Книга Химеры

      — Тони, ты охренел?!       — Нет, это вы охренели!       — Оливер, не держи меня, сейчас я рвану к нему пентаграммой, и…       — Господа, а давайте мы опустим употребление сниженной лексики и поговорим спокойно?       — Джонни, я тебя сейчас отпущу, а ты пей, просто пей… И молчи!       — Стивен, а вот к тебе у меня особая претензия! Наш общий и мой личный друг был твоим учеником, а ты мне ничего не сказал!       — Тони, прекрати. Давай начнём с того, что первым из нашей компании обо всём узнал я.       — Ну и, собственно, какого?!..       — А такого. Ты вообще в курсе, сколько обязанностей у директора школы? Тем более — этой. И наваливаются они с первого дня!        — Мог бы и пару строчек в сообщении черкануть. Эх, Олли-Олли, а ещё друг… Я терпеть не могу узнавать обо всём последним!       — Ты не последний. Барри я тоже не говорил.       — И Тони, во-первых, мой бывший ученик всего лишь вкладывал деньги в фонд школы, как и некоторые из здесь присутствующих. Но заведовал проектом совершенно иной человек. Или ты хотел, чтобы он или его сын отзвонились тебе из могилы?       — Не хочу показаться неуважительным по отношению к мёртвым, доктор, но Дерек мог бы предупредить, ещё когда был жив!       — Ты прекрасно знаешь, каково ему было последние месяцы. Итак, я сказал «во-первых», а во-вторых — памятуя твой склад характера и биографию, лично я не подумал, что тебя заинтересует возможность преподавания в школе «Нова».       — Да нет, вы все просто не подумали. Не подумали обо мне! Оскорбили мои чувства, между прочим. А я, может быть, обиделся…       — И поэтому ты будешь мстить и месть твоя будет страшна? Как я мстил, ещё будучи Капюшоном?       — Разумеется!       — И чтобы доказать серьёзность своих намерений, ты напугал до полусмерти бедную девочку вместо того, чтобы позвонить кому-нибудь из нас?       — Естественно!       — Так, сейчас я ему бородавки в таких местах наколдую…       — Джонни, пей!       — Кстати, Оливер, тут я внезапно согласен с Тони. Пусть она привыкает к вниманию сильных мира сего, даже и такому. И для нас это тоже хорошая разминка. Заодно в случае успешного прохождения аттестации мы будем прикрыты от государства на очень долгое время. Но вот вопрос: до каких пределов заведёт тебя обида, друг мой?       — Ну конечно, я не буду разваливать дело Брюса. Вы уж меня совсем за тирана и деспота не считайте. Но если не пройдёте аттестацию — будете извиняться. И я перекуплю школу. Собственно, для самого проекта и молодой команды ничего не изменится.       — Да-да, старина, только на фронтоне бывшего поместья Уэйнов будет написано «Старк» большими красными буквами?       — Фу, Джон, как пошло и безвкусно! Только и исключительно серебристыми, я умею выдерживать цветовую гамму. Ты лучше пей.       — И ты твёрдо намерен не ограничиваться только комиссией?       — Только официальщина — это скучно. Я придумаю что-нибудь… интересное. Чтобы все смогли порадоваться моей изобретательности. Заодно будет проверка на профпригодность подрастающему поколению — и вам, старпёры, на порох в пороховницах. А теперь, с вашего позволения, я отключаюсь. Обдумывать мои внезапно злодейские планы, муа-ха-ха!       Видеосвязь оборвалась с тонким писком. Трое мужчин переглянулись и одновременно вздохнули.       — Смех безумного гения ему определённо не удаётся, слишком театрально, — пробормотал Оливер, потирая лоб.       — Позёр! — фыркнул Константин, подливая себе из графина. — Мир рушится, Старка не позвали гулять во двор!       Доктор Стрэндж мудро промолчал, хотя вот как раз он-то многое мог сказать о мужчинах, которые ведут себя, как мальчишки.       До совершенно непредсказуемого развития событий оставалось совсем недолго…       

