредоточиться! Не хватало ещё думать о всякой ерунде, вместо того, чтоб узнать действительно важную информацию. По мере приближения, Кате удалось разглядеть карету детальнее: четырёхколесный крытый экипаж с полукруглым навесным козырьком над сиденьем кучера, убранства немного, но сама по себе карета уже являлась признаком того, что в ней едет кто-то из господ, а не из представителей низшего сословия. В темноте сложно было бы не заметить её белый, совершенно не вписывающийся, судя по всему, в местную моду, костюм, но чтоб её заметили, всё же стоило встать ближе, чтоб ненароком не слиться с лежащим повсюду снегом. Расчет Кати оправдался: кучер заметил фигуру и остановился, в то время как господин, сидящий внутри кареты, выглянул из окошка и с некоторой горестью, презрительно окинул Катю взглядом: — У этого графа всё не как у людей: теперь вот взбалмошный юнец стоит посреди дороги! Хотя, каков хозяин, таковы и люди. Немудрено, что у этого пропоицы то девки заклейменные, то жена повешенная, то родственницы с придурью. Чего Вам угодно, сударь? — спросил мужчина, выйдя из кареты, видя, что Катя так и не удосужилась отойти. — Будьте столь любезны дать нам проехать. Всего за пару секунд в голове девушки пронеслось несколько мыслей, основным итогом которых были всего два вывода: во-первых, она действительно попала в Блуа семнадцатого века, ведь крайне маловероятно, что где-либо еще найдется «пропоица с заклейменной девушкой и повешенной женой» — ну не может быть таких совпадений, а во-вторых, что более важно, какой-то наглец, пусть и одетый с иголочки, смеет оскорблять честь Оливье, думая, что ему это сойдёт с рук. Как бы не так! Забыв обо всём насущном, Катя молча сняла с левой руки перчатку, бросая её под ноги мужчине: нужно быть тихой, ведь голос выдаст её гораздо быстрее, чем утянутая и закрытая одеждой грудь, или же отсутствие кадыка, так как шея тоже прикрыта воротом куртки для фехтования. Чёрт побери, если дуэли выдумали не для защиты чести, то для чего тогда?! Левая рука без перчатки осталась на растерзание холодному ветру; зелёный изумруд в кольце поблескивал на пальце ничуть не хуже металла шпаги, ловким, отточенным движением взятой в правую руку. Кажется, этот господин был скорее в шоке, чем имел желание на ночь глядя устраивать дуэль непонятно с кем, к тому же без свидетелей. — Ваше имя, сударь? — спросил мужчина лет двадцати семи, вынимая свою шпагу из ножен. — Вы же не думаете, что я стану сражаться незнамо с кем непонятно из-за чего? Подняв левую руку с кольцом и всё так же молча приложив палец к губам, Катя встала в стойку. Холод в её глазах был в разы сильнее холода от окружающего их снега. Сердце, стучащее в такт с пульсирующей яремной веной, всё ещё работало, а значит бороться всё ещё стоило. К чёрту всё: этих слов она не может оставить просто так. Слишком многое в последнее время ей приходилось молча проглатывать, уповая лишь на совесть людей и в очередной раз оказываясь в дураках. Ну уж нет, с Кати определенно хватит! Это переходит все границы, ведь никто не смеет оскорблять того, кто сделал для неё столь многое. Насколько сильно было осознание девушкой того, что в настоящей дуэли с французским дворянином — а судя по убранству кареты и внешнему виду — новёхонький плащ и шляпа с пером, это был явно дворянин — ей не то что не победить, но и даже не выстоять? О, да, Катя не была полной идиоткой и прекрасно осознавала, что у неё не было шансов, и что, вне зависимости от её навыков, исход уже был предрешен. Впрочем, а разве то, что она очутилась непонятно где посреди обыденного вечера, не есть что-то предрешенное? Разве вся её жизнь сейчас не чья-то несуразная игра, в которой у Кати не то что дурные карты, а ещё и крапленые, к тому же? Столько раз она прикладывала все возможные усилия, даже больше, чем могла даже себе представить, чтоб в конечном итоге остаться ни с чем, за шаг до финала? Исход дуэли очевиден. В