***

      Логана в «мужской клуб» приняли сразу и безоговорочно. Услышав, на какой праздник жизни он влетел под трубы королевских глашатаев, старый вояка хищно оскалился и заявил, что организует для уроков физкультуры такую полосу препятствий, что мало не покажется никому. И лично прогонит по ней всю комиссию до последнего человека, если надо. В качестве проверки, так сказать.       Сообразив, какого ещё мужчины не хватало на заседании клуба, Рика забеспокоилась, не собирается ли прямо сейчас их покидать Гамбит. Но тот заверил её, что крысой никогда не был, а посему — бежать с тонущего корабля не намерен. Тем более что его борт пока даже не поцарапан, не то что не пробит.       — Просто я не любитель мозговых штурмов, вот и всё, — подмигнул девочке Реми. — Я — человек действия: вижу цель — не вижу препятствий. А что-то обсуждать и строить планы… Не, у тебя там такие умы собрались, что и без меня обойдутся. И это не значит, что я тебя меньше люблю! Просто… — тут его лицо приобрело откровенно мечтательное выражение, — просто в дамском кружке такие пирожные иногда бывают… Меня гоняют! Полотенцем! Лично мисс Аллен! Но я их всё равно тырил, тырю и буду тырить.       Рика засмеялась и пообещала больше не зазывать его в клуб. Даже двенадцатого уровня эмпатии хватило, чтобы почувствовать: свободолюбивому креолу ещё слишком боязно и неприятно настолько вливаться в какую-то тесную общность и единение.       Надо не забывать о том, что у взрослых тоже хватает своих тараканов…       А детям, разумеется, о грядущей комиссии имени Тони Старка объявили. Лично Оливер Куин за завтраком и объявил. После этого Аманда с решительным видом увела его в кабинет директора, а когда вышла оттуда — шедшей мимо Рике даже в приоткрытую дверь было видно, какое у Оливера сделалось ошарашенное лицо.       — Она решила взять мою фамилию, — поделился он с девочкой чуть позже, когда она постучалась к нему. — Её так возмутило поведение Лорел, решившей бороться с нами чужими силами — и какими!..       Оливер чуть неуверенно усмехнулся и потёр ладонью тыльную сторону шеи.       — Конечно, Аманда сказала, что это не гарант налаживания наших отношений — просто знак, что она на стороне школы, а не своей матери. В пику ей, разумеется. Но теперь у меня хотя бы есть шанс говорить с ней почаще…       Вот, кстати, о разговорах…       Захваченная ворохом последних событий (и рефератом по химии, который Рика каким-то чудом всё же умудрилась сдать на четвёрку), девочка не сразу вспомнила, что хотела поговорить с Линой. После того, что сделал Ксавье, вернув ей всю полноту воспоминаний о смерти родителей, ей было необходимо перед кем-то выговориться. Конечно, теперь тут был Логан, но Рике казалось неправильным делиться подобным с названным отцом. А то получается, что я их им… замещаю, что ли. К Умке она лезть тоже не хотела, учитывая её печальную историю с роднёй; Конрад — вообще лишний раз старалась не трогать, тем более что разговор на подобную тему мог свернуть на ненужные воспоминания об их отношениях. Да и признаться честно, Рике нужен был кто-то постарше и помудрее — а кто мог сгодиться в качестве такой кандидатуры лучше школьного психолога?       Выслушав бурную и сбивчивую исповедь девочки, Лина какое-то время молчала, задумчиво баюкая в ладонях кружку с чаем. А потом медленно заговорила:       — Не в моих правилах жонглировать подопечными, но… Я думаю, ты сейчас должна разговаривать не со мной. — И, в ответ на вопросительный взгляд, пояснила: — Шла бы ты с этим к Джону Константину.       — Почему? — удивилась Рика.       — Хм, давай посмотрим… — протянула Лина. По её лицу было видно, насколько осторожно и бережно она подбирает слова. — Тебе нужно чувство завершения. Да, сейчас ты пошла на очень важный шаг, допустив до себя осознание. И следующим этапом — ситуацию надо отпустить, но ты не можешь. Ты не смогла проститься с родителями, не была на похоронах, не навещала их могилы. И я не уверена, что именно сейчас тебе стоит это делать, хоть ты продолжаешь винить себя за всё, чего не сделала.       Рика угрюмо шмыгнула носом и уставилась в пол. Червячок вины действительно никуда не делся: он грыз её и за то, что она бросила свою родину, и дом, и дядю Мбеки, и даже не звонила и не писала. Понимала, что ещё не готова, убеждала себя в том, что ещё рано и попросту опасно — учитывая, что творится вокруг неё как новоявленной мисс Уэйн, но…       — Но вспомни. — Лина накрыла руку девочки своей и ободряюще сжала. — Помнишь, ты рассказывала мне про испытание Дерека? Как ты почувствовала за спиной своих родителей. И как профессор Ксавье потом сказал, что он этого не задумывал. Тебе не кажется, что наш ворлок-демонолог-экзорцист может оказаться для тебя сейчас куда полезнее любого психолога?       