лучшем раскладе её сделают пациентом, в худшем — клиентом священника. Только вот ради этих нескольких минут борьбы за честь она готова пойти даже на это. На что угодно, лишь бы не вечные переговоры и понимание того, что тебя обманывают все на каждом шагу. Эта дуэль была честной по отношению к ней: Катя бросила вызов и была готова к любым последствиям. И сейчас она с ужасом осознавала, что её куда больше волнует, что визави прознает о том, что она девушка и откажется от дуэли, чем то, что может случиться дальше. Стойка. Ветер в лицо. Обжигающе холодный металл. Теперь шпага действительно была продолжением руки. Визави напротив принял брошенный ею вызов, даже позабыв о спрашиваемом им имени, и уж тем более не назвав собственного. — Мсье Франсуа, да бросьте Вы, это всего лишь глупый мальчишка, желающий испытать судьбу! — воскликнул слуга, глядя на своего господина с плохо скрываемой тревогой. — Будьте же благоразумны, один отказ не стоит… — Замолчи! — одёрнул мужчина, переводя взгляд на Катю. — Если этот юнец желает получить хорошую трёпку, то, будь уверен, он её получит. — И, уже обращаясь к Кате, продолжил: — Не будем терять времени.» Это противоречило правилам дуэли, как и отсутствие секундантов, ведь даже еще не столь давно разговорчивый слуга на козлах, почуяв, что запахло жареным, убежал за помощью, поняв, что не сумеет разнять дуэлянтов самостоятельно. Мужчина отразил удар, проворно атакуя в ответ: считанные миллиметры отделяли острие его шпаги от Катиного бедра. Что ж, здесь ни о каких резиновых наконечниках и речи быть не может. Сражаться нужно до конца. Пока они фехтовали, кажется, Кате наконец удалось на время забыть обо всём на свете, ведь сейчас всё её внимание предельно сосредоточено лишь на движениях оппонента и её собственных. Весь мир сжался до пределов острия лезвия. Как же прекрасно выбросить наконец из головы всё лишнее. Желание одержать победу, доказать, что за свои, брошенные мимоходом слова, нужно платить. Это желание распаляло кровь, заставляя сердце биться чаще. Ведь никто не смеет порочить имя того, кто ей так дорог. А ведь и сама Катя понятия не имела о том, с кем сражалась. Обычно в дуэли есть секунданты, желающие, или хотя бы делающие вид, что хотят примирить враждующих. Едва ли существующий дуэльный кодекс напрямую говорил о том, что оба противника должны быть осведомлены о причине. Хотя, разве этот напыщенно красивый до тошноты мужчина и без того не знал, что дурно отзываться о властителе земель неприемлемо? Автоматизм, как бы прекрасен он ни был, не мог работать постоянно. Одно неловкое движение — и ключица Кати полыхнула огнем от боли. Вскрик вырвался из её уст раньше, чем настигло осознание того, что её голос, каким бы тихим он ни был, всё ещё был женским. Её ранили. Почти так же, как на тренировке, только вот сейчас ставки в разы выше. Сколько можно продержаться, имея открытую рану? Подняв взгляд на противника, Катя, казалось, заметила в его глазах неприкрытое удивление и желание признания ею поражения. Она проиграла — это точно. Только не сейчас, а гораздо раньше. И теперь она не видела никаких вариантов, кроме как продолжить защиту и пойти в контратаку. Темная, густая — венозная, судя по всему — кровь окончательно испачкала белоснежный костюм. Теперь на соревнования придется подбирать что-то другое: едва ли кто-то поверит, что он и должен быть порван и заляпан. Вот же не повезло, ведь покупать новый фехтовальный костюм сейчас для неё было непозволительной роскошью. — Сударь, Вы слишком юны, я прощаю Ваш пыл, чем бы он ни был вызван, — послышалось словно сквозь толщу воды. Голос оппонента был почти бархатным, идеально подходящим к его внешности и кардинально разящимся с происходящим в этой тьме посреди дороги. — Отдайте мне свою шпагу и сдавайтесь. Адреналиновый запал сошёл, а на смену ему явилось осознание того факта, что, не согласись она на его условия, её вполне могли заколоть за начатую