И Лина улыбнулась так ласково и понимающе, что у Рики внезапно защемило сердце.       Через пять минут заполошного бега через всю школу она уже стучалась в кабинет Константина. А ещё через полчаса — вместе с ним стояла практически в чистом поле недалеко от школы.       Там, где чётким правильным крестом сходились, перекрывая друг друга, две дороги.       — Я, конечно, не шибко чтобы медиум, — процедил Константин через сигаретный фильтр, глядя на оранжевую осеннюю луну, упорно проливающую свой свет сквозь неплотные облака, — но кое-что да могу. Сейчас мы их проверим, сейчас мы их сравним… Если твои родители действительно до сих пор с тобой, золотце, — я смогу сделать так, чтобы ты смогла с ними поговорить.       — И попрощаться, — тихо, но твёрдо уточнила Рика.       — И попрощаться, — неожиданно серьёзно подтвердил Джон, пристально сощурившись на неё. — Ты ведь понимаешь, что души, оставшиеся среди живых, — это не дело? И как бы тебе ни было тепло от того, что за тобой могут присматривать, им всё-таки полагается отправиться дальше. Фильм «Привидение» смотрела, нет? Им сейчас дорога или наверх, или вниз, а то и ещё куда-нибудь, кто знает. Ибо каждому воздастся не только по его делам, но и по его вере… — Тут он фыркнул, сплюнул докуренную сигарету под ноги и раздавил каблуком, а потом ещё и испепелил — для верности. — Впрочем, чего это я ударился в унылую философию?! Вставай ровно в центр перекрёстка, дитя саванн, сейчас я ворожить буду.              Неверный лунный свет в вечернем тумане с залива. Ровный мужской голос, читающий древние заклинания. Запах ладана на перекрёстке двух дорог.       Как же бьётся сердце…       Тихий-тихий шёпот на грани слышимости, пролетающий откуда-то из-за левого плеча к правому, как в кино с объёмным звуком и эффектом присутствия:       — Мышонок…       Рика вздрагивает. Показалось. Или?..       Голос Константина набирает мощь и глубину, взывает, приказывает, повелевает… и, сорвавшись почти до крика, переходит в еле уловимый шелест, чтобы затем пропасть и вовсе. Пропадает и сам ворлок, и тёмная громада леса, и виднеющиеся вдалеке освещённые очертания школы «Нова». Остаётся лишь небо, луна, перекрёсток — и клубы белёсого тумана, что становятся всё гуще и гуще, постепенно обретая голубоватый оттенок.       А потом из тумана выходят две фигуры. Мужская и женская.       И от них ничем не пахнет.       Рика судорожно всхлипывает и закусывает губу, чтобы не дёрнуться с места. «Не выходи с центра перекрёстка, ни за что не выходи, что бы ни случилось, даже на волосок его не покидай!» — звучат у неё в голове наставления Константина. Да и сами фигуры тут же вскидывают руки в отрицающем жесте.       — Нам бы сейчас очень хотелось обнять тебя, Мышонок, — но увы…       Генри Клейтон широким жестом ерошит свои вечно торчащие светлые волосы, забранные в короткий хвостик, и улыбается — своей вечной чуть смущённой улыбкой. У Джоан Клейтон дрожат губы, она неосознанно теребит кончик каштановой косы, перекинутой через плечо, — знак выхода из душевного равновесия.       — Мама… Папа…       Рика переводит взгляд с одной фигуры на другую, впитывая всей собой до боли родные образы, черты лица, позы, одежду. А в одежде они всё той же — походной, в которой девочка провожала их в последний раз в саванну — тогда, целую вечность назад. В той же, чьи клочки трепал неестественной силы ветер, поднятый неестественно усиленным мутантом. Только она целая и не заляпанная кровью, разве что — привычно пропылённая.       Слёзы начинают струиться из глаз абсолютно самостоятельно. Рика чуть ли не сердито утирает их кулаком и смеётся — от боли и радости.       — Мышонок… — Джоан простирает к ней руки, не выходя за границу тумана. На призрачном лице матери девочка видит те же самые слёзы, которым абсолютно плевать на то, кто тут жив и кто тут умер. Они блестят в лунном свете, как стеклянное крошево. Таким же стеклянным крошевом полна и душа Рики — аж поскрипывает на зубах.       — Прежде чем ты начнёшь извиняться, — быстро говорит Генри, видя, что его дочь уже открыла рот, — сперва перед тобой должны извиниться мы. Нет, не за то, что мы тебя бросили, хотя с нашей стороны это было в высшей степени безответственно… — И Рика не может не засмеяться в ответ на его важную гримаску «учёного человека», которую он так любил корчить… — А за то, что мы тебе столько всего не сказали.       — Но сперва… — Джоан бросает на мужа укоризненный взгляд и, торопливо утирая слёзы, улыбается дочери. — Сперва мы хотим сказать, какая ты у нас молодец.       При этих словах голубовато-белёсый туман начинает неярко светиться изнутри совсем другим цветом — и точно так же светятся лица родителей Рики: как будто в груди у обоих разгорелась маленькая золотистая звёздочка, тёплая и очень пушистая.       А потом они начинают говорить. То в унисон, то по отдельности, смешиваясь, переливаясь, звуча светом и цветом, и эти голоса охватывают девочку мягкими волнами, и ей кажется, что она плывёт в огромном океане любви и нежности — и прочих чувств, которые именно сейчас её родители воздают ей за то, что они пропустили и ещё пропустят.       — Мы следили за тобой всё это время, Рика. За твоими успехами и неудачами, победами и разочарованиями, за твоей нынешней жизнью. Мы знаем о твоих новых друзьях и новых врагах, о родных и возлюбленных — даже о тех, кого ты ещё таковыми не считаешь.       — Мы были рядом с тобой, Мышонок, и когда ты смотрела на себя в зеркало в своей голове, и когда ты уступила своё тело и разум тому, кто тоже сейчас рядом с тобой, хоть и по-другому. И тоже уйдёт, как и мы, только по-другому.       — Мы гордимся тобой, Рика. Ты прошла такой путь, какой мы и не могли себе представить. И это — всего лишь его начало. Перед тобой лежит столько дорог, столько разных решений и выборов, столько приключений и опасностей… Но ты со всем справишься, мы в тебя верим. Главное — помни: ты сильна и будешь ещё сильнее, но кроме того — ты не одна. Тебе помогут.       — Мы ничуть не в обиде на то, что ты нашла новую семью. Твои отцы любят тебя, они достойны тебя — а ты достойна их, и будешь ещё достойнее. Никогда не отталкивай от себя любовь из-за призраков прошлого — слышишь, дочь? Никогда и ни за что. Любовь — это одно из самых прекрасных чувств во всех существующих мирах. И она может быть совершенно разной, а у тебя такое большое сердце — ну разве в нём может быть лишь какое-то количество ограниченных мест, по одному на каждую бирку с надписью?       — Мы не всё можем сказать тебе даже сейчас — хотя в нашем нынешнем состоянии знаем уже немного больше, что о прошлом, что о настоящем, что о будущем. Но правила есть правила: кое-что ты должна узнать сама и только сама. И сейчас…       Рика моргает, и наваждение рассеивается. Она снова стоит на перекрёстке, вокруг снова голубовато-белёсый туман — и две фигуры. Наваждение в наваждении…       Джоан Клейтон слегка хмурится, подпирает большим пальцем подбородок и потирает его указательным. Знак, что она недовольна… собой.       — Пожалуй, лучше всего, если рассказывать буду я, — наконец говорит она. — И твой отец прав: мы должны перед тобой извиниться. По большому счёту, в том, что ты ничего не знаешь, виновата я. Всё тянула… Хотела, чтобы ты как можно дольше оставалась счастливой, беззаботной, необременённой никакими тяготами девочкой. Моей маленькой девочкой…       И это настолько остро напоминает Рике интонации профессора Ксавье — перед тем как он принимал её в ряды Людей Икс, — что ей отчего-то хочется завыть по-волчьи.       — Маленькая капля этого яда, когда-то отравлявшего нашу жизнь, всё равно оставалась в тебе, — продолжает Джоан, неосознанно сжимая запястье мужа тонкими, но сильными и цепкими пальцами. Будь он жив — кожа бы уже побелела… — Помнишь свой кошмар, Рика? Твой страх, что за тобой придут люди в костюмах и с оловянными глазами и куда-то заберут?       