дуэль: в конце-то концов, она могла напасть на господина в карете с целью грабежа, а в таком случае он, наверное, мог бы взять на себя сейчас роль судьи. И уж наверняка добиться справедливого суда от властелина этих земель, а если не от него, то от короля, эдиктом которого, к слову, дуэли давно под запретом: дворянская кровь слишком ценна, чтоб проливать её почем зря. Затем пришла боль, отдающаяся, казалось, в каждую клетку тела, растекаясь от пульсирующей ключицы. Проиграть, теперь видя в глазах соперника почти жалость… Нет, конечно, речи об обоюдном уважении здесь и не шло, но как можно было теперь остаться поверженной, не отплатив той же монетой? Из последних сил, так же, как раненый зверь, в жажде жизни, отгрызает собственную лапу, лишь бы не оставаться в капкане, куда угодил по собственной глупости, Катя пошла в атаку, заколебавшись, однако, на долю секунды, отчего смогла лишь продырявить его кюлоты в области бедра, не ранив. Однако и этого оказалось вполне достаточно для того, чтоб вызвать у господина практически ярость: он уже намеревался пойти в контратаку, но тут его визави протянула ему своё оружие. Катя сдалась на волю победителя, и теперь лишь ему решать, оставить ли ей жизнь, или же одним движением проткнуть незадачливого юнца. Один удар в шею, грудь или же живот — и всё будет кончено. Прижимая руки к ране, Катя, пока безуспешно, пыталась остановить кровотечение — благо, что венозное, ведь будь перебита вена, она уже истекла бы кровью. По телу продолжала расходиться острая боль. Остатки адреналина постепенно отступали, и теперь, без должной перевязки и обезболивающего, её шансы на что бы то ни было приближались к нулю. Холод, до этого отошедший на второй план, вгрызся в тело, как жадный до пищи пёс. Катя почти упала на землю, в последний момент заставив себя сгруппироваться, чтоб не стукнуться головой: снег, конечно, не так уж сильно смягчил бы удар. Мужчина участливо склонился на ней, осматривая рану; скользя взглядом по костюму, и, что более важно, телу, не имеющему никаких отличительных мужских признаков. Да, сейчас куртка и спортивный лиф прикрывали грудь, но нетрудно догадаться, что будет, как только он начнет бинтовать рану. А этот уж точно начнет, ведь желай он убить, уже убил бы, а некоторая доля раскаяния на его лице говорит куда более явно о желании помочь, чем его недавняя атака — о жажде смерти. — И всё же, как Ваше имя? — спросил он торопливо, настойчиво. — Говорите же, опрометчивый Вы сорвиголова! Не хватало ещё, чтобы на моей совести было погребение безымянного. Впрочем, пока что Ваши дела не так плохи, — мужчина попытался зажать руками рану, на что Катя, закусив губы, лишь бы не закричать вновь, слабо отстранилась. Конечно, собственных сил, чтоб надавить на рану с должной силой ей не хватит, а если она и дальше будет пытаться сохранить свою тайну, то банально потеряет много крови и умрет от болевого шока, уже сейчас сковывающего тело по рукам и ногам. В висках стучало. В груди пыло огнём. И сейчас выбор стоял между сохранением собственной жизни и сохранением чести Оливье, ради которой, собственно говоря, и была затеяна дуэль. Что подумает этот господин, и что в итоге скажут соседи, если узнают, что девушка бросила вызов дворянину ради защиты господина этих земель от сплетен? Покажи Катя сейчас, что она девушка — и от позора Оливье вовек не отмоется, ведь ему будут припоминать этот случай так же, как и повешенье заклейменной супруги. Последними мыслями перед тем, как окончательно потерять сознание от боли, стало понимание того, что, искренне желая облегчить его судьбу, она самолично обрекла дорогого человека на страдания. Идиотка…