Сердце девочки пропускает удар. Она понимает, что сейчас услышит, и ей хочется закрыть руками уши, зажмуриться и убежать далеко-далеко… Но она остаётся на месте.       — Мы ведь не объяснили тебе ничего, Рика. Просто говорили, что это взрослые дела, от которых мы всегда тебя защитим. А потом и говорить перестали. Потому что люди перестали приходить. Потому что тебя защитили. И не только мы.       Генри Клейтон хмурит светлые брови, но не говорит ни слова. Хотя видно, что сказать ему хочется. Да и Джоан запинается на мгновение: чуть не сболтнула лишнего.       — Но почему за мной приходили? — спрашивает Рика, чтобы помочь матери. Но та какое-то время по-прежнему молчит. Девочка просто физически ощущает, насколько непрост для неё этот разговор.       — Наверное, нужно начать сначала… — наконец вздыхает Джоан. — Мы с твоим отцом познакомились, когда работали вместе. У его отца и твоего деда. Арчибальда. — И вновь заминка, на сей раз — всего секундная. — Я сейчас не могу вдаваться в подробности, но суть в том, что шестнадцать лет назад тот большой проект, над которым трудились в том числе и мы, увенчался успехом. Появилась ты.       Рика переступает с ноги на ногу и облизывает губы. В груди у неё поселяется какое-то странное тупое ощущение, которое никак не опознать. Да и не хочется прямо сейчас, если честно.       — Дальше, — хрипло говорит она и сглатывает густую тягучую слюну во внезапно пересохшее горло.       — Мы собирали тебя из разных генов, — голос матери никак не может решить: быть ему монотонным или дрожать и срываться. — В том числе, животных. Ты должна была стать идеальным регенерантом — как физически, так и психически. Адаптирующимся к любым условиям. И по всем параметрам — у нас получилось.       — То есть я родилась в пробирке? — спрашивает Рика, не узнавая свой голос.       — Нет, — улыбается Джоан, внезапно на этом слове переставая нервничать. — Тебя родила я. И мои гены в тебе тоже есть, как и твоего отца.       — Твоя мама вызвалась добровольцем в качестве суррогата, — обнимает супругу за плечи Генри, — но только мы с ней знали, почему она это делает.       Они улыбаются друг другу — и Рика чуть не задыхается от того, какая любовь цветёт в этих улыбках и взглядах.       — Мне стало жалко это маленькое существо, — поясняет Джоан с чуть виноватой улыбкой. — То, что начиналось, как невероятно интересный проект, должно было стать живым. Дышащим. Разумным. И я… не могла всё так оставить.       — Мы дополнили твой геном собой «для будущего импринтинга и укрепления адаптивных способностей», как мы тогда это обосновали, — усмехается Генри. — И как же здорово, что тебе сейчас не надо объяснять умное слово «импринтинг»!       — Мы уже тогда втайне любили друг друга, но скрывали, потому что служебные романы у нас на работе не поощрялись, — улыбается Джоан. — Для всех мы стали парой лишь по зову долга. А потом, когда я выносила и родила тебя…       Она замолкает, и если бы у призраков могло пережимать горло от наплыва эмоций — то Рика могла бы поклясться, что сейчас её мать испытывает именно это.       — Мы так тебя полюбили, что не смогли отдать им, — приходит жене на помощь Генри. — Мы выкрали тебя и бежали. В Африку. Надеялись затеряться… надеялись на прикрытие. Но нас нашли.       — Мы сумели договориться, — вновь вступает Джоан, справившись с собой. — Не спрашивай, как. Ты обо всём узнаешь, но позже и не от нас. Но суть в том, что на какой-то момент тебя стали забирать. Регулярно. Под присмотр… твоего деда. Ты была ещё совсем маленькой и не помнишь этого. Пожалуй, что к счастью.       — Что там со мной делали? — помертвелыми губами шепчет Рика, но её отец качает головой, кладя руку на плечо её матери:       — Время уходит.       — Пожалуй, — вздыхает Джоан. — Сейчас важно не это. А то, что позже это прекратилось. Мы думали, что насовсем. Но пять лет назад случилось то, что случилось в ходе одной известной тебе космической программы.       Чёрная тварь!       — Отец участвовал в этой программе, и не на самой последней должности, — кивнул Генри, увидев выражение лица дочери. — Только это нас и спасло, когда к нам пришли снова. Хотя нет: это... и кое-что ещё. Но об этом не сейчас. Главное — что тебя не забрали.       — Но мы знали, что вот-вот должно что-то произойти. И… не сказали, — опускает голову Джоан. — А теперь знаем в точности, что случилось тогда и потом. И про побег пришельца, и про Магнето…       — Так ваша смерть была не случайной?! — вскидывается Рика, но её мать улыбается мягко и грустно:       — Нет. В том-то и дело. Никаких коварных планов и многоступенчатых замыслов. Самое ужасное в том, что всё это произошло совершенно случайно. И чёрная тварь, как ты её зовёшь, даже не поняла, кого убила. Потому что не впитала нас. Не поглотила и не переварила. Потому что Магнето не дал ей это сделать.       — И если бы не он, — серьёзно добавляет Генри, — ты сейчас была бы в ещё большей опасности. Какой бы циничной иронией это ни звучало, ты ему обязана. Равно как и своей передышкой сейчас. Всё-таки тот бой, что он тогда дал пришельцу… Я бы сказал, у тебя есть ещё пара месяцев, пока тварь отлёживается, ещё о-очень активно реагируя на земные магнитные полюса. А заодно и магнитные бури.       Рика невольно прыскает. Надо же, инопланетный пришелец, у которого болит голова на перемену погоды! Или что там у него… ложноножки всякие…       — Тварь охотится за тобой, потому что ты — идеальный регенерант, — серьёзно говорит Джоан, и глаза её разом полны и тревоги за дочь, и уверенности в том, что всё будет хорошо. — В твоём теле её будет уже не остановить. Она хочет вселиться в тебя, подчинить своей воле — и дальше уже можно представлять себе всякие ужасы.       — Но мы верим в тебя, Мышонок. Ты справишься. Тебе помогут, — улыбается Генри. — А теперь… нам пора.       Как… уже?!       — Я так и не побывала на ваших могилах… — невпопад тоненьким голоском пищит Рика, и её родители только смеются.       — Ты всё это время носила нас в сердце, Мышонок. Это — главное. Но не забудь: ты должна вернуться в Африку. Не насовсем. Когда-нибудь, не сейчас, но — обязательно. Вернись домой. Ты поймёшь.       Туман уже начинает рассеиваться, мужская и женская фигуры становятся всё прозрачнее.       — И куда вы сейчас? — спрашивает Рика, отчаянно стремясь продлить эту встречу, задержать их хотя бы на несколько секунд…       — Мы не знаем, — качают головой оба. — Куда нас определят по нашим делам. В жизни мы нагрешили достаточно… Но мы очень любили тебя, Рика. И любим до сих пор — и всегда будем. Помни об этом.       — Я тоже очень-очень вас люблю, — наконец-то шепчет девочка, стискивая кулаки и зубы.       А потом… Откуда-то из тумана просто, безо всяких спецэффектов, выходит ещё одна фигура. Мужская, высокая и плечистая. Седеющие волосы, в которых ещё довольно перца наряду с солью, пронзительные серые глаза, уверенная поступь и осанка. Никакого плаща на плечах — просто чёрный костюм-двойка, в котором его и похоронили.       Брюс Уэйн смотрит на Рику и одобрительно улыбается одними глазами. Потом переводит взгляд на обнявшихся Клейтонов, и те кивают ему в ответ. Он задирает голову и пристально смотрит куда-то вверх, по-снайперски сощурившись.       Он их… провожает?       А потом с неба льётся свет. Не лунный, но очень-очень красивый. И в этом свете постепенно пропадают фигуры родителей Рики, уносясь вместе с ним туда, наверх, выше и дальше звёзд. И тают в холодном осеннем воздухе слова прощания — слова, которые наконец-то смогли прозвучать…       И внезапно всё заканчивается. Нет больше ни тумана, ни света, ни Брюса. Снова темнеет невдалеке громада леса, снова сияет огнями видная даже отсюда школа «Нова».       Щелчок зажигалки, звук затяжки. Усталая матерная фраза с британским акцентом.       К Рике подходит Константин. Очень земной, очень телесный, пахнущий табаком, виски и чёрт знает какими ингредиентами. Он с размаху кладёт руку ей на плечи и рывком прижимает к себе. Рика утыкается лицом ему в грудь — и больше уже не пытается справиться с беззвучными рыданиями, рвущимися из самого её сердца.       Мама… папа… Теперь уже по-настоящему.       Прощайте.