***

Уже успев потерять счёт времени, вглядываясь в прилипший к коже странный белый камзол не менее странного юноши, не имеющего в своём возрасте ни бороды, ни усов, и запекшуюся на этом камзоле кровь, мужчина наконец услышал стук копыт. Наконец прибыл его слуга, отправившийся, очевидно, за тем самым графом, чью честь так рьяно, пусть и безуспешно, отстаивали. Судя по всему, сам граф, приехавший в его же карете со своим слугой, также вовсе не горел желанием устраивать какие-либо разборки этим вечером. Во всяком случае, желай он непременно разобраться как можно скорее, ехал бы не столь неторопливо. Коричневая, подбитая мехом суконная одежда с просторными рукавами, без ворота, которая завершалась широкой баской и застёгивалась спереди на пуговицы, явно была не из дешевых: сам Франсуа лишь грезил о подобном, довольствуясь более скромными нарядами. — Оливье де Ла Фер, — представился вышедший из кареты мужчина, окидывая взглядом происходящее. — Граф этих земель. Мне сказали, что на Вас напали, хотелось бы узнать подробности. — Шевалье Франсуа Вальян, — кивнул мужчина в ответ. — Потрудитесь объяснить, мсье, почему в Ваших владениях на меня буквально набрасывается какой-то наглый юнец? Если в Вашем имении все кастраты столь дерзки, то может стоило бы всыпать им розог? — Поверьте, мне и самому крайне любопытно, кому не сидится дома в столь мерзкую погоду — флегматично ответил граф де Ла Фер, впервые решившись рассмотреть лежащего теперь на снегу юношу более детально. — Уверяю, он будет наказан по всей строгости, а Вам… Взгляд Оливье де Ла Фер смещается со странного, отчего-то не дающего ему покоя белого камзола, на руку наглеца, с прекрасным, таким знакомым, кольцом с изумрудом — и в груди что-то обрывается. — Гримо, — едва дрогнувшим голосом произносит Оливье, опасаясь самолично удостовериться в своей страшной догадке. Слуга, привыкший понимать своего господина без слов, подходит ближе к лежащему на земле телу, тщательно вглядываясь в лицо, хоть понял всё ещё по россыпи каштановых вьющихся волос. Франсуа искренне не понимает, отчего двое совсем не горящих желанием возиться с незадачливым дуэлянтом господ, после немой переглядки, опрометью подходят к телу, проверяя наличие дыхания и сердцебиения. — Кат… — срывается нервно с губ Оливье, обрываясь на полуслове. — Нужно положить… его в карету, живо. — Теперь в голосе графа была лишь сталь: он отдавал приказы так четко, что сам Франсуа невольно завидовал его уверенности. — Гримо, беги вперёд, седлай лошадь и отправляйся за лекарем. Вы, — указав на слугу Франсуа, произнес Оливье тоном, не терпящем возражений, — сядете на козла. Впрочем, нет, поведу я, не хватало еще, чтоб Вы вновь застряли в каком-то сугробе по дороге. Мост уже опущен, так что хоть это не отнимет времени. Подойдя к лежащей на земле девушке, Оливье как можно бережнее, поднял её и, под изумленные взгляды кучера и Франсуа, самолично уложил юнца в карету, смотря на него с таким нечитаемым — тревожным?! — выражением лица, что у Франсуа по коже невольно прошел холодок. — Думаете, я просто так позволю распоряжаться собой, своим слугой и каретой, господин де Ла Фер? — выйдя наконец из ступора, с негодованием спросил Франсуа. — О, если Вы граф, то Вам всё позволено, не так ли! — Нет. Я обещаю возместить Вам причиненный ущерб, Вы ведь за этим послали за мной, не так ли? — парировал Оливье. — Придержите этого юношу, чтоб рану не растрясло в карете. И едемте. Собрав всю свою волю и выдержку, Оливье не позволил себе ни лишнего слова, ни жеста, видя, как господин Франсуа и правда придерживает бессознательное тело Катрин, бледной до ужаса и лежащей в карете так неподвижно, что можно было лишь молиться о лучшем исходе. Только вот ни одна из молитв о здравии упорно не могла быть в его голове, постоянно смещаясь мыслями о том, где именно лежат руки шевалье Франсуа, и что именно может ненароком увидеть он и его слуга, если рана девушки по пути всё же откроется вновь. Гоня лошадей вперёд так быстро, как только это представлялось возможным, Оливье тихо шептал, боясь услышать даже сам себя: «Святая Катерина, пожалуйста, помоги ей в нуждах её и в её боли. Исцели её, смиренно прошу Тебя. Аминь».